Текст книги "Катастрофа. История Русской Революции из первых рук"

Четвертая Дума, состоявшая в основном из государственных служащих, из людей прошлой эпохи русской государственности, преобразилась в момент своей смерти таким порывом к спасению страны и передала ее новой России, ее более демократичной ступени. Временное правительство, в состав которого входили новые и возрожденные элементы, придерживалось той же идеи управления народом в целом и в течение долгих месяцев было единственным настоящим национальным учреждением в условиях всеобщего разложения и упадка старого политического и социального мира, пока также не было поглощено надвигающимся хаосом. Потом исчез даже символ единства, и казалось, что Россия окончательно развалилась. Но огонь преданности государству, который когда-то так ярко сиял, не может быть полностью погашен.

При оценке карьеры Временного правительства следует помнить, что ему пришлось взять на себя руководство государством, практически лишенным государственного аппарата. Даже армия пришла к нему без командования, ибо авторитет вышестоящего начальства исчез так же быстро, как авторитет центральной и местной администрации. От самодержавия она не унаследовала ничего, кроме страшной войны, острой нехватки продовольствия, парализованного транспорта, опустевшей казны и населения, находящегося в состоянии яростного недовольства и анархического разложения. Лишь одно позволяло ей управлять – вера в здравый смысл, совесть и творческие силы народа. Может быть, и было безумием браться за управление в таких условиях, но было бы преступно отказаться, считаться только с собой и стоять в стороне.

За сто часов, часов непрерывной тревоги и восторга старая власть, губившая Россию, была стерта с лица земли. Однако в то же время силы, которые вместе боролись против общего врага и вместе работали над созданием новых форм правления, стали разделяться. Одни встали на сторону новой власти, другие на сторону Советской. Но многие вернулись к своим личным делам и стали просто роптать на все, что делается.

Новые министры вступили в свои министерства 3 марта, а на следующий день Временное правительство навсегда покинуло Таврический дворец. Несколько дней мы проводили встречи в зале заседаний Министерства внутренних дел. После этого до июля мы жили в Мариинском дворце, где прежде заседали царское правительство и Государственный совет.

Я покидал Таврический дворец с тяжелым сердцем. Здесь я, как член Думы, пять лет боролся с царским режимом, и здесь я пережил те немногие часы революционного творчества, которые стоили лет обычной жизни. Трудно было порвать, возможно навсегда, со всеми вытекающими ассоциациями.

Я попытался описать великий крах и стремительное развитие событий, как мы видели их в стенах Таврического дворца и как я сам принимал в них участие. На данный момент я проигнорировал другие особенности ситуации. Но, как я уже указывал, времени для нас тогда не существовало, так что, пытаясь проследить последовательность дней и часов при восстановлении событий в хронологическом порядке, я, вероятно, допустил ошибки. Чтобы понять напряжение тех часов, нужно иметь в виду, что нам приходилось иметь дело со всеми калейдоскопическими событиями сразу, так что отдельные события казались сплетенными в одно.

Но какой энтузиазм, какую веру, какую преданность мы нашли среди тысяч, теснившихся в Таврическом дворце! Как быстро все было организовано! Сколько отдалось всецело общему делу! Сколько было готово жить и умереть вместе! Эти бесчисленные делегации, шествия, приветствия, эти светлые, сияющие лица, эти порывы восторга и веры как бы доказывали всем нам, что народ наконец обрел себя, что он сбросил проклятое ярмо и идет радостно, в праздничном одеянии, к новому, уже забрезжившему впереди, дню. Могучий живой порыв, божественный дух, преображающий экстаз сошел на землю.

Именно в такие моменты люди действительно живут.

Глава II
Перед крушением

Месяцы, непосредственно предшествовавшие началу Великой войны, застали Россию бурлящей революционными настроениями.

Политические руководители, находившиеся в постоянном, активном контакте со всеми элементами населения, понимали, что Россия стоит накануне нового переворота, и готовились к нему. С группой друзей я провел весну и лето 1914 г., путешествуя по России из конца в конец, организуя и собирая повсюду политические и общественные силы страны для предстоящего совместного наступления всех буржуазно-либеральных, пролетарских и крестьянских партий. и организаций против царизма и за установление демократического парламентского режима.

