Текст книги "От великого до смешного. Совершенно эмоциональные и абсолютно пристрастные портреты знаменитых людей"

Загадки не имеют никакого другого смысла, как тот, чтобы рассказать зрителям, кто такие нибелунги, кто великаны, кто боги и что было прежде. Разговор этот также со странно разинутыми ртами происходит нараспев и продолжается по либретто на восьми страницах и соответственно долго на сцене. После этого странник уходит, приходит опять Зигфрид и разговаривает с Миме еще на тринадцати страницах. Мелодии ни одной, а все время только переплетение лейтмотивов лиц и предметов разговора. Разговор идет о том, что Миме хочет научить Зигфрида страху, а Зигфрид не знает, что такое страх. Окончив этот разговор, Зигфрид схватывает кусок того, что должно представлять куски меча, распиливает его, кладет на то, что должно представлять горн, и сваривает и потом кует и поет: Heaho, heaho, hoho! Hoho, hoho, hoho, hoho; hoheo, haho, haheo, hoho, и конец 1-го акта.

Вопрос, для которого я пришел в театр, был для меня решен несомненно, так же несомненно, как и вопрос о достоинстве повести моей знакомой дамы, когда она прочла мне сцену между девицей с распущенными волосами, в белом платье, и героем с двумя белыми собаками и шляпой с пером a la Guillaume Tell. От автора, который может сочинять такие, режущие ножами эстетическое чувство, фальшивые сцены, как те, которые я увидал, ждать уже ничего нельзя; смело можно решить, что все, что напишет такой автор, будет дурно, потому что, очевидно, такой автор не знает, что такое истинное художественное произведение».

Толстой уже хотел уходить, но друзья, с которыми он пришел в театр, упросили его остаться, «утверждая, что нельзя составить решение по одному этому акту, что лучше будет во втором. И я остался на второй акт».

Далее Толстой не без едкого сарказма рассказывает о содержании второй части оперы. На ней его терпение и закончилось. «Кое-как досидел я еще следующую сцену с выходом чудовища, сопутствуемым его басовыми нотами, переплетающимися с мотивом Зигфрида, борьбу с чудовищем, все эти рычания, огни, махание мечом, но больше уже не мог выдержать и выбежал из театра с чувством отвращения, которое и теперь не могу забыть».

Воровство «по-родственному»

Мнение Толстого разделяли далеко не все. Наоборот, слава Вагнера с каждым годом росла и крепла. Со всех сторон доносились славословия в адрес немецкого гения.

Особенно преуспевали в этом, как и следовало ожидать, немецкие газеты. Привлеченные продолжительной шумихой, за ними последовали австрийские газетчики, затем английские, затем итальянские, и, наконец, творческий гений Вагнера признали и законодатели музыкальной моды – французские критики. Следует отдать должное немецкому композитору: никто не умел с таким размахом и помпой рекламировать собственное творчество.

В общем потоке хвалебных отзывов были почти не слышны голоса менее восторженных критиков. Так, например, французский писатель Теофиль Готье, увидевший в 1857 году «Тангейзера» на сцене висбаденского театра, писал в «Музыкальной газете»: «Все, что я могу сказать, – это то, что Вагнер далеко не богат мелодией». И, похвалив некоторые отдельные места, критик сообщает, что Вагнер выискивает поражающие неожиданностью аккорды и гоняется за гармоническими эффектами. Свою заметку Готье заканчивает словами: «Рихард Вагнер одарен несомненным талантом, но он тяжел, натянут, грубоват. Исократ, конечно, посоветовал бы ему принести жертву Грациям. По-видимому, музыка будущего отличается от музыки прошедшего именно отсутствием грации; и если это действительно так, то да будем мы навеки осуждены слушать музыку Вебера и Моцарта».

А вот мнение о Вагнере Роберта Шумана: «Вагнера, если нужно высказаться в коротких словах, нельзя назвать хорошим музыкантом: ему не хватает необходимого чувства формы и красоты звука. Вне представления его музыка бедна; это – музыка любителя, пустая и безвкусная».

