Текст книги "От великого до смешного. Совершенно эмоциональные и абсолютно пристрастные портреты знаменитых людей"

Вольтер
«Он бросал в свою возлюбленную тарелкой, а потом посылал ей стихотворные комплименты»

Полубог

Вольтер – прославленный французский философ, поэт, писатель, драматург, острослов. Весь XVIII век вошел в историю как «век Вольтера». Он был не просто знаменитостью. Он был полубогом. Перед ним преклонялись, как перед высшим существом, его слово имело больше веса, чем слова министров и монархов. К нему ездили на поклонение почитатели его таланта, как правоверные мусульмане к святилищу Мекки. Екатерина II, Станислав Лещинский, король Польши, Фридрих II Прусский обращались к нему на «вы»… Еще при жизни он увидел собственный памятник, сооруженный на средства народов и – что удивительно! – правителей и королей Европы. Будучи совершенно некрасивым и даже уродливым человеком, он пользовался постоянным успехом у самых знаменитых и красивых женщин. Даже в восемьдесят лет он оставался мужчиной и завидным любовником. Его судьба – судьба человека, который умел ценить даже мелкие радости и не впадал в уныние, когда удача поворачивалась к нему спиной. Он показал человечеству, что если философски относиться к житейским неурядицам, то можно прожить не только яркую и долгую, но и вполне счастливую жизнь.

«…А умрешь ты в 32 года от удара шпаги»

Вольтер принадлежал к числу тех, кто, выражаясь словами русской поговорки, «ради красного словца не пожалеет и родного отца». Остроумие – вещь прекрасная, однако и ей следует пользоваться в меру. Вольтер, похоже, так не считал и потому метал бисер своих острот налево и направо, невзирая на лица и обстоятельства. Неудивительно, что из-за длинного языка приходилось страдать спине. И иногда в буквальном смысле.

Однажды он высмеял в своих стихах некоего вельможу. И – получил за это палками по спине (оскорбленный вельможа нанял шестерых слуг, чтобы те «хорошенько посчитали ребра заносчивого стихоплета»). В другой раз его острота послужила поводом для вызова на дуэль от известного дуэлянта и виртуозного фехтовальщика графа де Рогана. Любопытно, что еще в юности астрологи предсказали Вольтеру, что он умрет в тридцать два года от удара шпаги. Дуэль с Роганом должна была состояться в день, когда поэту исполнялось… тридцать два года! Следует заметить, что сам Вольтер, в отличие от пера, шпагой владел едва-едва. Поэтому можно сказать, что, по сути, смерть незадачливого острослова была предрешена. Но – хвала небесам! – накануне дуэли Вольтер был арестован и посажен в тюрьму. За что? Ну, разумеется, за оскорбление! На этот раз его сатирические стихи привели в ярость одну ничтожную, но, к сожалению, весьма высокопоставленную особу! Вот уж действительно: не было бы счастья…

Если поэт еще и француз…

Острый язык – дарование, а длинный язык – наказание. Вольтер умудрялся ссориться даже с самыми близкими ему людьми. Фридрих II, знаменитый король Пруссии, просто боготворил Вольтера, пригласил его к себе, обласкал всеми благами и привилегиями, однако… И тут Вольтер остался верен себе. Мало того что он за глаза дурно отзывался о Фридрихе, будучи у него в гостях (и практически на его содержании), так он еще пытался подшучивать над своим благодетелем. Причем весьма болезненно. Однажды Вольтер явился на званый королевский обед, как всегда изрядно опоздав, хотя Фридрих и просил его в этот раз не опаздывать. Разозленный король молча встал из-за стола и написал мелом на мраморной плите камина: «Вольтер – первый осёл». Прочитав написанное, Вольтер подошел к камину, взял мел и дописал внизу: «Фридрих Второй». Ну что ты поделаешь с поэтом, особенно если он к тому же француз?

Дружба с ним – это постоянная словесная война, в которой он почти всегда оказывается победителем. Правда, бывали и исключения.