Я был твердо уверен, что революционное движение вспыхнет открыто очень скоро. Огромные многотысячные митинги, заговорщические сходки в провинциальных городах и пассивное отношение царских властей к откровенному волеизъявлению народа на моих митингах – все это свидетельствовало о глубоком психологическом кризисе такого рода, который всегда предшествует окончательному акту наступающего революционного движения и радикальной смене высшей политической власти нации.

Я хорошо помню прибытие депеши с извещением об ультиматуме Австрии Сербии. Я был в Самаре, большом политическом и торговом центре на Волге. Был поздний вечер, и я только что пришел с большого массового митинга. Город был охвачен политическим возбуждением. На следующее утро я сел на пароход и отправился в Саратов, головной город моего думского округа, где велись приготовления к очередному митингу. Со мной была группа политических коллег и друзей, которые пришли нас проводить. Мы обменивались последними впечатлениями и выражали удивление по поводу нарастающего лихорадочного накала политической обстановки в стране, напряженность которой удивляла даже нас. Внезапно мы заметили группу газетчиков, бегущих к сходням с криками: «Австрийский ультиматум Сербии!» В этот момент наше настроение претерпело решительную перемену; в крике газетчиков мы сразу почувствовали первое дыхание исторического урагана.

А.Ф. Керенский (крайний слева) во время одного из заседаний Думы

Вся международная обстановка в Европе не оставляла сомнений в неизбежности войны. Попрощавшись с местными друзьями, мы сели на пароход. Казалось, ничего не изменилось в безмятежной глади могучей реки, в палящем летнем солнце, в веселых пассажирах, резвящихся на палубе. Ни с кем не разговаривая и не скрывая беспокойства духа, наша кучка депутатов Думы поспешно созвала «военный совет». Было решено немедленно отменить нашу пропагандистскую поездку, прекратить внутриполитическую борьбу и немедленно вернуться в Петроград. Мы поняли, что необходимо сосредоточить все силы страны на организации национальной обороны, так как было совершенно ясно, что правительство, опутанное распутинской паутиной, не способно неести в своих руках бремя войны и приведет Россию к поражению и гибели.

Совершенно интуитивно я понимал, что царизм не переживет войны и что на полях сражений родится российская свобода. Так я, как представитель трудовиков в Думе, позже сформулировал эту мысль на историческом заседании Думы по случаю официального объявления войны.

На пароходе я высказал ту же мысль не кому иному, как сестре Владимира Ленина. Объяснение моего разговора с сестрой атамана большевизма, пожалуй, небезынтересно. Семьи Ульянова (Ленина) и Керенского жили в Симбирске, на Волге. Мой отец был директором двух местных средних школ, одной для мальчиков, другой для девочек. Отец Ленина, Ульянов (будущий глава так называемого Советского правительства принял имя Ленина в качестве псевдонима), был инспектором начальных школ Симбирской губернии. Все его дети получили образование в местных средних школах под присмотром моего отца. После смерти старого Ульянова мой отец, в силу своей тесной связи с семьей Ульяновых, стал ее опекуном. В воспоминаниях моего детства я не сохранил никаких впечатлений о Владимире Ленине и его братьях и сестрах, так как была большая разница в возрасте. Вполне естественно, однако, что, случайно встретив сестру Ленина на речном пароходе, я вступил с ней в разговор. После обмена некоторыми воспоминаниями о днях нашего детства разговор зашел о самом Ленине, много лет жившем в политической ссылке в Западной Европе.

– Но не беспокойтесь, – сказал я. – Скоро вы его снова увидите. Будет война, и она откроет ему дорогу в Россию.

Мое пророчество, наполовину серьезное, наполовину шутливое, сбылось. Увы, на горе России!

Я написал эти строки для того, чтобы мои читатели могли представить, в какой напряженной и сложной внутренней обстановке Россия вступила в войну. Чтобы понять российскую военную драму, необходимо иметь в виду, что война не спровоцировала, а лишь отсрочила на время революционное движение, которое с неумолимым упорством набирало все больший размах.

