Текст книги "Катастрофа. История Русской Революции из первых рук"

Распутин в больнице после первого покушения. Лето 1914 года

Известно, что приказ о мобилизации от Николая II пришлось добиваться великому князю Николаю Николаевичу чуть ли не силой. Я не сомневаюсь, что телеграмма Распутина в значительной степени объясняла нежелание царя. Я пришел к выводу, что Распутин, выступавший против войны, поскольку он инстинктивно чувствовал ее неизбежные фатальные последствия для Романовых, был хитрым орудием тех, кто был заинтересован в продвижении политики сепаратного мира. Ясно, что кто-то более умный и сведущий в политике, чем все эти Вырубовы и Протопоповы, использовал их для продвижения своей политики. Я не знаю, кто был этот человек. Во всяком случае достоверно известно, что Александра Федоровна руководила государственными делами в последние месяцы самодержавия, что она была настоящей правительницей страны. Стоило только заглянуть в книгу посетителей Александровского дворца и посмотреть, кто были те люди, которые посещали императрицу, чтобы понять ту роль, которую она играла в государственных делах. Несомненно также, что она ясно видела, что состояние страны делает невозможным продолжение войны и сохранение старых методов управления дома. Сама ли она решила заключить мир с Германией и избрала для этой цели правительство Протопопова, Беляева, Щегловитова, Штюрмера и других, или кто-то за ней вдохновил ее образ действий, более или менее безразлично. Выдающимся фактом является то, что она была де-факто глава правительства, которое вело страну прямо к сепаратному миру. Был ли кто-либо из членов кружка Распутина-Вырубовой на самом деле германским агентом, неизвестно, но несомненно за ними скрывалась целая немецкая организация, и они, во всяком случае, были вполне готовы к приему денег и всяких подарков.

Глава XIII
Московское совещание

Кризис революции, о котором говорил Церетели в день образования второго коалиционного кабинета Временного правительства, был на самом деле кризисом государства. Это была, как уже указывалось, победа государства. Российская демократия вышла из скорлупы Совета. Ее голос зазвучал повсюду – в городских управах, земствах, кооперативах, профсоюзах и т. д. Снова зазвучал и голос замолкших доселе организаций имущих, мещанской России. Правительство, опиравшееся на страну, чувствовало потребность в органе общественного мнения, выражающемся организованно. По техническим причинам и из-за недавнего кризиса кабинета созыв Учредительного собрания, назначенный на 30 сентября, пришлось отложить до 3 декабря.

Это был слишком большой интервал. Новый съезд Советов был бы недостаточен, ибо его мнение меньше, чем когда-либо, считалось бы мнением всей России. В самом начале кризиса кабинета, сразу после отставки князя Львова, Временное правительство решило созвать в Москве Всероссийское государственное совещание с целью найти в нем новую опору для укрепления правительства. Теперь мы больше не сталкивались с этой необходимостью. Правительство обрело новую уверенность и почувствовало свою силу. Тем не менее оно сознавало необходимость провести, так сказать, инвентаризацию политических сил нации, четче определить соотношение их весов в нации и дать самим политическим партиям, Советам и другим организациям возможность почувствовать рост общественных сил и общественной организации в стране. Поэтому новый коалиционный кабинет сразу после своего формирования утвердил план созыва Московского государственного совещания. Дата встречи была назначена на 13 августа.

В день открытия совещания Большой театр в Москве был заполнен тысячами людей, представлявших самые лучшие элементы политической, социальной, культурной и военной России. Лишь жалкая кучка монархистов и большевиков, фактически загнанных в подполье, не прислала своих представителей на это, поистине всероссийское совещание.

Большевики даже пытались организовать в Москве всеобщую забастовку в знак протеста против «реакционного собрания», которое должно было продемонстрировать лояльность «подданных России» «диктатору Керенскому». В крайне правых кругах также шептались: «Керенский едет в Москву короноваться». И действительно, под гром ораторских речей в большом зале Большого театра, в фойе и за кулисами рождалась, как мы вскоре увидим, безумная идея диктатуры. Человеком, который должен был носить диктаторскую мантию, был генерал Корнилов, человек храбрый на войне, но совершенно несведущий в политике.

