Текст книги "Катастрофа. История Русской Революции из первых рук"

Глава XV
Лавр Корнилов

Воспоминания моего детства в Симбирске связывают меня с семьей Ленина (Ульянова). В юности судьба свела меня с Корниловым.

После нашего переезда из Симбирска мой отец был главным инспектором школ в Туркестане. Мои школьные годы прошли в Ташкенте.

Столица русского Туркестана была прежде всего военным центром. Многие видные деятели Великой войны, особенно офицеры Генерального штаба, в тот или иной период своей карьеры служили в Ташкенте. Среди них был и молодой капитан Корнилов, приехавший в Ташкент сразу после окончания Военной академии. Худощавый и жилистый, с раскосыми, немного калмыцкими глазами, Корнилов был простого происхождения. («Я генерал Корнилов, крестьянин, казачий сын», – писал будущий мятежный генерал в одном из своих обращений к народу). Генерал Корнилов мало времени проводил в фешенебельных салонах, хотя двери их были всегда открыты для любого офицера Генерального штаба, и не питал симпатии к светским дамам. Его считали довольно застенчивым и даже своего рода «дикарем».

Очень скоро капитан Корнилов стал притчей во языцех. Выучив один из местных диалектов, капитан Корнилов предпринял очень смелое предприятие. В одиночку, под видом местного купца, он пробрался в буферное государство между русским Туркестаном и Британской Индией, в то время сердце Афганистана, запретную землю для всех иностранцев, особенно военных. По возвращении в Ташкент молодой капитан стал героем дня. Однако он не позволял себе увлечься перспективой социального успеха. Очень скоро он снова удивил «высший свет» губернской столицы тем, что женился на дочери мелкого чиновника в ведомстве моего отца. Это было уже слишком: двери общества были для него закрыты!

Много лет спустя, накануне восстания против Временного правительства, генерал Корнилов, главнокомандующий, завтракал со мной в Зимнем дворце. После довольно напряженной беседы в моем кабинете мы немного поболтали за завтраком.

– Вы меня, вероятно, не помните, – шутливо сказал мне генерал Корнилов. – Я бывал у вас в гостях и даже танцевал в вашем доме в Ташкенте.

– Конечно, как же не помнить об этом, – сказал я, вспоминая впечатление, произведенное на всех его смелой экспедицией в Афганистан.

Корнилов оставался на всю жизнь человеком простых вкусов, человеком из народа. В нем не было ничего ни от потомственного чиновника, ни от дворянина-помещика. Между прочим, все три корифея «белого» движения – Корнилов, Алексеев, Деникин – были выходцами из низов и собственными усилиями пробились на вершину военной иерархии. Выходцы из низов, они в полной мере испытали на себе тяготы офицерской карьеры при старом режиме. Все трое явно враждебно относились к привилегированным элементам в армии, представленным гвардией. Все трое оставили блестящий след в Военной академии. И все трое быстро продвинулись вперед благодаря войне, погубившей столько блестящих карьер, подобных тем, которые продвигались в придворных кругах и министерских приемных.

Уже в 1915 г. Алексеев пробился в Ставку начальником штаба к главнокомандующему Николаю II. Начавшаяся революция застала Деникина и Корнилова на фронте. Оба проделали замечательную работу во всех операциях на Галицийском фронте. В одной неудачной операции, в которой он проявил всю свою личную отвагу и храбрость, Корнилов попал в плен к австрийцам. Его дерзкий побег и эффектное возвращение на русские позиции стали источником своего рода легенды о Корнилове, хотя и не дошедшей до широких народных и армейских низов.

Из всех трех будущих вождей белых армий Корнилов был менее всего пригоден для политической работы. С другой стороны, генерал Алексеев обладал значительной политической проницательностью, но был даже слишком политизирован. В военном деле Корнилов был не стратегом, а только тактиком, что вполне соответствовало его порывистой, легкомысленной натуре, не презиравшей опасность и действовавшей в такие минуты с отчаянной смелостью, не замечая возможных последствий.

