Текст книги "Катастрофа. История Русской Революции из первых рук"

Положение страны в целом было еще более отчаянным, чем положение армии. Методы правления Распутина и его клики, их отношение и поведение к русскому народу переходило все границы дерзости и предательства. Перед лицом нарастающего продовольственного, финансового, топливного и транспортного кризиса они с дьявольским рвением возобновили преследование кооперативов, Земгора, муниципальных органов и подобных им организаций. Цензура действовала быстро и жестоко. Газеты и организации, какими бы невинными они ни были, подавлялись. Всякая свобода собраний была запрещена. Нескончаемый поток ссыльных тек в Сибирь со всех концов России. Пока правящая верхушка, пьяная кровью, предавалась оргии угнетения, Россия гибла. Отчаяние, ужас и ненависть проникли в душу народа, как никогда прежде. В рабочих кругах стала распространяться пораженческая и большевистская пропаганда. Забастовки, намеренно разжигаемые правительством, участились. Волна бунтов захлестнула армию и голодную толпу. Дезертирство увеличилось. В приграничных губерниях возникли сепаратистские движения. Страна приближалась к пропасти.

От великих князей до крестьян возмущение и дикие опасения охватили всю Россию. В начале ноября 1916 г. великий князь Николай Михайлович писал Государю:

Вы неоднократно подтверждали свое намерение довести войну до победного конца. Как вы думаете, возможно ли это в нынешнем состоянии страны? Вы знаете реальное положение дел в приграничных губерниях и во внутренних районах? Поверьте мне, когда я призываю вас стряхнуть с себя паутину, в которую вы запутались, я делаю это только потому, что надеюсь и верю, что тем самым вы сможете спасти свой трон и нашу любимую страну от непоправимой беды.

Под «паутиной» великий князь имел в виду Александру Федоровну и клику Распутина.

Опасаясь, что безумие Алисы, как звали Александру Федоровну в императорской семье, повлечет за собой гибель всей династии, великий князь Дмитрий Павлович принял участие в убийстве Распутина. Зимой 1916 года Дума, хотя и не будучи еще революционной, заговорила революционным языком. В своей знаменитой речи Милюков открыто обрушился на правительство Штюрмера и прямо спросил: «Неужели эта страна действительно находится в руках предателей?» Буржуазная Россия выдвинула требование ответственного перед Думой правительства. Но и в этом требовании Дума отставала. В то время как страна в целом присоединилась к требованию радикальных конституционных реформ, прогрессивный блок в Думе (большинство) во главе с Милюковым, Шидловским и Шульгиным все еще придерживался расплывчатого лозунга о «министерстве общественного доверия».

Тело Распутина, извлеченное из проруби. Декабрь 1916

К декабрю 1916 г. между Думой и теми организациями, которые более всего походили на нее по политическому тону и социальному статусу, такими как Земгор, возникла заметная разница во мнениях.

«По мере того, как страна сознавала общий распад, – говорил Ефремов, лидер партии прогрессистов, 27 февраля 1917 г., – она теряла веру в правительство и приобретала веру в Думу. Однако сейчас все более усиливается тенденция отодвигать Думу в сторону и решать народные затруднения более радикальным путем. Страна вскоре покажет свое недовольство, и упрямая недальновидность властей, кажется, намерена привести ее к выводу о невозможности получить парламентским путем правительство, ответственное перед народом.»

Буржуазия теряла веру в Думу, но более демократические и радикальные круги никогда не смотрели на нее как на непогрешимого проводника, хотя месяцами пытались склонить ее к участию в борьбе за спасение страны. В ноябре 1916 г. опасность для страны стала настолько очевидной, что все, у кого была хоть капля патриотизма, уже стали революционерами. В декабре вся Россия бессознательно принимала революционные методы против правительства. Как я сказал думскому большинству: «Как Мольер, который не знал, когда говорил прозой, вы отвергаете революцию, а говорите и ведете себя как революционеры». Когда Штюрмер попытался подлить масла в мутную воду, объявив Думе новость о том, что союзники согласились отдать Константинополь России по окончании войны, даже самые империалистически настроенные люди почувствовали себя неловко, читая напыщенную правительственную декларацию, имевшую так мало информации. отношения к реальному положению вещей.

В общем, явное несоответствие между действительным положением России и бесконечным повторением хвастливыми чиновниками своей бестактной фразы о полной победе над Германией и исторической миссии России в отношении Турции приводило в бешенство измученные массы.