Внешне совещание представляло собой интереснейшую картину. От сцены к главному входу шел средний проход, разделявший совещание на две равные части: слева демократические силы, крестьянство, Советы, социалистическая Россия, а справа – Россия либеральная, буржуазная, имущая, капиталистическая. Армия была представлена слева армейскими комитетами, а справа членами командного состава. Прямо напротив главного входа, на сцене, заседало Временное правительство. Мое место было ровно посередине. Слева от меня были министры-демократы-социалисты. Справа от меня были министры от буржуазии. Временное правительство было единственным центром, объединявшим обе России в одно целое. В этом центре я был математической точкой единства.

Те, кто присутствовал на заседаниях совещания в Большом театре в Москве, никогда не забудут те дни. Вся сложность политических взглядов, вся гамма общественных настроений, вся напряженность внутренней борьбы, вся сила патриотической заботы, вся ярость социальной ненависти, вся боль накопившихся обид и обид – все это слилось в единое целое. бурным, ревущим потоком к сцене, к столу Временного правительства. Требования, обвинения, жалобы громоздились на стол правительства. Обе стороны хотели помочь правительству, от которого ждали какого-то чудесного послания. Каждая из двух Россий хотела, чтобы власть была только на ее стороне.

Участники Московского государственного совещания перед зданием Большого театра. На переднем плане – А. Ф. Керенский

Но правительство было только на стороне государства, ибо мы, Временное правительство, видели самостоятельно и в целом то, что каждая из борющихся сторон наблюдала только с точки зрения интересующей ее одной части. Мы видели, что обе стороны были одинаково нужны России. Значение Московского совещания было, конечно, не в программах, воплощенных в различных декларациях, резолюциях и речах, а в определении меры власти, представляемой различными общественными организациями-участниками. Правительство стремилось почувствовать пульс страны, почувствовать ее волю. Представители соответствующих партий и организаций стремились взвесить авторитет власти в государстве: одни стремились укрепить ее, другие искали ее ахиллесову пяту. Самый острый, Самым напряженным моментом совещания было появление главнокомандующего генерала Лавра Корнилова. Для левой части совещания он был символом будущей «контрреволюции». Для правой стороны он был чуть ли не «национальным героем», которому суждено было свергнуть «безвольное Временное правительство, узника Советов» и установить сильную власть.

Какая из двух сторон представляла большинство народа в то время, с 13 по 15 августа? Ответ на этот вопрос был вполне ясен для всех, кто не был ослеплен партийными страстями и социальной ненавистью. Чтобы узнать ответ, нужно было только ознакомиться со списком организаций, подписавших декларацию, зачитанную председателем Всероссийского исполнительного комитета съезда Советов Чхеидзе.

В список вошли сам Комитет, Исполнительный комитет съезда крестьян, комитеты, представляющие фронт и армию, кооперативные организации, Земгор, Всероссийский железнодорожный союз, большинство городских Советов, избираемые на основе всеобщего голосования, и т. д. и т. п. Одним словом, слева была представлена народная Россия, все демократические, революционные элементы страны, в руки которых попал весь аппарат национальных и местных администраций. После полугодового опыта революции эта Россия признала высшую власть Временного правительства и вместо прежних абстрактных деклараций вынесла на Московское совещание практическую программу политического и экономического восстановления страны, программа, хотя и не совсем пригодная в качестве основы непосредственной правительственной политики, тем не менее была реальной, конкретной программой. Общественные организации и партии, составлявшие левый сектор Московского совещания, вместе представляли собой несомненную опору государства. Они составляли плотину, за которой еще бушевали стихийные классовые противоречия низших слоев населения, раздуваемые большевистской демагогией и немецкой агентурой.

Но кто был справа? Вся финансово-промышленная аристократия страны. Элита городской либеральной интеллигенции. Эти две силы были нужны новой России. Но на Московском совещании они уже были представлены большинством «бывших», выступавших от имени групп, как таковых канувших в лету 27 февраля 1917 г.

