Текст книги "От великого до смешного. Совершенно эмоциональные и абсолютно пристрастные портреты знаменитых людей"

Крылов
«Ему легче было пережить смерть близкого человека, чем пропустить обед»

Тюфяк

Про этого знаменитого толстяка и удивительного флегматика рассказывала анекдоты вся Россия. Например, такой: «Представляете, господа, – признался он как-то своим приятелям за игрой в карты, – возвращаюсь вчера вечером домой. Иду себе спокойно по знакомой улочке, цигарку курю. Вокруг – ни души. Вдруг слышу: сзади кого-то бьют. Оборачиваюсь – меня…»

Иван Андреевич Крылов, прославленный русский баснописец, с младых ногтей проявил себя крайне неуклюжим человеком. Танцмейстер, которому было поручено обучить юного Ванюшу танцам, после нескольких уроков прибежал к его родителям весь красный и закричал, что готов «тысячу раз учить танцевать медвежонка, чем этого тюфяка!». Унизительное имечко «тюфяк», которым его дразнили местные недоросли, приклеилось к нему надолго – «тюфяк» был слишком ленив, чтобы гоняться за обидчиками. Поступив на службу, Иван Андреевич получил новую кличку – «раззява»: переписывая важные канцелярские бумаги и, по обыкновению, о чем-то задумавшись, частенько писал в них по нескольку строк подряд одно и то же слово.

Пройти в чьей-то гостиной меж столиком и диваном и не опрокинуть их – для Крылова было равносильно подвигу. Если он о чем-то задумывался, то – держи, хозяин, ухо востро! – обязательно что-нибудь сломает или разобьет. Дверь закрыта? Крылов вышибет ее плечом, думая, что она просто туго открывается. Новая китайская ваза? Можете быть уверены, Крылов заденет ее животом или фалдой фрака – и разбабахает на мелкие кусочки. Прямо не человек, а стихийное бедствие!

Во избежание ущерба Крылов со временем стал придерживаться такой тактики: выискивал самое большое и удобное кресло, садился в него и мирно полудремал в ожидании обеда; после обеда снова возвращался в кресло и, скрестив руки на своем объемном животе и почмокав губами, сладко засыпал. В каждом доме, где он бывал завсегдатаем, хозяева выставляли для него специальное кресло: там он спокойно, как удав, переваривал пищу и заодно, делая вид, что спит, прислушивался к разговорам из гостиной…

«Всем дальним странствиям я предпочитаю теплый халат и мягкий диван, – отвечал он однажды на предложение поехать в Париж, – потому как во сне можно увидать такие диковины, каких не найдешь и в Париже!» Так и провел этот человек, в полудреме до обеда и после него, почти треть сознательной жизни, умудрившись при этом войти в историю русской литературы как один из самых известных и любимых народных писателей.

Толстокожий

«У кого толстая кожа, у того крепкие нервы», – сообщает древнекитайский трактат по физиогномике. Крупный, высокий, пузатый, густобровый, толстогубый и толстощекий, Иван Андреевич Крылов являл собой наглядное подтверждение китайской наблюдательности. Он мало заботился о себе, но еще меньше – о других. «В поступи его и манерах, в росте и дородстве есть нечто медвежье, – писал о Крылове хорошо знавший его Ф. Вигель. – Человек этот никогда не знал ни дружбы, ни любви, никого не удостаивал своего гнева, никого не ненавидел, ни о ком не жалел… С хозяевами домов, которые по привычке он часто посещал, где ему было весело, где его лелеяли, откармливали, был он очень ласков и любезен; но если печаль какая их постигала, он неохотно ее разделял…»

«Никогда не замечено в нем каких-либо душевных томлений, он всегда был покоен, – писал о нем другой современник. – Не имея семейства, ни родственных забот и обязанностей, не знал он ни раздирающих иногда душу страданий, ни сладостных, упоительных восторгов счастья семейной жизни». Он и вправду, кажется, не имел нервов. «Внешнее и внутреннее спокойствие, доходившее до неподвижности, – отмечал Плетнев, – составляло первую его потребность».

