Текст книги "Катастрофа. История Русской Революции из первых рук"

Глава XVII
Движение против Временного правительства

16 августа правительство вернулось в Петроград, а Корнилов вернулся в Ставку. 19 августа немцы предприняли новое наступление на Двине, прорвав наши рубежи и угрожая Петрограду. 21 августа Временное правительство приняло следующие решения:

1. Начать подготовку к переезду правительства в Москву.

2. Войска Петроградского военного округа передать в непосредственное ведение главнокомандующего.

3. Создать в составе Петрограда и его окрестностей отдельный военный округ, находящийся в ведении Временного правительства.

4. Привести с фронта отряд надежных войск для предоставления в распоряжение правительства.

Это решение было вызвано военными и политическими соображениями. Ввиду неблагонадежности и развращенности петроградского гарнизона правительству необходимо было принять надлежащие меры, гарантирующие его безопасное переселение в Москву, что должно было произойти в середине ноября. К тому же имевшиеся в нашем распоряжении доказательства требовали от правительства готовности отразить любое нападение справа. Только с этой стороны мы столкнулись с реальной опасностью в то время.

Немедленно после заседания кабинета министров, на котором было принято упомянутое решение, я направил помощника военного министра Савинкова и генерала Барановского в Ставку для содействия в выполнении решения правительства. Перед их отъездом я приказал Савинкову сообщить генералу Корнилову, что, хотя он и свободен в выборе войск для отправки в Петроград, он ни в коем случае не может делегировать генерала Крымова командующим этими войсками. Я также приказал Савинкову сообщить генералу Корнилову, что «Дикая дивизия» не должна быть включена в эти войска. Мои требования мотивировались достоверными сведениями о непосредственном участии в заговоре генерала Крымова и ряда офицеров «Дикой дивизии». 24 августа генерал Корнилов категорически пообещал Савинкову, что мои требования будут выполнены. Об этом Савинков сообщил мне 25 августа. Но в тот же день генерал Корнилов секретным приказом поставил генерала Крымова во главе «Дикой дивизии», которая немедленно двинулась в направлении Петрограда.

В приказе своим войскам Крымов заявил, что в Петрограде вспыхнула большевистская революция и что правительство не в силах с ней справиться. 27 августа, когда, по расчетам Ставки, войска Крымова должны были подойти к Петрограду, ко мне в Зимний дворец явился бывший член Временного правительства Владимир Львов, который поставил передо мной устный ультиматум генерала Корнилова. Ультиматум меня не удивил, но я все еще сомневался, действительно ли генерал Корнилов поставил под ним свое имя. Весь трагический смысл созерцаемого ясно предстал передо мной. Только быстрыми действиями можно было спасти положение. Я тут же взял себя в руки и сделал вид, что не верю в подлинность ультиматума. Львов очень возбудился, уверяя меня своим честным словом, что все, что он сказал, было правдой. Тогда я потребовал, чтобы он изложил ультиматум в письменной форме. Я сказал ему, что это необходимо, так как иначе Временное правительство, которому я, как министр-председатель и военный министр, должен был передать ультиматум Корнилова с требованием отставки правительства, сочтет меня сумасшедшим. Львов записал ультиматум по пунктам:

1. Объявление военного положения в Петрограде.

2. Немедленная отставка правительства.

3. Мой отъезд в ту же ночь вместе с Савинковым в Ставку, где мы должны были предоставить себя в распоряжение Корнилова.

Я положил письменный ультиматум в боковой карман и договорился со Львовым встретиться с ним в семь часов вечера в междугородной телефонной станции в Военном министерстве, откуда мы должны были связаться с генералом Корниловым в его Ставке. По дороге в министерство я еще питал некоторую надежду, что ультиматум и весь мой разговор со Львовым были страшным сном. Львов опоздал на встречу. Нельзя было терять время. Я вызвал Корнилова и от своего имени и от имени еще не приехавшего Львова начал расспрашивать Корнилова по всем пунктам ультиматума якобы с целью проверить требования генерала. Я хотел быть абсолютно уверен, что ультиматум был от его имени. Я задавал наводящие вопросы, на который мог ответить только человек, досконально знакомый с содержанием ультиматума. Ответы генерала Корнилова показали, что он хорошо разбирается в этом вопросе и полностью его одобряет. Особенно убедительным был его последний ответ. Не упоминая Савинкова, имя которого фигурировало в ультиматуме, я спросил:

– Мне приехать в Ставку?

