Текст книги "Катастрофа. История Русской Революции из первых рук"

Потом мы с Терещенко пошли наверх к князю Львову. Публикация в печати частичных материалов об измене большевиков произвела в руководящих социалистических кругах Совета совсем иное впечатление, чем то, которое произвело на войска в критическую ночь 3 июля.

Отсутствие в публикуемых материалах неопровержимых документальных доказательств измены Ленина и публикация данных во враждебных не только большевикам, но и Советам газетах, а также к удивлению министров-социалистов, еще не знавших характер материала и крайний патриотический гнев, вызванный разоблачениями среди населения, очень взволновали советских руководителей. Это возбуждение усугублялось физическими бесчинствами солдат и офицеров в отношении первых арестованных большевиков-предателей (таких как Козловский) и появлением на улицах добровольческих отрядов офицеров и юнкеров в поисках большевиков. Все это настораживало советских руководителей. В этих воинствующих эксцессах оскорбленного патриотизма они видели далекие видения какой-то наступающей «контрреволюции». Острый приступ страха охватил советские круги, который вскоре принял форму настоящей паники.

Сами большевики в Таврическом дворце, естественно, хранили строгое молчание. Но некоторые лица из левого крыла социал-демократической и эсеровской партий, близкие к большевикам, тут же подняли бурный клич о «клевете», говоря, что «заблуждающиеся, но честные» борцы оклеветаны контрреволюционерами, скрывающимися в рядах Временного правительства и штаба военного округа. Вследствие этого Всероссийский исполнительный комитет съезда Советов принял резолюцию, в которой объявлялось, что арест большевистских лидеров будет преждевременным до расследования фактов, обнародованных в печати. Другими словами, руководство Советов решило по возможности предотвратить арест Ленина и его подельников. С этой целью к правительству в штаб-квартиру была направлена делегация. И действительно, войдя в кабинет князя Львова, я застал в комнате ряд видных членов Всероссийского Исполнительного Комитета Советов и Исполкома Крестьянского съезда, «поддерживавших связь» с правительством. в попытке предотвратить аресты, о которых идет речь.

Я ничего не сказал о приказе, который только что отдал внизу, зная, что ввиду позиции штаб-офицеров необходимые аресты будут произведены как можно скорее. Остальное меня тогда не интересовало, и я был готов взять на себя все последствия своего переезда. В случае открытого конфликта между правительством и представителями Совета по вопросу об арестах мы имели бы поддержку не только армии на фронте, но и всего революционного гарнизона в самой столице. В этом не могло быть никаких сомнений.

Во время нашей беседы я успел быстро сообщить князю Львову о приготовлениях к арестам и, разумеется, получил его полное одобрение. Среди тех, кого приказали арестовать как предателей, были Ленин, Зиновьев, Козловский, мадам Суменсон, Фюрстенберг-Ганецкий, гражданин Германии Гельфандт (Парвус), Александра Коллонтай и военачальники восстания поручики Ильин (Расконлинков), Рошаль и подпоручик Семашко. Все эти лица были арестованы, за исключением Ленина и Зиновьева, которые, как я уже сказал, скрылись после обнародования обличительного материала, и Парвуса и Ганецкого, находившихся за пределами России. Через несколько дней были арестованы также Троцкий и Луначарский.

В полночь я получил первую телеграмму с Юго-Западного фронта о прорыве немцами нашего рубежа у Злочева в направлении Тарнополя. С телеграммой в руках я вернулся в комнату, где заседало Временное правительство. Присутствовали и представители Совета. С трудом контролируя себя, я прочел вслух всю телеграмму и, обратившись к советским делегатам, спросил их: «Я надеюсь, что теперь вы не будете больше возражать против арестов?»

Ответа не было.

Но молчание было красноречивее любого возможного ответа. Все они теперь достаточно ясно осознали связь между ударом на фронте и попыткой взрыва в глубине страны.

Через несколько дней при моем посещении фронта в Молодечно, накануне наступления армии генерала Деникина, произошел следующий неприятный инцидент. Проходя линию окопов, мы заметили небольшую группу солдат, сбившихся в угол, что-то деловито читавших. Увидев наше приближение, солдат, у которого в руках была какая-то листовка, поспешно попытался ее спрятать. Однако одному из моих адъютантов удалось вовремя прыгнуть вперед и схватить таинственную листовку. Это был экземпляр «Товарища»[11]11
  «Товарищ» – одно из изданий, выпускаемых немецким командованием на Русском фронте для распространения в русских окопах. Оно печаталось в Вильно, оккупированном немцами в 1915 г.