Новый 1917 г. застал Россию в состоянии нарастающей анархии. Кое-кто все еще лелеял надежду, что старое правительство в предпоследний час одумается или, по крайней мере, осознает нависшую над ним смертельную опасность и пойдет на уступки требованиям нации. Корона, или, вернее, те влиятельные силы, которые стояли за Александрой Федоровной, тем временем открыто взяли на себя бразды правления, разбив эту надежду рядом новых реакционных мер. Щегловитов, ненавидимый всей Россией, был назначен председателем Госсовета Империи, к которому присоединился и ряд других отъявленных реакционеров. Было образовано новое министерство с Протопоповым в качестве его центральной фигуры и Голицыным, который сам был очень удивлен назначением, в качестве премьера. Протопопов был в то время самым ненавистным человеком в России, так что нетрудно вообразить, какой эффект возымело это назначение.

В сентябре 1916 г. Протопопов, бывший член и бывший товарищ председателя Думы, воспользовался помощью Распутина, чтобы пробиться в министерство внутренних дел. Его назначение, по убеждению многих, было подкреплено определенными финансовыми интересами в окружении Распутина с целью скорейшего прекращения войны, даже ценой сепаратного мира. Именно на него снизошла мантия Распутина после убийства последнего.

Таким образом, власти ответили на потребность страны в народном служении, вновь прибегнув к помощи распутинской клики. Зажав удила, правительство во весь опор бросилось на столкновение с народом. В том, что он готовится к столкновению, больше не было никаких сомнений. Забастовки разжигались правительственными агентами, и часто забастовщики вступали в бой с полицией. Секретные планы были разработаны Протопоповым в сотрудничестве с генералом Курловым, одним из самых ненавистных полицейских чиновников, для «умиротворения» Петрограда, планы, предполагающие массовое кровопролитие.

Департамент полиции рьяно провоцировал беспорядки среди населения. Как это ни невероятно, но военная цензура по приказу Министерства внутренних дел запретила публикацию в петроградской печати следующего воззвания трудовой секции Военно-промышленного комитета:

Товарищи! Рабочие Петрограда! Мы считаем своим долгом просить вас немедленно возобновить работу. Труд, сознающий свою ответственность в данный момент, не должен ослаблять свои силы такими забастовками. В интересах рабочего класса вы должны вернуться на свои заводы.

Несмотря на то, что на военных заводах шла большая забастовка, публикация этого воззвания была запрещена.

С дьявольским упорством Департамент полиции, руководимый Курловым, взялся за уничтожение всех демократических организаций, стоявших на защите страны, и за то, чтобы толкнуть массы в объятия пораженчески-большевистских агитаторов, усердно распространявших свою пропаганду среди поднявшихся рабочих и солдат. В январе был арестован почти весь трудовой коллектив Центрального военно-промышленного комитета. Эта группа была оплотом национальной обороны в мире труда и подвергалась яростным атакам большевиков и пораженцев. Одновременно правительство приступило к демобилизации рабочих секций провинциальных военно-промышленных комитетов. Конференция в Москве различных независимых организаций, призванных рассмотреть продовольственную проблему, была запрещена, хотя многие города и поселки находились на грани голодной смерти. Даже торгово-финансовое совещание, созванное в Москве, было подавлено. Центральный орган кооперативов, снабжавших армию и города продовольствием, был распущен, а его члены привлечены к уголовной ответственности.

Одним словом, правительство принялось уничтожать все, что могло предотвратить восстание, а между тем разрабатывало планы подавления беспорядков в Петрограде пулеметами. Девиз, приписываемый Министерству внутренних дел, – «через анархию к сепаратному миру» – успешно претворялся в жизнь.

Должен, однако, сказать, что Николай II не имел ко всему этому никакого отношения. Правительство просто готовилось поставить его в данный момент перед свершившимся фактом, который обяжет его подписать сепаратный мир. Не могу сказать, имела ли к этому отношение Александра Федоровна. Ее ближайшее окружение не было вне подозрений, и вокруг нее и г-жи Вырубовой крутилась немецкая агентура. Но принимали ли участие Государыня и ее фрейлина в подготовке страны к сепаратному миру, я не могу сказать, хотя и старался выяснить это, когда только вступил в должность.

Тем временем положение армии становилось отчаянным. К январю 1917 г. дезертировало уже 1 200 000 человек, и это число продолжало расти. Армия демобилизовалась. Высшее командование было беспомощно остановить этот поток домой. Для поимки дезертиров были сформированы специальные отряды военной полиции и в качестве поощрения в розыске предлагалось вознаграждение от семи до двадцати пяти копеек за голову (по званию дезертира).