По-видимому, именно эта черта слишком большой и бездумной решимости и усердия, не всегда желательных для ответственных военачальников, мешала Корнилову продвигаться вперед. Вплоть до революции он оставался в тени. После революции его карьера развивалась вопреки воле непосредственного военного начальства. Само его назначение в первые дни революции командующим Петроградским военным округом не получило одобрения генерала Алексеева. Однако на этом посту генерал Корнилов показал себя совершенно «слабым» и, не в силах справиться с петроградским гарнизоном, в апреле вернулся на фронт.

Корнилов принимает смотр

Непосредственно перед своей отставкой с поста военного министра Гучков хотел назначить Корнилова командующим Северным фронтом, но встретил решительное неодобрение генерала Алексеева, который под угрозой собственной отставки вынудил Гучкова отказаться от своего намерения. После этого Корнилов стал командующим 8-й армией[17]17
  В оригинале ошибочно упоминается 13-я армия. – Прим. ред.


[Закрыть] в Галиции, где его и нашел Завойко.

Когда во время Тарнопольской катастрофы и начала контрнаступления немцев в Галиции, я предложил главнокомандующему генералу Брусилову убрать заведомо недееспособного генерала Гутора и заменить его на посту командующего Галицийским фронтом генералом Корниловым я встретил почти такое же противодействие со стороны Брусилова, какое испытал Гучков со стороны Алексеева. Тем не менее назначение Корнилова состоялось. Вопреки аналогичному сопротивлению военных властей, генерал Корнилов был по моему предложению назначен 19 июля Верховным главнокомандующим русской армией вместо Брусилова, потерявшего желание командовать.

Я изложил этот рассказ о карьере генерала Корнилова для того, чтобы читатель мог понять последующие события и понять, почему я до самого последнего момента не видел и не мог видеть генерала Корнилова среди заговорщиков, несмотря на все указания военных. о готовящемся заговоре против Временного правительства и о большом количестве доказательств, собранных мной. Продвигая его на высший пост в армии, несмотря на противодействие его начальства и его непопулярность среди левых политиков, игнорируя его крайне недисциплинированные высказывания в адрес Временного правительства, проявляя подчас чрезмерное терпение в его отношении, я твердо верил, что этот потрясающе храбрый солдат не будет заниматься политическими игрищами в прятки и не способен ударить в спину.

К великому несчастью России, именно это и произошло.

Глава XVI
Заговорщики переходят в наступление

Я до сих пор не знаю, когда и где было принято окончательное решение сделать генерала Корнилова диктатором. Я полагаю, что решение было принято еще до назначения Корнилова командующим Галицийским фронтом, т. е., между 2 и 7 июля. Меня укрепляет в этом убеждении тон самой первой телеграммы, адресованной Корниловым правительству в ответ на его назначение командующим фронтом. Возможно, однако, что Завойко, эмиссар заговорщиков, получив некоторую свободу прямой инициативы от своих друзей в Петрограде, решил форсировать события. По своему содержанию телеграмма выказывала лишь частичное несогласие с моими требованиями военного министра, но по форме она была явно угрожающей и настойчивой, носившей характер ультиматума. Очень резко описав обстановку на фронте, генерал Корнилов телеграфировал:

Я, генерал Корнилов, вся жизнь которого, с самого первого дня моего сознательного существования, была посвящена только служению своей стране, заявляю, что Родина гибнет, и поэтому, хотя меня и не просят высказать свое мнение, требую немедленного прекращение наступления на всех фронтах. Необходимо немедленно ввести высшую меру наказания на территории военных действий… Я заявляю, что, если правительство не одобрит предлагаемые мною меры, лишив меня тем самым единственного средства спасения армии и использования ее как орудия, для которого она была предназначена, – защиты Родины и свободы – я, генерал Корнилов, слагаю с себя должность главнокомандующего.