Умирает его мать – что делает сын? В тот же вечер идет… в театр. А на ее похоронах его видят не скорбящим, а улыбающимся.

Умирает его служанка – мать его единственной (незаконнорожденной) дочери – что делает Крылов? Едет в Английский клуб играть в карты…

При смерти – воспаление легких – его дочь, что делает отец? Оставляет смотреть за ней полуслепую старуху, а сам отправляется на всю ночь на бал-маскарад…

Что это – юношеская глупость или природная черствость? Поразительно спокойно Иван Андреевич переносил несчастья других.

Слишком спокойно.

«Круглый сирота»

Какие радости могут быть у человека, сердце которого покрыто приличным слоем жира? Оказывается, их может быть не так уж и мало. Главная радость «дедушки Крылова», как именуют его все словари и учебники, была еда. Говоря прямо, Иван Андреевич был отменный обжора. Как отозвался однажды о Крылове Вяземский, ему легче было пережить смерть близкого человека, чем пропустить обед.

Одно время в гостиных Петербурга переходил из уст в уста рассказ о том, как в какой-то дорожной харчевне Крылов, в ту пору еще молодой человек, основательно подкреплялся за столом, уставленным десятком мясных, рыбных и прочих блюд. Немногочисленные посетители сразу же обратили внимание на необычного едока. Один из них подошел к Крылову и стал его расспрашивать:

– Судя по вашему аппетиту, я могу предположить, что вы человек неженатый…

– Угу… – отвечал, не переставая жевать, Крылов.

– Смею предположить, что и матушки у вас нет…

Тот же ответ.

– Померла, значит?

Крылов, отправляя в рот очередную котлетку, кивает.

– Царствие ей небесное! Отмучилась, значит… Ну а батюшка-то у вас, надеюсь, есть или тоже помер?

Кивок.

– Господи Иисусе, так вы, получается, круглый сирота! Да… Я это сразу понял… Ну, а родственники-то у вас хоть какие есть? Май, не все поумирали-то?

Крылов, которому эта болтовня явно портила аппетит, оторвал взгляд от тарелки и сердито отвечал:

– Милостивый государь! Когда я ем, для меня все умирают!

Непривередливый, хотя и не без предпочтений, Крылов совершал настоящие подвиги на поле чревоугодия. И друзей своих выбирал по принципу: который сытнее накормит, тот и лучший товарищ. Если же кормили не досыта – а такое случалось постоянно, Иван Андреевич, придя домой, устраивал «настоящий» обед. Если на кухне ничего не находилось, съедал кастрюлю кислой капусты и запивал жбаном кваса.

В один из дней не оказалось ни капусты, ни кваса. Пошарив тщательно по всем углам, он нашел где-то под столом кастрюльку с пирожками, давно забытую кухаркой. Пирожки – их было шесть штук – уже были покрыты зеленой плесенью. Но и это не остановило нашего «гурмана». Попробовал один – вроде ничего, только немного горчит. Попробовал другой – действительно, горчинка приличная. И только тут заметил плесень на оставшихся пирожках. «Ну что же, – рассказывал он потом, – если умирать, то умру и от двух, умру и от шести. И съел все шесть!» И – ничего, пронесло…

«Много ли надо человеку?»

По наблюдению современника, за любым общим столом Крылов «съедал столько, сколько все остальное общество вместе. Каждого подаваемого блюда он клал себе на тарелку столько, сколько влезало. По окончании обеда он вставал и, помолившись на образ, постоянно произносил:

– Много ли надо человеку?!

Эти слова возбуждали общий хохот у его сотрапезников, видевших, сколько надобно Крылову…».

Однажды некий приятель-шутник решил выяснить предел, который был бы не по силам знаменитому чревоугоднику. Поспорив с приятелями на ящик шампанского, он пригласил Ивана Андреевича отведать итальянской кухни. Когда явился Крылов, хозяин заявил, что тот опоздал и потому ему, как провинившемуся, назначается штрафное блюдо – целый поднос с горкой итальянских макарон. Крылов с заметным удовольствием исполнил «штраф».