Однажды, когда состоялась премьера очередной комедии Вольтера, литературный критик Пирон, его давний друг, отозвался резкой критикой в одном из журналов. Вольтер же, нисколько не смущаясь, что пьеса и вправду была слабовата, предпринял отдельное, роскошное издание ее текста в виде книги. На ее обложке, по желанию комедиографа, был изображен осел, усердно щиплющий лавровый венок. Это был намек на литературного критика. Однако Пирон неожиданно сменил гнев на милость и поместил в следующем номере того же журнала более благосклонный отзыв. Свою статью он заключил такими словами: «Уважаемую публику призываю обратить внимание на недавно вышедшую книгу г-на Вольтера, на обложке которой помещен портрет автора».

Вольтер спешно кинулся скупать все экземпляры, имевшиеся в парижских лавках…

Если бы у англичан не было чувства юмора…

И все же следует отдать должное остроумию французского поэта: оно было просто блестящим, вошло в легенды и снискало ему славу самого остроумного человека своего времени. Несколько раз оно уберегло его от Бастилии, а однажды – спасло жизнь.

Случилось это так. В 1727 году Вольтер приехал в Англию. Как-то, прогуливаясь по городу, он столкнулся с толпой воинствующей черни, выкрикивавшей антифранцузские лозунги. Обнаружив в нем ненавистного француза, толпа набросила ему на шею петлю и с криками «Смерть французу! Повесить его!» поволокла к ближайшему дереву. Вольтер вскричал:

– Англичане! Вы хотите меня убить, потому что я француз. Но скажите, разве я недостаточно наказан уже тем, что не родился англичанином?

В толпе раздались одобрительные смешки. С него сняли веревку и, влепив на прощание пару подзатыльников, отпустили…

Подзатыльники – вещь, конечно, малоприятная, но разве это не пустяки, если ты не сделался висельником?

«Скрипучее дерево»

Как и полагается необыкновенному человеку, Вольтер обладал целым букетом необыкновенных качеств. Например, многие удивлялись его сверххолерическому темпераменту. Он не мог и полминуты просидеть без движения. Он не говорил, а кричал, не дышал, а «фыркал», его лицо и руки находились в постоянном движении.

Будучи вполне обеспеченным человеком, он не упускал ни одной возможности заработать хотя бы несколько франков: сочинял стихи и посвящения, любовные и деловые письма всем, кто соглашался за это платить, мог судиться с соседом чуть ли не из-за поленницы дров, ввязывался в любую авантюру, если она сулила хотя бы минимальную прибыль. Рассказывают, что он умудрялся даже красть свечи со стола прусского короля, а затем продавать их по спекулятивным ценам. При этом кажется совершенно парадоксальным тот факт, что и щедрость Вольтера была поистине королевской.

Еще одна любопытная деталь. Вольтер был очень слаб здоровьем. Из-за постоянных недомоганий его рабочим столом стала его постель: он не мог работать ни в каком другом положении, кроме как в горизонтальном. Едва ли не каждый год он заболевал так, что уже «прощался с жизнью». Но, как известно, «скрипучее дерево долго не падает». Вот и Вольтер смог «проскрипеть» аж 84 года.

Какое удовольствие в верности?

«Удовольствие – есть предмет, долг и цель всех разумных существ», – считал он и всячески стремился находить его в жизни. Нельзя сказать, что он бегал за каждой юбкой, но женское общество он явно предпочитал мужскому. Он стремительно влюблялся и быстро остывал, с легкостью изменял любимым и так же легко прощал их измены. Во всяком случае, в молодости. Однажды он застал в постели своей любимой… собственного друга. И что же? История кончилась тем, что все трое обнялись. Без особого усилия над собой он простил обоих, не порвав связи ни с дамой, ни с другом. «Любовники, – говорил он, – существовали прежде, чем в мире появились христиане».

Милые бранятся – значит, сильно любят

Главная женщина и любовь в его жизни – маркиза дю Шатле. Пятнадцать лет провел он со своей подругой в ее замке. Маркиза была замужем, но то были времена, когда признаком хорошего тона считалось, чтобы у жены был «друг дома», а у мужа – «дама сердца». Считалось нормой, когда муж жил в одном месте, а жена – в другом. Вот и маркиз дю Шатле лишь изредка посещал замок любовника своей жены, по обыкновению ворчал, был недоволен и скоро уезжал.