Как выяснилось позже, этот поразительный для генерала документ был написан не кем иным, как Завойко.

Я уже сделал правильное предложение генералу Брусилову относительно прекращения наступления. Применение вооруженной силы в борьбе с дезертирами, мародерами и тому подобными изменниками моими неоднократными приказами уже было обязательным для всех командиров. Требование о восстановлении смертной казни на фронте ранее предъявлялось армейскими комитетами.

Таким образом, значение телеграммы генерала Корнилова было не в содержании, а в ее жесте – жесте «сильного человека». Тот же жест Ставка в Могилеве вскоре переслала в ЦК Союза офицеров. В телеграмме Временному правительству, подписанной полковником Новосильцевым, уже без зазрения совести объявлялось, что все члены правительства несут всю ответственность за неодобрение мер, предложенных генералом Корниловым.

Будущий беспристрастный историк не преминет заметить, что за исключением недопустимых и возмутительных словесных излишеств, к которым прибегали Советы и демократические организации в первые недели революции, никто еще не осмеливался употреблять такие слова по отношению к правительству. Телеграммы генерала Корнилова и Новосильцева остались безнаказанными. Почему? Просто потому, что Временное правительство считало простительным и, может быть, естественным преувеличенное волнение военных, непосредственно переживавших новые удары на фронте, и в то время, когда многие люди даже в тылу потеряли почти всякое душевное и моральное равновесие.

На самом деле, мне лично даже понравился импульсивный жест генерала Корнилова. На четвертом месяце революции мы, Временное правительство, уже не могли удивляться словесным перегибам. Тем более наше равновесие не могло быть нарушено подобными высказываниями, ибо мы уже имели богатый опыт общения с революционными «дикарями» слева, которых как следует приручали, как только их приводили в упряжь правительства и ответственности. Я думаю, что генерала Корнилова и его близких военных друзей также можно было бы приручить и дисциплинировать сознанием ответственности.

16 июля на созванном мною в Ставке чрезвычайном военном совете командующий нашим Западным фронтом генерал Деникин в присутствии генерала Алексеева, Брусилова и других высших командиров выступил с настоящим обвинительным актом против Временного Правительство, выражая собственное мнение, а также мнение своих коллег. Он был даже более резок, чем генерал Корнилов (а точнее Завойко), обвиняя Временное правительство в том, что оно «замарало грязью наши знамена». Он потребовал от Временного правительства «признать свои ошибки и вину перед офицерским корпусом» и даже осмелился усомниться, «есть ли у членов Временного правительства совесть».

Терещенко, министр иностранных дел, и я, министр-председатель и военный и морской министр, совершенно спокойно слушали этот крик горящей души офицера. По окончании серьезной филиппики, среди растерянного и тревожного молчания всех присутствующих, я встал, пожал руку генералу Деникину и сказал: «Благодарю вас, генерал, за ваши мужественные и искренние слова».

Декларация генерала Деникина представляла собой на деле формулировку военной программы, на которой базировалась пропаганда сторонников военного заговора, которую я назвал тогда «музыкой будущей военной реакции». Эта программа была повторена в еще более резкой форме перед Московским совещанием генералом донских казаков Калединым. Эта программа была более чем оправдана. Суть ее состояла в требовании восстановления нормальной воинской дисциплины и единоначалия, ликвидации системы комиссаров и армейских комитетов.

Это всегда было целью всех и, в частности, Временного правительства. Спор был не в цели, а в наилучшем способе ее достижения. Восстановить армейскую дисциплину сразу и одним махом было совершенно невозможно. По этой причине сам генерал Корнилов в своих выступлениях перед военным советом не требовал немедленной ликвидации комиссаров и армейских комитетов, а, наоборот, продолжал до самого последнего дня перед восстанием подчеркивать положительную роль комиссаров и комитетов и необходимость их сохранения. Генерал Корнилов хотел только более определенно разграничить их права и деятельность, которой само Временное правительство усердно и неуклонно занималось с самого первого дня отставки Гучкова из военного министерства.

