Текст книги "Катастрофа. История Русской Революции из первых рук"

В тот же день появилась декларация полковника Энгельгардта, временного начальника Петроградского гарнизона, которая гласила:

…слухи, по поводу которых проведены расследования в двух полках, полностью безосновательны. Командующий Петроградским гарнизоном сим объявляет, что в отношении офицеров, которые предпримут подобные акты, будут применены самые решительные меры, вплоть до смертной казни.

Приказ № 1

Именно в это время полного отсутствия власти в петроградском гарнизоне появился знаменитый «Приказ № 1», вызвавший столько бурных дискуссий. Он остается и по сей день одним из главных пунктов обвинения со стороны русских реакционеров Временному правительству. «Приказ № 1», утверждают они, обнародованный якобы правительством, уничтожил армию. Суть дела такова: поздно вечером 1 марта делегация новообразованной солдатской секции Петроградского Совета предстала перед упомянутым полковником Энгельгардтом, полковником Генерального штаба и членом Думы, в канцелярии Военной комиссии Думы.

Посовещавшись с некоторыми членами Военной комиссии, полковник Энгельгардт отказался принять участие в составлении приказа, считая, что первый приказ по войскам Петроградского военного округа следует оставить новому военному министру, который, он считал, должен был приступить к своим обязанностям в течение дня или двух.

Отказ Энгельгардта произвел на солдатских делегатов неприятное впечатление. Ушли от него со словами неповиновения: «Хорошо, если отказываетесь, сами составим».

В ту же ночь, в напряженной обстановке Таврического дворца, на неформальном заседании Совета был составлен «Приказ № 1». Утром он был опубликован. Этот тепличный продукт солдатской мысли, созданный в сотрудничестве с некоторыми гражданскими членами Совета, которые лишь редактировали грамматику солдатских требований, был с военной точки зрения не только неудачным, но и вредным. Тем не менее, он соответствовал тогдашней петроградской атмосфере. По отношению к офицерам он был значительно мягче, чем вышеупомянутый приказ об угрозе казни, отданный председателем Военной комиссии Думы полковником Энгельгардтом, политическим деятелем, принадлежащим к наиболее консервативному крылу революционного мятежа.

Вот текст «Приказа № 1»:

1 марта 1917 г.

По гарнизону Петроградского округа всем солдатам гвардии, армии, артиллерии и флота для немедленного и точного исполнения, а рабочим Петрограда для сведения и руководства.

Совет рабочих и солдатских депутатов постановил:

1) Во всех ротах, батальонах, полках, парках, батареях, эскадронах и отдельных службах разного рода военных управлений и на судах военного флота немедленно выбрать комитеты из выборных представителей от нижних чинов вышеуказанных воинских частей.

2) Во всех воинских частях, которые ещё не выбрали своих представителей в Совет рабочих депутатов, избрать по одному представителю от рот, которым и явиться с письменными удостоверениями в здание Государственной думы к 10 часам утра 2 сего марта.

3) Во всех своих политических выступлениях воинская часть подчиняется Совету рабочих и солдатских депутатов и своим комитетам[6]6
  В тексте книги пропущен действительный пункт 4 приказа, гласящий: «4) Приказы военной комиссии Государственной думы следует исполнять, за исключением тех случаев, когда они противоречат приказам и постановлениям Совета рабочих и солдатских депутатов.» – Прим. ред.


[Закрыть].

4) Всякого рода оружие, как-то: винтовки, пулеметы, бронированные автомобили и прочее должны находиться в распоряжении и под контролем ротных и батальонных комитетов и ни в коем случае не выдаваться офицерам даже по их требованиям.

5) В строю и при отправлении служебных обязанностей солдаты должны соблюдать строжайшую воинскую дисциплину, но вне службы и строя в своей политической, общегражданской и частной жизни солдаты ни в чём не могут быть умалены в тех правах, коими пользуются все граждане. В частности, вставание во фронт и обязательное отдание чести вне службы отменяется.

7) Равным образом отменяется титулование офицеров: ваше превосходительство, благородие и т. п., и заменяется обращением: господин генерал, господин полковник и т. д.

