Текст книги "Империя полураспада"

Археологи сразу принялись хозяйничать, а один из них отправился звать к обеду Смарагда. Тот явился через несколько минут и перед накрытым столом произнёс диковинную молитву:

– Очи всех на Тя, Госоподи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовременьи: отверзаеши Ты щедрую руку Твою и исполнеши всякое животно благоволения.[14]14
  (Псал. 144, 15 и 16 ст.)


[Закрыть]

После благословления все уселись на длинные оструганные скамейки, окружившие такой же длинный стол, и принялись трапезничать. Миски и ложки к обеду здесь подавались деревянные. Знатнова это сначала удивило, но почему бы и нет? Ведь на Руси раньше никакого «люмения» или «чугуния» не наблюдалось, а из деревянной посуды вкушать даже приятнее, чем из пахнущей смертным металлом общепитовской миски.

Надо сказать, что и двойная сибирская уха ничуть не уронила достоинства русской посуды. Все уплетали её с видимым удовольствием, и на отваренную картошку с солёными грибками у многих духу уже не хватило. Все после обеда расползлись по своим палаткам, чтобы не расплескать удовольствие от трапезы.

– А вы чё? – обратился Смарагд к задержавшимся на кухне астроархеологу с московским литературоведом. – Живехонько почивать, а то к ночи не оправитесь.

– Сейчас, сейчас, Смарагд Яхонтович, – принялся оправдываться Быструшкин – Мы тут с Александром про Кешу, осьминога нашего, говорили перед обедом. Он у нас ручной и даже дрессированный. Однако иногда пошалить любит, поэтому окунуть вас обоих хотел.

– Я те дам по загривку за Яхонта. Получишь ты у меня, – пригрозил Смарагд. – А кой, бишь, Кеша? В озере который?

– Да тот, который вас обоих чуть в пруд не сволок.

– Ручной?

– Ручной, – улыбнулся Быструшкин. – Ребята говорят, нынче от всех шарахается, но у него это пройдёт.

– Ещё бы не шарабаниться! Сашка-то его оглоблей, как байстрюка оголубил. Так я думал, не выживет.

– Выжил, слава Богу! – перекрестился Константин Константинович.

– Вот и ладно. Не кожильтесь туто-ка. Всем почивать!

Такому приказу не подчиниться было нельзя. Долго ли, коротко ли, а Знатнов после знатного обеда и свалившихся на него с утра приключений мирно продремал до вечера. Когда солнце уже готовилось распрощаться с людьми до следующего утра, астроархеолог растолкал московского гостя на правах хозяина. Знатнов резво поднялся, потянулся, но, заметив за окошком навалившиеся сумерки, встревожился:

– Сколько времени? Мы не опоздаем в цитадель?

– Для этого я и разбудил тебя. А так, спи себе, благо, что сон на тебя, кроме хорошего ничего не принесёт, – Быструшкин внимательно посмотрел на гостя. – Ты готов к трапезе нашей?

– К трапезе? – удивился Знатнов. – Вообще-то ещё не проголодался. Ваша уха мне долго будет сниться, поскольку такой вкуснятины мне ни в одном московском ресторане пробовать не приходилось.

– Вот и славно, что понравилось, – кивнул Константин Константинович. – Однако, никакого ужина не будет. Наоборот, нам сейчас требуху набивать разносолами не стоит. Трапеза ожидает, только духовная. Ведь я же говорил, ты – избранный. А я лишь потому, что нашим старцам четвёртый нужен.

– Вы уж своё-то значение в этой истории не приуменьшайте, просто no comilfo.[15]15
  Некрасиво (фр.).


[Закрыть] Каждый в этом мире исполняет то, что ему предназначено. Разве не так?

– Так, – согласился Быструшкин. – Только лучше лишний раз покритиковать самого себя, чем превознести над остальными. Ведь тщеславие – один из самых возлюбленных наших грехов Сатаны, постоянно подкидываемый нам по разным случаям. Согласен?

– Увы, – в свою очередь согласился Знатнов, – Старец Смарагд нас уже ждёт?

– Он всегда нас ждёт, – пробормотал Быструшкин, – поскольку живёт немного быстрее, чем мы. Изогнутость времени и пространства по теории Козырева для него обычна, а вот мы очень часто воспринимаем это с большим трудом, как будто ущербные какие или побирушки на церковной паперти. Иногда мурашки холодным потом по спине от этого ползают. У тебя никогда такого не было?