Не имея возможности присутствовать на военном совете в Ставке 16 июля из-за активных действий на своем фронте в это время, генерал Корнилов направил свои требования по телеграфу. Эти требования во многом совпадали с требованиями Деникина, но подчеркивали, однако, необходимость расширения деятельности комиссаров в армии и реорганизации командного состава.

По возвращении в Петроград с военного совета я предложил Временному правительству снять Брусилова с поста главнокомандующего и назначить на его место Корнилова, рекомендуя также назначить Савинкова, бывшего террориста, члена партии эсеров и комиссара, прикомандированного к армии Корнилова, как моего непосредственного помощника.

В ответ на новое назначение генерал Корнилов направил правительству настоящий ультиматум, поражающий вызывающим тоном и политическим невежеством.

Утверждая, что «как солдат», обязанный быть образцом воинской дисциплины, он готов подчиниться приказу, делающему его главнокомандующим армией, генерал Корнилов, говоря уже как таковой, немедленно сделал себя орудием нарушения вся дисциплина. В открытой незашифрованной телеграмме Временному правительству, немедленно обнародованной газетами, он сообщил Временному правительству, что он принимает верховное командование, но на следующих условиях:

1) ответственности перед собственной совестью и всем народом.

2) полного невмешательства в его оперативные распоряжения, и поэтому, в назначение высшего командного состава.

3) распространения принятых за последнее время мер на фронте и на все те местности тыла, где расположены пополнения армии – иными словами, восстановления смертной казни.

4) принятия его предложений, переданных телеграфно на совещание в Ставку 16 июля.

Сообщив Временному правительству об ультиматуме Корнилова, я предложил его немедленно снять и привлечь к ответственности.

Я уже не помню отчетливо мотивы, побудившие как правое, так и левое крыло Временного правительства проявить снисхождение к генералу Корнилову. Савинков пытался убедить меня, что генерал Корнилов просто не понял смысла телеграммы, состряпанной Завойко. Вследствие этого я снял свое предложение, и Корнилов остался главнокомандующим. Эта снисходительность со стороны правительства была истолкована заговорщиками как «слабость», после чего их дерзость достигла высшей точки.

К этому времени политический центр заговора, а точнее, окружение будущего диктатора было полностью сформировано. В Ставке полным ходом шла военно-техническая подготовка к внезапному удару по Временному правительству. С первого же дня появления Корнилова в Ставке двуличие стало движущей силой его существования: аппарат в целом продолжал функционировать как руководящий центр армии, но отдельные части аппарата лихорадочно занимались заговорщической работой. В канцелярии генерала Корнилова дела военные рассматривались вместе с делами заговора, причем последним уделялось гораздо больше внимания.

Не может быть теперь никакого сомнения, что генерал Корнилов с самого начала своего приезда в Могилев вел двуличную игру против Временного правительства. Все его внимание было обращено на развитие военной стороны заговора, на меры, призванные обеспечить его успех. Все движения, происходившие в Ставке, ее многочисленные и разнообразные отчеты и докладные записки, представляемые Временному правительству как проявления кипучей военной деятельности, ее заигрывания с моим ближайшим помощником Савиновым, – все это было не чем иным, как дымовой завесой, если воспользоваться военное выражение, скрывающее деятельность центра заговора от неблагодарных глаз Петрограда.

Настроение генерала Корнилова в Ставке хорошо описал генерал Деникин, один из участников восстания, который гордился тем, что никогда не играл в прятки. Деникин прибыл в Могилёв в первые дни августа после своего назначения командующим Юго-Западным фронтом.