[Закрыть], датированный двумя неделями раньше восстания большевиков в Петрограде, но о котором газета, находящаяся в моих руках, сообщила как о свершившемся факте. Конечно, статья о восстании не содержала подробностей, но рассказывала о том, как пролетариат и гарнизон Петрограда, возмущенные «напрасным кровопролитием» Керенского и Брусилова на фронте, восстали против Временного правительства, и о энтузиазме и сочувствии, которое восстание вызвало в Москве и других городах России.

Забегая несколько вперед в своем повествовании, скажу здесь, что то же самое произошло и в конце октября. Из Стокгольма мы получили копии прокламаций о большевистском восстании в Петрограде примерно за десять дней до его фактического начала.

Глава XI
Национальная победа

Оглядываясь назад на июльские события, должен сказать, что поражение большевистского восстания, вместе с быстрым отступлением наших войск в Галиции, способствовали укреплению чувства патриотизма и национальной ответственности в народных массах и в руководящих кругах левых, социалистических, антибольшевистских партий.

Ход событий в России с февраля по октябрь 1917 г. обычно представляют как монотонный процесс постепенного, но непрекращающегося и постоянно нарастающего распада страны. Однако в действительности Россия двигалась в те месяцы по зигзагообразной линии. Вплоть до сентября (период корниловского мятежа) Россия шла вперед, причем линия прогресса сопровождалась некоторыми падениями и откатами, но характеризовалась неуклонным уменьшением революционного хаоса и развитием политической силы и мудрости. После разгрома большевиков в июле процесс оздоровления набрал исключительную силу. Но он был внезапно остановлен безумием честных, но политически невежественных и нетерпеливых генералов.

Вместе с новым поражением русских войск на фронте прокатилась всенародная волна антибольшевистских вылазок. Большевистские комитеты и газеты уничтожались повсюду внутри страны. Во всех провинциальных центрах Советы были прочно в руках оборонительных элементов, патриотически настроенных, созидательных и стремящихся к восстановлению национального строя. Представительство большевиков в Исполкоме Советов и во Всероссийском исполнительном комитете съезда Советов было сведено почти к нулю. Рука об руку с устранением всех большевиков из аппарата Советов становилось все более очевидным, что Советы не были и не могли быть органами власти, а были лишь инструментами, полезными в процессе перехода к новому, упорядоченному, демократическому государству.

Вступили в силу новые законы, разработанные первым кабинетом Временного правительства, предусматривающие комплексную систему городского и земского самоуправления на основе всеобщего, пропорционального, равного избирательного права, в том числе женского. В конце июля мы находим городские думы в двухстах городах уже избранными на основании нового закона. В середине сентября шестьсот пятьдесят из семисот городов России избрали такие новые городские Думы. Не так быстро, в связи с сельскими условиями, но тем не менее с хорошей скоростью шло переустройство земств на широкой, демократической основе. Колоссальное развитие кооперации, стимулированное законом Временного правительства о кооперативах, создало чрезвычайно прочную основу для роста демократического государства. Первоначальный анархический период безответственного пролетарского действия постепенно трансформировался в здоровое профсоюзное движение, в котором большевики занимали маловлиятельную позицию на крайне левом фланге. Авторитет правительственных комиссаров в армии неуклонно возрастал в соответствии с планом правительства вернуть армию через посредство комиссаров, как связующее звено от установленной в марте системы комитетов, к нормальному единоначалию.

8 июля я снова повторил свой последний приказ о беспощадном применении оружия против неповиновения на фронте. Я обратил внимание комиссаров и командиров на прокламацию Временного правительства от 6 июля, запрещающую в войсках антиправительственную и антивоенную агитацию. Одновременно я телеграфировал в Ставку приказ с требованием «снять и привлечь к ответственности командиров, проявляющих малейшее нежелание применять силу». 7 июля я арестовал делегацию Главкома Балтийского флота, прибывшую в Петроград для помощи большевикам, «арестовать министра юстиции Переверзева и помощника министра морского флота Дудыренко». Правило, принятое правительством при его образовании, в первые дни революции, не разоружать и не выводить из Петрограда воинские части, участвовавшие в революционном движении, – правило, ведущее к дезорганизации и развращению гарнизона, было отменено. Отныне правительство предоставило командирам право переформировать полки петроградского гарнизона и отправлять их на фронт. 8 июля единогласным решением Временного правительства был обнародован приказ, восстанавливающий смертную казнь и предусматривающий учреждение военного трибунала на фронте. В то же время правительство восстановило военную цензуру, предоставив министру внутренних дел по соглашению с военным министром право закрывать газеты и ежедневники, запрещать собрания, производить аресты без обычных судебных постановлений.

