Текст книги "Гроза Византии (сборник)"

Часть вторая
На берегах Днепра

Это было вскоре после страданий и смерти Иисуса Христа. Он умер, заповедав всему миру кроткую братскую любовь, оплату добром за зло, но благая весть о Его Святом учении пока хранилась и распространялась в одном только еврейском народе и едва-едва, в виде неясных, туманных слухов, достигала до более или менее отдаленных от Палестины народов Древнего мира…

Но Божественный Учитель еще до своей крестной смерти заповедал ближайшим своим ученикам разнести эту благую весть повсюду, где только есть люди.

Могли ли они забыть завет Того, за Которым последовали, оставив все земное, все земные радости, печали, горе, счастье?.. Все это, все было принесено в великую жертву служения человечеству, над которым тяготел в то время беспросветный мрак язычества.

И вот святые апостолы разошлись по всему тогдашнему миру, всюду проповедуя слово Божие, всюду разнося радостную весть кроткой братской любви, всепрощения и тихого мира в сердцах человеческих.

Одни из святых апостолов избрали для проповеди страны более близкие к Палестине, где протекала жизнь их Божественного Учителя, где Он страданиями своими искупил первый грех прародителей. Они пошли в Грецию, Рим, Африку. Там уже сам языческий мир, со своим особым складом мысли, приготовил благодатную почву для восприятия нового учения. Предстояла, правда, борьба, тяжелая борьба с язычеством, но апостолы и их ученики были уверены, что в этой борьбе они победят, рассеяв своим убежденным словом тяготевший целые века над человечеством мрак. И они пошли туда, смелые, готовые на все, даже на самые страшные мучения, ради исполнения своего святого долга.

Другие же из них для себя избрали совсем иной путь.

Они пошли в неведомые страны, в земли, на которые даже гордый Рим не находил нужным обращать свое внимание.

Среди них был и святой апостол Андрей, один из первых учеников Иоанна Крестителя, а потому и назван Протоклетосом, то есть Первозванным.

Он вместе с братом своим пошел принести благую весть о спасении совершенно «варварским» народам, обитавшим на южных, восточных и северо-восточных берегах Черного моря. Самой плохой славой пользовались эти народы в Древнем мире. Чем-то нечеловеческим отзывалось в представлении даже образованнейших народов того времени – римлян и греков – понятие «скиф». Целые легенды сложены были о них. Говорили, что скифы не обыкновенные люди, а ужасные существа, имевшие наполовину туловище человека, наполовину – лошади… Они были рассеяны на огромном пространстве, жили отдельными племенами, не зная никаких других занятий, кроме охоты. Между ними не было никакой связи, хотя они все говорили на одном языке и молились одним богам. Каждый, даже самый маленький род управлялся по-своему. Твердых начал власти у них не было и в помине. Вечно они вели между собой ожесточенные войны, и никогда между ними не существовало дружбы и согласия.

К этим-то ужасным скифам и понес благую весть первозванный святой апостол.

Постепенно он обошел все побережье Черного моря, наконец прибыл в таинственную, пустынную Скифию.

Напрасно искал святой апостол людей, которым бы он мог проповедовать благую весть. Их было слишком мало на этих беспредельных пространствах, сплошь покрытых или девственными лесами, или заросшими гигантской травой степями. Однако апостол не был смущен этим. Он смело шел вперед по неведомому дикому пути, пока не достиг устья великой реки – Днепра. Совершенно верное предположение, что по берегам этой реки должны были жить люди, заставило апостола скорее идти к ее верховьям. Чудная природа страны также влекла его в эту неведомую даль, где он должен был впервые возвестить ее дикими обитателям слова любви и мира. Эта природа не была так пышна, как на его родине – в Галилее. Солнце здесь не палило землю лучами своими, напротив, оно только ласково обогревало ее, как бы возвращая к жизни после всемертвящего сна долгой северной зимы. Трава степей, зеленая листва дубрав не были слишком ярки, но в них преобладал нежный оттенок. Сам климат был нежен, воздух не дышал зноем. Ветерок в своих легких порывах то и дело приносил отрадную прохладу.

