Текст книги "Сакральный футбол"

– Андрей, скажите. Те трое американцев… они реально хорошие игроки?

– Они не просто хорошие игроки, Сергей Валерьевич, – быстро ответил Маранов. – Они неутомимы. Они работают безупречно, почти не делают ошибок. Если команда составлена будет только из таких… Бороться с ними на поле обычным людям будет, я вам скажу… Очень будет сложно с ними играть. Это будет реально битва насмерть. И боюсь, что нужны будут еще какие-то меры, вне поля. Штатники с тремя такими обыграли две команды из первой мировой десятки. А если таких игроков будет одиннадцать? А если двадцать два?

– То есть… Вы хотите сказать, что у нас не будет шансов вообще? – Падин сдвинул брови и наклонился вперед.

– Не надо драматизировать ситуацию, – Берестов вновь вошел в разговор, тщательно взвешивая и подбирая слова. – Мне были известны кое-какие документы… Думаю, что в общих чертах я представляю, что это за существа. У них не может не быть слабых мест. Дело в том, что любое существо непременно должно быть заселено монадой. Так устроен мир.

– Монадой? То есть душой? – переспросил Падин.

– Именно. В обиходе обычно используют слово душа. И именно в этом будет заключаться слабость любого такого проекта. Присутствие монады в любом теле вносит элемент непредсказуемости. Конечно, гениальные люди многое могут. Они могут через чипы воздействовать на психику существа, что-то включать, что-то выключать. Но до конца сделать его роботом они не смогут. Но вопрос надо изучать непременно и очень срочно. Прошу вас, выделите средства. Дайте возможность получить информацию. Это очень важно!

Падин некоторое время смотрел на Берестова странным взглядом.

– Вы правда можете помочь мне? С моей проблемой? – как-то тихо и чуть просительно произнес он.

– Я не один. Таких, как я, в стране несколько. Мы поможем вам, потому что вы нам нужны, очень нужны. Вы будете здоровы. Но вы должны нести ответственность за свой проект. Вы должны осознать его важность. Вы все сделали правильно, запустив его. Не отступайтесь. Идите до конца. Выбор Андрея Маранова – это ваш сильный ход. Другого тренера такого уровня в мире нет, поверьте мне. Только он может создать такую команду. Команду берсерков, бессмертных витязей славянства. Только он!

Падин медленно потянулся к телефону, лежавшему на столе, но тут в холле появился бесцветный невозмутимый серый человек в очках и сером костюме. Падин представил его своим гостям.

– Серафим, дело чрезвычайной важности. Чрезвычайной!

– Слушаю, шеф.

Затем он обратился к Маранову и Берестову.

– Процесс будет запущен. У меня есть люди во внешней разведке. Дайте Серафиму все выходные данные. Всю информацию об этих существа, об этих игроках, об этих играх. Все-все расскажите. Он толковый и сделает все как надо. Надо провести эту операцию по всем правилам. Серафим, отнесись внимательно ко всему, что тебе сообщат эти люди. Каким бы бредом это тебе ни показалось.

– Слушаю, шеф. Я понял.

– Эти люди поставят задачу и дадут тебе информацию. На тебе разработка разведывательной операции за рубежом. Разработай ее в деталях со своими. Составьте смету. Составь конспирологическую схему. Свежие шифры. Схемы защиты от информационных внедрений. Все по науке.

– Будет сделано, шеф. Но на мне еще та работа…

– Передай Баглаю. По этой теме работай сам.

– Есть.

Падин встал, пожал руки гостям.

– Извините, мне надо идти. В ближайшее время я сам свяжусь с вами, Андрей. Рад был познакомиться, Михаил Георгиевич.

Он растворился в длинном коридоре офисного здания. Маранов и Берестов начали излагать Серафиму суть дела.