Вольтер впервые в жизни встретил женщину, которая была достойна уважения. Маркиза впервые по-настоящему полюбила. Их связь была и плодотворной, и эксцентричной. Они и дня не могли прожить друг без друга: даже живя в одном доме, вели бурную переписку… с первого этажа на второй; ежедневно по нескольку раз ссорились и столько же раз мирились, и все это с максимумом эмоций – с криком, слезами и битьем посуды. Одна подруга маркизы, как-то у них обедавшая, свидетельствовала, что в ее присутствии «тарелки летали через стол»… «Не гляди на меня так своими глазищами!» – сказал раз раздраженный поэт маркизе. Маркиза тут же схватила нож и бросилась с ним на обидчика. Последний тотчас же ретировался в свои апартаменты. Поэт спас свою жизнь, однако дверь его кабинета, всю изрешеченную ножом маркизы, пришлось менять.

Как видим, сцены бывали серьезные, но они быстро прекращались, и тот же Вольтер, который бросал в возлюбленную тарелкой, час спустя посылал ей стихотворные комплименты.

Когда предают «божественные»…

Так, вероятно, текла бы жизнь любовников и дальше, если бы Эмилия, которую Вольтер иначе как «божественной» не называл, не оказалась самой банальной женщиной, отдающейся первому мужчине, который произвел на нее впечатление. Она изменила. Несмотря на свои сорок лет, она влюбилась в тридцатилетнего Сен-Ламбера, красивого, но совершенно заурядного офицера. Вольтер узнал об измене случайно: войдя однажды к маркизе, он застал их в весьма пикантном положении. Последовал очень оживленный разговор. Сен-Ламбер был дерзок, Вольтер возмущен. Он тотчас же решил уехать и, вернувшись к себе, приказал приготовить карету, но маркиза не дала ему исполнить свою угрозу. Войдя в комнату разгневанного любовника, она спокойно присела на постель, на которой он лежал, и сказала: «Будьте же благоразумны, друг мой. Вы всегда заботились о моем здоровье и одобряли тот режим, который наиболее ему соответствовал, и любили меня так долго, как только могли. В настоящее время вы сами сознаетесь, что не можете далее продолжать в том же духе без ущерба для вашего здоровья. Неужели же вы будете сердиться, если один из ваших друзей решился помочь вам?» – «Ах, сударыня, – отвечал Вольтер, невольно преклоняясь перед логикой своей подруги, – всегда выходит так, что вы правы. По крайней мере, соблюдайте осторожность и не делайте таких вещей на моих глазах».

На следующий день Вольтер уже совершенно примирился с положением и при встрече с Сен-Ламбером протянул ему руку и сказал: «Вы, а не я в счастливом возрасте любви и наслаждений. Пользуйтесь этим как можно больше, пока молоды!»

«Клин клином вышибается…»

Связь с Сен-Ламбером стоила маркизе жизни: она забеременела, отчего и умерла через несколько дней после родов. Вольтер и муж дю Шатле стояли потрясенные у ее смертного одра. Вдруг поэт вспомнил, что маркиза всегда носила на груди медальон с его портретом. Муж, в свою очередь, думал, что портрет в медальоне – его собственный. Огорченные ее смертью и в то же время сгорая нетерпением убедиться в чувствах покойной, оба они стали шарить на груди маркизы. Вот наконец медальон найден. Они его открывают. О, ужас! В нем действительно портрет, но не Вольтера и не мужа, а Сен-Ламбера! «О небо! – воскликнул поэт, подняв обе руки вверх. – Таковы женщины! Я вытеснил маркиза, Сен-Ламбер вытеснил меня. Клин клином вышибается. Так все идет на свете!»

Война с дураками

Вольтер, как никто другой из знаменитых людей, страдал от такого повышенного интереса к нему… дураков. В доме-музее Вольтера до сей поры хранится альбом с коллекцией сургучных печатей. Ее происхождение таково: Вольтер получал много писем, в том числе и анонимных, от своих врагов и, еще чаще, от разного рода глупцов – что-то вроде чеховских «писем к ученому соседу». При получении приходилось платить за доставку. Вольтера это бесило. Он стал вырезать сургучные печати неугодных писем и наклеивать их в свою «черную книгу». Если приходили «рецидивисты», он возвращал такие письма на почту. В этой «черной книге» собрано 199 сургучных печатей.