Ради обороны страны от прекрасно вооруженного и организованного врага глубокое патриотическое чутье народа диктовало ему обязанность прекратить внутриполитическую борьбу против царизма. Стремление народа к национальному единству и его желание отложить на время все внутренние конфликты были поистине замечательны. Весь народ выступил единым фронтом против внешнего врага.

В момент начала Великой войны история дала русскому абсолютизму, быть может, единственный шанс, который у него когда-либо был, чтобы понять народ и примириться с ним во имя общей любви к России, объединив вокруг власти все живые, порядочные и честные политические силы страны. Но правительство умышленно упустило этот единственный шанс, который, если бы им удалось воспользоваться, спас бы Россию от разложения и разорения. Ответом правительства на патриотический порыв народа было удвоение силы и напора реакции. Чтобы спасти Россию, русскому народу пришлось сражаться на два фронта: на фронте военном, плохо вооруженным и экипированным русским солдатам предстояло противостоять вооруженному до зубов сильному врагу, в то время как на фронте внутреннем народ должен был защищаться от интриг, коррупции и неэффективности приспешников Распутина, стремящихся сохранить свою власть и совершенно не заботящихся о судьбе страны. Сохранение абсолютизма и дело успешного сопротивления врагу находились в трагическом противоречии друг с другом.

Национальное сознание России столкнулось с проблемой огромной трудности, проблемой, которая, как показали дальнейшие события, была неразрешимой. Нужно было отстранить от власти тех, кто разрушал Россию, и в то же время оградить армию и весь административный аппарат государства от потрясений, которые в военное время могли оказаться роковыми.

Я совершенно убежден, что если бы не война, революция наступила бы не позднее весны 1915 г., а может быть, даже в конце 1914 г. Война прервала крестовый поход за свободу и спасение России и нации – при режиме уже обреченном на гибель и под предводительством таких людей, как Распутин, Сухомлинов и им подобных, должен был сражаться с превосходно вооруженным и организованным врагом.

Григорий Распутин

В других отношениях Россия также находилась в ином положении, чем другие воюющие державы. Она пришла на войну неподготовленной и совершенно не смогла компенсировать свою неподготовленность в ходе войны. С началом войны она была вынуждена полностью реорганизовать свою экономическую и финансовую структуру. Эта реорганизация была вызвана блокадой, окружавшей Россию, и запретом на продажу водки, бывшей не только главным источником государственных доходов, но и одним из главных средств развития торговли между городом и деревней, между производителем и потребителем. Много сказано о блокаде Германии как о средстве ее поражения, но мало кто понимает, что Россия, наименее оснащенная из всех великих держав в техническом и промышленном отношении, еще больше, чем Германия, пострадала от изоляции, навязанной ей войной. Германия была отрезана от мира, но ей удавалось поддерживать тесный контакт со связанными с ней народами. Россия была отрезана даже от своих союзников. Отсутствие прямой связи делало невозможным транспортировку боеприпасов, машин и оборудования в сколько-нибудь заметных количествах. Едва ли можно было отправлять ограниченные и недостаточные партии через Швецию и по Мурманской железной дороге, которая была открыта только осенью 1916 г. и никогда не работала должным образом. То немногое, что можно было отправить через Владивосток, находившийся за тысячи миль от очага войны, составляло ничтожную долю того, что было нужно России.

Мир хорошо знаком с последствиями блокады союзников для Германии, так что мне вряд ли нужно подчеркивать действие этого ужасного оружия в отношении России. Чтобы понять, что значит для страны, находящейся в состоянии войны, быть отрезанной от всего мира, нужно только представить себе, что случилось бы с Францией, если бы ее берега были недоступны для поставок людей и материалов, которые поступали к ней в неограниченном количестве со всех уголков земли.

«Россию можно сравнить с домом, двери и окна которого наглухо заперты и в который можно проникнуть только при помощи дымоходов и водопровода», – говорили представители Межсоюзнического совета во время своего визита в Петроград в феврале 1917 г.