Генерал Корнилов ответил:

– Да, и с Савинковым.

Больше не могло быть никаких сомнений. Действовать нужно было с предельной быстротой. Когда я выходил из телефона, меня встретил Львов. Мы вместе вернулись в Зимний дворец. Там, в своем кабинете, я повторил ему свой разговор с генералом Корниловым. Львов опять подтвердил и все объяснил. В темном, дальнем углу большого кабинета, незаметно для Львова, сидел чиновник Министерства внутренних дел. Он слышал наш разговор и отметил заявление Львова. Закончив разговор со Львовым, я вышел в коридор, вызвал дежурного офицера и приказал ему арестовать Владимира Львова, бывшего члена Временного правительства.

Через час я представил доклад Временному правительству вместе с обличительным ультиматумом и получил от кабинета чрезвычайные полномочия на ликвидацию корниловского мятежа, который вот-вот должен был начаться с ожидаемым с минуты на минуту приходом войск Крымова в Петроград.

Я не буду вдаваться в подробности. Как я и предсказывал, мятежный генерал вдруг оказался без войск и железных дорог и отрезан в Ставке от всей страны. Без единого выстрела мы одержали победу, так как рядовой состав даже «Дикой дивизии» отказался следовать за своими офицерами, когда посланные мной эмиссары, чтобы остановить и арестовать Крымова, сообщили войскам о том, для чего их используют. Самого Крымова доставили ко мне в кабинет под конвоем. Находясь под арестом в моем кабинете, генерал Крымов покончил жизнь самоубийством, выстрелив в себя из револьвера.

30 августа приключение было закончено. 31 августа я издал приказ по армии и флоту, рисовавший картину анархии и деморализации, вновь вызванных корниловской авантюрой.

После ареста Корнилова и его ближайших соратников сторонники корниловского движения развернули в печати широкую кампанию против Временного правительства. Обильно снабженные средствами, они успешно распространяли ложь о том, что никакого заговора не было, что Корнилов стал жертвой «недопонимания» между ним и Временным правительством. Утверждали даже, что я состоял в «сговоре» с Корниловым через Савинкова и «предал» его под давлением Советов. Это клеветническое изобретение было немедленно подхвачено большевиками, которые использовали его как динамит, с помощью которого им удалось в течение нескольких дней разрушить доверие рядовых армейских чинов к Временному правительству.

Восстание Корнилова разрушило всю работу по восстановлению дисциплины в армии, достигнутую почти сверхчеловеческими усилиями.

Ленин, еще скрываясь, сразу понял значение услуги, оказанной ему организаторами корниловского мятежа.

«Генерал Корнилов, – писал Ленин в ЦИК большевистской партии из Финляндии, куда он бежал после издания моего июльского приказа о его аресте, – открыл перед нами совершенно неожиданные перспективы. Надо действовать немедленно».

Движению большевиков способствовал спровоцированный корниловским мятежом кризис в партиях, входивших в правительственную коалицию. Сочувствие, которое питали к Корнилову многие видные либералы, вызвало среди социалистических партий сильное движение против продолжения сотрудничества с буржуазными партиями. Временное правительство уже не могло оставаться в том составе, на котором оно базировалось в день корниловского мятежа. Была создана Директория, от имени которой я должен был вести длительные переговоры с соответствующими партиями о восстановлении правительственной коалиции. Все эти разговоры оказались бесконечными, поскольку в возможность восстановления взаимного доверия между сторонами практически никто не верил.

Тем временем под влиянием большевистской пропаганды и демагогии поднялась новая волна анархии и разложения. Восстание Корнилова было подавлено 30 августа. 5 сентября впервые после революции президиум Петроградского Совета был захвачен большевиками. Сформировав из солдатской части Совета военно-революционный комитет, Троцкий стал готовить гарнизон к очередному восстанию против Временного правительства.

Как и в начале марта, на мой стол посыпались ворох телеграмм о местных восстаниях и мятежах, аграрных волнениях, нападениях солдат на офицеров и т. д. Но тогда, весной, все надежды были впереди. Теперь, осенью, все огни надежды гасли. Возродившаяся анархия внутри страны вскоре соединилась с новой волной массового дезертирства с фронта.