Россия оказалась единственной европейской страной, где музыку Вагнера восприняли наиболее трезво. Даже в среде поклонников композитора. Один из них, художник Валентин Серов, живо интересовался всем, что было связано с Вагнером и постановками опер, и переживал, когда их ставили рутинно, игнорируя их новаторскую сущность. Побывав в 1902 году в Байройте, на знаменитом вагнеровском фестивале, он критически отнесся к тому, что увидел. «Ждал большого так называемого наслаждения… – сообщал он в письме к жене. – Думал, ну побываю в Байройте, а там можно будет спокойно помереть. На деле вышло грубовато во всех отношениях».

Столь же тягостное чувство от сценического воплощения знаменитой тетралогии «Кольцо Нибелунга» испытал и товарищ Серова – Александр Бенуа. Он видел и слышал оперы Вагнера в Байройте, Мюнхене, Берлине, Париже и других городах. В журнале «Мир искусства» он суммирует свои претензии: «Всем надоели эти развесистые ели, эти безвкусно романтические скалы, эти рогатые каски, древние германцы, средневековые замки, белокурые дамы, балаганные великаны, балаганные русалки. Бог с ней, со всей этой немецкой безвкусицей».

Даже Александр Серов, отец художника Валентина Серова, в 1860-х годах единственный русский композитор, восторженно приветствовавший Вагнера, теряет терпение, слушая «три бесконечных акта» «Лоэнгрина»: «И этот сюжетец раздут на три действия и тянется от 7 до 12 часов. Скучнее и бледнее «Лоэнгрина» я не знаю оперы; мы не встречаем ни у одного из оперных композиторов». Здесь же Серов упоминает о «мелодическом бессилии и скудости мелодического изобретения». И уж совсем не по-дружески откровенно Серов заявляет о том, что «даже то, что у него есть, по большей части не его. Словом, это ли музыка будущности?». В заключение Серов пишет, что «над Вагнером грех и смеяться, ибо такая энергия, такая любовь к делу и такая авторская помощь могут только возбудить сожаление…».

О том, что Вагнер присваивал себе наиболее понравившиеся ему места у других композиторов, говорить не принято. В Германии его считают своим национальным достоянием, он – третий немецкий гений-композитор после Баха и Бетховена. Ну и что, что он что-то там у кого-то позаимствовал! Так ведь и Бах заимствовал у Альбинони и Вивальди – и ничего! И Шекспир тоже у итальянцев заимствовал! Так что из того, что Вагнер позволил себе кое-что продублировать из Шуберта и Вебера?!

Более всего Вагнер «дублировал» из Бетховена. Самая первая симфония Вагнера, в отличие от всех последующих, имела большой успех как у критики, так и у публики. Таким образом начинающий музыкант сразу же приобрел некоторое положение в родном Лейпциге. 50 лет спустя в Венеции, где Вагнер проживал тогда с семейством, престарелый маэстро пожелал отпраздновать пятидесятилетний юбилей своей композиторской деятельности. В программу празднества была включена и упомянутая выше симфония. Вагнер непременно хотел, чтобы его жена и тесть прослушали это произведение его юности. После исполнения, которое было принято публикой с большим восторгом, юбиляр, смеясь, признался, что вся симфония… целиком заимствована у Бетховена.

«По-родственному» Вагнер пользовался мелодиями и своего тестя, Ференца Листа. Например, один из ведущих музыкальных мотивов во втором акте вагнеровской «Валькирии» полностью заимствован из симфонии Листа «Фауст». Когда на одном из вечеров Лист исполнял своего «Фауста» и дошел до этого места в партитуре, к фортепиано приблизился Вагнер и шутливо сказал:

– Папочка, именно этот мотивчик я присвоил.

Добродушный и доброжелательный Лист без зависти относился к необычайным успехам своего зятя. Он ответил:

– Это замечательно, друг мой. По крайней мере, люди смогут его лучше расслышать…

Сердитый пассажир

В официальных биографиях Вагнер предстает этаким романтическим героем, сражающимся за новое искусство с могущественными и коварными ретроградами. Не без восторга немецкие биографы рассказывают о Вагнере, ораторствующем на баррикадах революции 1849 года в Саксонии. Как факт безрассудного геройства приводится письмо, которое Вагнер отправил прусскому королю с требованием… добровольно провозгласить республику и сделаться первым гражданином нового свободного государства. Что касается письма, то это свидетельство не геройства, а, скорее, эмоциональной незрелости и экзальтированности натуры Вагнера. Факт же участия в революции – результат дурного влияния Бакунина.