Биографы поэта приводят анекдотический случай, который может послужить иллюстрацией к проблеме Вольтера и дураков. Шарль Андре, малограмотный парикмахер из города Лангр, накорябал пятиактную драму в стихах «Землетрясение в Лиссабоне» и отправил ее Вольтеру, сопроводив письмом, в котором сообщал, что надеется получить от «коллеги» достойный отзыв. Вольтер ответил новоиспеченному «драматургу» посланием… на четырех страницах. Все четыре страницы были исписаны со всех сторон одной и той же фразой: «Мастер Андре, займитесь своими париками!»

Рассказывают, что, когда парикмахер прочел ответ поэта, он показал письмо своим друзьям. «Ну, с Вольтером, похоже, все кончено, – сказал он при этом. – Посмотрите, как он стал повторяться!»

«Я всегда мечтал, чтобы все люди, рассуждающие здраво, объединились бы против дураков, – говорил Вольтер. – сорок лет я выносил преследования разных глупцов и подлецов. И убедился, что своей умеренностью ничего не смог добиться. Вообще глупо рассчитывать на умеренность. Надо воевать и умереть благородной смертью, уничтожив вокруг себя целое полчище ханжей».

Увы, но и сегодня призыв великого французского поэта и мыслителя остается таким же актуальным, как и три века назад.

Гиппиус
«Она не знала о любви ничего, но давала другим уроки соблазнения»

Тестостерон – гормон героев и… плохих жен

В одном древнекитайском трактате, рассказывающем о секретах счастливой семейной жизни, в разделе для мужчин есть такое поучение: «Если у твоей жены вдруг обнаружится какой-нибудь талант – к музыке, танцам, рисованию или чему-нибудь еще в таком роде, – разводись с ней не мешкая и без сожалений! Иначе через короткое время ты и сам не заметишь, как начнешь мыть посуду и подтирать детям задницы». Спрашивается: что же дурного в том, что женщина талантлива? Ответ предсказуем: главный недостаток любой талантливой женщины в том, что она в какой-то степени перестает быть женщиной. Вернее, тем, кем привыкли ее видеть мужчины, – женой и матерью. И превращается уже в не просто подругу-жену-мать, а прежде всего в кого-то еще – художницу, актрису, певицу, поэтессу… И от этого совместительства начинает страдать, а иногда и вовсе забывается главная женская роль. Если посмотреть, как живут знаменитые своими талантами женщины, можно обнаружить, что почти все они, мягко говоря, не очень хорошие жены и не очень хорошие матери. А нередко вообще и не жены, и не матери.

Фридрих Ницше как-то заметил: если женщина идет в политику или искусство, значит, у нее не все в порядке в половой системе. Современные психологи подтверждают догадку философа научными фактами: оказывается, если у женщины не все в порядке в личной жизни, она стремится восполнить недополученные «гормоны счастья» – ученые называют их эндорфинами – через творчество и активную общественную жизнь. Организм женщины начинает все меньше вырабатывать женских гормонов и все больше мужских. И это начинает сказываться и на ее фигуре, и на ее поведении.

Много женских гормонов – это, как правило, небольшой рост, округлые, женственные формы, плавные движения, мягкий тонкий голос, маленькие пухлые губы, спокойный, уравновешенный характер… Много мужских гормонов – высокий рост, плоская грудь, узкие бедра, тонкие губы, резкие жесты, грубый, низкий голос, неуравновешенный, вспыльчивый и агрессивный характер. (Вот отчего русские народные приметы рекомендуют женихам выбирать в жены девушек с округлыми коленками, широкими бедрами и полными губами. Наполеон русских примет не знал, но и он однажды высказал похожую мысль: «Маленькие женщины созданы для любви, а большие – для работы».) Все эти «приметы», разумеется, весьма относительны.