Грубое обращение с солдатами всяких воинских чинов и, в частности, обращение к ним на «ты» воспрещается, и о всяком нарушении сего, равно как и о всех недоразумениях между офицерами и солдатами, последние обязаны доводить до сведения ротных комитетов.

Настоящий приказ прочесть во всех ротах, батальонах, полках, экипажах, батареях и прочих строевых и нестроевых командах.

Петроградский совет рабочих

и солдатских депутатов

Этот полный текст приказа разрушает прежде всего легенду об участии Временного правительства в его составлении, ибо Временное правительство было образовано в ночь на 2 марта, а приказ был написан в ночь на 1 марта. Во-вторых, как видно из заголовка приказа, он относился исключительно к войскам петроградского гарнизона, и, наконец, в приказе нет никакого упоминания о праве солдат «выбирать» себе командиров, а, напротив, он призывает солдат к «строжайшей воинской дисциплине» при исполнении служебных обязанностей.

Что касается вновь провозглашенных гражданских прав солдат, то порядок также соответствовал духу первых дней революции. В доказательство нужно привести только восьмой пункт декларации, изданной Временным правительством при вступлении его в должность. Эта декларация, представляющая основную программу нового правительства, была подписана Родзянко как председателем Думы, премьером Львовым и всеми министрами. Этот пункт гласил:

«При сохранении строгой военной дисциплины в строю и при несении военной службы – устранение для солдат всех ограничений в пользовании общественными правами, предоставленными всем остальным гражданам.».

Даже создание выборных комитетов и представительство их в Совете не было результатом чьих-либо личных или партийных представлений, а было выражением общего настроения, возникавшего порой в самых неожиданных кругах. Тот же полковник Энгельгардт в своем первом сообщении в гарнизон писал:

«Всем войскам Петроградского гарнизона предлагается немедленно ввести в своих частях систему, основанную на новых принципах. Каждой части делегировать в Военную комиссию Думы по одному представителю от офицеров и матросов с удостоверением его личности.»

Я только что упомянул, что на Балтийском флоте комитеты появились до обнародования и, во всяком случае, до получения в Гельсингфорсе «приказа № 1». На румынском фронте, очень далеком от Петрограда, сложилось еще более характерное обстоятельство, наглядно доказывающее, что русская армия после разрушения старого административного аппарата неизбежно должна была пройти через какую-то новую фазу на основе «новых принципов». Там командующий 6-й армией генерал Цуриков, не дожидаясь указаний из Петрограда, ввел в войсках систему комитетов и телеграфировал столичным властям о желательности этой меры, учитывая обстоятельства.

Но историческая неизбежность событий, конечно, не влияет на отношение к ним современников. Донесение генерала Алексеева из Ставки, полученное на второй или третий день жизни Временного правительства, о том, что «приказ № 1» (телеграфированный на фронт лицами, личность которых так и не была установлена) создал большие беспорядки по всей линии фронта, что спровоцировало немедленную реакцию кабинета.

6 марта премьер Львов и военный министр Гучков издали воззвание к армии, в котором разъяснялось, что «приказ № 1» не предназначался для армии в целом и что войска должны подчиняться только приказам и указаниям их командиров, действующих под руководством нового правительства. Аналогичное сообщение было адресовано армии Петроградским Советом, подписано вице-президентом Скобелевым, социал-демократом, и скреплено подписью Гучкова. Кроме того, Петроградский Совет издал так называемый «Приказ № 2», в котором четко указывалось, что Совет не давал указаний о выборах должностных лиц и что «Приказ № 1», изданный до образования Временного Правительство касалось только войск Петроградского округа.

Легенда о «Приказе № 1», сложившаяся и распространившаяся впоследствии, есть просто свидетельство того, как люди, пораженные и потрясенные чрезвычайными событиями, не могут удержаться от попыток найти конкретные и отрывные источники своих несчастий. Для них вся трагическая история распада старой, имперской русской армии есть просто результат чьих-то обдуманных планов, козней и происков – Совета, Временного правительства, Керенского и т. д.