Незадолго до этих событий Михаил Бакунин, знаменитый русский анархист, приехал в Саксонию и очень быстро подчинил своему влиянию многих стойких людей, в том числе и Вагнера. Вагнер впервые встретил человека, чья воля, красноречие и эгоизм превосходили его собственные. Влияние оказалось столь огромным, что Вагнер, позабыв обо всем, в том числе и о собственной безопасности, бросился вслед за «другом» на баррикады. Однако когда в город вошли войска и запахло жареным, Вагнер опомнился. В самый решительный момент противостояния он спрятался в своей комнате и приказал Минне… запереть себя на ключ (превосходное алиби, маэстро!). Узнав, что мятеж подавлен, а все его зачинщики, включая Бакунина, арестованы, Вагнер, при помощи друзей и тестя, поспешно бежал во Францию. (Не пройдет и года, как наш «революционер», рьяно отстаивавший саксонскую свободу, будет посвящать гимны и кантаты баварскому королю, такому же абсолютному монарху, как и король Саксонский…)

Спрашивается: какой борец за чужую свободу может получиться из образцового эгоиста и нарцисса? Всякая политическая борьба подразумевает определенные житейские неудобства, а уж их-то Вагнер едва-едва переносил. Первая заметка о Вагнере, появившаяся во французской прессе, – рассказ о скандале, который закатил «какой-то очень раздражительный пассажир, прибыв с одним из поездов в Париж». Таможенный чиновник Эдмонд Рош, единственный, быть может, на то время во Франции поклонник и ценитель Вагнера, подошел поближе к энергично жестикулирующему и кричащему на скверном французском господину и узрел в нем… «великого музыканта». Но, увы! – дальше таможни Парижа слава Вагнера тогда не пошла.

В классической комедии Леонида Гайдая «Бриллиантовая рука» один отрицательный персонаж, которого блистательно сыграл Андрей Миронов, прикладываясь после вчерашнего перепоя к бутылке шампанского, говорил так: «Мне нужно принять ва-анну… Выпить чашечку ко-офэ…» Кажется, что нечто подобное наверняка можно было услышать и из уст самого Вагнера. Домашняя жизнь композитора – это те самые «ва-анны» и «чашечки ко-офэ», не говоря уже о шампанском.

В доме Вагнера никогда не было посторонних шумов и запахов, а также угловатых предметов, например книг. Ничто не должно было напоминать чувствительному гению о реальностях окружающей его грубой материальной жизни в те минуты, когда в нем просыпалось вдохновение. Стены комнат его дома были задрапированы атласом и шелком, на полу лежали толстые ковры, повсюду разносился приторно-сладкий запах восточных благовоний. Все домашние, чтобы не потревожить слуха хозяина, ступали в толстенных войлочных тапочках так тихо, как только могли…

Композитор искренне полагал, что его достоинство может быть сравнимо только с достоинством короля. Отсюда и поистине королевские требования, в особенности по части разного рода удобств. Свои путешествия Вагнер совершал в отдельном вагоне-салоне. Когда он отдыхал в Италии, то на семь человек, из которых состояла его семья, приходилось восемь человек прислуги. В его кабинете всегда должны были присутствовать цветы, причем определенного сорта, цвета и размера, не говоря уже о свежести – под стать его текущему настроению.

Расточительность композитора можно смело назвать патологической. Под залог своих еще ненаписанных произведений или под будущие доходы от будущих опер, при этом всегда пытаясь свалить весь риск на кредитора, он одалживал бешеные суммы: на отделку шелком стен своего кабинета, на покупку какой-то астрономически дорогой, зато под его любимый цвет, мебели, на редкие восточные благовония, без которых он не мог работать, на красивые портьеры, статуэтки и прочие безделушки. Годы крайней нужды – одно время за долги его посадили в долговую тюрьму – ничему, кажется, его не научили.

В своих нарядах Вагнер также выходил за рамки общепринятого. Невероятный модник, он придавал слишком много внимания своей одежде. Во всяком случае, «слишком много» с точки зрения нормального, гетеросексуального мужчины… Его одежды были не просто роскошными и утонченными. Об этом достаточно подробно и весьма остроумно рассказывает известный венгерский писатель и историк Иштван Рат-Вег. Процитируем его рассказ с небольшими сокращениями.