Здесь были представители Думы, Государственного совета, Союза помещичьего дворянства, выступавшего под новым названием «Союз помещиков», бывшие городские и земские чиновники, профессора, журналисты и, наконец, представители высшего командования, Всероссийский союз офицеров, Совет казаков, Союз георгиевских кавалеров и другие военные организации. Фактически офицерские организации во главе с командным корпусом представляли собой единственную физическую силу, имевшуюся в распоряжении всех правых сил совещания. Незадолго до открытия совещания имущие элементы России создали в Москве постоянно действующий политический центр под названием Совещание общественных деятелей. Это совещание избрало свой собственный Совет, ставший ядром тогдашней «белой» России, которая при известных обстоятельствах повела себя точно так же, как наш Совет в первые недели революции.

В последний день совещания произошла знаменитая сцена, когда Церетели, главный представитель левого крыла совещания, и Бубликов, ведущий представитель промышленной и финансовой России, обменялись рукопожатием на сцене Большого театра, символизируя тем самым всем людям союз вокруг беспартийного, национального Временного правительства, перемирия между капиталом и трудом во имя борьбы за Россию. Но в этот самый момент, за кулисами совещания, некоторые лидеры правых вместе с бывшими и действующими командирами на фронте подписывали смертный приговор новой коалиции, союзу рабочих и буржуазных сил страны, санкционировав безумную попытку жалкой группы офицеров и политических авантюристов уничтожить Временное правительство, т. е. полностью разрушить единственную дамбу, которая одна только и могла спасти Россию от нового взрыва анархии.

Вернувшись с Московского совещания, я более чем когда-либо чувствовал, что Россию можно спасти, лишь неуклонно следуя по тому пути, по которому ее вело Временное правительство с самого первого дня революции. Правда, в начале августа в кабинете было только три члена первоначального Временного правительства, созданного Революцией – Терещенко, Некрасов и я. Мы все трое, более полугода следившие за ходом событий в России изо дня в день с самой центральной точки обзора, видели, как медленно, но верно росла в силе и устойчивости новая Россия, преодолевая одну за другой все политические, экономические и психологические препятствия. Приближался конец кампании 1917 года. Общая межсоюзническая проблема на фронте была решена. Ленин скрывался. Советы были отодвинуты на задний план национальной жизни. Укрепилась власть государства. Через три месяца должно было собраться Учредительное собрание, за три месяца, в течение которых предстояло еще много напряженной работы, но в рамках более сильной, более твердой государственной организации.

Все это было совершенно ясно всякому, обладающему хоть сколько-нибудь здравым смыслом, объективным видением. Казалось, не слишком много было ожидать такой объективности от политической и культурной верхушки России, которая всего за несколько месяцев до этого была свидетелем роспуска монархии и на себе испытала все язвы старого режима. Они, старые, опытные политические вожди, должны были лучше других понять то громадное, сверхчеловеческое терпение, которое требовалось в управлении Россией в первые месяцы после катастрофы, равного которому, быть может, не было со времен падения Римской империи.

Однако терпения не хватило!

Еще шаткая дамба, защищавшая Россию от разорения и распада, была взорвана руками людей, которых можно было обвинить во всем, кроме отсутствия патриотизма. Но есть, по-видимому, слепая любовь к родине, которая хуже открытой ненависти. Московское совещание стало прологом к страшной драме, развернувшейся между Могилевом, штабом главнокомандующего, и Петроградом, резиденцией Временного правительства.

Глава XIV
Заговор справа

Безумный мятеж главнокомандующего, открывший двери в Кремль большевикам и в Брест-Литовск Людендорфу, был последним звеном в заговорах правых против Временного правительства. Зарубежное общественное мнение склонно рассматривать корниловское движение как почти неожиданный взрыв ярого патриотизма со стороны Корнилова и его сторонников. В соответствии с картиной, изображающей русскую историю февраля-октября 1917 г. как процесс постепенного и нарастающего распада, советизации и большевизации государства, мятеж генерала Корнилова представлен как героический поступок самоотверженного патриота, стремящегося напрасно освобождать Россию от «безвольного» правительства и спасти свою гибнущую страну у самого края пропасти.