Конечно, эти меры по укреплению правительства не встретили немедленного одобрения у всех. В сознании многих оторванных от симпатий к левым политических деятелей усиление административной власти революционного правительства вызывало неприятные воспоминания о полицейском беспределе старого режима. Особое беспокойство общественного мнения вызывали меры, затрагивающие печать.

Подавление большевистских газет, особенно на фронте, естественно, встретило всеобщее одобрение. Но когда дело дошло до того, что необходимо было запретить дальнейшее издание двух крупных столичных газет – ультрарадикальной «Новой жизни» Максима Горького и экстремистско-консервативного «Нового времени», – раздался резкий крик протеста всех без исключения политических и литературных кругов. Говорили, что Керенский хотел восстановить для печати режим Плеве (всеми ненавидимого министра внутренних дел при Николае II, убитого в начале русско-японской войны). Право административного ареста фактически стало одной из причин спора между Временным правительством и представителями Конституционно-демократической партии во время кризиса нового кабинета, последовавшего за большевистским восстанием.

Верные учению о правлении по закону, либеральные юристы решительно протестовали против «беззакония, узакониваемого правительством». Правда, та же партия требовала от правительства крайнего беспредела, т. е. самой широкой административной борьбы с большевиками, но частичная непоследовательность определялась тем, что предполагаемые административные высылки из России и административные аресты грозили принципиально в то время, в августе не революционерам слева, а противникам справа, которые стали со все большей смелостью высказываться в пользу развертывающегося движения за военную диктатуру[12]12
  Верно и обратное: некоторые части левой, социалистической печати, требуя драконовских полицейских репрессий против «контрреволюционеров» справа, выражали горькое негодование по поводу «беспредела» правительства в отношении большевиков. В результате представилась любопытная картина: Временное правительство оказалось под «давлением» одновременно обоих крайних флангов. – А.К.


[Закрыть].

Мое назначение премьером

7 июля, на следующий день после моего возвращения с фронта, князь Георгий Львов вышел из состава Временного правительства. Ситуация стала слишком сложной для его мягкой манеры управления. На том же заседании кабинета министров, на котором была принята отставка князя, я был назначен премьером, сохранив за собой пост военного и морского министра.

Новый правительственный кризис стал серьезно развиваться только после отъезда князя.

9 июля Всероссийский исполнительный комитет съезда Советов и Исполком съезда крестьян в совместном манифесте к стране провозгласили Временное правительство «правительством спасения Отечества и революции» Манифест призывал солдат, крестьян и рабочих к полному доверию и повиновению единому национальному народному правительству. В то же время общее собрание полков Петроградского гарнизона единогласно приняло резолюцию о выражении доверия «только Временному правительству».

Однако доверия к Временному правительству со стороны революционных и демократических организаций было недостаточно. Необходимо было восстановить союз всех живых сил страны, от чего зависело быстрое восстановление нации. Места, освободившиеся после отставки трех министров-кадетов, должны были быть заполнены людьми тех же политических и социальных взглядов. В июле это имело еще большее значение, чем в апреле или мае, ибо теперь за партией кадетов организовывались все политические и общественные силы страны, представляющие интересы имущих классов, высшего командования, остатки старая бюрократия и даже осколки аристократии. Этим я никоим образом не хочу обвинять партию Милюкова, которая в прошлом оказала большую услугу делу освобождения России, во главе с Милюковым, в том, что она «изменила свою программу и пошла на службу реакции», как говорили большевистские демагоги. Конституционно-демократическая партия сохранила всю свою идеологию. Радикально изменился только человеческий материал, наполняющий его ряды. Следует помнить, что после революции исчезли все партии правее либерального центра, а сама партия кадетов стала правым флангом русской политической жизни[13]13
  Левый фланг был занят большевиками и крайними элементами меньшевиков и эсеров. Центр состоял из меньшевистских социал-демократов, трудовиков, народников-социалистов, за которыми стояла кооперация, большинство городских дум, избранных на основе всеобщего голосования, фронтовые и армейские комитеты и т. д.