Рыцарь в розовых кальсонах

«Венская Neue Freie Presse в номерах 16 и 17 за 1877 год опубликовала сенсационные факты. Ей удалось заполучить письма Рихарда Вагнера к одной венской модистке. Они написаны в период между 1865 и 1867 годами и касаются заказов на домашние халаты, одеяла, шелка, кружева, вышитые гирлянды роз, которые буквально сменяют друг друга. Материалом для домашних шлафроков и одеял всегда был шелковый атлас, ну и цвета выбирались соответственно – нежные, приятные глазу: белый, розовый, бледно-голубой, бледно-сиреневый…

Маэстро давал модистке точные указания касательно всех подробностей. К одному из них прилагались собственноручно изготовленные эскизы, чего, собственно, следовало придерживаться. Это письмо пришло из Люцерна, датировано 1 февраля 1867 года. Передаю слово его автору:

«Розового цвета атлас, на гагачьем пуху, простеган квадратами, точно так же, как полученные от Вас же серое и красное одеяла. Халат должен иметь такую же толщину и притом быть легким. Подкладка – тонкий белый атлас. Книзу халат должен сильно расширяться. По подолу кругом проходит – но не пришивается к стеганой части – рюш из того же атласа, от талии книзу расширяющимся покрытием.

Хорошенько посмотрите на эскиз: покрытие или накладка по низу должна быть хорошо и богато отделана, с обеих сторон должна достигать ширины в пол-аршина, а по талии должна завершаться оборкой обычной ширины. Наискосок три или четыре банта из того же материала. Стеганые рукава должны быть широкими. Один бант спереди, другой сзади пошире и потолще на свисающей части рукава. К этому лента в пять аршин длиной, тут можно взять атлас по всей ширине, только в середине можно сузить…»

Один из его счетов свидетельствует, что атлас он заказывал многими аршинами, притом белого, желтого, лилового, бледно-голубого, бледно-зеленого, карминного цветов и конечно же любимого розового.

Был взыскателен и к качеству ткани. Письмом, датированным 8 февраля 1867 года, он возвращает гирлянды, потому что их стоимость за аршин была всего 6 форинтов, стало быть, они и не могли быть красивы. Вместо этих он заказывает 10-форинтовые. В том же году 30 марта он с тем же разумением знатока возвращает присланный образец розового атласа, «потому что такая фактура ткани прямого переплетения нитей недостаточно гладкая, а потому не дает красивого блеска». Более красивой, блестящей ткани ему было необходимо по крайней мере сто аршин.

Непонятно, зачем понадобилась маэстро эта тьма-тьмущая розового атласа, помимо его шлафроков и одеял розовой мечты? Упомянутый счет не дает разгадки, более того, повергает в еще большее изумление, потому что свидетельствует о такой массе шелков, что впору было бы открывать торговлю ими. Я перечислил цвета: каждого из них было заказано по 20–50 аршин! В том же счете нам улыбаются еще и 60 аршин цветочной гирлянды из роз, по 10 мотков разного цвета лент, 150 аршин шелковых кружев. Но его жажду кружев не могла утолить даже эта огромная порция, потому что в то же самое время им было заказано еще и 100 аршин рубашечных кружев.

В том же счете содержится и еще одна достопримечательность – пять пар домашних туфель. Справедливости ради надо признать, что к домашнему халату розового цвета он не мог надевать сапоги со шпорами, и все же в моей голове не укладывается, зачем ему понадобилось украшать домашнюю обувь белого, голубого, желтого, серого и розового цветов еще и розовыми бантами?

Хочу рассказать еще об одном письме из Мюнхена, датированном 1 апреля 1865 года, то есть написанном незадолго до тамошней премьеры «Тристана и Изольды». Из него хитровато выглядывают любопытные секреты туалета: атласные кальсоны, белые на розовой подкладке и розовые на белой подкладке.

Остальные письма по большей части посланы из Люцерна, где в этот период в голове маэстро уже вырисовывались героические образы «Кольца Нибелунга».

Полагаю, почитателей Рихарда Вагнера заинтересует необычное противоречие: каким образом он в розовом оборчатом халате и в домашних туфлях с розовыми бантами и рюшками мог мечтать о блеске меча Нотунга, полете валькирий, топоте копыт коня Вотана?

Почему люди слушают скучную музыку?