Эта трагедия произошла как раз в то время, когда все наши жертвы должны были найти свое оправдание. Австро-венгерское правительство, осознав несостоятельность положения Австро-Венгрии, обратилось к Временному правительству с просьбой о заключении сепаратного мира. Этот ход они сделали, не поставив в известность Берлин. Это имело особое значение, поскольку министр иностранных дел Терещенко уже давно готовил при содействии дипломатических представителей США в Болгарии и Турции план переговоров, который означал бы выход Болгарии и Турции из войны. Не могло быть сомнений, учитывая пример Австрии, что аналогичные мирные предложения вскоре последовали бы из Софии и Константинополя. Выход в Средиземное море был бы открыт для России. Блокада России была бы прорвана, и Германия оказалась бы в полной изоляции в Европе. Россия была на пороге своей величайшей победы.

Вместо победы мы получили Брест-Литовск. Известие о сепаратном мирном предложении Австрии достигло Петрограда 23 октября. 25 октября внезапно и неожиданно – неожиданно для нас, но не для Берлина – пришла большевистская контрреволюция. Большевистский генеральный штаб первоначально запланировал восстание на день предполагаемого переезда Временного правительства в Москву, который должен был состояться не ранее начала ноября.

Глава XVIII
Гатчина

Последний акт борьбы Временного правительства против большевиков справа и слева был разыгран между 24 октября и 1 ноября 1917 г.

Петроград, 25–27 октября 1917

После неудачной попытки заговорщиков генерала Корнилова – столь роковой по своим последствиям для всей страны – свергнуть Временное правительство, социальные группы, поддерживающие «диктатора», решили не оказывать правительству никакой помощи в случае его столкновения с большевиками. Их стратегический план состоял в том, чтобы никоим образом не препятствовать успеху вооруженного большевистского восстания, а затем, после падения столь ненавистного им Временного правительства, быстро подавить большевистскую «смуту». Таким образом должны были быть реализованы, наконец, цели, поставленные перед корниловским мятежом.

Военные и гражданские стратеги, составившие этот план, были глубоко убеждены, что торжество большевиков не будет сопряжено с серьезной опасностью и что в течение трех-четырех недель «здоровые элементы» русского народа расправятся с мятежной массой и установят «сильное правительство» в России. Увы, успешно осуществив первую, так называемую пассивную часть этого плана, «свергнув» Временное правительство руками большевиков, «патриоты» оказались совершенно не в состоянии выполнить вторую, активистскую часть своей программы. Победить большевиков не удалось не только за три недели, но и за десять лет!

24 октября стало совершенно ясно, что восстание неизбежно, что оно уже началось. Около одиннадцати часов утра я предстал перед Советом Республики и просил у председателя Н.Д.Авксентьева разрешения сделать срочное заявление. Взяв слово, я сообщил совету, что располагаю неопровержимыми доказательствами организации Лениным и его помощниками восстания против Временного правительства. Я заявил, что Временное правительство принимает все возможные меры для подавления восстания и что правительство будет бороться до конца против изменников Родины и Революции. Я заявил, что правительство, не колеблясь, прибегнет к силе, но для успеха требовалось немедленное сотрудничество всех партий и групп, а также всего народа. Я потребовал от Совета Республики полного доверия и сотрудничества. Об атмосфере собрания и настроении собравшихся свидетельствовали овации, встреченные моим заявлением, члены подчеркивали свое одобрение и выражали свою солидарность с Временным правительством в его борьбе с врагами народа, вставая со своих мест. В эти минуты всенародного возмущения лишь горстка вождей, представлявших два крайних политических фланга, не могла подавить в себе своей лютой ненависти к правительству февральской революции. Они остались на своих местах, когда все остальные встали как один человек.

Убежденный, что представители нации полностью осознают серьезность положения и свою ответственность, я вернулся, не дожидаясь фактического голосования, в свой кабинет для возобновления важных незавершенных дел, уверенный, что в течение часа или двух я буду проинформирован о решениях и активных приготовлениях Совета Республики в поддержку правительства.

Ничего подобного не произошло. Совет, раздираемый внутренними раздорами и непримиримыми разногласиями, не мог прийти к решению до поздней ночи. Вместо того чтобы организовать все свои силы для тяжелой борьбы с предателями, вожди всех антибольшевистских и демократических партий потратили весь день и вечер на бесполезные ссоры и споры.