[Закрыть].

Было совершенно очевидно, что формирование национального правительства, стоящего над всеми партиями и партийностью, требовало включения ответственных представителей правого фланга политического спектра, в лице тех членов этой группы, которые после переворота 27 февраля приняли ярко выраженный республиканский настрой.

Представители социалистических партий и вожди Советов совершенно откровенно выразили намерение заполнить вакантные места во Временном правительстве после ухода князя Львова, не прибегая к помощи кадетов. Ситуация в кабинете министров оставалась неопределенной с 7 по 13 июля, поскольку в самый день моего назначения министром-председателем я должен был вернуться на фронт. По моему возвращению от Деникина, примерно 14 июля, все министры предоставили в мое распоряжение свои портфели. Эта коллективная отставка расчистила путь для заполнения министерских вакансий.

Сначала, после начала революции, Временное правительство как бы назначалось Временным комитетом Думы и должно было добиваться согласования с Исполнительным комитетом Петроградского Совета. Второй кабинет Временного правительства был сформирован во взаимодействии с представителями соответствующих партий, Совета и Временного комитета Думы. Теперь формирование нового кабинета Временного правительства было отдано исключительно в руки его председателя, что, естественно, делало будущий кабинет более независимым от партийного давления извне.

Переговоры между главой правительства и центральными комитетами соответствующих партий продолжались десять дней. Снова были бесконечные программные споры. Были написаны длинные письма, в которых спорные вопросы между соответствующими сторонами специально подчеркивались в целях торга. Естественно, это только раздражало противников, но нисколько не меняло существа дискуссии. Более того, хотя формально мне была предоставлена полная свобода действий при выборе министров, я столкнулся с ультиматумами со стороны соответствующих партий и организаций, возражающих против одних кандидатов или требующих назначения других.

Лично я был поставлен в весьма странное положение: по политическим обстоятельствам того времени я нес полную ответственность за судьбы нации, но не имел простого права свободно выбирать своих ближайших сотрудников, за деятельность которых в правительстве я мог действительно и с чистой совестью считать себя ответственным перед народом. Мое положение стало тем более трудным, что оба противоборствующих лагеря (буржуазный и демократический) одинаково считали совершенно необходимым, чтобы я занял пост министра-председателя Временного правительства. Фактически они не видели другого приемлемого кандидата на этот пост. Все стороны коллективно желали работать со мной, но каждая из них в отдельности ставила передо мной условия, заведомо неприемлемые для других. Партийный торг за вакантные министерские места продолжал разгораться все больше и больше. Между тем затягивание кабинетного кризиса обостряло и без того тяжелое положение в стране и особенно на фронте, где натиск немецких войск возбуждал в целом естественное и здоровое чувство патриотического беспокойства, хотя и не во все моменты принимающего надлежащий вид среди офицеров.

Стало очевидным, что российские политические партии, ни с одной из которых я не был полностью согласен и среди которых у меня были друзья и сторонники, должны были быть поставлены перед ясной альтернативой: либо они сами берут на себя всю ответственность за судьбу нации или они должны дать мне хоть какую-то свободу делать то, что я считаю нужным для страны, независимо от партийных доктрин и личных интересов. 21 июля я сложил с себя все должности и звания, передал все текущие дела вице-премьеру и тайно уехал в Царское Село. Центральный комитет всех партий немедленно разослал срочные приглашения на собрание чрезвычайного политического значения. Вечером дня моего отъезда в Малахитовом зале Зимнего дворца состоялось историческое собрание ответственных представителей всех партий, на которых держалось правительство. Я не хочу описывать то, чему не был свидетелем. Знаю только, что собрание длилось всю ночь, прервавшись в четыре часа утра. Оказавшись лицом к лицу с вопросом об ответственности за страну, никто из присутствующих не рискнул взять ответственность на себя. Заседание завершилось, наконец, решением поручить мне вновь заполнение постов Временного правительства так, как я считаю нужным, не стесняясь давления, претензий или требований ни одной из сторон. Правда, это решение было немедленно нарушено обеими сторонами – и левой, и правой. С обеих сторон мне сообщили «совершенно приватно»: «Конечно, вы совершенно вольны выбирать членов правительства, но если вы пригласите того или иного человека, то центральный комитет нашей партии сочтет его участие в правительстве вопросом, касающийся только его самого». Иными словами, мне «приватно» угрожали воинствующей враждебностью стороны.