«По окончании заседания, – вспоминал впоследствии Деникин, – Корнилов предложил мне остаться и, когда все ушли, тихим голосом, почти шёпотом сказал мне следующее:

– Нужно бороться, иначе страна погибнет. Ко мне на фронт приезжал N. Он все носится со своей идеей переворота, и возведения на престол великого князя Дмитрия Павловича; что-то организует и предложил совместную работу. Я ему заявил категорически, что ни на какую авантюру с Романовыми не пойду. В правительстве сами понимают, что совершенно бессильны что-либо сделать. Они предлагают мне войти в состав правительства… Ну, нет! Эти господа слишком связаны с советами и ни на что решиться не могут. Я им говорю: предоставьте мне власть, тогда я поведу решительную борьбу. Нам нужно довести Россию до Учредительного собрания, а там пусть делают что хотят: я устранюсь и ничему препятствовать не буду. Так вот, Антон Иванович, могу ли я рассчитывать на вашу поддержку?

– В полной мере.

…мы сердечно обняли друг друга и расстались…»

Слова генерала Корнилова, приведенные Деникиным, показывают ту политическую растерянность и фантазию, которые господствовали в уме политически неопытного генерала, сбитого с толку окружающими его политиками. Между прочим, ни одно слово генерала Корнилова в отношении Временного правительства не имело под собой никаких оснований.

Незадолго до Московского совещания Корнилов приехал в Петроград. В беседе тет-а-тет в моем кабинете я пытался убедить генерала в том, что между Временным правительством, с одной стороны, и им самим и его окружением с другой нет разногласий по вопросам, касающимся армии. Я пытался внушить Корнилову, что всякая попытка поспешных и насильственных действий окажет неблагоприятное воздействие на армию. Я повторил ему то, что в мае говорил на фронте, а именно, что если кто-нибудь попытается установить в России личную диктатуру, то он на следующий день окажется беспомощно болтающимся в пространстве, без железных дорог, без телеграфов и без армии. Я указал ему на ужасную судьбу, ожидающую офицеров в случае провала государственного переворота.

– Ну, что из этого? – сказал Корнилов, как бы размышляя вслух. – Многие погибнут, но остальные, наконец, возьмут армию в свои руки.

Эта фраза звучит сейчас почти как исповедь, но тогда она была произнесена в умозрительно-теоретическом настроении. В течение всего этого времени генерал Корнилов не осознавал всего смысла и значения своих планов. Даже его фраза «ну что ж, может быть, придется попробовать и диктатуру» была сказана в такой совершенно гипотетической манере, что и это не вызвало у меня лично Корнилова подозрений.

Ко времени этого разговора эмиссары Корнилова уже рыскали по фронту, устно передавая приказы Корнилова.

Один из таких посланников приехал к генералу Деникину. Сам Деникин описывает это в своих мемуарах так:

«Приехал ко мне в Бердичев офицер, и вручил собственноручное письмо Корнилова, в котором мне предлагалось выслушать личный доклад офицера. Он доложил:

– В конце августа, по достоверным сведениям, в Петрограде произойдет восстание большевиков[18]18
  Это была сознательная выдумка заговорщиков, ибо большевики, загнанные в подполье, не могли и не планировали в то время никакого восстания. – А.К.


[Закрыть]. К этому времени к столице будет подведен 3-ий конный корпус, во главе с Крымовым, который подавит большевистское восстание, и заодно покончит с советами.

…Вас Верховный главнокомандующий просит только командировать в Ставку несколько десятков надежных офицеров – официально «для изучения бомбометного и минометного дела»; фактически они будут отправлены в Петроград, в офицерский отряд[19]19
  Деникин, Воспоминания, стр. 210.


[Закрыть].»