Они вышли из вагончика, где почивал Знатнов, и увидели на брёвнышке возле тлеющего костерка ожидающего их Смарагда. Под навесом за обеденным столом ужинали остальные археологи. Быструшкин подошёл к ним, отдал несколько «Ценных Указаний» и пустился догонять старца с московским гостем, шагавших уже к Аркаиму.

Все трое вскоре добрались до городских ворот и принялись подниматься к цитадели по винтовой дороге. Проходя мимо пруда, Александр Викторович с опаской покосился на спокойную поверхность. Вдруг в самом центре водоёма вспухло облако, словно фонтан ударил со дна, но никто не вынырнул. Круги расплылись во все стороны и водная гладь снова успокоилась.

«Однако осьминог чувствует, что где-то рядом идут обидевшие его, – про себя отметил Знатнов. – Что делать, животные извинения не принимают. Придётся смириться и на всякий случай не попадаться осьминогу под горячее щупальце».

За воротами цитадели ничего, на первый взгляд, не изменилось, вот только вечерние сумерки принесли сюда парящую в воздухе тревогу. Казалось бы, кого здесь бояться? Однако, Александр Викторович, бросив мимолётный взгляд на Быструшкина, заметил, что тот зябко передёрнул плечами, хотя вечер был далеко не студёным. Скорее всего, у него те же ощущения. Но затевать об этом разговор сейчас было не к месту, да и не ко времени.

Пришедшие остановились внутри цитадели меж двух оживлённых стараниями археологов пирамидами, ожидаючи Екклесиаста. Тот не заставил долго ждать. Он был в том же полотняном подряснике, только на груди поверх красной епитрахили висел наперсный крест, привидевшийся императору Константину с двумя перекрещенными буквами «Хи-Ро». Такой же формы крест высился над пирамидой черепов, и Александр Викторович невольно посмотрел в ту сторону. Знатнову вспомнилось, что Константин увидел в небе под крестом надпись «In hoc vinces» – сим победиши. Что же, ожидается какое-то сражение? Но с кем? Где враг, которого надобно побеждать Константиновым крестом?..

Подошедши, старец благословил всех троих и направился к пирамиде, сложенной из камня. Сам он встал с северной стороны пирамиды, Смарагда поставил с южной, Быструшкина с западной, а Знатнову досталась восточная. Александр Викторович не знал, почему такая расстановка сил, но чувствовал, это неслучайно, а все случайности выстраиваются в определённые закономерности.

Екклесиаст поднял вверх руки, простирая ладони к пирамиде. То же самое сделал и Смарагд. Это была молитвенная поза оранта. Именно так стоял Моисей, молясь во время битвы израильтян, и те побеждали, пока он не опускал рук. Значит, западному и восточному участнику предстоящей мистерии осталось повторить движения старцев. Когда все встали, как надобно, Екклесиаст принялся читать молитву, да так громко, что голос его можно было, наверное, услышать в походном лагере археологов.

– Ты, Единородный Царю Небесный, не удали помощи Твоея от нас грешных. На заступление за державу нашу вонми, изми от оружья души наши, избави от супостатов наших, от басурманьих рук пёсьих охрани головы православных. Спаси нас от уст львов, от рог единорож смирение наше. Того бо деля мы под кровь крилу Твоею с жезлом сим прибегаем, да крепостию защищения пресильныя десницы Твоея притяжет себе крепость на покорение всех Заветом Твоим. И да скрючатся под омофором Матери Твоея вси дела и похоть поганых нелюдь. И да погибнет от гнева своего ненавидящий Тя…[16]16
  Заимствованно из подлинных материалов.


[Закрыть]

Пока Екклесиаст трижды прочёл молитву, над Аркаимом сгустилась непроглядная ночь, только пирамида постепенно начала разгораться изнутри, будто кто-то разжигал там костёр, и свет пламени начал проникать сквозь базальтовые камни, а белая, казавшаяся керамической, плитка разогревалась на глазах и переливалась в сгустившихся сумерках неземным светом. Сиянье было не холодным, как от люминесцентных ламп, но и не горячим, не опаляющим, как от мартеновской печи.