Глава 20

Каждому из парней, что вылезали в 8:30 из своих постелей, что видели в утренних зеркалах своих сонные физиономии, виделись уже арены крупнейших стадионов мира. Их ярко освещенный газон появлялся перед их глазами при выходе из тоннеля; в их уши уже врывался грохот, заполнявший распахнутые вверх ребристые вазы стадионов; рев, исходивший от разноцветных ячеистых стенок этой вазы; рев, порождавшийся одновременным выхлопом из десятков тысяч глоток, сливавшийся с монотонным буханьем барабанов, пиликаньем каких-то гармоник и труб. Они выходили для того, чтобы их увидели сотни миллионов людей; чтобы, сидя в своих жилищах, эти миллионы напряженно всматривались в их лица, ловя каждый жест, каждое движение. Парни в своих мыслях уже неслись на всех парах к чужим воротам, пробивались сквозь заслоны жестких конструкций, именуемых ногами защитников; пропихивали мимо них упругий скользкий шарик – средоточие всеобщего внимания, центральную точку действия. Они прорывались, они защищались, они отбивались ради того, чтобы вспыхнул тот яркий момент, когда кто-то из партнеров вдруг вытворит у ворот что-то необычное и белый шар резко залетит в сетку за спиной чужого вратаря. Тогда родится внезапный обвальный шумовой взрыв, люди вскочат, трибуны закипят в восторге и гневе, а в душах игроков вспыхнет ни с чем не сравнимое, удушающее, разрывающее душу чувство торжества…

Именно эти мысли и образы часто возникли перед их мысленным взором утром, давая импульс для трудной дневной работы, ради которой они и выходили на подсвеченное с утра поле, подмороженное ночным морозцем.

После пробежки парни бежали в манеж, рассаживались на резиновых ковриках, ежась в слегка прохладном, непрогревшемся зале, глядя на едва синевшие окна. Виктор Провоторов появлялся минута в минуту, уверенным спортивным шагом проходил мимо рядов сидящих, усаживался на свой черный коврик, внимательным взглядом мага оглядывал сидевших перед ним людей. Он сканировал их состояние, получал необходимую ему информацию; при этом он сразу же начинал воздействовать на зал, стараясь успокоить его, выровнять общее его энергетическое поле, состояние которого он ощущал до нюансов. Затем он нажимал кнопку лежавшего перед ним пульта, и зал заполняла электронная музыка.

– Есть ли у вас вопросы по предыдущему занятию? – обычно спрашивал он. – Замеряли ли вы контрольную паузу вчера днем и вечером.

В ответ слышались разрозненные выкрики с мест:

– Замеряли. Не увеличилась. После еды падает.

– Что такое эндогенный кислород? Я не понял.

– А пауза увеличивается только из-за задержки или из-за чего-то еще?

Провоторов начинал терпеливо пояснять в третий или четвертый раз, что по мере увеличения паузы в дыхании после выдоха, организм будет стремиться постепенно переходить на выработку состава, способного компенсировать недостаток живого атмосферного кислорода, и понижать уровень углекислого газа в крови. Пауза реально может увеличиться лишь через несколько месяцев, но это будет означать, что они вывели организм на совсем иной режим работы.

– Вам будет все равно, играете ли вы на жаре где-нибудь в Мексике в полдень или в Норильске при минус тридцати. На высоте 4 тысячи метров или ниже уровня моря на два километра. Резервы адаптации организма к нагрузкам и внешним условиям вырастут в разы. Если вы намереваетесь выигрывать у грандов, это необходимо. Когда они во втором тайме выдохнутся, вы будет свежими, как в начале игры. И вы возьмете их голыми руками. Вы порвете их в пух и прах.

Футболисты молча слушали, некоторые записывали монологи Провоторова на диктофоны смартфонов.

– Давайте начинать, – давал команду к действию Провоторов. – Встаньте, пожалуйста. Ноги на ширине плеч. Снимите майки, чтобы я видел, как вы дышите.

Провоторов строил работу по той программе подготовки, которую представил Маранову. Он учил игроков дышать наиболее эффективным образом. Прежде всего, он стремился отучить их от поверхностного дыхания верхними долями легких.

– Вы должны вообще отучиться дышать грудью. Дышать надо только животом! Для этого надо пережать гортань гортанным хрящом, чтобы воздух шел медленно. Грудь прижимаете, воздух вбираете в нижнюю долю легких. Низ живота набухает. Следите за частотой дыхания. Циклов дыхательных в минуту не должно быть более шести-семи. Затем дойдет до четырех. Вдох – шесть секунд, пауза на выдохе – двенадцать; выдох – восемь секунд. Начали…

Но не всем из парней нравилась эта работа. Больше всех не любил эти занятия Вибергасов. Ему вообще не нравился Провоторов; он считал его занудой и педантом. Провоторов отвечал Вибергасову столь же стойкой антипатией.