Глава VI
Разложение армии

Как внезапно, неожиданно, почти чудом исчезла в стране старая административная машина, так и миллионы на фронте остались без аппарата управления. Ушел самый дух армии, и ее сердце – движущая сила командного слова – перестало биться.

Сразу после революции русская армия перестала воевать, ибо солдаты перестали подчиняться, а офицеры потеряли способность командовать. Власть и авторитет офицеров исчезли.

Все, кто имел возможность наблюдать за русским фронтом в последний год перед революцией, все, кто хоть сколько-нибудь ясно представлял себе атмосферу на фронте, чувствовали смертельную опасность, надвигавшуюся на армию вместе с развалом старого режима. Но никто не ожидал, что все эти симптомы истощения и разложения выльются в шокирующую картину хаоса, возникшую после революции.

Конечно, нельзя красить весь Русский фронт в том виде, в каком он предстал после февральского взрыва, в один черный цвет. Те войска, которые одерживали победы в прошлом или имели в командовании людей менее реакционного типа, людей, проявивших сочувствие к более прогрессивным кругам страны и боровшихся за освобождение правительства от сетей Распутина, как так и наиболее удаленные от ядовитого влияния Петрограда войска – на Кавказе, на Юго-Западе (Галичина), в Румынии и Черноморский флот – сохранили свою организацию и боеспособность.

В каждой отдельной армии мера разложения также была неравномерной. Как правило, артиллерия и все специальные роды войск, в состав которых входили наиболее интеллигентные и культурные элементы армии, элементы, к которым при старом режиме относились с подозрением, остались после революции мало затронутые волной разложения, или, если распад все же возникал, то процесс был медленным.

Прежде всего именно пехота потеряла способность сражаться и подчиняться. Это объяснимо. Во-первых, русская пехота в 1916-17 г., после страшных поражений 1914-15 г., представляла собой уже не регулярную армию, а плохо обученное ополчение. Различные пехотные дивизии больше не были скоординированными слаженными организмами. Новобранцы из деревень, поспешно и случайно попавшие в различные полки, не знали и не имели представления о своих полковых традициях. Нередко так было и с командирами, лейтенантами военного времени, которых после двух-трех месяцев эфемерной подготовки выбрасывали со своих студенческих парт или канцелярских вертящихся стульев в руководство странными серыми солдатскими массами.

Но и в пехоте степень дезорганизации была разной. Основным полем разлагающей пропаганды и деятельности большевистской и немецкой агентуры были так называемые «третьи» дивизии, формирование которых было начато в январе 1917 г. Преобразование армейских корпусов на 3-дивизионного состава вместо 2-дивизионного – неудачнейшую реформу, вызвавшую резкое неодобрение генерала Алексеева и большинства офицеров Генерального штаба, – провел генерал Гурко, временный начальник штаба Верховного главнокомандующего, Императора Николая II, пока сам генерал Алексеев находился в отпуске в Крыму по болезни. Эти «третьи» дивизии, состоявшие из частей, от которых стремились избавиться командиры уже существующих дивизий, по своей бесполезности представляли собой случайные массы людей без всякой организации и дисциплины, действовавшие в самых плохих материально-технических условиях. Впоследствии, при осмотре мною различных фронтов, я слышал громкие жалобы на эти проклятые «третьи» дивизии, ставшие носителями трусости, анархии и развала. Именно в пехоте сосредоточили свою работу большевистские и немецкие агенты. Только здесь они имели настоящий успех. Только самые темные, самые невежественные и откровенно реакционные части русской армии пришли на помощь этим злейшим врагам Свободной России. Здесь все лозунги Революции слились в один сплошной зверский рев: «К черту войну! Айда домой! Вдоволь вы напились нашей крови!» Единственным языком, который могли понять эти армейские низы, был язык силы. И как только эта сила была восстановлена Временным правительством, она была приведена в действие.

Мечты о мире

Но вначале, в первые недели революции, были и другие настроения, как в армии, так и в народе. Россия не только физически устала от войны; Новороссия духовно восстала против дальнейшего кровопролития. Она искала, может быть, наивно, но честно и искренне выход из того, казалось бы, безнадежного тупика, в который попала вся воюющая Европа.