Старец продолжал читать молитвы, но уже на незнакомом языке. Это мелодичное сочетание гласных нельзя было даже назвать обычным земным языком. Скорее всего, в пении старца можно было угадать звук осеннего ветра в засыпающих рощах, журчание вырвавшегося из-подо льда весеннего ручейка, всплески Рождественской снежной бури и даже милое щёлканье июньского соловья. Люди верят, что в потустороннем мире ангелы используют на обед амброзию, а вот как они общаются меж собой, не знает никто. Может, это и есть ангельский язык? Ведь речь Екклисиаста дарит не только радость окружающего пространства, а заставляет уверовать в победу над тёмными силами инфернального мира.

В следующую секунду из ладоней Знатнова вдруг потянулись к пирамиде пара колючих не исчезающих молний. Он скосил глаза. То же самое было с другими участниками таинства. Скорее всего, пирамида впитывала человеческую энергию, как аккумулирующий конденсатор. Но у строения была без сомнения и собственная мощная энергия, иначе как бы пирамида разгорелась изнутри?

Потом молнии внезапно исчезли, так же, как и появились. Екклесиаст продолжал разговор с небом на неземном языке. И, странное дело, Александр Викторович стал понимать речь старца. Разговор шёл не только о бедах этой планеты и населяющих её тварей, но, в основном, о слиянии макрокосмоса с микрокосмосом. О пути человеческого развития, ведущего в тупик, о биологической энергии, добровольно направляемой людьми на уничтожение природы, планеты, а, значит, и себя. Эти проблемы не занимают, к сожалению, умы мудрецов, хотя кое-кто всё-таки пытался подобраться к подобным любопытным вопросам. Только ни у кого ничего не получалось, и люди до сих пор не понимают, зачем живут, для чего тратят ум свой на достижение сытого комфорта. А истина рядом! Но найти, выбрать её должен сам человек без посредников меж ним и Всевышним.

Александр Викторович даже прикрыл глаза, так было удобнее воспринимать пение старца. И тут же перед его глазами стала разворачиваться объемная карта космоса, где Земля выглядела вовсе не голубой планетой, как её до сих пор было принято считать, а кроваво-красным клубком, грозящим гибелью всему космическому пространству.

Сама планета в это время кружилась в космосе против часовой стрелки, что, кажется, было просто-таки невозможно, потому что ход времени по часовой стрелке отмечен самой природой, а не человеком. Но ведь когда-то люди изменили указанному им пути и даже на Пасху вокруг храма совершают крестный ход так же, как вращается сейчас кровавая планета. А ведь у человечества был другой путь! Неужели же ничего нельзя исправить?! Ведь не бывает ничего неисправимого, а приговорив себя к смерти, человечество может потянуть за собой в небыль всю Вселенную.

Это, вероятно, правда, потому что если вспыхнет Третья Мировая, то никак не проскользнёт незамеченной перед остальным космосом. Ведь сам Космос – тоже живой организм, и это Знатнов ощутил каждой клеточкой своего бренного тела. Ощутил ту связь микрокосмоса с макрокосмосом. Не испробовав такое на себе, никогда не поймёшь, что это.

Старцы без сомнения понимали космическую связь и раньше. Но вот Быструшкину со Знатновым почувствовать единство мира, понять, что всё в нём живое, что всё обязано существованию многим другим космическим энергиям, было первое испытание, через которое каждый должен пройти самостоятельно без посредников и указателей, а как сотворённый по образу и подобию Божию. Человек в любых случаях должен оставаться человеком, иначе он просто – прожигатель жизни и не достоин ничего, кроме уничтожения.

В сложившейся ситуации у литератора и археолога получилось самостоятельно выбрать предложенный путь, хотя сомнения захлёстывали обоих. Пришлось отказаться от многих пагубных увлечений, но это были такие мелочи, о которых вспоминать не хотелось. Старцы подняли глаза к небу. То же самое проделали избранные. Все вчетвером увидели вспыхнувший над ними в небе венец из пятиконечных звёзд, а в середине венка образ того же наперсного креста, висящего на груди у Екклесиаста, который возвышался и над пирамидой из черепов предков.

– Сим победиши! – прошептал Александр Викторович.

– Да! Сим победиши! – услышал он чей-то голос.

Но ни один из старцев не произнёс ни слова. Зачем слова – понял Знатнов.

Отныне можно будет общаться без слов. Ведь во время молитвы ты не только жертвуешь Богу свою жизненную энергию, но получаешь ещё большую. Вот какой путь развития был уготован человечеству, и вот что люди потеряли. До сих пор слагаются легенды о потерянном рае, только никто не знает, что это и где его искать.