– Ну, – сказал хозяин, – это не в счет, теперь начинайте обед с супа, по порядку.

Крылову стали подносить супы, каши, рыбу, дичь, холодец… Затем, в порядке очереди, снова поднос с макаронами… Когда Крылов очистил и этот поднос, хозяин опять наложил ему целую горку.

Когда хозяйские запасы кончились, хозяин, поняв, что проиграл, с последней надеждой в голосе поинтересовался у Крылова:

– Ну, как ваш желудок, Иван Андреевич, не болит ли от переизбытка съеденного?

– А что ему сделается? – искренне удивился Крылов. – Я, пожалуй, хоть теперь же готов еще раз провиниться.

Зная крыловскую неумеренность в еде, многие друзья, опасаясь за его здоровье, неоднократно советовали ему иногда – «хотя бы для разнообразия!» – отказаться от угощения. Крылов нехотя соглашался. Однако когда приходило время обеда и хлебосольные хозяева раз за разом предлагали ему то новое блюдо, то добавку, он, взглянув на обеспокоенных своих приятелей, отвечал хозяевам: «Не могу… – и через короткую паузу: —…Оскорбить вас отказом».

К сожалению, постоянное переедание не могло не сказаться на здоровье писателя: он перенес три микроинсульта (или, как раньше говорили, удара). Но даже и они его не образумили: он умер от переедания. Болея воспалением легких, ослабевший, он позволил себе значительный излишек протертой каши из рябчиков. Его могучий организм не выдержал двойной нагрузки…

«Мна-мна-мна…»

Еще одна радость «гурмана» Крылова заключалась в том, чтобы делать… как можно меньше движений. Писатель не любил ни лишних слов, ни лишних жестов. Даже на службе – около тридцати лет Крылов проработал в Публичной библиотеке – он умудрялся пару часиков поспать. Вначале это, конечно, нервировало тех, кто обращался к нему за нужной книгой, но еще больше – самого библиотекаря. Со временем ходоков к нему становилось все меньше и меньше, так как все уже знали, что Крылова после обеда лучше не беспокоить. Читатели подходили к его кабинету и прикладывали ухо. Если не было слышно никакого храпа – а такое случалось не часто, – они осторожно стучали в дверь. Начальство смотрело на вольности Крылова сквозь пальцы: он был всеобщим любимцем и к тому же другом царской семьи.

После сытного обеда в чьей-либо гостиной Крылов, по обыкновению, отправлялся в свое излюбленное местечко – все знакомые выставляли для него где-нибудь в укромном уголке зала специальное кресло. Он долго, как курица на насест, усаживался, укрывался пледом и закрывал глаза. Вскоре из этого уголка начинал доноситься тихий и равномерный храп… Так он переваривал обед и пережидал время до ужина. Если кто-то подходил к нему и начинал о чем-то расспрашивать, Крылов, притворясь полусонным, бормотал в ответ нечто невразумительное и невнятное. Если вопросы не прекращались, он просто переставал отвечать на них и начинал громко храпеть. Окружающие с пониманием относились к этой уловке старого писателя и старались не беспокоить его по пустякам. Однажды некий юный офицерик, мало знавший Крылова, подвел к нему группу таких же безусых молодцов и, потормошив его за рукав, спросил:

– Господин Крылов! Господин Крылов! Вы меня слышите?

– Мна-мна-мна… – раздалось в ответ.

– Господин Крылов, я поспорил с моими товарищами… Вы меня слышите?

– Мна-мна-мна…

– Я поспорил с моими товарищами на бутылку шампанского, что добьюсь от вас хотя бы трех внятных слов. Вы меня слышите, господин Крылов? Скажите нам что-нибудь!

Крылов приоткрыл глаза, взглянул сначала на офицерика, потом на его приятелей и затем четко и внятно произнес:

– Вы проиграли!

Закрыл глаза и тут же захрапел.