А тем временем большевики, уже закрепившиеся в Смольном институте, готовясь к последнему удару, громко провозглашали, что все утверждения о «каком-то большевистском восстании» – чистая выдумка «контрреволюционеров» и «врага народа Керенского». Этим маневром, хорошо зная психологию своих противников, большевики успешно добивались своих целей.

Я никогда не забуду следующую поистине историческую сцену.

Мой кабинет, полночь, 24 октября. Временное правительство только что собралось и прервалось на короткий перерыв. Бурный разговор между мной и делегацией социалистических групп Совета Республики об окончательном принятии левым большинством Совета резолюции, которую я требовал утром. Эта резолюция в том виде, в каком она была принята, была теперь никому не нужна, поскольку была бесконечно длинной и запутанной, мало что значившей для простых смертных. Если по существу своему оно и не выражало прямо недоверия к правительству, то оно проводило явную черту между левым большинством совета и правительством и его борьбой.

В ярости я сообщил делегации, что после такой резолюции правительство завтра же уйдет в отставку и что авторы резолюции и все голосовавшие за нее должны взять на себя всю ответственность за происходящее, хотя, по-видимому, они мало представляли себе ситуации.

Ответ на мою вспышку дал спокойно и аналитически Дан, в то время не только лидер меньшевиков, но и член президиума ЦИК Советов. Я, конечно, не могу дословно повторить исторический ответ Дана, но ручаюсь за содержание. Прежде всего Дан сказал мне, что делегация была информирована более правильно, чем я, и что я преувеличиваю события из-за дезинформации моего «реакционного штаба». Затем он добавил, что резолюция Совета Республики, как ни неприятна для «правительственного самоуважения», чрезвычайно полезна и желательна по своему психологическому воздействию на массы, что это «действие» уже заметно и что влияние большевистской пропаганды теперь должно «быстро угаснуть». С другой стороны, продолжал Дан, сами большевики в своих переговорах с лидерами большинства в Советах выражали готовность «подчиниться воле Советов» и были готовы, начиная с завтрашнего дня, предпринять все меры. остановить восстание, «начавшееся против их воли и без их санкции». В заключение Дан, утверждая, что большевики «завтра» (всегда завтра!) расформируют свой военный штаб, заявил, что все меры, предпринятые мною для подавления восстания, мотивированы стремлением спровоцировать «возмущение масс» и что мое «вмешательство» привело лишь к тому, чтобы «воспрепятствовать успешным переговорам большинства Советов с большевиками о ликвидации восстания». В тот самый момент, когда Дан сообщал мне эту замечательную информацию, вооруженные отряды «Красной гвардии» уже занимали одно правительственное здание за другим. Почти сразу после отъезда Дана и его товарищей из Зимнего дворца А.В.Карташев, министр исповеданий, был арестован на Миллионной улице, возвращаясь домой с заседания Временного правительства, и доставлен в Смольный, куда Дан уехал для переговоров. с большевиками.

Надо признать, что большевики действовали с большой энергией и не меньшим мастерством.

В то время как восстание было в самом разгаре и красные отряды действовали по всему городу, некоторые большевистские лидеры, специально назначенные для этой задачи, небезуспешно пытались заставить представителей «советской демократии» закрыть глаза на то, что на самом деле имело место. Всю ночь эти акробаты провели в бесконечных спорах о разночтениях в формулировках, которые как предполагалось должны были стать условиями заключения мира и ликвидации восстания. Благодаря этому методу «переговоров» большевики выиграли много драгоценного времени. Боевые силы эсеров и меньшевиков не были вовремя мобилизованы.

Едва я закончил разговор с Даном и его товарищами, в комнату вошла делегация стоявших тогда в Петрограде казачьих полков, состоявшая, если я правильно помню, из двух-трех офицеров и такого же числа казаков. Делегация сообщила мне, во-первых, что они хотят знать, какими силами я располагаю для подавления мятежа. Они заявили тогда, что казачьи полки будут защищать правительство, но только при условии моего заверения, что на этот раз кровь казаков не прольется напрасно, как это было в июле, когда я, как предполагалось, не принял достаточно энергичных мер против мятежников. Наконец делегаты настояли, что будут сражаться только по моему личному приказу.