Если взглянуть на знаменитых женщин прошлых столетий глазами антрополога, можно без труда обнаружить: большая часть этих дам не отличалась женственными формами. Мужской гормон тестостерон, который больше обычного вырабатывали их надпочечники, вписал в Книгу истории их имена: Сапфо, Клеопатра, Жанна д’Арк, Жорж Санд, мадам де Сталь, Софья Ковалевская, Мария Кюри, Елена Блаватская, Марина Цветаева, Анна Ахматова, Зинаида Гиппиус…

Слава – это когда все на тебя смотрят

Шокировать окружающих – известный способ получать удовольствие. В особенности для тех, у кого чувство собственной значительности (или, проще говоря, самоуважение) зависит от количества привлеченного к себе внимания. Замечено, что более всего этой зависимостью грешат поэты. Александр Сергеевич Пушкин, к примеру, отращивал длиннющие ногти, полировал их до блеска и даже красил. Альфред де Мюссе, французский поэт, носил на шее, как платок, подвязки своих любовниц. Высокорослый и худой Николай Гумилев собирал толпы зевак, прогуливаясь по Петербургу в черных, выше колен сапогах, черном «испанском» плаще и высоченном черном цилиндре. Его ученик, Григорий Оцуп, одно время ходил во всем клетчатом – в клетчатой рубашке, галстуке, костюме, кепке, носках… и даже ботинках.

Привлечь внимание можно не только необычной внешностью или одеждой. Можно, например, разыграть почтенную публику, как это любил делать Владислав Ходасевич. В 1936 году он напечатал в серьезном литературном журнале три статьи о жизни и творчестве «талантливейшего, но малоизвестного» русского поэта Василия Травникова. И даже привел его стихи, им самим же выдуманные. Специалисты тотчас же забеспокоились и стали друг у друга спрашивать: слышали ли они о Василии Травникове? Ну, конечно, слышали! Вскоре стали появляться заметки о Травникове других авторов. Все это подносилось как сенсация, писались рецензии и статьи для энциклопедических словарей, организовывались специальные вечера и диспуты, каждый стремился доказать свою важную роль в возвращении потомкам имени забытого гения…

Когда через какое-то время Ходасевич раскрыл карты, разразился жуткий скандал…

У Ивана Бунина, одного из утонченнейших русских поэтов, был свой приемчик. Своих собеседников и в особенности собеседниц он сражал наповал грубыми непечатными выражениями. Нина Берберова вспоминала: «Бывало у него это с мужчинами и женщинами… но особенно ярко было заметно с женщинами-литераторами. В первый же вечер знакомства со мной он рассказал мне, какой случай произошел с ним однажды в молодости. Рассказ начинался, как первый рассказ в «Темных аллеях», только барин был молодой и приехал в избу к молодой бабе. Входит барин в избу, видит – крепкая, грудастая молодайка одна. Он в восторге от предстоящих возможностей. Готов уже взять ее за грудь и замечает, что она на все согласна. И вдруг с полатей раздается старческий дребезжащий голос: «Тетя Настя, я усрался». Барин (то есть Бунин) выскочил из избы, вскочил на лошадь и пустил ее галопом.

Рассказывание подобных историй кончилось довольно скоро: после двух-трех раз, когда он произнес вслух и как-то особенно вкусно «непечатные» (впрочем, давно на всех языках, кроме русского, печатные) слова – он любил главным образом так называемые детские непечатные слова на г, на ж, на с и так далее, – после того, как он два-три раза произнес их в моем присутствии и я не дрогнула, а приняла их так же просто, как и остальной его словарь, он совершенно перестал «рисоваться» передо мной…»

По сравнению с Буниным и другими поэтами Зинаида Гиппиус владела целым арсеналом разнообразных методов массового и индивидуального «поражения».

Ожерелье из «памятников любви»

Георгий Адамович, известный критик и поэт, отзывался о ней так: «Есть люди, которые как будто выделаны машиной, на заводе, выпущены на свет Божий целыми однородными сериями. И есть другие, как бы «ручной работы», – и такой была Гиппиус. Но помимо ее исключительного своеобразия я, не колеблясь, скажу, что это была самая замечательная женщина, которую пришлось мне на моем веку знать». Зинаида Николаевна Гиппиус была необычайно одаренной женщиной. Оригинальный драматург и писатель, талантливый поэт, остроумный и язвительный критик, блестящий мемуарист и, главное, яркая, ни на кого не похожая Личность. Именно так, с большой буквы.