Вторым фактором потрясений в экономической жизни России было запрещение продажи водки в первый же день войны. Я не имею в виду, что государство просто потеряло одну треть своих доходов. Сделать население трезвым и повысить его производительность и индивидуальные доходы стоит потери миллиарда государству. Но когда крестьяне перестали пить, они начали есть. Потребление хлеба увеличилось с четырнадцати до двадцати одного и более пудов на душу населения. Мясо, масло и яйца потреблялись производителями в неслыханных количествах. Когда они уже не могли тратить свою прибыль на водку, крестьяне не только стали есть продукты, которые они привыкли продавать, но и стали покупать предметы домашнего обихода и даже предметы роскоши. Очень скоро, однако, им уже нечего было покупать, ибо товарное снабжение в городах не соответствовало потребностям зажиточного и трезвого крестьянства, удовлетворяя только потребности бедного и пьяного потребительского класса. Во время войны было совершенно невозможно уравнять спрос и предложение. Наоборот, предложение действительно уменьшилось, когда фабрики, производящие товары для внутренней торговли, были переведены исключительно на производство продукции военного назначения. Также не было возможности ввозить товары. Когда селяне поняли, что не могут тратить деньги ни на водку, ни на хозяйственную утварь, они перестали продавать продукты. Некоторое время деньги накапливались (количество валюты в деревнях увеличилось на шесть миллиардов рублей в первые годы войны), но вскоре крестьяне обнаружили, что стоимость денег обесценилась. Они быстро додумались до простого делового принципа, что лучше копить зерно, чем обесценивающиеся и бесполезные деньги, они решили сохранить свое зерно. Чтобы предотвратить захват правительством, они зарыли его в ямы. Я помню, как еще в 1915 г. Бюджетная комиссия Думы ломала голову над тем, как выбить из крестьян либо хлеб, либо деньги.

После мобилизации армия поглотила большую часть продовольственного снабжения страны. Оно потребляла столько же мяса и масла, сколько все население до войны. Перед войной Россия вывозила ежегодно от 400 до 600 миллионов пудов хлеба, а в первый год войны правительство закупило только для армии 300 миллионов пудов. В 1916 году армия потребила 1 000 000 000 пудов хлеба, что всего на 200 000 000 пудов меньше, чем Россия поставляла на внутренний и внешний рынок до войны.

Нужды армии и переизбыток в деревнях вызвали острый кризис в «житнице Европы», кризис, вскоре переросший в катастрофу. Трезвость и благополучие крестьянского сословия расстроили торговлю всей страны и привели к большому дефициту припасов. Наступила экономическая анархия.

Но были и другие факторы общего экономического потрясения. Почти полностью прекратился ввоз угля, не хватало топлива для оружейных и военных заводов, а также для железных дорог. Больше всего пострадал Петроградский район, главный центр металлургической промышленности, потому что до войны он почти полностью зависел от иностранного угля. Исчез не только иностранный уголь, но и уменьшилась добыча российских шахт из-за непредусмотрительной мобилизации горняков, отсутствия горных машин и оборудования, наличия плохо обученной и недокормленной рабочей силы, частых спорадических, анархических забастовок.

Короче говоря, экономическое положение России во время войны само по себе было достаточным для того, чтобы вызвать катастрофу. Только самое разумное использование ресурсов страны, самое бережное и экономное распределение товаров и средств производства могли сделать возможным решение тяжелых экономических и финансовых проблем страны. Вся промышленная и политическая жизнь страны должна была быть перестроена с самого начала войны так, чтобы создать реальную координацию всех жизненных сил. Но вместо компетентного правительства во главе России стоял Распутин, которого поддерживала клика преступников, юродивых, некомпетентных и жадных авантюристов. Это правительство просто использовало войну и общий патриотический дух, воодушевляющий страну, как возможность для разрушения всех независимых институтов национальной жизни. Война стала предлогом для таких людей, как Н. Маклаков, Сухомлинов и других, для подавления ненавистного оппозиционного движения и Революции, которая имела поддержку 95 % населения. Вожди царизма развернули настоящую оргию высокомерия и насилия. Все рабочие организации и вся рабочая пресса Петрограда были немедленно подавлены. Сотни тысяч «нелояльных» граждан были отправлены в Сибирь. Преследовались поляки, евреи, финны и другие нерусские национальности. Любая форма независимой инициативы, какой бы патриотической она ни была, строго осуждалась. Правительство, казалось, стремилось убить всю стихийную жизнь и деятельность страны и вести войну без нее. Тем не менее, война требовала постоянных героических усилий всей нации. В тылу это было, может быть, еще более необходимо, чем на фронте, ибо беспрецедентная борьба была скорее войной на выносливость, чем на быстрые, решительные удары.