Морской и Военный комитет Думы не мог найти средства, чтобы не допустить таяния армии. Военная дисциплина начала исчезать. Целые подразделения отказывались сражаться или подменять своих товарищей в окопах. Кое-где солдаты в окопах вели и поощряли братание с немцами. Еще хуже было отсутствие воинской дисциплины в тылу. Меморандум о трагическом положении в армии и о насущной необходимости некоторых мер по преодолению его, составленный особым совещанием по обороне, состоявшим из представителей Думы, Императорского Совета и независимых организаций, был представлен Государю в конец января. Шингарев, председатель Комитета Думы по военным и морским делам,

Положение страны в целом продолжало быть хуже, чем положение армии. Из-за нехватки угля в декабре остановились доменные печи на юге, начали закрываться военные заводы в Петрограде. В феврале наступил острый кризис в текстильной промышленности Москвы, которая использовала очень большую долю необходимого стране угля. Транспортная система становилась все более и более дезорганизованной. Пассажирское движение приходилось останавливать на недели, чтобы позволить наиболее важным военным поездам и поездам с припасами пройти на фронт. Только во Владивостоке находилось 40 миллионов пудов военного снаряжения и сельскохозяйственных материалов, которые было совершенно невозможно перевезти в Россию. Последний военный заем почти ничего не принес. В январе и феврале 1917 г. было выпущено 995 млн. бумажных рублей против 662,8 млн. за первое полугодие 1916 г. Расходы на войну превышали 50 млн. руб. в день.

В конце января Центральный Комитет Земгора представил Правительственной продовольственной комиссии докладную записку, в которой содержалось следующее замечание:

«Города получили только одну пятидесятую и одну восемнадцатую часть положенных им припасов соответственно на ноябрь и декабрь 1916 г. Все запасы в городах истощены. К февралю хлеба не будет».

И действительно, к февралю в городах уже не было хлеба. Голодные бунты вспыхивали по всем губерниям. 10 февраля в Петрограде произошло то, что власти назвали «недоразумением» из-за «нехватки продовольствия». Рабочий класс был спровоцирован голодом на бунты, которые должны были оправдать заключение правительством сепаратного мира.

С этого времени остановить неизбежное развитие событий в революцию стало невозможно. Время государственного переворота, тихой революции сверху прошло. Недаром Василий Маклаков заявил 4 мая 1917 г. перед совещанием депутатов Думы:

«В определенный момент нам стало ясно, что довести войну до успешного завершения при старом режиме невозможно, и долгом тех, кто боялся последствий переворота, стало спасение страны от революции снизу за революцией сверху. Этот долг мы не выполнили. Если наши дети придут проклинать эту революцию, они также будут проклинать тех, кто вовремя не знал, как ее предотвратить».

Было только одно средство спасти страну от революции и связанной с ней анархии: освободить ее быстрым и энергичным ударом от правительства, которое разрушало ее, как вырезают очаг инфекции из здорового тела.

Те, кто был ближе всего к массам, яснее всего осознавали опасность анархической революции. Вот почему межпартийная группа, к которой я принадлежал, так настойчиво требовала коренной перестройки правительства и делала все возможное для ее ускорения. С осени 1916 г. в различных кругах развернулась подготовка государственного переворота. В заговорах участвовали ряд организаций и даже члены Прогрессивного блока в Думе. Заговорщики были в контакте с армейскими кругами, в планы были втянуты некоторые генералы, не говоря уже о младших офицерах. Был подготовлен ряд заговоров, и планы обсуждались соответствующими заговорщицкими группами на секретных собраниях в Москве и Петрограде. Один план предусматривал арест императрицы и всего ее окружения с последующим требованием отречения царя в пользу его малолетнего сына при регентстве Михаила Александровича.

Некоторые из этих планов были готовы к исполнению зимой 1916 г., и посвященные в заговоры с нетерпением ждали их осуществления. Наша межпартийная группа, состоявшая из представителей всех левых элементов в Думе, была в контакте со всеми активными радикальными силами страны и через наших агентов стремилась выработать общую программу и предотвратить разногласия, которые могли бы помешать задуманному государственному перевороту. Это было необходимо, потому что многие революционные центры не были знакомы с целями, ради которых работали другие группы. Помимо содействия государственному перевороту, мы должны были подготовить все демократические и социалистические партии к этому событию и создать центр, вокруг которого можно было бы сплотить революционную демократию как контролирующую силу против народных эксцессов.