В действиях людей, подготавливавших заговор главнокомандующего против правительства, доверившего в его руки армию, в самые критические месяцы войны не было ничего внезапного. Наоборот, заговор развивался медленно, планомерно, с хладнокровным расчетом всех факторов, влияющих на его возможный успех или провал. По мнению некоторых из его сторонников, заговор не был мотивом бескорыстного патриотизма. Наоборот, мотив был чрезвычайно эгоистичен, правда, не из личного, а из классового эгоизма. Чтобы избежать недоразумений, я хочу добавить прямо здесь одну оговорку: описывая мотивы преступной деятельности инициаторов и первоначальных руководителей заговора, я не приписываю эти корыстные классовые мотивы генералу Корнилову и его ближайшим военным сторонникам, которые все были храбрыми русскими патриотами, втянутыми в заговор после того, как подготовительная работа была завершена.

Идея свержения Временного правительства путем заговора против него впервые возникла в Петрограде в конце апреля 1917 г., а может быть, и раньше, в узком кругу банкиров и финансистов. Одна только дата показывает, что речь шла о борьбе не с «эксцессами» революции и «безвольным правительством Керенского», а с самой революцией, с новыми порядками в России. Подробности заговорщической деятельности этой первоначальной группы реакционеров малоизвестны. Я знаю только, что были предприняты шаги по созданию денежного фонда, для чего заговорщики вступили в контакт с некоторыми политическими деятелями. В то же время они предприняли зондирование в военных кругах. Руководителем подготовительной работы и поиска путей и средств для осуществления заговора был некий Завойко. Я не знаю, действовал ли он как полноправный участник заговора или просто как агент.

Распад армии, достигший своей критической точки с уходом Гучкова из кабинета, создал для гражданских пророков военной диктатуры благоприятные условия в отношении офицерства. 7 мая в Могилеве, в штабе главнокомандующего генерала Алексеева, была созвана первая конференция офицеров, по итогам которой образовался Союз офицеров, организация, получившая большое влияние в кругах, близких к Генеральному штабу.

Связующим звеном в Ставке между гражданскими и военными организаторами заговора был призванный во время войны офицер запаса и председатель Союза офицеров полковник Л.Новосильцев. Это был опытный земский и политический деятель, член ЦК партии кадетов, избранный в Думу IV четвертого созыва, но вскоре вышедший из нее. Новосильцев принадлежал к правому крылу партии кадетов и по своему происхождению и социальным интересам был связан с помещичьей аристократией. Полковник Новосильцев совершал регулярные поездки между Ставкой и Москвой. Из-за своего политического и социального положения он был чрезвычайно ценен для заговора. В середине мая (т. е., до нашего военного наступления и в то время, когда князь Львов был еще премьером) заговор состоял в следующем:

На фронте отдельные эмиссары ЦК Союза офицеров тщательно вербовали сторонников в действующей армии. Между прочим, руководители заговора в Ставке были очень возмущены снятием генерала Алексеева и назначением на его место главнокомандующим генерала Брусилова, ибо генерал Алексеев с самого начала знал о работе Новосильцева и его ближайших соратников и помогал им своими советами и связями в обеих столицах. Генерал Алексеев, первый упомянутый в качестве кандидата в диктаторы, с самого начала отказался играть столь активную роль. После разрыва между адмиралом Колчаком и Черноморским флотом адмирал был выдвинут кандидатом. Но и из этого ничего не вышло, а когда адмирал Колчак отправился в США со специальной миссией Временного правительства, поиски генерала на белом коне продолжились.

В.С. Завойко

Вплоть до июльского восстания большевиков внимание правительства было сосредоточено на левом фланге, от которого, казалось, только и исходила опасность новых волнений. Я думаю, что сами заговорщики не надеялись на успех. Повторяю, помимо всего прочего, они еще не нашли «героя», того самого генерала на белом коне, который так необходим для классического пронунциаменто[15]15
  восстание, мятеж против правительства, как правило военный. – Прим. ред.


[Закрыть]. Наконец, сами заговорщики еще не были достаточно сплочены и организованы. И, что самое главное, не было еще той общей социально-психологической атмосферы, необходимой для их предприятия. Финансисты, штабисты и те политики Петрограда и Москвы, которые были сметены падением монархии, только потихоньку собирали силы для организации возможностей, чтобы использовать их в случае нужды, а Завойко, их посыльный на фронт, свивший себе гнездо рядом с Корниловым, еще не давал ощутимых свидетельств своей работы.