В те трагические дни войны нас, революционеров, заклеймили утопистами за то, что мы пытались ухватиться за патриотические чувства и здравый смысл народа как средство для осуществления освобождения России, но гораздо наивнее было со стороны наших критиков полагать, что правительство Распутиных, Горемыкиных и Сухомлиных могло бы вести войну хотя бы один день, не подвергая опасности страну. Между тем в начале войны высшие классы в целом и все правительственные партии в Думе верили в силу правительства вести борьбу, прекращая всякую оппозицию и оставляя полную свободу действий на полтора года некомпетентным и предателям. В то время как правительство совершало свои ошибки и преступления, правящие классы оставались слепы ко всем зловещим признакам надвигающейся катастрофы. автоматически повторяя нелепое заявление о том, что «во время войны оппозиция должна перестать сопротивляться». Россия Распутина пыталась подражать священному союзу парламентских правительств Франции и Англии, и она дорого заплатила за свои усилия.

Вплоть до разгрома в Галиции весной 1915 г. Россия молча давала себя в жертву старому режиму. Но если молчание было простительно для обывателя, которого держала в неведении железная цензура и убаюкивала ложное чувство безопасности воспоминаниями о победах 1914 г., то оно было преступно для людей дела, которые хорошо знали, что творилось.

Русские войска на фронте

Позже думское большинство стало нападать на старый режим и продолжило эту критику в отношении Временного правительства, обвиняя его в последующих военных бедствиях. Но оно проявила самое преступное и самое легкомысленное пренебрежение своим долгом, когда не предприняла никаких шагов для предотвращения этих бедствий в то время, когда у нее были для этого власть и престиж. Оно говорило, что верховное командование уничтожало армию, министры подрывали экономическую жизнь страны, вызывали яростное недовольство в народе, душили народный патриотический порыв первых месяцев войны и свободно сеяли семена ненависти среди национальностей России – оно много чего говорило и все же ничего не сделала. В самом деле, было несколько человек, которые не позволили себе сбить себя с пути священного союза Франции и Англии. Эти люди пытались предупредить людей о приближающемся бедствии. Они протестовали против преступно безответственного правительства и пытались оказать на него давление общественного мнения. В своем беспокойстве они даже пытались бороться с правительством сразу после начала войны, чтобы спасти страну от неминуемого поражения и анархии, но напрасно, ибо никто не обращал на них внимания.

Вот как Гучков описывал ситуацию перед совещанием армейских делегатов, состоявшемся 29 апреля – 1 мая 1917 г.:

Когда началась война, меня, как и многих других людей, охватили беспокойство и тревога. Мы чувствовали приближение катастрофы и знали, что без смены высшего командования и полной реорганизации системы снабжения армии безопасности для страны не будет. Поражение 1915 года оправдало наше беспокойство. Мы требовали отставки главнокомандующего и его штаба и других кардинальных реформ. Но у нас ничего не получилось сделать. В моем приезде на фронт в августе 1914 года, после осмотра остатков нашей Второй армий, разбитой под Сольдау, и изучения системы организации снабжения, мне уже тогда стало ясно, что мы безнадежно вовлечены в катастрофу. Ни правительство, ни законодательные органы мне не поверили. Они просто привлекли мое внимание к нашим победам на юге, в Карпатах. Я, человек далеко не передовых взглядов, стал революционером в 1915 году, ибо твердо уверился, что самодержавие ведет нас к поражению, имеющему трагические последствия дома, и что только конец старого режима может спасти страну.