Многим революционным энтузиастам, как в тылу, так и на фронте, казалось естественным, что русская Революция, освободив Россию от всех пороков старого режима, принесет духовное освобождение остальному страдающему человечеству. Немедленный и справедливый мир для всех воюющих народов был несбыточной, но манящей, почти гипнотической мечтой, покоряющей сердце.

14 марта Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов проголосовал за свое знаменитое обращение «К народам всего мира» с призывом к действиям за немедленный мир. Прозвучало уверенное обещание «Он придет!». Ибо только «империалистические правительства» воевали друг с другом, а народы были вынуждены лишь повиноваться. Теперь, когда русская демократия «равноправной» вошла в «семью свободных народов», она отреклась от всего империалистического прошлого царской России. Поэтому ничто не мешает другим народам, действующим «через головы своих правительств», последовать примеру «Свободной России» и положить конец братоубийственной бойне. И, прежде всего, Германия должна покончить со своей империалистической реакцией. Вильгельма надо свергнуть, пронзив тем самым самое сердце мирового империализма. И тогда в ослепительном свете правды и справедливости над Европой взойдет новое солнце мира и любви. Вчерашние враги объединятся в братских объятиях. Так звучало обращение Совета.

Западному миру эти слова показались наивным, ребяческим лепетом. Там не только правительства, но и сами народы вели войну на смерть. Они не видели выхода из войны через революцию дома. Представители российской демократии вскоре узнали об этом из уст социалистов и лейбористов, приехавших к нам из Парижа и Лондона. Вскоре они поняли, что их борьба за мир, если она увенчается успехом, должна основываться не на риторике, а на твердой силе восстановленного фронта. Однако уже 14 марта, в момент величайшего увлечения с верой в европейское чудо вожди русской пролетарской демократии стали испытывать некоторые тревожные опасения. Они призвали немецких рабочих последовать примеру своих русских товарищей и положить конец абсолютизму Гогенцоллернов. Но, по-видимому, они не были вполне уверены, что их призыв будет услышан, ибо среди умоляющих слов обращения Совета неожиданно раздается предостерегающий крик: «Русская революция не отступит перед штыками завоевателей и не позволит раздавить себя внешней военной силой».

«Мир» с Людендорфом! Но империалистическая Германия, в которой господствовала диктатура Людендорфа, не собиралась угрожать «демократическим завоеваниям» русской революции «штыками». Немецкий генеральный штаб был хорошо осведомлен о настроениях русской демократии и рядовых членов русской армии в первые недели революции. Поэтому мы видим, что она меняет свою стратегию на Восточном фронте с быстротой и дальновидностью, достойными гения. Вместо того, чтобы направить свою тяжелую артиллерию и штыковые удары против России, оно выпустило бурю воззваний, более ядовитых, чем самые ядовитые газы.

Русская революция хочет мира. Тогда зачем медлить? Зачем свергать Вильгельма, когда его королевское высочество, сам принц Рупрехт Баварский, главнокомандующий Восточным фронтом, не думает ни о чем другом, как о помощи русским рабочим и крестьянам, одетым в солдатские мундиры, русским пролетариатам, угнетенным своими и англо-французскими капиталистами, чтобы сбросить ненавистное иго международных банкиров и, установив прочно господство трудящихся масс в России, установить вечный мир между Россией и Германией.

Таково было действительное содержание немецких прокламаций, распространяемых среди русских войск.

Воззвания Его Королевского Высочества к русским войскам были не единственным средством, использованным немцами для передачи своего обещания, что ни один выстрел не будет произведен немцами без провокации наступления русских. Имперская Германия зашла еще дальше в своей дьявольской игре на первобытной наивности русских воинов. Кое-где из немецких окопов навстречу русским двигались «мирные делегации» с белыми флагами. Эти «делегации» были отогнаны огнем русской артиллерии. Это вызвало возмущение в русских окопах, а новые немецкие прокламации не жалели слов праведного гнева против нежелания русских генералов прислушаться к мирным предложениям Германии. Затем генерал Драгомиров приказал принять одну из таких немецких делегаций и доставить ее к нему. В присутствии делегатов армейских комитетов был допрошен главный германский парламентарий. У него, конечно, не было никаких мирных предложений.