Меж тем на небе к венцу из пятиконечных звёзд подбиралась ещё одна. Только её вовсе нельзя было назвать звездой. Она смахивала, скорее, на яркую оранжевую искорку, изливающую во все стороны тысячи мелких лучиков. Она, сверкая, как бенгальский огонь, прорвалась в середину венца и столкнулась с крестом. В ту же секунду небо потряс сильнейший удар грома, будто на землю была готова обрушиться страшнейшая летняя гроза.

У Знатнова заложило уши, будто во время купания туда попала вода, и очень хотелось попрыгать на одной ноге, вытряхивая из ушей водяные пробки.

– Душегуб сыграл в ящик, – возник в сознании старческий голос. – Тужтесь, братия, нам ишшо троих на кол посадить надобно. Да всё обстоит к завтрему иль того плоше.

Голос, конечно, принадлежал одному из старцев. Которому? Да не всё ли равно! Важно выстоять до конца в этой удивительной битве, не дрогнуть, не сломаться. О том, что надо устоять Александр Викторович подумал не просто так. Взрыв первого спутника, летающей агрессии, излился на землю вонючим энергетическим дождём. Этого не почувствовали, может быть, многие из населяющих планету живых существ, но таких, как старцы, эта беда никак не могла обойти стороной.

А уж наших четверых и подавно. Несколько минут подряд всех била пронзительная дрожь. После этого нестерпимо захотелось присесть на траву хоть на несколько минут и посидеть ни о чём не думая. Но это желание пришлось подавить, из опасения проиграть битву.

Дальнейшее в голове Знатнова слилось в нервную непрекращающуюся дрожь, плавно переходящую в дикую физическую усталость, когда уже ноги не держат. И если бы не беспрерывная песенная молитва Екклисиаста, придающая огромный всплеск энергии, то московский гость давно бы рухнул возле пирамиды.

Вдруг наступил момент тишины. Знатнов удивлённо взглянул на старца – неужели тоже обессилел? Нет, старец выглядел бодрым и даже величественным в своём белом полотняном подряснике с епитрахилью огненного цвета. Ночь постепенно отступала, превращалась в утреннее сизо-мутное марево, не затронутое ещё первыми лучами восходящего живого солнца.

Вскинув голову, Александр Викторович увидел на просветлевшем небе отпечаток того же креста в венце из пятиконечных звёзд. С наступлением утреннего света образ побледнел, но вовсе не померк и оставался в зените над пирамидой на том же месте. Значит, сконструированные людьми и запущенные на орбиту военные спутники-душегубы распались на мелкие части и никому уже вреда не причинят. Ночная битва была окончена.

Старцы отправились в храм цитадели, а к Знатнову подошёл Константин Константинович. Астроархеолог выглядел не ахти как, но лицо его источало такую радость, что Александр Викторович поневоле улыбнулся:

– Всё хорошо? Мы победили басурманов?

– Надеюсь, ты говоришь в переносном смысле? – ядовито осведомился Константин Константинович.

– Как сказать, – возразил Знатнов. – Ведь человек пришёл в этот мир не для убийства. А если кто-то работает только на бога войны и для уничтожения себе подобных, то такого лично мне трудно не назвать басурманином. Это просто нечеловек, чужой, оживший мертвец.

– Да, на сей раз, победили. Но победы не бывают долговечными, – Быструшкин вскинул голову и посмотрел ещё раз на неисчезающий небесный знак. – Сим победиши, Александр Викторович, сим победиши! Знаешь, – продолжил он. – Такой же крест обозначился в небе над миасским женским монастырём, когда скончалась его настоятельница Ксения. Весь Миасс тогда с ума сходил от видения, но зато нехристей нигде поблизости не осталось. Они долго тогда боялись подходить к этому месту.

– У меня дочь тоже Ксения, – задумчиво произнёс Знатнов, взглянув в небо. – Не знаю почему, но это имя дал ей я, а девочке нравится.

– Ксения! Вот это здорово! – искренне порадовался Быструшкин. – Молодая?

– Не слишком старая, – горько усмехнулся Знатнов. – Можно сказать, на выданье, потому что скоро совсем старухой станет, а замужем ещё не была.

– Не может жениха найти? – не отставал астроархеолог.

– Пока нет. Но не тебя же, пень корявый, ей в женихи предлагать? – незаметно для себя перешёл на «ты» Знатнов.