В то время, как Гучков, консерватор, решительно выступавший против революции 1905 г., но будучи человеком практического ума, умевшим читать приметы времени, уже стал революционером, большинство октябристских и кадетских вождей после двух годы бездействия едва начинали высказывать туманные критические замечания в надежде повлиять на Хвостова, Маклакова, Горемыкина и им подобных. Но уже осенью 1914 г. мы, левые «мечтатели и утописты», требовали серьезной программы политических и экономических реформ для решения проблем войны. Мы предсказывали неизбежный дефицит в России предметов первой необходимости и указывали, к чему приведет отмена продажи водки. Подобно Гучкову, чьи глаза открылись в 1915 г., мы снова и снова повторяли с трибуны Думы, что старый режим приведет Россию к поражению и катастрофе. В январе 1915 г. я указывал Бюджетному комитету Думы, что экономический распад страны неизбежен, если не принять немедленных мер по решению вопросов производства и распределения, особенно в деревне.

Большинство комитета сочло мои предложения вообще еретическими, хотя через год и стало проводить такие меры в жизнь. В обращении к Думе я заявил царским министрам: «Если у вас есть совесть, если в вас осталось чувство патриотизма, подайте в отставку!»

Большинство хранило позорное молчание, спокойно созерцая деструктивную деятельность правительства. Мой голос оставался гласом вопиющего в пустыне. Меня считали пораженцем за то, что я открыто кричал о своих страхах и тревоге за нацию. В 1914 и 1915 гг. было модно осуждать как пораженцев, сторонников врага, мечтателей и доктринеров, тех кто, предчувствуя приближающуюся катастрофу и чувствуя разверзающуюся перед Россией бездну, утверждал, что бессмысленно даже мечтать о победе, пока в силе Распутин. Нас строго упрекнули в том, что мы нарушили «политическую солидарность» страны, и велели прекратить наглую настойчивость нашей критики. Но те, кто не мог или не хотел смотреть правде в глаза и уклонялся от долга борьбы с силами разложения, на самом деле были людьми, бессознательно заложившими основы неминуемой гибели России.

В самом начале войны, когда Дума готовилась к историческому заседанию 8 августа, Родзянко спрашивал моего мнения о том, какие предложения он должен сделать царю. Я посоветовал ему просить царя о немедленной политической амнистии, восстановлении конституции Финляндии, провозглашении автономии Польши, просить положить конец политическим преследованиям, предоставить гражданское равенство и гражданские свободы. Конечно, Родзянко не последовал моему совету. То же самое я предлагал лидерам прогрессистов, но они резко укоряли меня за мою юношескую порывистость и указывали, что даже в Англии парламентская оппозиция перестала выступать против правительства с началом войны. Какая наивность! Английские партии, сплотившиеся вокруг национального демократического правительства, по сравнению с думским большинством, позорно подчиняющимся бездарному и преступному царскому правительству! Практичные политики Англии, сплотившиеся вокруг правительства, действовали из патриотического порыва и заставляли правительство платить за свою поддержку, уступая то, что они считали необходимым для национального благосостояния. Наши «практичные» политики не только не осознали опасности нации и не боролись за необходимые реформы, но и развязали руки правительству в его дьявольской политике уничтожения нации.

Все, чего добились наши мудрые государственные деятели своей наивной политикой, это перерезали самим себе глотки. Не только правительственные чиновники, от которых можно было ожидать такой глупости, но даже избранные в Думу представители среднего класса не понимали, что без добровольного сотрудничества всех классов населения ни одна страна не может вести войну, подобную той, которая шла. В течение года, прежде чем обыватель осознал ситуацию, экономические, материальные и человеческие ресурсы нации безжалостно, безумно, преступно растрачивались.