Еще в юности цыганка предрекла ей раннюю смерть от чахотки. Может быть, поэтому, став взрослой, Зинаида Николаевна старалась жить так, словно каждый день был в ее жизни последним. Ей нравилось играть на публику. Она любила появляться в экстравагантных нарядах. То облачится в мужской костюм, то вырядится в белый балахон, напоминающим саван, с «настоящими» ангельскими крыльями за спиной. То по нескольку лет подряд будет носить исключительно белую одежду, то вдруг – появится во всем розовом…

«Встречаясь с новым человеком, – делилась воспоминаниями ее современница, – Зинаида мгновенно его околдовывала, по-змеиному гипнотизировала, подчиняла себе: стихами ли, пророчествами, беглой улыбкой…» Если человек ей нравился, в ход шли одни методы воздействия, если не нравился – другие.

Валерий Брюсов с ужасом вспоминал о своем первом визите к Гиппиус. Он явился к ней, согласно предварительной договоренности, ровно в 12 часов. И первое, что он увидел, войдя в дом, – совершенно нагую Зинаиду Николаевну. «Разумеется, – оправдывался Брюсов, – я постучался, получил «войдите», но зеркало так поставлено в углу, что в нем отражается вся спальня…» – «Ах, мы не одеты, но садитесь!» – говорит, улыбаясь, Зиночка. И, немного повертевшись у зеркала и потрепав волосы, снова поворачивается к не знающему куда деть глаза гостю: «Я причесываться не буду. Вы не рассердитесь?»

Подобные провокации она устраивала многим. Скандально прозрачные платья, дурманящее облако сладкотерпких духов, томные взгляды из-под полуопущенных ресниц, дразнящие позы, облизывание губ, фривольный разговор, поглаживание рук, быстрые и страстные поцелуи – украдкой от мужа и гостей… Логично предположить, что дальше следовал банальный адюльтер. Это была бы верная мысль, если бы речь шла о какой-нибудь другой женщине, а не Гиппиус. С нею дальше поцелуев дело никогда не заходило. И не потому, что она очень любила своего мужа, Дмитрия Мережковского. А потому, что была очень умной, вернее, слишком умной женщиной. «Поцелуй – это отношения равных, а секс – это уже чье-то унижение» – приблизительно так звучал любовный кодекс Зинаиды Николаевны.

Под ее напором терялись и сдавались на милость победителя многие молодые поэты, писатели, философы. Утолив жажду любви любовной игрой, она их скоро отпускала. При этом каждый пленник обязан был за свое освобождение уплатить дань: оставить золотое колечко – на память о короткой, но страстной любви. Потом из этих многочисленных «памятников любви», нанизав их на обычную шерстяную нитку, Гиппиус сделает себе оригинальное ожерелье…

«Укажите мне любого мужчину, и через десять дней он будет валяться у моих ног!» – это хвастливое заявление, однажды сорвавшееся с ее уст, пожалуй, было недалеко от истины. Проблема заключалась лишь в том, что она не могла воспользоваться плодами своих побед.

Под юбкою хвост

Не везде можно ходить раздетой, и не перед каждым можно разыгрывать всепожирающую страсть. Но для таких случаев есть другие средства. Например, можно «съесть» человека едкой иронией. Или – вызывающим поведением (например, пуская папиросный дым в лицо собеседнику). Или – каверзным вопросом. Или – еще проще! – долгим и пристальным разглядыванием.

Ирина Одоевцева вспоминала, как Гиппиус довела до слез Сергея Есенина. Есенин – крестьянский самородок – приехал покорить Петербург. И сразу пошел «на поклон» к Мережковским. Те приняли его более чем прохладно, а Гиппиус, подойдя к нему вплотную, наставила на него лорнет и стала рассматривать его так, будто перед ней стоял не живой человек, а гипсовая скульптура. Обнаружив на «скульптуре» валенки, Гиппиус удивленно хмыкнула, поднесла к ним лорнет поближе и – громко одобрила их: «Какие на вас интересные гетры!» Все присутствующие покатились со смеха.