Этот локальный эпизод, однако, не возымел целебного эффекта. Получив такого могущественного союзника в борьбе за «мир во что бы то ни стало», наши воины с неописуемым возмущением встречали любые попытки командиров побудить их к действию.

Русский фронт замер. Гробовая тишина воцарилась вдоль наших позиций на сотни миль. Русские солдаты были приняты немцами в качестве гостей. Последовала волна братаний, сопровождаемая бесконечными встречами. Времени для этого было предостаточно, ибо русские войска отказывались даже чистить винтовки. На Русском фронте было установлено фактическое перемирие, в то время как друзья русской Революции в германском Генеральном штабе торопили свои дивизии с Востока на Французский фронт.

Стоход

Трудно сказать, к чему могла привести эта ситуация. Но в самый разгар игры, поставленной немцами, произошла небольшая ошибка. Внезапно закончился период расцвета трогательной дружбы принца Рупрехта и генерала Людендорфа с нашими неграмотными русскими крестьянами в окопах.

В момент наибольшего бездействия на Русском фронте немецкие войска внезапно перешли в наступление на Стоход. Быстрый удар дал отличные результаты. Русские полки, далекие от всякой мысли сражаться, были застигнуты врасплох. Огромные массы артиллерии и 25 000 пленных составили немецкую добычу – первый результат «борьбы за мир» путем братания, проводившейся по указаниям Людендорфа и Ленина.

Впечатление, произведенное ударом на Стоходе на ту часть русской демократии, которая искренне занималась борьбой за немедленный справедливый мир, было поистине сокрушительным. Людендорф, как он сам признается в своих мемуарах, быстро понял ошибку германского верховного командования. В германской штаб-квартире было решено не допустить повторения таких досадных эксцессов. Немецких ударов по Русскому фронту больше не будет, доносило до наших окопов немецкое командование. Это обещание Людендорф сдержал.

Однако, к счастью для нас, впечатление, произведенное Стоходским наступлением, не удалось сгладить. Где-то в подсознании души русской демократии произошел глубокий надлом.

Наступлением на Стохода закончилось то, что можно назвать пацифистским периодом русской Революции. Начался новый период, период обороны. Сама русская Революция, а не только «империалистическое» Временное правительство, решила продолжать войну, пока этого требуют обстоятельства. Конечно, эта новая психология защиты, начавшая развиваться в сознании масс, не проявилась в полной силе сразу после Стохода. Наоборот, внешняя картина положения на фронте и в тылу казалась еще более безнадежной и неразрешимой. Во всяком случае, так расценивал ситуацию Александр Гучков, первый военный министр Временного правительства, и его ближайшие сподвижники.

Глава VII
Гучков

Александр Гучков был одним из самых ярких и интересных политических деятелей дореволюционной России. Видный общественный и торговый деятель Москвы, типичный представитель московского купеческого мира, Гучков был в значительной степени самодостаточным человеком. Его карьера была самой оригинальной. Во время англо-бурской войны он бросил свой бизнес и пошел воевать на стороне буров. В русско-японскую войну он работал в Маньчжурии как представитель Красного Креста и там имел возможность наблюдать недостатки старой русской бюрократической военной машины. Умеренного участника освободительного движения, разгар революционных волнений 1905 г. застал его на правом фланге земских и городских реформаторских организаций. Порвав с либералами типа Милюкова, он стал лидером консервативной партии октябристов («конституционный» Манифест Николая II был издан 17 октября 1905 г.).

Эта партия стала конституционной опорой столыпинского правительства после роспуска первой Думы летом 1906 г. и подавления народного антиправительственного движения. Сам Гучков взял на себя роль близкого друга и советника всемогущего премьера.

В ультраконсервативной третьей Думе он был избран председателем и как таковой имел возможность близко изучать не только бюрократический аппарат Российской империи, но и самого царя и его окружение. Независимый и мужественный, обладавший большой политической интуицией, Гучков вступил в острую борьбу с окружавшими престол «темными силами», направленными сначала против безответственного влияния великих князей, затем против всемогущего Распутина.