Психологическая подготовка к перевороту

Психологические предпосылки для серьезного развития военного заговора появились лишь после июльского восстания большевиков и начала 6 июля отступления наших войск из Галиции. Начало нового отступления русских армий, сопровождавшееся обычными для такой операции ужасами, паникой и деморализацией, резко обострило общее чувство уязвленного патриотизма во всех армейских кругах, затронувшее в равной степени высшее командование, правительственных комиссаров и армейские комитеты.

Я уже подчеркивал, что основное стратегическое значение кампании 1917 г. на Русском фронте заключалось в возобновлении боевых действий и возвращении немецких дивизий на наш фронт. Решающие стратегические последствия восстановления активных действий русской армии никак не могли быть умалены нашим отступлением, как бы болезненно оно ни сказалось психологически на патриотизме народа. Эта простая военная истина должна была быть, конечно, понятна таким людям, как генерал Алексеев или генерал Деникин. К тому же, как знали мы, члены Временного правительства, они хорошо понимали, что положение в австро-германских окопах тоже далеко не блестящее. Они знали, что план сокрушительного наступления в направлении Киева и Одессы, задуманный Людендорфом, полностью провалился из-за дезорганизации австрийской армии. Но эти холодные соображения не были понятны уму широких масс народа и войск, они наиболее болезненно переживали только внешние картины нашей новой военной неудачи, особенно острую окраску которой придавали откровения о сотрудничестве Ленина с Людендорфом.

В полночь 7 июля я получил первую телеграмму о прорыве неприятелем русских рубежей в направлении Тарнополя. 8 и 9 июля этот прорыв перерос в решительное наступление, в ходе которого наши войска, не оказывая должного сопротивления в массе, а местами и не подчиняясь приказам, отступали с нарастающей скоростью. На Западном фронте генерала Деникина начатая под Крево операция закончилась безрезультатно 10 июля, в связи с неспособностью развить первоначальный успех из-за ненадежности и моральной слабости некоторых наших частей.

Осенью 1914 г. армии Самсонова и Ренненкампфа в Восточной Пруссии были не только разгромлены, но и практически уничтожены как организованная военная сила. В 1915 г. русские войска были сметены с Карпатских высот и Перемышля в Западной Галиции и отброшены почти к границам России. С такой же поразительной быстротой русская армия в том же году потеряла Варшаву и всю линию польских крепостей. Но тогда об этих чудовищных поражениях сообщалось только в кратких, сухих коммюнике Ставки Великого Князя Николая Николаевича, а командирский корпус, возмущенный и обиженный, либо хранил строгое молчание, либо принужден был изображать официальный оптимизм. Нация, находившаяся в тисках военной цензуры, питалась лишь смутными слухами и, страдая в тисках нищеты, не могла ничего сделать для армии.

Теперь было ровно наоборот. С первым же немецким ударом вся страна издала крик боли. И первой говорила о своих страданиях сама армия, иногда слишком громко и с преувеличенным опасением. 9 июля, на третий день Тарнопольского прорыва, когда генерал Брусилов был еще главнокомандующим, Временное правительство, Всероссийский Комитет Советов и Исполком Крестьянского съезда получили одновременно телеграмму, подписанную армейский комитетом Юго-Западного фронта и комитетом и комиссаром 11-й армии, против которой было направлено наступление противника. Я процитирую телеграмму, потому что она хорошо иллюстрирует то, что я пытаюсь описать:

Начатое немцами 6 июля наступление перерастает в катастрофу. Моральное состояние частей, недавно введенных в действие героическими усилиями сознательного меньшинства, претерпел фатальные изменения. Боевой дух быстро иссяк. Большинство частей находятся в состоянии нарастающей дезинтеграции. Убеждение и аргументация потеряли свою силу, провоцируют только угрозы и даже стрельбу. Некоторые подразделения покидают свои позиции, не дожидаясь даже подхода противника. Бывали случаи, когда на совещаниях часами обсуждались приказы о немедленном выдвижении на помощь попавшим в беду частям. Позиции нередко покидают при первом же выстреле противника. Длинные колонны дезертиров, с оружием и без, движутся вдоль линии в сотни верст, без всякого сознания возможного наказания. Иногда таким образом дезертируют целые подразделения. По единодушному мнению комиссаров, положение требует самых крайних мер и усилий, ибо надо не останавливаться ни перед чем, чтобы спасти революцию от гибели. Сегодня главнокомандующий Юго-Западным фронтом [генерал Корнилов, только что назначенный мною на эту должность. – А.К.] и командующий 11-й армией с одобрения комиссаров и комитетов отдали приказ открыть огонь по те, кто бегут с позиций. Пусть вся страна узнает всю правду о ситуации здесь. Пусть она поднимется и найдет в себе силы и решимость беспощадно раздавить всех тех, кто своей слабостью губит и предает революцию.