В ответ я прежде всего указал, что подобные заявления совершенно недопустимы со стороны людей воинского долга, особенно когда народу грозит великая опасность, и что каждый из нас обязан исполнить свой долг до конца! Затем я добавил:

– Вы прекрасно знаете, что во время восстания большевиков с 3 по 6 июля я находился на фронте, где тогда начиналось наступление. Вы знаете, что, покинув фронт, я прибыл в Петроград 6 июля и немедленно приказал арестовать всех большевистских вождей. Вы также знаете, что я немедленно уволил генерала Половцова с поста главнокомандующего войсками Петроградского военного округа из-за его нерешительности во время восстания.

По итогам этого разговора казаки категорически заявили, что все их полки в Петрограде исполнят свой долг. Я вслед за этим подписал казакам особый приказ, предписывающий им отдать себя в распоряжение окружного военного штаба и выполнять все его указания. В этот момент, в час ночи на 24 октября, у меня не было ни малейшего сомнения в том, что эти три полка донских казаков не нарушат своей присяги, и я немедленно отправил адъютанта в штаб с информацией, что казакам можно доверять. по факту полностью.

Как и утреннее заседание Совета Республики, разговор оказался грубой ошибкой. Я не знал, что пока я беседовал с полковыми делегатами, Совет казачьих войск, заседавший всю ночь, провозгласил нейтралитет казаков в борьбе Временного правительства против большевистского восстания.

После бесед с Даном и с казаками я вернулся на заседание Временного правительства. Можно себе представить напряжение, царившее на заседании, особенно после поступления сведений о захвате Красной Гвардией центральной телефонной станции, главпочтамта и других правительственных зданий. Никто из нас, однако, ни на минуту не подумал о возможности каких-либо переговоров или соглашений с изменниками в Смольном. Насколько я помню, правительство закончило свое заседание в 2 часа ночи, и министры разошлись по домам. На некоторое время задержался М.И.Терещенко, а после его отъезда я остался работать вдвоем с А.И.Коноваловым, моим заместителем и министром торговли и промышленности.

Между тем восстание в городе развивалось с огромной скоростью. Вооруженные отряды большевиков приближались к Зимнему дворцу и штабу военного округа. Несколько солдат Павловского гвардейского полка устроили настоящую засаду в своей казарме в конце Миллионной улицы, у Марсова поля, арестовав всех «подозрительных» лиц, идущих со стороны дворца. Дворец охраняли только курсанты и небольшой отряд броневиков. Сразу же по окончании заседания кабинета передо мной предстали начальник гарнизона и его начальник штаба. Они предложили организовать экспедицию всех верных правительству сил, включая казаков, для захвата Смольного института, где разместили свой штаб большевики. Во время этого разговора я с нарастающим интересом следил за двусмысленным поведением полковника Г.П.Полковникова, все более и более поражаясь вопиющему противоречию между его чересчур оптимистичными и обнадеживающими отчетами и печальной реальностью ситуации, какой я ее уже знал. Стало более чем очевидно, что все его донесения за последние десять-двенадцать дней о настрое войск и о готовности собственного штаба к решительной борьбе с большевиками не имели под собой никаких оснований.

Полковник Полковников

На мое совещание с командующим войсками явился комиссар градоначальства Петрограда Е.Ф.Роговский. Он принес тревожные вести, во всем противоречащие сообщениям, только что представленным полковником Полковниковым. От Роговского мы узнали, между прочим, что значительное число боевых кораблей Балтийского флота вошло в Неву в боевом порядке, что часть этих кораблей дошла до Николаевского моста, и что этот мост, в свою очередь, был занят отрядами мятежников, которые уже продвигались все дальше к дворцовому мосту. Роговский особо обратил наше внимание на то, что большевики без труда осуществляют свой план, не встречая сопротивления со стороны правительственных войск.

Противоречие между докладом Роговского и докладом полковника Полковникова было поразительно очевидным. Нельзя было терять ни минуты. Надо было спешить в штаб!

Вместе с А.Т.Коноваловым и в сопровождении адъютанта я отправился в штабной корпус, пройдя бесконечные полутемные коридоры и нижние покои дворца, где готовились ко сну незанятые юнкеры. Здание штаба было заполнено офицерами всех званий и возрастов и делегатами различных воинских частей. Среди этой военной толпы двигались какие-то странные штатские. Бросившись на третий этаж, прямо в кабинет командующего войсками, я попросил полковника Полковникова немедленно доложить о положении. Отчет убедил нас – Коновалова и меня – в том, что на полковника Полковникова и большинство офицеров его штаба больше нельзя полагаться. Шел одиннадцатый час вечера, когда я пришел к пониманию, что надо срочно взять командование в свои руки.