А.И. Гучков

Гучков сосредоточил свою энергию главным образом на вопросах военного характера. Вскоре вокруг него образовался круг способных молодых офицеров Генерального штаба. Это вызвало подозрения и острую враждебность при дворе. Близкие к Гучкову военные деятели были прозваны императрицей Александрой Федоровной «младотурками». Эти «младотурки» (в том числе генералы Гурко и Поливанов) вместе с некоторыми депутатами Думы сделали очень много для реорганизации русской армии и улучшения обороны страны.

Но со временем Гучков и его друзья убедились, что дальнейшая серьезная работа в интересах нации, особенно в интересах национальной обороны, при существующем режиме практически невозможна.

Назначение совершенно недееспособного Сухомлинова на пост военного министра, постоянно растущее влияние полуграмотного крестьянина Распутина на решение самых основных государственных проблем убили в Гучкове всякую надежду на мирное, эволюционное решение постоянно нарастающего кризиса самодержавия.

Тем не менее Гучков не желал возникновения стихийного революционного массового движения. Открыто заявляя о своей непримиримой неприязни к существующему режиму, вождь октябристов стоял, однако, в стороне от нараставших в стране революционных тенденций. Он не одобрял их. По его мнению, революционный хаос мог быть предотвращен только борьбой за политическую власть со стороны умеренного и консервативно-либерального среднего класса российского общества. Уже перед войной, в 1913 г., при IV Думе, он призвал свою партию на эту борьбу. В начале войны Гучков появился в Восточной Пруссии как представитель Красного Креста. Там он стал свидетелем первой катастрофы русской армии и гибели под Солданом генерала Самсонова.

Произнося прощальную речь в качестве военного министра Временного правительства перед совещанием делегатов с фронта в Таврическом дворце 12 апреля, Гучков сказал:

«Уже осенью 1914 года я вернулся с фронта революционером».

Давая показания перед Чрезвычайной следственной комиссией Временного правительства 2 августа 1917 года, Гучков заявил:

«Когда я и некоторые мои друзья в предшествующие перевороту месяцы искали выхода из положения, мы полагали, что в каких-нибудь нормальных условиях, в смене состава правительства и обновлении его общественными деятелями, обладающими доверием страны, в этих условиях выхода найти нельзя, что надо итти решительно и круто, итти в сторону смены носителя верховной власти. На государе и государыне и тех, кто неразрывно был связан с ними, на этих головах накопилось так много вины перед Россией, свойства их характеров не давали никакой надежды на возможность ввести их в здоровую политическую комбинацию; из всего этого для меня стало ясно, что государь должен покинуть престол.».

Зимой 1916/17 г. Гучков не только думал о восстании, но активно занимался его подготовкой совместно с М.И.Терещенко, известным миллионером и меценатом, будущим министром иностранных дел во Временном правительстве. Вместе с генералом Крымовым, организатором последующего корниловского мятежа, он продвигал планы государственного переворота, предчувствуя приближение катастрофы. Исполнение планов затянулось, и вместо смены правящих монархов вся династия была сметена народным восстанием.

Оставаться в стороне от революции после этого, естественно, было невозможно для Гучкова и его друзей.

С этого момента началась личная трагедия Гучкова, которая, однако, с особенной ясностью показала трагедию, пережитую всеми людьми его круга и его класса в революции.

Они ожидали политического переворота, который, изменив систему правления, должен был передать всю политическую власть в руки центристских, умеренно-консервативных и либеральных элементов русского общества, господствовавших до 27 февраля 1917 г. политической жизни страны, в Думе, в земствах, в городах и в печати. Вместо этого в России произошло социальное землетрясение, которое потрясло и разрушило все слои общественного устройства. Не только консервативная часть, но и вся либеральная Россия вдруг предстала лишь фрагментарным остатком разрушенной монархии. Новая сила, демократия, и не столько политическая, сколько социальная и рабочая демократия, пришла к власти, хотя она еще не могла взять эту власть в свои руки.