В один из дней разразился конфликт. Произошло это так. Провоторов рассказывал про психологические блоки и мышечные зажимы, которые мешают спортсменам расслабиться перед важным соревнованием. Когда он сделал небольшую паузу, вдруг громко и развязно прозвучал голос Вибергасова:

– Зажимов у нас нету! А блоки есть! Жел-лезобетонные! Вам какие надо?

Все обернулись назад.

– Заткнись, Бекас! – рыкнул на него сидевший с ним рядом Гремин. – Идиот!

Но было поздно. Виктор Провоторов встал с места и подошел к этим двоим. Он пристально посмотрел сначала на одного, затем на другого.

– Встань, Нестор, – тихо сказал он.

– А что такое, босс? Я в… – спросил Вибергасов, но осекся. Он сообразил, что все идет не так, как надо.

Провоторов понял, что он пьян; что он, по всей видимости, всю ночь гулял, не спал и утром пришел на занятия. Это было очевидное ЧП.

– Теперь ты, Никита… – обратился он к Гремину.

Все остальные молча ожидали развязки.

– Я в порядке, Виктор Сергеевич, – сказал Гремин и встал.

Неповторимый запах зажеванного жвачкой алкоголя достиг ноздрей тренера. Но он видел, что Гремин полностью адекватен и на ногах стоит твердо, чего никак нельзя было сказать о Вибергасове.

Провоторов, ничего не говоря, взял в руки телефон…

Буквально через три минуты в манеж уже входил находившийся неподалеку главный тренер. Немного мрачный с утра, он вопросительно посмотрел на Провоторова. Тот указал на Вибергасова и Гремина.

– Вот, Андрей Викторович… Полюбуйтесь. Нетрезвые пришли.

Маранов молча, исподлобья поглядел на Гремина. Он был для него важен гораздо больше, чем Вибергасов, на которого он даже не смотрел. Гремин помрачнел и насупился.

– Зачем неправду говорить, – проговорил он. – Пьяным меня назвать нельзя. Вечером отмечали день рождения Лизки из ресторана. Поздно заснули, правда. Но я к работе готов.

– Чего он на нас катит? – вдруг понесло Вибергасова. – Мы живые люди! Не любит меня Витя, знаю… и я его не люблю. Но вы на поле мне выйти дайте! Я покажу!

– Заткнись, Бекас! – рычал Гремин, толкая его в спину. – Заткнись, идиот!

Маранов видел, что Вибергасов пьян. Это был серьезный, наглый проступок. По идее, надо было его отчислять. Однако Маранов был не готов к такому решению. Именно Вибергасова он видел капитаном второй команды. Поразмыслив несколько секунд, он сказал:

– Вибергасов, выйди отсюда. Иди, проспись. Делаю тебе предупреждение. Еще один такой случай – и поедешь домой…

– Да я в порядке, босс, – попытался взять себя в руки Вибергасов, но Маранов перебил его:

– Ты меня понял, Нестор?

Вибергасов, потупил голову, молчал.

– Двери вон там, – отрезал Маранов, указывая пальцем.

В полной тишине в зале прозвучали тяжелые шаги Вибергасова, а затем стук захлопнувшейся двери.

– Тебе, Никита, надо будет также подумать. Я не ханжа и не тиран. Но прийти на занятие в таком виде… Это слишком.

Гремин кивнул головой:

– Я понял, Андрей Викторович. Больше не повторится.

Маранов, прищурясь, посмотрел на него; потом обратился ко всем остальным игрокам:

– Вы все должны понять: мы на самом деле делаем суперкоманду. Мы работаем на идею. У нас мало времени. Нам нужны собранные, ответственные люди. Нарушители режима будут моментально отчисляться.

Игроки молча, с пониманием смотрели на него.

– Продолжаем, – сказал он на ходу и вскоре исчез за дверью.

Те из парней, у кого не было желания выполнять комплексы упражнений, ставились Провоторовым на учет, и игроки об этом были оповещены.

После упражнений на разработку полного дыхания всем раздавались так называемые трубки Фролова. Это были небольшие цилиндры из пластмассы, на одну десятую наполненные водой, от которой отходил гибкий шланг. Человек должен был брать шланг в рот. Вдох шел через нос, выдох через трубку. Вода, находившаяся в трубке, вынуждала человека замедлять темп выдоха. После того как ассистент разносил коробку с трубками и салфетками для очистки шланга и футболисты брали шланги в рот, начиналась работа. Зал наполнялся странным шумом, напоминавшим шум отдаленного пенистого водопада. Лица парней краснели, щеки то надувались, то сдувались, глаза словно стекленели и расширялись. Провоторов, как и во время предыдущего упражнения, ходил вдоль рядов, смотрел, кто как выполняет упражнение.