– А почему нет? – удивился Быструшкин. – Где те скрижали, на которых золотыми буквами написано, какого возраста должен быть жених, и какого невеста? Кем созданы подобные рамки? А если сунуть нос за рамки, то сразу же услышишь окрик добра-желателей: шаг влево, шаг вправо, прыжок вверх, стрелять без предупреждения! И вообще: лета, годы – это всё понятия философские, потому что человеку столько лет, на сколько он себя чувствует и насколько его жизненной энергии окажется достаточно. Так что у твоей дочки всё ещё будет, помяни моё слово.

– Ладно тебе, жених, – отмахнулся Знатнов. – Если Ксюха кого-нибудь сама не выберет, то никакая сваха не поможет, тем более я.

– А с ней в жизни ничего необычного не случалось?

Знатнов тут же вспомнил, как однажды, когда Ксюха была ещё сорванцом, вернувшись вечером домой, он из прихожей услыхал накалённый голос деда, отчитывающего внучку за какие-то провинности. Они даже не обратили внимания на хлопнувшую входную дверь.

– Об чём разговор? – осведомился Александр Викторович, окунувшись в наэлектризованную атмосферу спорщиков.

Оба опешили, явно не ожидая неожиданного появления «свидетеля». Дед с внучкой, не сговариваясь, сразу же замолчали, не желая, видимо, посвящать никого в свои проблемы.

– Давайте, выкладывайте всё начистоту, – не отставал Знатнов. – У нас же договор: не скрывать ничего друг от друга. Иначе, какая же тогда семья?

– Видишь ли, – деликатно начал его отец. – Ксюша сегодня…

– Да упала я просто, – перебила деда Ксения. – Подумаешь, стоит ли из мухи слона раздувать?

– Где упала? – решил уточнить Знатнов.

– Где я бываю после уроков? – вопросом на вопрос ответила Ксюха. – У деда, конечно, на стройке. Там всякого мусора навалом. Подумаешь, спотыкнулась! Ты бы лучше, дедуля, заставлял своих рабочих прибирать строительные площадки. А то на ровном месте костёр раздуваешь.

– Так, – заключил Знатнов. – Лучшая оборона – это нападение, коню понятно. Но ты чего молчишь, отец, – он в упор взглянул на Виктора Васильевича. – Признавайся, как на духу.

– В чём признаваться? – взорвался дед. – Ну, упала она. Что с того? Жива ведь, чего и нам желает.

– Так, – голос Знатнова жёстким. – Где упала? В башне? Надеюсь, не сорвалась?

Поскольку и дед, и Ксюха упорно молчали, отводя глаза, Знатнов понял: девочка действительно сорвалась. И, если здесь и жива, то, можно сказать, родилась в рубашке. Иначе дед никогда бы не устроил внучке такой эмоциональный «разбор полётов».

– Отец, мне надо знать правду. Ты сам в меня с детства вдалбливал, что враньё – самый гадкий, самый поганый поступок человека. Или ты поменял критерии?

– Всё так, мальчик. Всё так. – Дед взглянул в глаза сыну. Сорвалась Ксюха. Чудом успела ухватиться за оставленный кем-то канат. Пролетела метров десять-пятнадцать, однако, канат не выпустила. Наша хватка. Только ладони – в кровь.

Слова деда привели и дочь, и отца в замешательство. Оба не ожидали, что старого так легко расколоть. Ксюша подняла на деда глаза, полные слёз. Она рассчитывала на деда, как на самого близкого друга, что не продаст. А теперь? А что теперь? Отец, конечно же, категорически запретит Ксюше посещение строящейся телебашни, а для девочки это было хуже расстрела.

Всё кончилось неожиданно: Виктор Васильевич отправил девочку в магазин за хлебом. Ксюша безропотно подчинилась. Уныло спускаясь по лестнице, размышляла, какое наказание ей приготовят. Она действительно не ждала от деда предательства, но, с другой стороны, между мужчинами давно был другой уговор, который дед не смог нарушить.

Мужчина, изменивший своему слову, не может называться мужчиной. С этим Ксюша была более чем согласна. И всё-таки какая-то подлая жаба душила грудь, как говорили в старину, «в зобу дыханье спёрло». Девочка доковыляла до булочной, взяла, не глядя, «Бородинского» и потащилась домой. Но, как медленно она ни старалась идти, мужчинам для вынесения приговора времени не хватило. Во всяком случае, дебаты ещё продолжались и прекратились только, когда Ксения появилась в комнате.

– В общем, так, – начал отец, немного помолчав. – Мы с твоим дедушкой пришли, как ни странно, к общему решению.