В одном месте своих приготовлений заговорщики в Петрограде склонялись к террору, т. е. к тому, чтобы убить меня. Это было бы очень легко сделать, так как меры предосторожности, предпринятые для моей личной безопасности, были очень скудными. Более того, никаких мер предосторожности не было бы достаточно, чтобы предотвратить мое убийство, так как сами террористы имели неограниченный доступ ко мне, некоторые из них были членами моей охраны и ближайшим окружением. Среди них был полковник Генерального штаба, в обязанности которого входило каждое утро докладывать мне о положении на фронте. Обычно мы были совершенно одни, обсуждая военное положение, с картой фронта перед нами. Узнав, что заговорщики приказали ему убить меня, я внимательно следил за ним на наших утренних совещаниях, ничуть не меняя, однако, порядка действий. Полковник, обычно сдержанный, уравновешенный и спокойный, начал проявлять признаки своеобразной нервозности. После нескольких дней этой игры я, наконец, попрощался с полковником и попросил его больше ко мне не приходить. Он не стал спрашивать о причине увольнения и с поклоном исчез.

Героем второго неудачного плана покушения на меня был молодой морской офицер пехоты. Он должен был застрелить меня у Зимнего дворца, где караул накануне или в самом начале корниловского мятежа состоял из моряков. Свою «патриотическую миссию» юноша мог бы выполнить без малейших затруднений и риска. Но в последний момент он оказался не в Зимнем дворце, а у родственников. В большом волнении и слезах он открыл им всю историю плана моего убийства и тот факт, что он был избран орудием моей смерти. Родственники морского офицера немедленно сообщили об этом знакомому высокопоставленному чиновнику городской милиции.

Не предав происшествию никакой огласки, я приказал удалить моряков из Зимнего дворца и заменить их другим караулом. Флотскому офицеру разрешили беспрепятственно вернуться в свою часть.

Должен сказать, что идея начать восстание с моего убийства была сама по себе стратегически правильной, ибо только одним ударом разгромив правительственный аппарат, заговорщики могли надеяться на хоть какой-то успех. Конечно, заговорщики намеревались покончить со мной, но в конце концов решили сделать это при обстоятельствах наименьшей опасности и риска для себя. Вообще офицеры, участвовавшие в заговоре, храбрые на поле боя, предпочитали проводить в своем заговоре против Временного правительства политику хитрого двуличия, а не откровенных, прямолинейных действий. В этом отношении эти офицеры, помимо отсутствия гражданского мужества, были менее мужественны, чем большевики, которые никогда не претендовали на лояльность Временному правительству. Заговорщики были вынуждены пойти на эту политику двуличия из-за настроений народа и рядовых армейских чинов. В своем восстании против Николая I 14 декабря 1825 г. петербуржские гвардейские офицеры смогли обратиться прямо к казармам и встать во главе своих войск. Но теперь заговорщики остались без сторонников в казармах, сохраняя свою власть лишь постольку, поскольку она была делегирована им Временным правительством. Во время наступления корниловцев на Петроград офицеры не смели открыть цель экспедиции даже казачьим полкам или знаменитой «Дикой дивизии», возглавлявшей наступление, заговорщики были вынуждены держать в секрете от своих собственных войск свою цель – свержение Временное правительство.

Одновременно с подготовкой вероломного удара по Временному правительству ближайшие сподвижники генерала Корнилова вели переговоры с некоторыми военными и политическими кругами союзников. Политическая сторона заговора находилась не в руках Генерального штаба, где генерал Крымов руководил военными приготовлениями, а находилась в ведении некоторых тихих и уютных кабинетов в Петрограде и Москве. Во время своего визита в Москву во время совещания офицеры Генерального штаба тайно встречались с политическими руководителями заговора. Однако по сей день консервативные и либеральные политики, участвовавшие в заговоре, хорошо знающие его план и цели, продолжают говорить о «недоразумении».

Я не буду приводить здесь все имеющиеся в моем распоряжении данные. Читатели, заинтересованные в подробном изложении дела Корнилова, найдут его в моей книге «Прелюдия к большевизму», где я привожу полные документальные свидетельства.