После выравнивания дыхания делались пранаямы по йоговской схеме различной интенсивности. С каждым циклом длительность вдоха и выдоха, равно как и пауза после выдоха, увеличивались в соответствии с ритмом, который отмерял вслух тренер. И лишь в конце производились замеры контрольной и максимальной пауз. Каждый игрок доставал свой сотовый телефон или планшет и включал секундомер. Замеры делались три раза. Затем Провоторов просил каждого назвать свой наилучший результат и тщательно заносил их в свой ноутбук.

Результаты поначалу и у всех были приблизительно одинаковые. У пятерых стабильно был результат до первого позыва на вдох ниже 35 секунд. Они виновато глядели на преподавателя.

– Не волнуйтесь, ребята, это нормально – успокаивал их тренер. – Это только начало. Откуда у вас возьмется здоровье, если вы только что прибыли из городов, из сутолоки? Обычная жизнь – это обычная жизнь. Здесь другое.

У десяти пауза была более 50 секунд. Их Провоторов сразу выделил и внимательно следил за ростом паузы. Среди этих троих были Гремин, Станишевский и Приданцев. Провоторов пристрастно расспрашивал этих десятерых, чувствуют ли они резервы увеличения, они уверенно отвечали, что через месяц выйдут на две минуты, на что Провоторов только улыбался.

Однако на одном из занятий его крайне удивил скромный интеллигентный Станишевский. Когда дошла очередь до него и он назвал цифру – 95 секунд, Провоторов с удивлением посмотрел на него.

– Как ваша фамилия? Станишевский? Игорь вас зовут? Вы не ошиблись, Игорь? Вы сказали… Больше, чем полторы минуты?

– Да, Виктор Сергеевич. Я замерил точно. Третий раз результат был хуже, чем в первый.

– А в первый было сколько?

– Минута сорок семь.

– А максимальная сколько?

– Две минуты тридцать две секунды.

Наступила пауза. Провоторов озадаченно смотрел на Станишевского.

– И вы это сделали… не на пределе? Голова не кружилась? Круги перед глазами?

– Нет, не было. Спокойно сделал. Наверное, смогу и больше.

– Вы что, занимались подводным плаванием?

– Нет. Но я однажды тонул… Я не знаю, как это связано.

– И что, ты совсем утонул?

От удивления Провоторов забыл про свою манеру обращаться к игрокам на «вы».

– Где это было? Сколько было тебе лет?

– Десять. Утонул совсем. Меня вытащили только через десять минут. Но откачали.

– Десять минут? Десять минут ты не дышал?

Провоторов задумчиво смотрел на парня, но не мог понять, как связано утопление с такой паузой. И почему поначалу у него такой паузы не было? И что следовало из того, что она теперь есть? Над этим ему предстояло поразмыслить.

– Ладно, ребята. Рост есть явный. Все идет нормально. Вы свободны.

Парни вскакивали, зал наполнялся смехом, разговорами и гвалтом. Сдавленная энергия выходила из них. Они бежали в другой зал, где начиналась утренняя разминка. Там гудела уже другая, громкая, ритмичная музыка, которая сразу же включала их в работу. Упражнения на растяжки, прыжки, пробежки, потягивания на снарядах, перебрасывание тяжелыми большими мячами, игры с гантелями и гирями – весь этот комплекс разогревал их, включал в работу все ряды их мощных мужских мышц.

По совету Михаила Георгиевича Берестова на базу стали приглашать авторов, писавших на философские темы, исследовавших историю славянства и его мировоззренческие устои. Одним из первых Берестов пригласил Петра Ведунова, работы которого он уважал. Ведунов, седовласый, с большой белой бородой, человек лет 60, разговаривал спокойно; на все вопросы отвечал долго, пространно. Ведунов имел способность разговаривать просто, а свои обширные знания подавать как бы между прочим, не навязывая.