В штабе округа было несколько высокопоставленных офицеров, на которых я мог положиться с абсолютным доверием. Но их было слишком мало. Я вызвал по телефону тех из них, чье присутствие оказалось наиболее необходимым, и попросил их безотлагательно явиться в штаб. Тогда я решил ввести в действие добровольческие боевые организации партий, в особенности довольно многочисленную организацию партии эсэров. Ночные часы тянулись мучительно. Отовсюду мы ждали подкреплений, но их не было. Были бесконечные телефонные переговоры с казачьими полками. Под разными предлогами казаки упорно держались в своих казармах, неизменно твердя на все лады, что «все выяснится».

С другой стороны, добровольческие вооруженные силы, находившиеся в распоряжении партийных организаций, также не проявляли активности. Это довольно загадочное обстоятельство должно было объясняться тем, что партийные центры, поглощенные бесконечными переговорами со Смольным и полагаясь больше на силу «резолюций», чем на силу штыков, не успели вовремя отдать нужные распоряжения.

А ночные часы все тянулись. И чем ближе подходило утро, тем накалялась атмосфера в штабе. Один честный и преданный офицер, вызванный на службу, явился ко мне и, понаблюдав за происходящим в здании штаба и особенно внимательно следя за действиями полковника Полковникова, заявил, что не может назвать увиденное иначе, как предательством. Многочисленные офицеры, собравшиеся в здании штаба, вели себя в своем отношении к правительству, и особенно ко мне лично, все более вызывающе. Как я узнал впоследствии, они занимались по инициативе полковника Полковникова агитацией за мой арест. Сначала делали это тихо, шепотом, но к утру стали говорить довольно громко, почти не стесняясь и не считаясь с присутствием посторонних. Многим из них в эти минуты пришла в голову безумная мысль: без Керенского было бы легче «добить» большевиков и установить, наконец, так называемое «сильное правительство». И нет сомнения, что всю эту ночь полковник Полковников и некоторые другие офицеры окружного штаба находились в постоянном контакте с консервативными антиправительственными организациями, такими как Совет казачьих войск, Союз георгиевских кавалеров, Петроградское отделение Союза офицеров и других подобных военных и гражданских организаций.

Естественно, что эта удушливая атмосфера не могла не повлиять на моральное состояние защитников правительства. Если накануне вечером курсанты были преисполнены уверенности, то теперь мужество начало оставлять их. Позже среди экипажей броневиков стали проявляться случаи паники. Каждая минута тщетного ожидания подкрепления угнетающе действовала на боевой дух.

В семь часов утра состоялся разговор с командующим Северным фронтом по телеграфу, в котором я убеждал его ввести верные части в Петроград, ибо казаки еще «седлали коней». Затем мы с Коноваловым, утомленные и измученные впечатлениями ночи, вернулись в Зимний дворец на отдых. Помню, как по дороге нас несколько раз окружали группы возбужденных курсантов. Помню, как мне приходилось их успокаивать и объяснять все возможные последствия для нации успеха большевиков.

Сперва я собирался, вернувшись в свои апартаменты, собрать воедино всю свою корреспонденцию и все документы, находящиеся у меня на хранении, и отправить их в более безопасное место, но по размышлении отказался от этого намерения, понимая, какой обескураживающий эффект это произведет на всех, кто находится во дворце. В результате часть моих бумаг, в том числе документы, представляющие немалый интерес, попали в руки большевиков, а другие просто сгинули.

Расставшись с Коноваловым и отдав срочные указания на случай непредвиденных осложнений, я остался в своем кабинете в одиночестве. Не раздеваясь, я лег на диван в своей комнате. Спать было невозможно. Я лежал с закрытыми глазами, в какой-то полудреме. Не прошло и часа, как меня разбудил унтер-офицер, явившийся со срочной информацией: большевики захватили центральную телефонную станцию, и вся наша дворцовая проводная связь с городом прервана. Дворцовый мостик (под моими окнами) был занят большевистскими пикетчиками. Дворцовая площадь была мертва и пуста. От казаков, как и следовало ожидать, не было ни малейшей весточки.