Возвратимся к вопросу, поставленному Вайлем: как такому сложному и немелодичному композитору, как Вагнер, удалось приручить публику? Можно предлагать разные варианты ответов на этот вопрос. Я выбрал из всех мне доступных наиболее, как мне кажется, обстоятельный и в то же время достаточно простой и потому всем понятный ответ. Наберитесь, читатель, терпения, потому что это еще одна цитата из Льва Толстого. Вот что он говорит:

«Успех этот я объясняю себе тем, что благодаря тому исключительному положению, в котором он находился, имея в распоряжении средства короля, Вагнер с большим умением воспользовался всеми… средствами подделки под искусство и составил образцовое поддельное произведение искусства… Ни в одной из всех известных мне подделок под искусство не соединены с таким мастерством и силою все приемы, посредством которых подделывается искусство, а именно: заимствования, подражательность, эффектность и занимательность.

Начиная с сюжета, взятого из древности, и кончая туманами и восходами луны и солнца, Вагнер… пользуется всем тем, что считается поэтичным. Тут и спящая красавица, и русалки, и подземные огни, и гномы, и битвы, и мечи, и любовь, и кровосмешение, и чудовище, и пение птиц – весь арсенал поэтичности употреблен в дело… Кроме того, в произведении этом все в высшей степени поразительно эффектно, – поразительно и своими особенностями: и чудовищами, и волшебными огнями, и действиями, происходящими в воде, и той темнотой, в которой находятся зрители, и невидимостью оркестра, и новыми, не употреблявшимися прежде, гармоническими сочетаниями.

И сверх того, все занимательно. Занимательность не только в том, кто кого убьет, и кто на ком женится, и кто чей сын, и что после чего случится, – занимательность еще и в отношении музыки к тексту; перекатываются волны в Рейне, – как это выразится в музыке? Является злой карлик, – как выразит музыка злого карлика? Как выразит музыка чувственность этого карлика? Как будет выражено музыкой – мужество, огонь, как яблоки? Как переплетается лейтмотив говорящего лица с лейтмотивами лиц и предметов, о которых он говорит? Кроме того, занимательна еще музыка. Музыка эта отступает от всех прежде принятых законов, и в ней появляются самые неожиданные и совершенно новые модуляции (что очень легко и вполне возможно в музыке, не имеющей внутренней закономерности). Диссонансы новые и разрешаются по-новому, и это – занимательно.

Вот эта-то поэтичность, подражательность, поразительность и занимательность доведены в этих произведениях, благодаря и особенностям таланта Вагнера, и тому выгодному положению, в котором он находился, до последней степени совершенства и действуют на зрителя, загипнотизировывая его, вроде того, как загипнотизировался бы человек, который в продолжение нескольких часов слушал бы произносимый с большим ораторским искусством бред сумасшедшего.

Говорят: вы не можете судить, не видав произведений Вагнера в Байройте, в темноте, где музыки не видно, а она под сценой, и исполнение доведено до высшей степени совершенства. Вот это-то и доказывает, что тут дело не в искусстве, а в гипнотизации. То же говорят спириты. Чтобы убедить в истинности своих видений, обыкновенно они говорят: вы не можете судить, вы испытайте, поприсутствуйте на нескольких сеансах, то есть посидите в молчании в темноте несколько часов сряду в обществе полусумасшедших людей и повторите это раз десять, и вы увидите все, что мы видим.

Да как же не увидать? Только поставьте себя в такие условия – увидишь, что хочешь. Еще короче можно достигнуть этого, напившись вина или накурившись опиуму. То же самое и при слушании опер Вагнера. Посидите в темноте в продолжение четырех дней в сообществе не совсем нормальных людей, подвергая свой мозг самому сильному на него воздействию через слуховые нервы самых рассчитанных на раздражение мозга звуков, и вы наверное придете в ненормальное состояние и придете в восхищение от нелепости. Но для этого не нужно и четырех дней, достаточно тех пяти часов одного дня, во время которых продолжается одно представление…»

Хищники красивы только издали

«Хорошо, когда все люди вокруг добрые и честные, и только я один жулик», – говорил Гете. Действительно, хорошо: вот уж где бескрайний простор для жульничества! В этом, возможно, один из секретов успеха Вагнера. В кругу людей стеснительных и деликатных, людей слабовольных и совестливых легко сделать карьеру профессиональному жалобщику и самовлюбленному эгоисту, каким был Вагнер. Конечно же никто не ставит под сомнение его своеобразный музыкальный талант и прямо-таки выдающиеся организаторские, ораторские и прочие деловые способности. Однако нельзя не признать, что природа, отпустившая Вагнеру столько талантов, несколько поскупилась на сердечность и здравомыслие. Примером тому – десятки и сотни поступков уже зрелого, самостоятельного человека, которые никак не могут быть названы ни благородными, ни разумными.