– Ребята, вы должны составить прежде всего нормальное представление об истории народа, к которому вы принадлежите. Вы должны выбросить из головы весь этот мусор, которым вам набили голову в школе и в последующие годы. Вы должны знать, что Россия – это страна, уникальная во всех отношениях. Взять хотя бы название страны. Тут же всплывает целый пласт информации, о которой большинство жителей России не имеют ни малейшего представления. Название страны, Россия, возникло от другого слова – Рассея, которое, в свою очередь, образовалось от слова Рассения. Так называлась часть древней Славяно-Арийской империи, лежавшей западнее Рипейских гор. Сейчас их называют Уральскими. Иноземцы эту страну называли по-разному, но последним названием, которое было известно в Европе до конца XVIII века, было название Великая Тартария.

Вы должны знать, что населявшие ее славяне и арии владели фундаментальными знаниями о материальном и нематериальном мирах. Славяно-Арийские священные предания – прелюбопытнейшая, я вам скажу, познавательная вещь. Важнейший документ тут – Книга Велеса. Последние записи сделаны новгородскими волхвами в конце десятого века. Она охватывает более двадцати тысяч лет истории славян. В ней, помимо прочего, говорится о великом похолодании, возникшем вследствие катастрофы, вызванной падением осколков Малой Луны, Фатты[1]1
  Фатта, Леля, Месяц – три малых планеты (Луны) Земли, период обращения Фатты (древнегреческое – Фаэтон) 13 дней; Лели, ближайшей к Земле и самой малой из Лун – 7 дней.


[Закрыть], в ходе войны между метрополией – то есть Великой Рассенией, и вышедшей из-под «родительской опеки» провинцией – Антланией (Атлантидой). Резкое похолодание и изменение климата на территории всей Сибири и Дальнего Востока вынудило огромное число древних славян покинуть метрополию. Они переселились на незанятые земли Европы, что привело к значительному ослаблению самой метрополии. Этим и попытались воспользоваться южные соседи – аримы, жители Аримии, так в те времена древние расичи[2]2
  Расичи – представители всех Родов Великой Расы.


[Закрыть] называли Древний Китай.

Война была тяжёлая, неравная, но тем не менее Великая Рассения одержала победу над Аримией. Это событие произошло 7511 лет назад. Победа была столь значительной и тяжёлой, что день, когда она была одержана, был назван Днем Сотворения Мира. Это 22 сентября по христианскому календарю. Наши предки избрали его поворотной точкой отсчёта своей истории. По этому славянскому календарю сейчас лето, год 7511 от Сотворения мира…

Лекции Ведунова порой продолжались и два, и три часа. Его засыпали вопросами на самые разные темы.

Как оказалось, многие из тех, кто был отобран в команду, очень интересовались общими вопросами. Но у них просто не было возможности получить какие-либо варианты ответов на том уровне, на котором они этого желали. Так что встречами на базе начал заполняться тот мировоззренческий вакуум, который имелся в сознании практически каждого из парней.

Глава 21

Разговор в офисе Фонда «Прогресс и право», который возглавлял Звонарев, начал накаляться неожиданно. Основные пункты программы все приняли почти без оговорок, разговор шел спокойный. Обострилась обстановка вовсе не из-за гэбиста Виталия Юдина, а из-за генерал-лейтенанта Антона Беклемищева, которого пригласил на встречу Звонарев. Со Звонаревым, Юдиным и Падиным генерала объединяла патриотическая нота: все они считали, что Гордин недостаточно предпринимает усилий, чтобы отвязать страну от западного капитала; ставили ему в вину, что так и не удалил из страны доллар, повязан кучей договоров с американцами и Евросоюзом; что не занимается русским вопросом, запутался в миграционной политике и так далее. Тут у всех четверых во взглядах было полное единство. Но когда речь зашла о том, какая идеология должна господствовать в России в случае, если их группировка придет к власти, обнаружились разногласия.

Генерал был действующий вояка, бывший член компартии, ненавидящий Гордина и его окружение. Как многие бывшие члены КПСС, он после крушения СССР обратился в православие, воцерковился, стал прилежно исполнять обряды, молиться, ходить на поклон к батюшке в ближний к его работе храм.

– Я думаю, нам надо смелее идти туда, куда страну не довел Путин. Он ведь начал строить православную государственность. Он правильно делал, – говорил генерал. – Народ без религии – быдло, скотина. Нашему народу необходима религия. И она есть. Но надо ее внедрять более активно. Народ иначе не сплотить!

– Это неоднозначная тема, Антон Валерьяныч, – возражал Звонарев. – Ну, вы же помните всю эту историю с самодержавием. Было православное государство. Деревнями в церковь ходили. И что в итоге?

– А что в итоге? Не церковь развалила страну!