Когда Крылов не выезжал из дома, он, по обыкновению, или дремал на диване, или что-нибудь читал в кресле, или, если ни спать, ни читать не хотелось, просиживал целый день у окна, разглядывая прохожих. И еще много курил: до пятидесяти сигарет в день. С сигаркой во рту он работал, говорил и даже спал. Главной обязанностью прислуги было не приготовление пищи или уборка квартиры, а спасение Ивана Андреевича от возможного пожара. Хозяин дома, в котором Крылов снимал квартиру, принес ему для подписи обязательство, в котором было сказано, что если он, по его изрядной неосторожности с огнем, учинит пожар и сожжет дом, то обязуется выплатить хозяину стоимость дома – 60 000 рублей. Крылов приписал к сумме еще два нуля, доведя ее таким образом до 6 000 000 рублей, и подписал контракт.

– Возьмите, – сказал Крылов хозяину. – Я на все пункты согласен, но, чтобы вы были совершенно обеспечены, я вместо 60 000 рублей поставил 6 000 000.

Когда довольный хозяин ушел, присутствовавший при этом приятель стал удивляться небывалой щедрости Крылова. Крылов на это ответил:

– Зачем огорчать человека? Ведь так ему будет гораздо спокойнее, ну а мне – все равно, ибо я не в состоянии заплатить ни той ни другой суммы.

Образец для всех мурзилок

Мадам де Сталь, знаменитая французская писательница, приехав в Германию и увидев, что здешние мужчины невероятно много курят, занесла в дневник: «Кто курит табак, пахнет как свинья. Кто нюхает табак, выглядит как свинья. А кто жует табак, тот просто свинья!» Любопытно было бы узнать, что сказала бы эта дама, увидев Крылова. Крылов не только курил, нюхал и жевал табак, он еще и… как бы это выразиться помягче… не перетруждался по части соблюдения личной гигиены.

Он редко и неохотно менял нижнее белье и вообще одежду, мылся «только по большим праздникам», никогда не причесывался. При этом, даже в прохладную пору года, сильно потел. Запах, исходивший от него, производил на особо чутких к запахам дам совершенно неотразимое впечатление…

«Крылов, – вспоминал один из друзей поэта, – был высокого роста, весьма тучный, с седыми, всегда растрепанными волосами; одевался он крайне неряшливо; сюртук носил постоянно запачканный, залитый чем-нибудь, жилет был вкривь и вкось. Жил Крылов довольно грязно…» Однажды Крылов собирался на придворный маскарад и спрашивал совета у одной знакомой, какой костюм ему следует надеть, чтобы его не узнали. «А вы, Иван Андреевич, вымойтесь да причешитесь, и вас никто не узнает», – посоветовала дама.

Крылов обожал всякую живность, в особенности птиц. Он регулярно подкармливал их, сначала бросая корм за окно, а потом, поскольку круглый год окна в его доме были открыты, разбрасывая его по квартире. Птицы стаями залетали в квартиру, кормились, оставляли на столе, на полу, на шкафу и повсюду «следы жизнедеятельности» и улетали. Никто не убирал эти «следы». Грязь и пыль кругом была такая, что немногочисленные гости, иногда приходившие к писателю, долго не могли найти чистого места, чтобы присесть. И чаще всего, так и не присев, разговаривали с всегда лежащим или сидящим хозяином стоя…

Не очень чистоплотный в молодости, в старости Крылов являл собой настоящий образец для всех мурзилок. К прежним недостаткам прибавились новые: теперь он страдал еще и недержанием мочи. Но и это не омрачало его всегда одинакового настроения. Он с тем же удовольствием и в том же объеме поглощал пищу, курил свои любимые сигарки, читал книги, глазел в окно и, главное, спал.

«Скромный и ровный в своем обращении со всеми, он никогда не зазнавался, но ему, думаю, простили бы даже и заносчивость», – писал о Крылове барон М. Корф. Необычное поведение, полное равнодушие к собственному костюму и внешности, отсутствие всяческой манерности и претензий на что-либо создавали Крылову ореол юродивого. А уж этого брата, как известно, на Руси любят.