Еще через десять минут мы оба – Коновалов и я – со всеми моими адъютантами мчались обратно в штаб. Там ничего не изменилось за два часа нашего отсутствия. По правде говоря, кое-что все же изменилось: часть экипажей броневиков исчезла. Пользы от боевых машин теперь было не больше, чем от водовозов. Подступы к дворцу и к Штабу, отделенные друг от друга дворцовой площадью, были абсолютно ничем не защищены. Известий о подкреплениях с Северного фронта не было, хотя они уже должны были к этому времени прибыть в Гатчину. Начиналась паника. Здание штаба, заполненное до отказа весь предыдущий вечер и ночь, постепенно пустело.

Едва я вошел в штаб, как появилась делегация курсантов, охранявших дворец. Выяснилось, что большевики предъявили им формальный ультиматум с требованием сдать дворец под страхом беспощадных репрессий. Делегаты требовали указаний, говоря, что большинство их товарищей готовы выполнить свой долг до конца, если есть хоть какая-то надежда на какие-то подкрепления. В сложившихся обстоятельствах было очевидно, что спасти положение могло только быстрое прибытие подкреплений с фронта.

Но как получить эти подкрепления? Оставалось одно: не терять больше времени и идти навстречу эшелонам, задержавшимся где-то под Гатчиной, и поторопить их вперед к Петрограду, невзирая на все препятствия. Посовещавшись с Коноваловым и прибывшим тем временем Кишкиным, а также с несколькими лояльными офицерами штаба, я решил прорвать линию большевиков и лично встретить наступающие войска, двигавшиеся, как мы считали, в направлении Петрограда.

Для этого нужно было, во-первых, пересечь весь город на виду у всех, не привлекая внимания разбросанных по столице большевистских войск и красногвардейских патрулей. Это было труднее всего. После недолгих раздумий я решил поставить на кон все. Чтобы снять все подозрения, мы решили действовать открыто.

Я вызвал свою открытую прогулочную машину. Мой солдат-шофер, с которым я прошел всю свою фронтовую эпопею, был храбрым и преданным человеком. Один из моих адъютантов разъяснил ему задачу, за которую мы взялись. Ни секунды не колеблясь, он принял ее к исполнению. Как назло, запаса бензина не хватило на дальнюю дорогу, не было и запасных шин. Но пришлось пойти на риск нехватки бензина и отсутствия запасной шины, во избежание возможности привлечь внимание затягивая приготовления. С собой я взял помощника командира гарнизона капитана Кузьмина и одного штаб-офицера.

Не знаю, как это произошло, но известие о моем предполагаемом отъезде дошло до посольств союзников. Когда мы уже собирались уходить, прибыли представители британского и, насколько я помню, американского посольств и заявили, что посланники союзников желают, чтобы меня сопровождало авто под развевающимся американским флагом. Хотя было более чем очевидно, что американский флаг не спасет меня и моих спутников в случае нашей неудачи и, наоборот, лишь привлечет ненужное внимание при проезде через город, я принял это предложение как свидетельство заинтересованности союзников во Временном правительстве России и знак их солидарности с нами.

Пожав в последний раз руку Кишкину, взявшему на себя в мое отсутствие руководство обороной столицы, я вместе с моими спутниками вышел во двор штабного корпуса. Мы сели в мой автомобиль. Рядом стоял экипаж американского посольства. Один из моих офицеров, не уместившись в моей машине, решил ехать один, но с условием, что при проезде через город он должен держать свою машину под американским флагом на почтительном расстоянии от нашей. Наконец, мы двинулись в путь. Мы тщательно соблюдали все детали моего ежедневного путешествия по городу. Я занял свое обычное место – справа, сзади. На мне была моя обычная полувоенная форма, которая уже примелькалась горожанам и войскам. Автомобиль двигался с обычной скоростью. В самом начале Морской, возле телефонной станции мы миновали первый большевистский пост. Чуть дальше, у гостиницы «Астория» и у Мариинского дворца, стояли дополнительные патрули и отряды большевиков. Нечего и говорить, что вся улица – и пешеходы, и солдаты – сразу меня узнали. Солдаты выпрямились, как обычно. Я, как обычно, отдал честь. По всей вероятности, в тот момент, когда я прошел, ни один из них не мог объяснить себе, как он мог не только пропустить этого «контрреволюционера», этого «врага народа», но и отдать ему честь.