Виктор Васильевич предупреждающе кашлянул, но голоса не подал. У мужчин и здесь меж собой была договорённость. Ксюша стояла у стены, опустив руки, готовая расплакаться безутешными слезами по утраченной свободе.

– В общем, так, – продолжил Александр Викторович. – Ты уже вполне взрослый человек и способна сама принимать решения – что делать, когда делать и надо ли это?! Мы с дедом можем только помочь понять проблемы, обсудить, посоветовать, но конечный выбор должен принадлежать только тебе. Поскольку зло, как и добро, зависит лишь от решения и поступков человека.

Когда-то Сын Человеческий тоже ответил саддукеям и фарисеям: судите Меня по делам Моим. А не это ли один из главнейших жизненных вопросов? В общем, так. Мы с дедом ничуть не хотим ущемлять твоё право на прогулки где бы то ни было, но только под личным дедовым кураторством, потому что он за тебя поручается лично.

Ксюша не верила своим ушам. Старшие её простили! В следующую секунду квартиру пронзили восторженные вопли девочки, и она с удовольствием разразилась слезами, но уже от счастья и благодарности, на какую, в общем-то, вовсе не рассчитывала.

С той поры Ксюша не шныряла по строительным пролётам сломя голову, а какое-то время вообще отчитывалась перед дедом за пройденный после школьных занятий путь и про посещаемые строительные площадки. Здесь Ксюша общеголяла самого конструктора. Её дедушка в некоторых местах строящейся башни просто не бывал, а у Ксении повсюду были свои тайнички, секреты, даже таинственные клады.

– И всё-таки, ничего случайного не бывает, ты же знаешь, – Знатнова отвлёк от воспоминаний голос астроархеолога. – Венок из пятиконечных звёзд обозначает силу любви человеческой, настоящей Любви, которую только Бог подарить может. Позднее пятиконечную звезду присвоили себе богоборцы масоны, а за ними и коммунисты в долгу не остались. Ведь они прекрасно понимали, что любой символ является зеркальным отражением потустороннего мира.

– По-твоему, мы в зазеркалье живём? В царстве Теней – усмехнулся Александр Викторович. – А, может, наоборот?

– Может наоборот, – согласился Быструшкин. – Только это к делу не относится. Наш небесный знак совершенно иной, такого ещё нигде не бывало. Венок обозначает Божественную любовь, а Константинов крест издревле звучит как основа – Сим Победиши! Это значит…

– Это значит, – перебил Знатнов. – Возлюби ближнего твоего, как самого себя и как Господа нашего. Эти две заповеди Божественной любви были записаны на скрижалях и служат в борьбе со злом. Зло же появляется исключительно по свободе человеческой воли. Более того, я когда-то преотлично запомнил слова одного Святого старца: «Если бы по природе, а не по свободе делал ты добро, то к чему приготовил Бог венцы неизъяснимые? Кротка овца, но она никогда за кротость свою не увенчается, потому что кротость ея происходит не от свободы, а от природы».[17]17
  Св. Кирилл Иерусалимский.


[Закрыть] Значит, любовь нам поможет в борьбе с супостатами, так что ли?

– А ты другие заповеди видишь?

– Об чём аукайтесь?

Голос Смарагда прозвучал неожиданно, будто бы старец возник из-под земли. Просто новоиспечённые друзья так увлеклись беседой, что не заметили приближающегося к ним старообрядца.

– Вижу, речи правильные и подобные, но скажу вам: Аллилуйя!

– Всё. Пора уходить, – перевёл Быструшкин. – Старцев ослушаться нельзя.

– Накажет?

– Вовсе нет. Сам потом жалеть будешь, ан поздно. Ладно, пошли уж, – кивнул Константин Константинович на выход из цитадели.

Все трое спустились по дороге вниз и зашагали к лагерю.

– Зде почивать безвременно пока не наведаюсь, – благословил старец на отдых после бурного ночного сражения. Бойцы и не возражали, а просто с превеликим удовольствием рухнули на свои постели и мгновенно провалились в сон. Оба.

Смарагд же подошёл к берегу речки, посмотрел на поднимающееся из-за горизонта солнце, лучи которого уже коснулись обозначенного на небе Божественного символа, который всё так же неподвижно, будто знамение благодати, распростёрся над Аркаимом. Солнце несло миру новую Весть Благую. Узнает ли о ней мир? Это не слишком важно. Гораздо ценнее, что он ещё живой и будет дарить радость населяющим его людишкам.