Императрица Мария Федоровна, как-то увидев Крылова на разводе караула, послала привести его к себе. Тот передал, что подойти не может, так как не совсем прибран. Императрица велела прийти таким, каков есть. Является Крылов: кафтан заляпан жирными пятнами, панталоны в каких-то подозрительных желтоватых пятнах, один из сапог дырявый – сквозь дыру выглядывает палец… без носка… (Позабыл надеть!) Крылов кланяется, подходит поцеловать императрице ручку и… чихает ей на руку!

Как вы думаете, чем все это закончилось? Громким смехом императрицы и последовавшим за ним подарком для «мудрейшего из русских писателей» – новым костюмом и сапогами из оленьей кожи…

Плакал только от счастья…

Интересы писателя вовсе не ограничивались одной едой, книгами, табаком и сном. Были у него и другие увлечения. Например, хорошо известна его страсть к кулачным боям и пожарам. Случись где в городе пожар – Крылов тут как тут. «Не было, – замечал Плетнев, – ни одного из них, на который смотреть не отправился бы он хоть с постели». Будучи сам крепким бойцом, он с удовольствием наблюдал за кулачными или, позднее, петушиными схватками, заключал на бойцов пари и почти всегда выигрывал.

Еще одна страсть – карты. По свидетельству Пушкина, это был не картежник, а настоящий фокусник. Не игрок-любитель, а мастер-профессионал. Именно карты позволили Крылову выжить и даже безбедно жить в течение десяти лет, время, когда он ушел со службы и ничем, кроме игры в карты, не занимался.

Еще одна любовь – игра на скрипке. Играл он не очень хорошо, но сам процесс извлечения звуков ему непередаваемо нравился. Когда у него было несонное и нерабочее настроение, он брался за скрипку и пиликал на ней до тех пор, пока вновь не приходил в свое привычное состояние. По сохранившимся свидетельствам, друзья и соседи Крылова не числились среди поклонников его игры. Кто-то из них рассказывал, что в одну зиму, живя за городом, Крылов своей музыкой распугал всех волков, до этого долгое время терроризировавших всех местных крестьян и владельцев домашнего скота.

Еще один «пунктик» писателя – слабость ко всякого рода наградам и знакам отличия. «Не сыщется ныне человека, который бы более Крылова благоговел перед высоким чином или титулом, в глазах коего сиятельство или звезда имели бы более блеска. Грустно думать, что на нем выпечатан весь характер русского народа, каким сделали его татарское иго, тиранство Иоанна, крепостное право и железная рука Петра», – писал Вигель. Всякий орден, всякое повышение в чине – Крылов дослужился до статского советника, был кавалером нескольких орденов и получал 12 000 рублей пенсии (огромные деньги на то время) – воспринималось им с необыкновенным для него энтузиазмом. Это были те редкие случаи, когда его можно было увидеть плачущим.

«Леший»

«Если бы я не думал стать писателем, – признавался баснописец, – то непременно отправился бы куда-нибудь в Вест-Индию жить среди дикарей». Почему именно среди дикарей? Возможно, потому, что там можно было бы свободно ходить нагишом.

По понятным причинам, этот факт редко упоминается в официальных биографиях писателя: Крылова время от времени охватывало странное желание демонстрировать другим свое обнаженное тело. Впрочем, он с не меньшим удовольствием ходил голышом и без зрителей. Однажды, раздевшись догола, он подошел к окну и стал ждать реакции прохожих. Реакции не было, так как никто из горожан, похоже, совсем и не думал заглядывать к нему в его окно. Тогда он взял скрипку и стал громко играть. Реакция последовала скоро: через пять минут после начала «концерта» к нему ворвался полицейский и в простых, но доходчивых выражениях попросил немедленно прекратить это несанкционированное выступление.