В хаосе новых политических течений и стремлений, которые только начинали складываться, Гучков очутился один, всем чужой. Сам он не думал о своем прошлом, но многие другие думали, ибо в широком народном историческом сознании Гучков запомнился больше всего как зачинщик жестокой столыпинской реакции, последовавшей за роспуском первой Думы.

До революции объект непримиримой ненависти со стороны императрицы Александры Федоровны, Распутина и Вырубовой, Гучков после революции сразу попал под подозрение представителей демократии Советов и их сторонников. Между тем основная задача государства после революции состояла в скорейшем восстановлении власти в стране. Старое, традиционное правительство может еще долго управлять государством за счет одной лишь механической силы и инерции административного аппарата. Но и здесь психологический разрыв с населением, недоверие к правительству и к искренности его намерений в конце концов приводят к тому концу, который пережили Франция в 1789 г., Россия в 1917 г., Германия в 1918 г.

Строгий, замкнутый, странный и неотесанный Гучков менее всего был способен убедить толпу. Ему не верили, и он это болезненно осознавал.

Между Гучковым, как военным министром, и армией сразу сложились нездоровые и ненормальные отношения. Считалось, что Гучков, будучи близок к высшим армейским кругам (во всяком случае, ко многим наиболее талантливым офицерам Генерального штаба), будет хорошо управлять армией. Однако вскоре выяснилось, что необходимо не обычное управление на основе принятых принципов командования и подчинения, а прежде всего восстановление утраченного авторитета офицерства. Нужно было поставить между подчиненными и командирами, между солдатом и офицером какую-то третью, связующую силу. Для этого необходимо было сначала завоевать доверие войск. Но как этого добиться? По мнению Гучкова, это нужно было доказывать делом, показывая, что первый военный министр революции стоит за новый порядок в армии.

Военные реформы

Все так называемые реформы в армии после революции проводились во время пребывания Гучкова в военном министерстве в сотрудничестве со специальной комиссией, в которую входили представители советского и армейского комитетов и которую возглавлял генерал Поливанов, который был некоторое время военным министром во время войны и помощником военного министра во времена III Думы.

Поливанов, как я уже указывал, был членом кружка Гучкова. По этой причине на него смотрели при дворе с нескрываемой враждебностью. Человек несомненных способностей и блестящий администратор, Поливанов, почувствовав господствующие революционные настроения, присоединился к Гучкову в борьбе за восстановление дисциплины и боеспособности армии, но методами чрезвычайно опасными. Он намеревался завоевать доверие войск к новому военному министру путем максимально возможных, а иногда и невозможных уступок требованиям, предъявляемым не столько комитетами с фронта, сколько Петроградским Советом. В этих уступках Поливанов пошел дальше военного министра.

В действительности все реформы, проводившиеся Гучковым и Поливановым, представляли собой лишь утверждение того порядка, который уже существовал в армии после революции. Естественно, регистрация всех революционных «завоеваний» в армии, отраженная в работе комиссии Поливанова и революционных приказах военного министра, ни на йоту не подняла в армии авторитета представителей нового правительство.

Повторяю, суть дела заключалась не в реформах, а в недоверии к новому правительству. При отсутствии морального авторитета, необходимого для изменения настроений масс, оставалось только плыть по течению в надежде, что каким-то чудом появится «сильный» человек, который одним-двумя ударами, опираясь на две-три старые, прочные традиции своих полков, рассеял бы всю эту «революционную каналью».

Но «сильного» человека не было и в помине. Генерал Корнилов, назначенный первым командующим Петроградским военным округом, не смог справиться с гарнизоном и в начале мая вернулся на фронт. Между тем политика приспособления даже к самым умеренным требованиям рядового состава, потерявшего всякое равновесие, разрушала авторитет Гучкова и Поливанова в тех кругах, где они еще имели шанс завоевать его – в высшем командовании армии.

Отставка Гучкова

После двух месяцев трагического недоразумения Гучков и его военные помощники оказались в тупике. У них не осталось больше ходов. Последний плод творчества Поливанова – «Декларация прав солдата», уже фактически вступившая в силу, была отвергнута Гучковым, который отказался ее подписать. На самом деле декларация была искусственной попыткой направить настроения армии по единственному пути, которому мог следовать Гучков.