Все армейские комитеты, подписавшие эту знаменательную телеграмму, состояли из членов социалистических партий, и некоторые из этих людей только недавно вернулись с каторжных работ в Сибири после амнистии, объявленной Временным правительством.

Подобные телеграммы поступали к нам в Петроград со всех участков фронта. Немедленным ответом страны на этот зов горя была могучая решимость преодолеть распад. Советы, городские управы и подобные им организации заговорили на новом языке, призывая народ к новым и неустанным усилиям по спасению Революции и государства.

Активные операции совершенно необходимы как лечебная мера для восстановления боеспособности измученной, разбитой армии, но такие лечебные меры имеют бурную и потому опасную реакцию. В качестве примера можно вспомнить опыт французов за три месяца до нашего июльского наступления. Я имею в виду неудачное наступление под командованием генерала Нивеля, закончившееся катастрофическим поражением и немедленным мятежом в армии. Произошло это, напомню, в стране, не расшатанной никакими революционными потрясениями и с крепким политическим организмом[16]16
  Вообще можно сказать, что все развитие летней кампании 1917 г. шло бы иначе, если бы имело место сотрудничество союзников (Англии, Франции и России). Например, наступление Нивеля было бы, по всей вероятности, успешным, если бы оно было приурочено к нашему и если бы английское командование поддержало нас. – А.К.


[Закрыть]. После войны сам Пенлеве, военный министр во время катастрофы Нивеля, рассказывал о критической ночи, когда он узнал, что одна дивизия готовится к походу на Париж. Всего через три месяца после австро-германского прорыва под Тарнополем не только сами австрийские армии находились в состоянии полного распада, но и сама Германия начала подавать признаки краха, с первыми серьезными беспорядками в кайзеровском флоте.

В России на четвертом году войны проявления усталости в армии происходили в условиях величайших трудностей и в связи с глубочайшими политическими, социальными, экономическими и психологическими потрясениями.

Заканчивая свои рассуждения о положении на фронте после контрнаступления немцев, скажу здесь, что быстрое отступление, начатое русскими армиями 6 июля, было непродолжительным. Новая психология нации, возродившаяся волна патриотизма и незабвенное самопожертвование командного состава сотворили чудо. 17 июля я получил телеграмму от комиссара Северного фронта, в которой сообщалось, что после потери пригородных укреплений у Искуля «настроение рядового состава претерпевает резкий перелом к лучшему, с приближением войск к рубежам Родины». А 27 июля последовал доклад командующего Галицким (Юго-Западным) фронтом генерала Беляева о том, что отступление окончательно остановлено и положение армии укреплено. Сам генерал Корнилов, новый главнокомандующий, в своем первом докладе Временному правительству 2 августа дал обнадеживающую картину общего положения на фронте, выразив намерение возобновить наступательные действия в Галиции в ближайшее время.

Я посвятил так много места описанию остро патриотических и крайне напряженных реакций, испытанных Россией в июле-августе 1917 г., чтобы разъяснить читателю всю работу сторонников задуманного военного мятежа по психологической подготовке об их нападении на правительство.

Эта подготовка состояла:

1) в умышленном преувеличении трудностей на фронте и очень больших страданий, испытываемых армией;

2) в требовании от правительства демагогических мер, заведомо неисполнимых, для восстановления дисциплины;

3) в очернении всех демократических организаций в армии; и

4) в ведении открытой кампании в прессе в пользу генерала Корнилова как «единственно возможного спасителя России».

Эта демагогическая кампания по возбуждению в определенных кругах чувства патриотического негодования не ослабевала, а, наоборот, усиливалась по мере оздоровления на фронте. И действительно, при господствующем патриотическом настроении, оживлявшем всю страну, эта игра на болезненных чувствах уязвленного патриотизма дала заговорщикам превосходные результаты.