Насколько я знал и участвовал в планах государственного переворота, так обстояло дело в Петрограде и Москве. Были, однако, дополнительные проекты того же рода на фронте и в других местах. Например, одна группа армейских офицеров планировала разбомбить с самолета царский автомобиль в определенном месте на фронте.

К сожалению, ни один из планов государственного переворота не был осуществлен. Людей, от которых зависела реализация этих планов, удерживали замшелые традиции верности престолу и императорской семье. Они все колебались и переделывали планы, пытаясь определить полномочия регента и т. д. и оттягивая решающий момент. Но промедление с каждым днем подвергало опасности все предприятие, все более и более подвергая его разоблачению со стороны полиции. Несколько подходящих моментов уже были упущены.

Наконец, государственный переворот был назначен одной группой на конец февраля. Но было слишком поздно.

13 февраля Дума начала свое последнее заседание. В этот день ожидалась большая народная демонстрация. Полиция и войска выстроились вдоль улиц, ведущих к Таврическому дворцу. Среди рабочих было сильное движение за выступление в поддержку Думы, но думское большинство через открытое письмо Милюкова к рабочим решительно и даже грубо отклонило эту помощь, прося рабочих не выступать. Государственная цензура, кстати, пыталась воспрепятствовать публикации этого письма. Заседание началось в напряженной обстановке. Большинство, хотя и сознавая надвигающиеся критические события, отказывалось признать, что время примирения с правительством прошло и что народ вот-вот возьмет дело в свои руки. Оно по-прежнему упорно отказывалось в своей слишком умеренной политической декларации присоединиться к требованию всей буржуазии о министерстве, ответственном перед Думой.

Это заявление совершенно не соответствовало действительному положению дел и чаяниям всей страны. Однако лидеры большинства сочли первоначальный проект этой декларации, составленный Шульгиным, слишком радикальным. Даже те прогрессисты, которые склоняли Прогрессивный блок присоединиться к левым, считали, что решение, совместимое с лояльностью царю, все еще возможно, хотя в своем заявлении они заявляли, что страна находится «накануне демонстрации своего недовольства». В тот же день (27 февраля) Милюков заявил в Думе: «Только героические меры могут излечить ту беспомощность, которая обрушилась на страну из-за стены, которой отгородилось правительство, которая в течение последних трех месяцев стала еще более непроницаемой… Мы достигли решающей точки. Со всех сторон мы видим патриотическое беспокойство. Только своевременное примирение может принести спасение. Одна Дума не может устранить этого беспокойства, но мы верим, что патриотизм народа не позволит ослабить наши оборонительные силы в этот критический момент».

На следующий день я выступил в Думе, и Дума впервые услышала неприкрашенную правду. Я открыто заявлял, что причиной гибели страны являются не министры, которые приходят и уходят, а власть, которая их назначает, т. е. монарх и династия. Я призвал Думу немедленно, всеми доступными средствами, начать борьбу до победного конца с этими врагами народа. Я умолял Думу во имя высшего гражданского долга немедленно принять меры и рискнуть всем ради спасения страны. В заключение я сказал: «если вы не услышите предостерегающих голосов … вы, гг., встретитесь не с предупреждением, вы встретитесь с фактами. Посмотрите на эти зарницы, которые начинают полосовать там и здесь небосклон Российской империи!». Я заявил, что лично я не буду уклоняться от насилия.

Через несколько дней я сказал: «По-моему, скоро должно произойти открытое столкновение с властями».

Но очень немногие понимали, что катастрофа приближается, и большинство людей с недоверием прислушивались к моим предупреждениям. Помню, что после моего первого выступления многие соболезновали мне, опасаясь последствий, которые постигнут меня в результате моих нападок на династию. Большинство считало, что мы находимся на пороге не Революции, а горькой и безнадежной реакции. Департамент полиции по-прежнему действовал очень эффективно, и газеты каждый день публиковали «запрещенные цензурой» сообщения в графах, отведенных для публикации речей в Думе. Даже реакционный депутат Пуришкевич протестовал против искажения и фальсификации его речей военной цензурой. Количество арестов и обысков увеличилось. Полиция и войска успешно подавляли растущие беспорядки в столице. 20 февраля на крупнейших заводах Петрограда, в том числе и на Путиловском, произошли серьезные беспорядки. Войска подчинились приказу сопротивляться рабочим.