Графиня Оленина, супруга покровителя и прямого начальника Крылова, вспоминала: «Один раз пришли сказать князю Голицыну, что Крылов так ленив, что решительно спит все время и имеет привычку до рубашки все с себя снимать. Князь вечером неожиданно к нему пришел. Крылов, услыша Князевы шаги, спросонья вскочил в чем мать родила и прямо сел к конторке. Князь, увидев его, не мог удержаться от смеху и сказал: «Вот люблю Крылова, вечно за своим делом, жаль только, слишком легко одет». Он сам мне рассказывал…»

Однажды его игра в дикаря чуть не стоила ему жизни. Василий Татищев, его давний приятель, пригласил Крылова в свое имение – поохотиться и немного отдохнуть от городской суеты, тем более что в отношениях Крылова с городскими властями в то время возникли определенные шероховатости из-за его пристрастия к карточной игре. Пробыв с неделю, Татищев уехал, а Крылов остался. Из дома не выходил, не брился и не мылся, все лежал себе и лежал, играл на скрипке и смотрел в окно. Потом, с приходом теплых весенних дней, вышел… Далее цитируем биографа Михаила Гордина: «Он отправлялся в парк, скидывал там с себя одежду и нагишом и с книгою в руках гулял по берегу пруда, потом купался, лежал на траве и снова гулял. Уже много недель он не брил бороды и не стриг волос. Одетый он походил на попа, а голый среди деревьев – на лешего…»

Мужики, глядя на него, решили, что он колдун. И когда в деревне случались неприятности – кто помрет с перепою, кто свалится с крыши, кого бык боднет, – мужики между собою говорили: «Нехлюдый, вишь, начитывает!» На одной из мужицких сходок было решено: «Нехлюдого» немножко в воде попридержать – пока не захлебнется, а там поди узнай, как утоп…

Пожалуй, так оно и случилось бы, не вернись в деревню Татищев. Он прикатил из города не один, а с матерью и сестрою – показать им своего гениального друга. «Подъезжая через парк к усадьбе, – продолжает Гордин, – они вдруг увидали около пруда совершенно голого, дикого человека, который, не обращая на них внимания, что-то пел, почесывая живот.

– Черт возьми, – сказал Татищев, присмотревшись. – Да ведь это же Крылов!

– Ах, боже мой! Крылов сошел с ума! Он сумасшедший! – запричитали дамы…

Только тут Крылов заметил коляску и бросился в чащу. Весьма обеспокоенный, Татищев велел скорей разыскать его и привести. Крылов явился уже одетым.

– Что с тобою, братец? Ты спятил?

– Нисколько. Просто со скуки подумал, что, живя в лесу, веселее жить американцем. И подлинно – есть с кем поговорить: хожу над прудом, декламирую, а эхо мне отвечает.

Татищев расхохотался:

– Твое эхо, конечно, просвещенный собеседник, да ты, братец, с ним одичал. Как я тебя за стол посажу?

И чтобы выходить к столу, Крылову пришлось обриться и остричь волосы и ногти».

Замороженный

Иван Андреевич всю жизнь прожил холостяком. Хотя женщин любил и уважал. И даже несколько раз всерьез подумывал о женитьбе. Но за шаг до решения останавливался и шел на попятный. И все же был в его жизни момент, когда он решился-таки «переломить судьбу» – жениться и жить как все.

Однажды, не принимая во внимание надвигавшуюся ночь, крепчавший мороз и разыгравшуюся метель, – он жил тогда в деревне, а невеста – за сотню верст, в Нижнем, – Крылов сел в кибитку и помчался в город. Сбился с дороги… Закутался с головой в тулуп и стал дожидаться окончания пурги… Заснул… Утром, уже почти замерзшего, его нашли крестьяне. Лошади погибли, но сам Крылов выжил. После этого случая он перестал делать «глупости», окончательно успокоился и стал таким, каким его знали все. Как пишет Гордин, «словно бы, не справившись с его сильным и выносливым телом, убийца-мороз сумел заледенить его нежную душу, которая все никак не могла оттаять…».

По словам Олениной, Крылов «был чрезвычайно скромен и стыдлив до конца жизни; легко можно было его заставить краснеть. Ненавидел непристойных женщин. От души уважал женщин с хорошими правилами и скромными и любил женское общество. Несравненно выше ставил женщин в сравнении мужчин касательно добродетели». Если прибавить к этим качествам и всегда ровное настроение, и блестящее остроумие, и умение выслушать собеседника, станет понятно, почему Крылов был желанным гостем в любой гостиной. И почему его любили женщины.