Вот, к примеру, как отозвался Вагнер – это уже в последний год жизни – на пожар оперного театра в Вене, где на представлении «Сказок Гофмана» погибло девятьсот человек: «Люди на таком спектакле – самый пустой народ… Каков толк от этих подонков, собравшихся в таком театре? Если столько-то светских людей гибнет во время представления оперетты Оффенбаха, в которой нет и малейшего намека на нравственное величие, – тут я совершенно равнодушен». Непонятно, чего здесь больше – глупости, душевной черствости или бесстыдного красования?

Кто-то сказал: «Эгоист записывает чернилами сделанное ему зло и карандашом – сделанное ему добро». Одного из своих друзей и почитателей, знаменитого философа Фридриха Ницше, Вагнер одно время настойчиво пытался использовать для пропаганды своих идей. Когда Ницше отказался от предоставленной «чести», Вагнер жестоко отомстил философу, в то время уже тяжелобольному. Прибегнув к помощи личного врача Ницше, он сделал достоянием общественности скрываемое им психическое заболевание, а также подробности его интимной жизни. После этого Ницше написал ему: «Вы не человек, вы – болезнь».

Всякий крайний эгоизм и самовлюбленность в какой-то степени уже есть некоторое психическое отклонение. Был ли Вагнер психом? Нельзя сказать уверенно – да. Но, думаю, многие психиатры заинтересовались бы таким пациентом. К счастью или сожалению, психиатрия в те времена была еще в зачаточном состоянии. Иначе любой штатный психолог поставил бы композитору точный диагноз – мания величия – и отправил бы на лечение.

Ганс Галь, которого мы уже упоминали здесь, подводя черту под нравственным портретом композитора, пишет: «Некоторые люди любят животных, но сердятся на лису, укравшую петуха, на кошку, поймавшую птичку. Столь же наивно было бы упрекать Вагнера в таких поступках, какие принято называть подлыми. Он невинен, как хищник».

Источник опасности всегда вызывает уважение, хотя бы и невольное. Может быть, поэтому многим людям нравится наблюдать хищников, восхищаться их внешностью, силой, ловкостью, грацией. Это если, конечно, издали. Вблизи же хищники всегда менее привлекательны, хотя бы уже из-за одного только своего запаха – запаха гниющего мяса. Так и среди людей. Двуногие плотоядные при ближайшем рассмотрении неизменно теряют свое гипнотическое обаяние, вызывая чувство омерзения, какое вызывают аскариды или любые другие человеческие паразиты. Их фальшивый блеск перестает застилать нам глаза, поскольку мы наконец узрели то, что они так старательно от всех скрывают: инстинктивное стремление отнять часть жизненной энергии у ближнего и присвоить ее себе. Присвоить для того, чтобы выжить, ибо вырабатывать собственную энергию они не умеют. Или не хотят. Но это уже не важно. Важно то, чтобы такого паразита вовремя распознать и прогнать.

«Мера всему – человек». Так говорили в Древней Греции. Скажите, любезный читатель, умилялись ли бы вы искусной игре на скрипке человека, который до этого ради собственной карьеры, скажем, отравил одного или нескольких своих более талантливых конкурентов? Или предал друга? Или просто – причинил незаслуженные страдания и боль ни в чем не повинным людям? Никто не отрицает, что жизнь эгоиста (читай: паразита) может быть красивой. Но какая другим от этого польза? И кого она может сделать счастливее?

Лучший способ борьбы с подобного рода людьми – воспользоваться их же оружием. Поэтому по их общему принципу: «Я – это Я, а остальные, если мне нет от них никакой пользы, пусть катятся к черту!» давайте поступим точно так же и с господином Вагнером. И со вздохом облегчения поставим наконец в нашем затянувшемся рассказе о нем большую жирную точку.