В тот же день царь выехал в Ставку, оставив у князя Голицына указ о роспуске Думы, подписанный, но без даты, «на всякий случай». Таким образом, судьба Думы оказалась целиком в руках Протопопова и его клики. 21 февраля беспорядки приняли новый размах, и позиция правительства была такова, что Шингарев, выступая в Думе, заклеймил существующий режим «диктатурой безумия».

Момент столкновения приблизился быстрее, чем я думал. 24 февраля все газеты Петрограда прекратили выходить одновременно со всеобщей забастовкой почти на всех заводах. Кое-где происходили бои между толпой и правительственными войсками. Острая нехватка продовольствия в столице в конце концов вынудила князя Голицына пойти на уступки. Чрезвычайное совещание из членов правительства (Протопопов не был допущен к участию) и представителей Думы и Госсовета постановило принять закон о передаче управления продовольствием городским управам в 24-часовой срок. Дума приняла этот закон на своем утреннем заседании 25 февраля, которое было последним.

В тот день стрельба шла по всей столице. Толпа была расстреляна на Невском проспекте, совсем рядом с Думой. Войска продолжали подчиняться приказам. Также шли бои на площади Знаменского и в других районах города. Вечером Павловский полк взбунтовался, но был тут же подавлен, а зачинщиков увезли в Петропавловскую крепость.

В эти дни в Думе непрерывно с утра до ночи шли совещания. Большинство все еще безнадежно пыталось найти «лояльный» выход из положения.

24 февраля весь город был превращен в военный лагерь. В полдень все мосты были забаррикадированы, и попасть в центр города из пригородов стало трудно. Конституционные демократы (кадеты) и лейбористы настаивали на том, чтобы заседание Думы, назначенное на 27 февраля, было проведено 26-го. Мы чувствовали необходимость в эти дни иметь общероссийский политический центр. Но большинство партий с нами не согласилось, и мы пошли на компромисс, назначив собрание вождей на полдень, а заседание Думы на 14 часов 27 февраля. В полночь 26 февраля Родзянко получил царский указ о роспуске, в котором не назначался срок созыва Думы. Этот последний акт «диктатуры безумия» превратил голодные бунты в революцию.

«Пока гром не грянет, мужик не перекрестится», – гласит старая русская пословица. Действия правительства по роспуску Думы перед голодной, обезумевшей толпой поразили Россию, как удар молнии, и открыли ей глаза на ту пропасть, в которую ее толкали безумцы и предатели царизма. Без Думы не могло быть Революции. Не могло бы оно произойти и без восстания рабочих и солдат. На первом собрании кадетской партии после революции Милюков сказал: «Мы должны преклониться перед теми телами, которые мы видели лежащими в красных гробах на Марсовом поле».

Выезжая вечером 26 февраля из Таврического дворца, мы еще не знали, что Дума должна быть распущена. Мятеж Павловского полка 25 февраля не был поддержан остальной частью гарнизона. В этот вечер толпы на улицах, казалось, расходились и успокаивались. Казалось, беспорядки подошли к концу. Вот почему крушение 27 февраля стало неожиданностью.

Я дал краткий обзор событий, приведших к революции. Революция не создала анархии в России, а была на самом деле здоровой попыткой страны спастись от надвигающегося распада. Преступная глупость правительства и усталость от войны привели Россию к Революции.

Революции удалось уничтожить самодержавие, но она не могла снять истощения страны, ибо одной из главных задач оставалось продолжение войны. Было необходимо максимально использовать ресурсы страны. В этом трагедия Революции и русского народа. Когда-нибудь мир научится понимать в правильном свете тот крестный путь, по которому Россия шла в 1916–1917 г. и действительно идет до сих пор. Я совершенно убежден, что только Революция удерживала русскую армию на фронте до осени 1917 г., что только она сделала возможным вступление Соединенных Штатов в войну, что только Революция сделала возможным поражение гогенцоллерновской Германии.

1917–1927 годы показали, что столетия самодержавия не могут не оставить следа в стране. Политическое тело было коррумпировано задолго до революции. Государство, построенное потом, кровью и слезами народа, давно уже распалось, а душа народа отравлена старой властью. Россия, придавленная самодержавием, была подобна рабу, гниющему в грязной темнице без света и воздуха. Напрягая каждый нерв, она нашла в себе силы разорвать оковы и тюремные решетки и вырваться из удушающего плена на волю.

Но я слышу грустные и сердитые голоса, возражающие: «Что толку вырваться из тюрьмы только для того, чтобы рухнуть на пороге?» На это я бы ответил:

– Подождите! Россия не пала замертво. Битва только началась.