Одно время Крылов был влюблен в актрису. Красотку Грушеньку содержали двое: генерал Скворцов и статский советник Ржевский. Друг о друге, как и о Крылове, они, разумеется, ничего не знали. У каждого был свой день приема. Однажды генерал, решив навестить свою Грушеньку в неурочный час, застал у нее Крылова. Тот представился генералу как доктор медицины Рейнбот (такой доктор действительно существовал – работал вместе с Крыловым в театре, где выступала Грушенька) – его якобы срочно вызвали к заболевшей актрисе. Генерал поверил и позднее советовался с Иваном Андреевичем по поводу ломоты в пояснице. А тот, расспросив, как ломит и куда отдает боль, неизменно советовал растирать поясницу водкой с уксусом.

Однажды, проезжая мимо книжной лавки, генерал увидел выставленный в окне портрет Крылова.

– А знаете ли, сударь, – сказал он Крылову, встретив его у Грушеньки, – у вас большое сходство с этим сочинителем… забыл прозвание… просто одно лицо…

– Ваше превосходительство, верно, имеете в виду баснописца Крылова, – сказал Крылов. – Мне многие это говорят.

В театре, видя Крылова в первом ряду кресел, генерал всегда спрашивал у кого-нибудь: «Кто это там, Крылов или Рейнбот?» – «Крылов», – отвечали ему. «Одно лицо», – говорил генерал и удивлялся странным причудам натуры.

Секрет его счастья

«Для счастья нужны две вещи: плохое сердце и хороший желудок», – утверждает французская пословица. Крылов обладал двумя этими достоинствами в полной мере. Вообще Иван Андреевич прожил счастливую жизнь. Его возвышали, но при этом ему никто не завидовал. О нем заботились, но никто не ждал от него благодарности. Ему легко прощали и острые слова, и неблаговидные поступки. У него даже не было врагов – и это у него, образцового эгоиста! Его басни, без преувеличения, читал и учил наизусть «всяк, знающий грамоте». Великодушная Россия наградила его титулом великого писателя и философа-мудреца, хотя ни тем ни другим он не был. Самолюбивый и равнодушный к другим, малосимпатичный и внешностью, и образом жизни человек, он был обласкан и любовью, и успехом, и славой. «Я, что иной моряк, с которым оттого только и беда не случалась, что он не хаживал далеко в море», – признавался Крылов на официальном праздновании пятидесятилетнего юбилея своей литературной деятельности. Он не жалел об утраченном, не мечтал о будущем и легко довольствовался тем, что имел.

Знаменитый римский философ Марк Аврелий однажды записал в свой дневник: «Мы несчастны, когда к чему-то привязываемся. Мы забываем, что в любой момент это может быть отнято у нас. Да и сами мы, если хорошенько подумать, себе не принадлежим. Так к чему же можно привязываться в таком потоке проходящих мимо явлений, на чем остановиться? Любить эти явления – все равно что любить пролетающих мимо птиц». Неизвестно, были ли знакомы эти слова Крылову. Известно, что вся его жизнь могла бы служить иллюстрацией к ним.

Секрет крыловского счастья – в уникальном соединении двух важных составляющих: в умении ни к чему не привязываться и жить сегодняшним днем. Это редкие таланты, почти не встречающиеся в одном человеке. И пусть с первым требованием счастья – ни к чему не привязываться – можно поспорить, то второе – жить сегодняшним днем – следовало бы крупными буквами записать в сердце каждого.

Тысячи мудрецов из века в век повторяют одну и ту же мысль: «Самый лучший день твоей жизни – сегодня!» Об этом же напоминает нам и строка из Писания: «Все произошло из праха, и все обратится в прах. Но нет ничего лучше, чем наслаждаться человеку делами своими, потому что это – доля его, ибо кто приведет его посмотреть на то, что будет после него?»

Уважаемый читатель!

Если после прочтения этой книги у вас появилось желание поделиться с ее автором своими впечатлениями, высказать какие-то свои предложения или замечания, вы можете написать ему по адресу: Республика Беларусь, 220085, г. Минск, а/я 89, Александру Владимировичу Казакевичу Или – послать свое сообщение по электронному адресу: [email protected]