Галицийское поражение, миллионные потери и потеря пограничных крепостей открыли России глаза. Страна содрогалась от ужаса и негодования, а правительство, как убийца, застигнутый на месте преступления, испугалось и было вынуждено пойти на некоторые уступки. Оно немного изменило собственным правилам террора и предоставило буржуазии некоторый простор для самостоятельной деятельности, особенно в области снабжения армии. Начался второй этап войны. Независимым органам было разрешено организовывать ресурсы страны. Наконец Дума осмелилась заявить о себе. Начали действовать различные организации, через которые буржуазия ставила задачу улучшить состояние армии, особенно системы снабжения, реорганизовать производство и распределение продовольствия по стране. Успех, достигнутый буржуазией в решении этой задачи, в немалой степени был обязан патриотической поддержке рабочего класса. Крестьяне, рабочие, кооперативы и местные чиновники были охвачены той же патриотической тревогой и спешили на помощь стране. Население в целом было в то время удивительно умеренным и разумным, сознающим свой долг перед судьбами страны.

Если бы Дума осенью 1915 г. проявила больше уверенности в себе и мужества, если бы она проявила большее понимание народа и объединилась со всеми ответственными демократическими и прогрессивными силами, она могла бы легко отрешить от власти внутреннего врага, что было неотъемлемой предпосылкой разгрома врага внешнего.

В 1915 г. страна еще не была истощена экономически, армия еще не была обескровлена, и коренная и здоровая смена правительства могла бы иметь весьма благотворные результаты. Настроение нации было по существу здоровым и отнюдь не уставшим от войны. Но проявленному народом порыву самопожертвования было позволено пропасть даром.

Тем временем последствия, произведенные на страну разгромом 1915 г., начали терять свою силу и исчезать из общественного сознания. Правительство вернулось к своим старым привычкам, и большая часть населения утратила интерес к происходящему. Только привилегированный класс сохранил некоторую степень независимости и облегчения. Однако осенью 1915 г. различные буржуазные организации, такие как Всероссийский земской и городской союз (Земгор), сумели установить более тесный контакт с армией, помогая ее реорганизации и оснащению, устанавливая дружеские отношения и завоевывая авторитет на всех уровнях. Союз между армией и гражданским населением начал развиваться, и этот союз восемнадцать месяцев спустя сделал революцию возможной.

Поражения и страдания армии при отступлении 1915 г. уничтожили последние остатки ее верности самодержавию и династии Романовых. Усилия нации в 1915 г. остановили военные поражения, оказав армии определенную техническую и моральную поддержку, но главный источник опасности для России, режим Распутина, все еще оставался нетронутым, поскольку нетронутой осталась вся система и администрация правительства. Подобно тому, как рушащееся здание можно на некоторое время поддержать, укрепив его железными балками и залатав самые большие трещины, так и народное движение скрепило разваливающуюся структуру имперской России.

К весне 1916 г. состояние армии настолько улучшилось, что Брусилов смог начать наступление на Галицию, спасшее Италию, вопреки советам своего начальства, которое утверждало, что армия была слишком деморализована отступлением 1915 г., чтобы проводить наступательные операции. Однако Брусилов не смог развить свои первоначальные блестящие успехи из-за отсутствия сотрудничества со стороны высшего командования, а также анархии и дезорганизации в Ставке. Последующее развитие похода Брусилова свело на нет прежние победы и принесло новые испытания и огромные потери. Такие инциденты, как гибель десятков тысяч человек в Ковеле, вполне могут объяснить дух полнейшей безнадежности, охвативший армию. Процесс окончательного распада начался осенью 1916 г.

Те реакционеры, которые считают, что революция подорвала русскую армию, что армия, героически сражавшаяся в 1914 и 1915 г., в 1917 г. начала в панике бежать, совершенно извращают факты. Боевые качества армии неизбежно снижались. Он все больше и больше превращался в плохо экипированную и недисциплинированную толпу, которой командовали в основном люди, надевшие форму всего после шести или семи недель обучения, и возглавляемые штабными офицерами, которые постыдно пренебрегали своими обязанностями. Мятежные и коррумпированные гарнизоны в тылу составляли мрачный фон трагической картины зимы 1916 года. Недаром впоследствии Брусилов заявил: «Опыт 1916 г. подготовил меня к революции». Генерал Алексеев в октябре 1916 г. (в то время начальник штаба главнокомандующего Николая II) имел все основания строить планы с одобрения князя Львова арестовать императрицу и сослать ее в Крым, чем заставить царя провести определенные реформы.