Хотя Гиппиус и написала потом несколько доброжелательных статей о Есенине (что с нею случалось редко!), «покоритель Петербурга» так и не простил ей злосчастных «гетр». В разговорах или письмах он не называл ее иначе, как «эта змея Гиппиус» или, в лучшем случае, «Гиппиусиха».

«Извращенной натурой» назвал Гиппиус философ Павел Флоренский. Нина Берберова считала ее безжалостной и бездушной: «Она каждого встречного немедленно клала как букашку под микроскоп и там его так до конца и оставляла». Поэт Андрей Белый вынес ей свою «художественную» характеристику: «Оса в человеческий рост». Художник Лев Бакст, автор знаменитого портрета Гиппиус, изобразил ее полулежащей на стуле, в камзоле и панталонах; длинные скрещенные ноги вытянуты по диагонали холста, отчего вся фигура кажется еще более удлиненной. На бледном лице, окаймленном копною огненно-рыжих волос, под резко очерченными бровями – чуть насмешливо и презрительно смотрящие глаза, тонкие злые губы. «Твоя душа – без нежности, а сердце – как игла…» – эти слова Гиппиус могли бы служить подписью к собственному портрету.

О Зинаиде Николаевне ходило много странных разговоров. Она действительно обладала какими-то и душевными и, главное, физическими свойствами, делавшими ее непохожей на своих современниц. Все поэты соглашались со строками Владимира Соловьева, который написал о Гиппиус:

 
Я – молодая сатиресса,
Я – бес.
Я вся живу для интереса
Телес.
Таю под юбкою копыта
И хвост…
Посмотрит кто на них сердито —
Прохвост!
 

«Какая у вас метафизика?»

О себе она сложила такой стишок:

 
И я, такая добрая,
Влюблюсь – так присосусь.
Как ласковая кобра я,
Ласкаясь, обовьюсь…
 

Надежда Тэффи в очерке, посвященном Гиппиус, рассказывает о том, как измывалась Зинаида Николаевна над одной бывавшей у них «пожилой, довольно безобидной дамой»: «Гиппиус принялась за эту несчастную. «Скажите, какая ваша метафизика?» Та испуганно моргала. «Вот я знаю, какая метафизика у Дмитрия Сергеевича (Мережковского) и какая у Тэффи. А теперь скажите, какая у вас». – «Это… это… сразу трудно». – «Ну чего же здесь трудного? Скажите прямо!»… Я поспешила отвлечь внимание З.Н. Когда уходили, дама вышла вместе со мной. – «Скажите, у вас есть Ларусс?» – спросила она. «Есть». – «Можно вас проводить?» – «Пожалуйста». Зашла ко мне. «Можно заглянуть на минутку в ваш Ларусс?» Я уже давно поняла в чем дело. «Вам букву «М»?» – «Н-нда. Можно и «М»… Бедняжка смотрела «метафизику». Но все же следующее воскресенье предпочла пропустить. А я за это время угомонила З.Н. – «Мучить Е.П. – все равно что рвать у мухи лапки. Я бы поняла, если бы вы пошли на медведя с рогатиной. Но когда вы рвете лапки у мухи – меня тошнит. Это не эстетично». З.Н. отвечала с презрением: «Ну, вы! Добренькая!»

Добро, само по себе, всегда кажется плоским и скучным. И это понятно: все, что в порядке вещей, не привлекает внимания. Сплошь положительные персонажи только вгоняют в сон. Зато когда появляется зло, просыпаются все. И это тоже понятно: зло – это нарушение установленного порядка. Вот отчего отрицательные герои зачастую популярнее положительных: так, волк в мультфильме «Ну, погоди!» кажется куда более интересным, чем «правильный» заяц. Не секрет, что фильмы, книги, журналы и газеты о «плохих» событиях и злодеях, продаются куда лучше, чем о хороших и добрых. Эта дурная мода казаться хуже, чем ты есть, – лишь бы казаться интереснее, чем ты есть, – к сожалению, всегда находила и находит немало последователей. И не только среди подростков, но и среди людей, наделенных и острым умом, и отменным вкусом. Как, например, Зинаида Гиппиус. Ей нравилось быть злой. Ее знакомая мерзнет в тесной квартирке без отопления – Гиппиус с остро-садистским удовольствием рассказывает ей, как каждое утро она принимает горячую ванну, «и как вся вилла их на солнце, и она, Зинаида Николаевна, переходит вместе с солнцем из одной комнаты в другую, так как у них есть и пустые комнаты»… Кто-то рассказывает ей о том, что голодает, перебиваясь с воды на хлеб. В ответ Гиппиус рассказывает, что два дня назад их секретарь добыл кролика – «огромного, как свинья», и как они его с аппетитом ели…