Ко времени созыва Московского совещания заговорщицкая машина в Ставке и в Петрограде уже действовала. Заговорщики стремились использовать совещание для пробы сил, рассчитывая провозгласить генерала Корнилова диктатором, если обстоятельства в ходе совещания окажутся благоприятными. С этой целью они провели мобилизацию своих политических и общественных сил за несколько дней до совещания. Совершенно «случайно» центральные комитеты соответствующих военных организаций, участвовавших в заговоре, приняли постановления, различающиеся по тексту, но весьма схожие по содержанию. Казачий совет, Союз георгиевских кавалеров, ЦК Союза офицеров, Конференция Воинской лиги и т. д., провозгласили генерала Корнилова постоянным и несменяемым главнокомандующим. Казачий совет дошел до того, что пригрозил Временному правительству мятежом в случае смещения Корнилова. Представители казаков явились ко мне с резолюцией, воплощающей эту угрозу. Излишне говорить, что они получили должный ответ.

8 августа, с созывом реакционного совещания общественных деятелей, Родзянко послал Корнилову телеграмму, в которой от имени совещания выражал свое согласие с резолюциями военных организаций.

Получилась внешне внушительная картина: генерала Корнилова провозглашали главнокомандующим, постоянным и несменяемым не только военными организациями, представляющими наиболее авторитетные офицерские круги, но и всеми «здравыми» и «политически зрелыми» элементами России во главе с председателем и членами Думы, бывшим Советом Империи, дворянством, промышленной и финансовой аристократией, представителями академического и публицистического мира и, наконец, двумя бывшими главнокомандующими, генералами Алексеевым и Брусиловым.

Нетрудно представить, как это подействовало на ум наивного генерала, склонного к импульсивным действиям, но мало способного к политическому мышлению. Каждое слово своих почитателей он истолковывал, как подобает солдату: за словами должны следовать дела, а за обещаниями – исполнение. Дело, однако, в том, что все высокопарные резолюции военных и гражданских вельмож и прославленных политических ораторов были просто словами. Слова, слова, слова! Эти люди столкнули наивного генерала с пропасти, а сами остались на краю, не имея ни малейшего намерения рисковать головой, следуя за ним.

Генерал Корнилов прибыл на Московское совещание с большой помпой. На вокзале его встречала вся элита старой столицы. Состоятельные дамы в белых платьях и с цветами в руках падали перед ним на колени; политики плакали от радости. Офицеры несли «народного героя» на своих плечах. В автомобиле, окруженном кавалерией, составленной из экзотических соплеменников, Корнилов, по старинному царскому обычаю, отправился с вокзала в Кремль, чтобы помолиться у Иверской иконы Богородицы. Вернувшись в свой вагон, генерал Корнилов стал принимать делегации и депутации разного рода. Ему представлялись регулярные отчеты о финансовом, экономическом и общем внутреннем положении в России.

На улицах Москвы распространялись листовки под названием «Корнилов, национальный герой». Эти брошюры были напечатаны на средства Британской военной миссии и доставлены в Москву из английского посольства в Петрограде в вагоне английского военного атташе генерала Нокса. Примерно в это же время из Англии, куда он бежал в 1906 г., после разгона первой Думы, приехал Аладин, бывший член Думы от трудовиков. В Лондоне этот когда-то известный политик растерял весь свой политический багаж и стал крайне подозрительным авантюристом. Этот скомпрометированный человек принес генералу Корнилову письмо лорда Мильнера, английского военного министра, в котором он выражал свое одобрение военной диктатуре в России и благословлял это предприятие. Это письмо, естественно, очень воодушевило заговорщиков. Сам Аладин, посланник британского военного министра, получил первое место после Завойко в окружении генерала Корнилова.

Как мы уже видели, Московское совещание обернулось для заговорщиков полным провалом. Их план «мирного» провозглашения военной диктатуры потерпел крах. Тогда-то, по дороге из Москвы обратно в Ставку, в карете главнокомандующего решили силой оружия свергнуть Временное правительство.