– Правильно! Народ сам церкви и порушил. Сам их и снес. И иконы сам же пожег, и попов отстрелял.

– Что вы передергиваете? НКВД стреляло в попов, а не народ! Комсомоляки церкви рушили, а не народ!

– Ну конечно, комсомоляки! Откуда бы их столько взялось? Вы хроники посмотрите, – также начал закипать Звонарев. – Мужики и бабы растаскивали храмы, в которые ходили. Сами их громили! А потом на партсобрания шли. У нас такой народ! Блеф все эти религии! Туфта! Не надо к этому возвращаться!

– Надо возвращаться, но по-новому! Осмысленно! Надо пояснять, что такое церковь Христова, что такое подвиг Христа, что такое поведение христианское! Раз не поняли тогда, значит, надо теперь объяснять.

– Антон Валерьяныч, вы где других-то попов возьмете? – вошел в разговор Виталий Юдин. – Мы же их всех знаем. У нас все списки сохранились, все их личные дела… Ведь это же мы ставили каждого патриарха РПЦ. Это все наши люди – вы что, не знаете? Мы их хорошо знаем. Абсолютно беспринципные ребята! Вчера были во Владимире Ильиче, сегодня они во Христе, а завтра – хоть в Коране, хоть в Яхве.

– Они всегда были в Яхве, – с усмешкой бросил Звонарев. – Кого они славят в своих церквях? Не сынов ли Дома Израилева?

Генерал покраснел, и поначалу не знал, что возразить, но потом вдруг снова вскипел:

– Ветхий Завет – это только часть Писания! И не все священники такие. Большинство – честные, добропорядочные люди. Это русские люди, замечу я вам! И церковь обновляется. Она очищается. А что вы хотите предложить вместо? Что у вас есть? Может, коммунячьи трели опять запоем?

И вот тогда Падин вошел в этот разговор.

– А вы знаете, какая религия была в стране до принятия христианства?

– Что вы мне экзамен устраиваете? Кто же не знает? – отвечал генерал. – Язычество! Многобожие.

– Язычество… Очень все у вас просто – приклеили ярлык, и нормально. Многобожие… Эта система была мировоззренческая, где у каждой стихии был реальный покровитель, реальный дух, который с нею был связан. С этим духом контакт устанавливался. Это было единение с Природой. А для христианства природы вроде бы вообще и не существует. Ни природы, ни Космоса – ничего не существует! Маленькая планетка и единственное на весь космос человечество. И божки сверху. И все. Вот и все ваше христианство… Это, извините, религия маленьких детей. Пора вылезать из детских штанишек. Двадцать второй век не за горами.

– Верно сказано! – поддержал Звонарев. – У нас уже ученые подтверждают существование Высшего Разумного Начала. А наши военные вот толкутся возле ящика со старым хламом.

Это замечание просто взбесило Беклемищева.

– Христианство слово божие принесло на Русь! Христианство письменность принесло! Мы без него так бы и бегали в шкурах! В берлогах бы сидели!

– Это кто же бегал в шкурах? – холодно процедил Падин. – А вы не слышали, что в копях Урала найдены пружинки из вольфрама? Тончайшие золотые цепочки? Двадцать тысяч лет назад их делали! Они откуда там взялись? Вы про какие шкуры говорите, товарищ генерал? Письменность на Русь? Да она тысячи лет до христианства существовала на Руси, только не такая! Не 33 буквы в алфавите. А около ста! Письменность они принесли! Разрушили весь строй народной жизни! Миллионы сожгли и закопали живьем! Божьи люди ваши, которые все во любви христовой… Я вообще считаю, что это вирус; ужасный, жуткий заговор. Расслабили народ! Сделали покорным, слюнявым. Рабское сознание в него внедрили.

– Вы будете поражены за такие слова! За такое… бого… богохульство, богоборчество! Прокляты и поражены будете! Не ведаете, что говорите! Церковь святую хулите!

– Между прочим, дела этой вашей святой церкви все у нас в сейфах лежат, – холодно и спокойно процедил Юдин. – Там хищений и злоупотреблений на миллионы евро. Плюс куча дел по педофилии и содомии. Вы не там роете, генерал.

– Я думаю, мы не найдем с генералом общего языка, – заметил, покачав головой, Падин. – У меня совсем иные представления о будущем страны и ее идеологии. Вы ведь меня хотите в президенты выдвинуть? Или генерала?