«Когда-то, – писала Тэффи, – было ей дано прозвище Белая Дьяволица. Ей это очень понравилось. Ей хотелось быть непременно злой. Поставить кого-нибудь в неловкое положение, унизить, поссорить. Спрашиваю:

– Зачем вы это делаете?

– Так. Я люблю посмотреть, что из этого получится».

Слава о ее «ядовитости» полнилась слухами и легендами. Уж на что далекий от мира поэзии Лев Троцкий и тот в одной из антирелигиозных брошюр писал: «Пора, товарищи, понять, что никакого Бога нет, ангелов нет, чертей и ведьм нет». И, будто вспомнив что-то важное, тут же в скобках приписал: «Нет, впрочем, одна ведьма есть – Зинаида Гиппиус».

Электрические стихи

 
Страшное, грубое, липкое, грязное,
Жестоко тупое, всегда безобразное,
Медленно рвущее, мелко-нечестное,
Скользкое, стыдное, низкое, тесное,
Явно-довольное, тайно-блудливое,
Вязко, болотно и тинно застойное,
Жизни и смерти равно недостойное,
Рабское, хамское, гнойное, черное,
Изредка серое, в сером упорное,
Вечно лежачее, дьявольски косное,
Глупое, сохлое, сонное, злостное,
Трупно-холодное, жалко ничтожное,
Непереносное, ложное, ложное!..
 

Знаете, как называется это веселенькое стихотвореньице? «ВСЕ КРУГОМ»… Зинаида Гиппиус, как и многие другие поэты-символисты, частенько пересаливала по части черных красок. И вовсе не из личных убеждений, а так, ради выпендрежа. «Тебя приветствую, мое поражение…», «Люблю я отчаяние мое безмерное…», «Небо кажется пустым и бледным… оно не сжалится над сердцем бедным», «В печали безумной я умираю…» – что ни стихотворение, то вот такое вытье.

«Электрические стихи» – говорил о ее стихах Бунин. Сухие, «ледяные», выдуманные строчки как будто потрескивают и светятся синеватым пламенем, но – вот беда! – совсем не греют. Досужие сюжеты – змеи, уродцы, колдовские и демонические мотивы, «беседы с дьяволом-наставником», отвлеченные религиозные проблемы и, главное, вездесущая метафизика – все это было слишком далеко от реальной жизни. Целый океан «высоких» идей и – ни капельки живого чувства. Такие стихи трудно любить. Их и не любили, хотя и запоминали. Ненадолго.

«Не поминай Бога всуе», – учит пословица. Мариэтта Шагинян, изучив ее сборник «Собрание стихов. 1889–1903», подсчитала: «Перед нами в обеих книгах всего 161 стихотворение. Из них более пятидесяти являются выражением отношения автора к Богу, прямого или косвенного, с неизменным упоминанием имени Божьего». И это полбеды. Беда в том, что, картинно жонглируя именем Божьим, она, по делу и без дела, поминает заодно и дьявола:

 
За Дьявола Тебя молю,
Господь! И он – Твое созданье.
Я Дьявола за то люблю,
Что вижу в нем – мое страданье.
 

В этих стихах мало правды и много позы. Вот за такое позерское рифмоплетство она и получила ярлык «сатанессы». Одни выгоняют ее из церкви, другие – бешено аплодируют на литературных вечерах. Одни бросают в ее окно букеты красных роз, другие – завернутые в бумагу куски дерьма… Что делать, у славы, как у медали, две стороны!