Такое партийное двуличие, естественно, чрезвычайно пагубно сказалось на деятельности Временного правительства в том виде, в каком я его конструировал. Это лишило правительство того единства, столь необходимого в столь необычайно тяжелое время. Я решил, однако, вернуться к власти, полагая, что осознание всеми партиями необходимости моего участия в правительстве даст, по крайней мере на время, возможность бороться за восстановление России. Возможно, с моей стороны было кардинальной ошибкой вернуться к власти в тот момент. Может быть, мне следовало уйти на время в отставку в тот момент, когда вне центральных комитетов различных партий и кругов профессиональных политиков мой авторитет и популярность в стране были очень велики.

Возможно? Я не знаю. Во всяком случае, это определенно было бы благотворно для меня самого. Вопреки утверждениям моих противников справа и слева у меня не было «жажды власти». Я не раз предлагал безудержным критикам политики Временного правительства взять на себя формальную ответственность за страну при условии, что они сделают это, не прибегая к восстанию и мятежу. Мое возвращение в Зимний дворец было мотивировано осознанием долга перед страной.

В сложившихся условиях, когда стране изнутри и извне грозит (я официально писал 24 июля заместителю председателя правительства), я считаю невозможным уклоняться от тяжкого долга, возложенного на меня представителями социалистических, демократических и либеральных партий.

В том же письме я изложил, по моему мнению, руководящие принципы, необходимые для управления страной.

В основу решения этой проблемы я кладу свое непоколебимое убеждение, что спасение республики требует отказа от партийных распрей и что общенациональная работа по спасению страны, касающаяся всего народа, должна идти в условиях и в формах, продиктованных острой необходимостью продолжения войны, поддержания боеспособности армии и восстановления экономической мощи нации.

После ночи душевных и душевных терзаний, испытанных также всеми участниками собрания, я в течение суток сформировал новый кабинет. Вопреки практике первых месяцев Революции, члены правительства, носители высшей власти, теперь были формально освобождены от всякой зависимости от партийных комитетов, Советов и т. д. Их ответственность была теперь «только перед страной и их собственной совестью». Министров от Совета и министров от Думы больше не было. Были только министры российского правительства. Отказались теперь и от практики коллективных длинных министерских заявлений, годных только для крайних партийных догматиков.

Состав нового кабинета соответствовал беспартийной национальной правительственной программе.

Из шестнадцати министров только трое были противниками буржуазно-демократической коалиции. Двое из них (Юренев и Кокошкин, представлявшие партию кадетов) выступали за чисто буржуазное правительство, а третий (министр земледелия Чернов, лидер социалистов-революционеров) – за чисто социалистическое правительство. Все остальные министры были твердыми сторонниками правительства, объединяющего в себе все творческие политические силы нации, независимо от партийных и классовых различий.

Об очень резком изменении народных настроений после разгрома большевиков – об укреплении государства и независимости правительственного аппарата от партийных политических организаций – свидетельствует тот факт, что из шестнадцати членов правительства только двое (Чернов, эсер, и Скобелев, социал-демократ), были тесно связаны с Исполкомом Петроградского Совета.

Новую ситуацию хорошо резюмировал Ираклий Церетели, один из знатнейших и талантливейших вождей русской социал-демократии (впоследствии вождь Грузинской социал-демократии). С присущим ему мужеством этот вождь, бескорыстно преданный делу демократии в целом, откровенно признал коренное изменение, происшедшее в соотношении политических и общественных сил страны.

– Мы только что пережили не только кризис кабинета, но и кризис Революции, – сказал он на заседании Всероссийского исполнительного комитета съезда Советов и перед исполкомом Крестьянского съезда. – Началась новая эпоха в истории Революции. Два месяца назад Советы были сильнее. Теперь мы стали слабее, ибо соотношение сил изменилось не в нашу пользу.

Церетели призывал к полному доверию к правительству, понимая, что происшедшая перемена целиком идет на пользу стране в целом, ибо укрепляет национальное самосознание народа, а также могущество и авторитет государства.