Наступило молчание.

– Господа, может быть, мы не с того начинаем? – вступил в разговор молчавший до того медийный магнат Павловский. – Может, все же на социальных вопросах заострим внимание? Ведь у нас только-только образовался круг. Пусть мы не во всем единомышленники. Надо найти общий язык в главном.

– А что у нас главное? Главное ведь это как раз программа, – заметил Звонарев. – Власть – это не шутки. Это ответственность! Надо к народу идти с открытыми картами.

– Без поддержки армии нам крутой поворот не сделать, – продолжал Павловский. – Антон Валерьянович – единственный серьезный военачальник, который готов нас поддержать.

– Я солидарен с Валентином Леонидовичем, – не глядя ни на кого, увесисто, жестко сказал Падин. – На берегу надо решать, что мы собираемся строить. В строительстве клерикального государства я принимать участия точно не буду. Запрещать христианство никто не собирается. Но и подпитывать его за счет бюджета, как это делает Гордин, тоже не будем. Ни к чему это.

– Что ж вы, язычество будете возрождать? – язвительно спросил генерал.

– Нужно формировать научное мировоззрение, – заметил Падин. – Не надо нам никакого мракобесия.

– Стало быть, атеизм будет у нас религией? – сказал с нехорошей улыбкой генерал.

– Нет. Научное мировоззрение не значит атеизм. Это просто другое понимание отношений человека и сущего. Это и не религия, и не атеизм. Названия этому нет пока. Придумаем.

– М-да… Неожиданно развернулась ситуация, – задумчиво произнес Звонарев. – Что делать-то будем? В товарищах согласья нет…

И тогда слово взял Юдин.

– А я не вижу проблемы. У нас нет согласья только с товарищем генералом. Ну и ладно. Не единственный он в стране генерал. Есть и другие. Так что я думаю, что Антону Валерьяновичу мы скажем спасибо за визит и за участие. И попросим оставаться верным своему слову. Это насчет выноса сора. А мы продолжим…

Это был прямой намек на то, чтобы генерал убирался восвояси. Это был для него неожиданный оборот, и он вдруг несколько припогас. После некоторой паузы он сказал совершенно другим, вполне спокойным тоном.

– Господа, я, собственно… никому не собирался навязывать свои… так сказать, убеждения. Хотя я и удивлен. Но участвовать в деле я хотел бы. Я здесь видел патриотическую линию, славянскую линию. Для меня это важнее. Вы простите… Я тут разгорячился. Правда ваша в том, что мы… да, несколько ретивы порой. Эмоции, сам понимаете…

– Я тоже думаю, что мы тут все разгорячились, – подхватил миролюбивую ноту Звонарев. – У нас есть заготовка программы. У нас есть план действий на разных этапах выборной кампании. Нам надо принять ее. В плане есть пункт о действиях военных на случай осложнений. Если Антон Валерьянович подпишет его, значит, мы можем на него рассчитывать. Ведь он человек военный. Человек слова.

– Тут все люди слова, – заметил Юдин.

– Я подпишу, – встал с места Беклемищев. – Я видел мой пункт. Вверенные мне подразделения выступят по моему приказу беспрекословно. Я своих офицеров знаю. У меня все комдивы надежные.

– Антон Валерьянович, – обратился вдруг к генералу Падин. – Вы расскажите… А как мы будем действовать? Вот, положим, получил я на выборах 40 процентов, Гордин 30. Гордин захочет сбросить мои очки. ОМОН выставит у Центризбиркома. Что будем делать?

– А что делать? – развел руками генерал. – Стрелять будем! Стрелять будем в ОМОН. А как еще? Десантники пойдут. Увидите, сколько стоит этот ОМОН, когда мои мальчики пойдут. Мои мальчишки в синих беретах! Разбежится весь этот ОБЗДОН! Будет полсотни трупов, остальные разбегутся. Не вижу проблемы.

– Вот на то он и генерал, – улыбнулся Юдин. – Верим, что вы так все и сделаете. Давайте чайку попьем, товарищи. Да, я думаю, и не только чайку можно… Ведь есть повод. Согласье-то в итоге все же возникло.

Заговорщики дружно поднялись с мест, и двинулись в соседнюю комнату, где был сервирован стол с дорогой выпивкой и закуской. Через два часа они вместе пели советские песни, рассказывали друг другу свежие анекдоты и дружно смеялись. Заговор состоялся.