Да и обитатели этой неведомой никому дотоле страны были совсем другие. Рослые, статные, дышащие физической мощью, с русыми длинными волосами, с открытым, доверчивым взглядом голубых, как само небо над ними, глаз, – как резко отличались они от соотечественников апостола Андрея, грубых, алчных до наживы, фанатичных до мозга костей израильтян, от хитрых, вероломных, всегда готовых на любое предательство греков, от гордых, презирающих все на свете, уверенных в своей мировой силе римлян, уже близких тогда к падению!..

Это был новый, свежий народ, в котором на много-много тысячелетий хранился запас великих душевных сил. Этого народа-младенца пока еще не коснулось разложение. Он жил как дитя, но в этом дитяти свежи и без гнили таились семена правды и любви. Этот народ не легко отдавался первому своему впечатлению. Он не был способен на эффектное мученичество, но был готов тихо, незаметно умереть за то, что считал правым… Он жил по заветам своей страны, был верен этим заветам, но врожденный здравый смысл в то же самое время позволял ему ясно видеть и то хорошее, что могло быть вне преданий его дедов и прадедов.

Этим народом были славяне, наши предки…

К ним-то и явился с вдохновенной проповедью апостол Божий.

Он со своими ступниками шел вверх по великой реке славянской – Днепру. Он шел, и с каждым его шагом вперед по этой неведомой стране высшая сила, сила небесная, озаряла вдохновенную душу апостола. Одаренный высшим разумом, он своим взором, проникавшим через завесу будущего, ясно видел, что этой стране предстоит великое дело – стать истинной хранительницей заветов Христа, что придет время, когда свет истины засияет в ней и многие тысячелетия будет гореть ярким пламенем в сердцах ее обитателей.

С такими мыслями дошел апостол до того места, где берег Днепра отвесной стеной вздымался над гладью реки. Это была целая гора, покрытая в то время лесом у своей подошвы.

Святой апостол не замедлил взойти на самый верх этой горы.

Чудная картина представилась ему отсюда. Синей лентой извивался, идя из неведомой дали, величавый Днепр, а вокруг него, насколько мог видеть глаз, тонули в беспредельном пространстве необозримые зеленые степи…

Сердце апостола забилось. Он чувствовал, что сошла в его душу неземная сила, и, не желая бороться с овладевшим им волнением, он, благословив все, что было перед его глазами, пророчески воскликнул:

– Благословение Господа Нашего над землей этой! Отныне и вовеки воссияет здесь благодать Господня!

Прошла весна… Вскоре после посещения Скифии святой предвозвестник великой воли небес, апостол Андрей Первозванный, призвавший благодать Господню на земли славянские, мученически кончил жизнь свою. Во время проповеди на Патрасе он был схвачен по приказанию римского проконсула Эгея и распят головой вниз на восьмиконечном кресте.

Так закончилось вдохновленное свыше дело святого проповедника благого учения Христа на земле.

Но с земной его кончиной его великое дело не умерло, не заглохло, а все росло и укреплялось. За Христом следовали уже целые народы. Ради Него христиане тысячами гибли на арене римского Колизея. Христианство все более проникало и развивалось в Риме и Греции. Оно вступило в отчаянную борьбу с язычеством, и близко было то время, когда оно должно было победить великим светом любви этого своего врага…

В Скифии, однако, ничто не подтверждало собой пророчества апостола, ничто не указывало на его близкое исполнение. Там все было по-прежнему. По-прежнему ласково, нежно светило с голубых небес солнышко. Так же, как и прежде, голубой лентой извивался среди безграничных степей и непроходимых лесов красавец Днепр.

Изменились только те горы, с которых вдохновенный проповедник вещал о великом будущем земли славянской.

Поредел дремучий лес на этих горах. Видны повсюду стволы вековых лесных великанов, под корень срубленных острыми топорами, видны невыкорчеванные пни, слышен веселый шум голосов, бряцанье железа, крики.

Птицы, привыкшие к недавнему еще безмолвию этой местности, с испугом улетают прочь. Они понять не могут, что делают здесь эти люди, зачем пришли сюда и разом нарушили царившую целые века мертвую тишину.

Но птицы должны были бы привыкнуть ко всему происходящему теперь на этих высотах.

Не первый уже день, много-много десятков лет тому назад началось это…

На том самом месте, где пророчествовал святой Андрей Первозванный и которое он благословил, возник теперь первый на земле приднепровских славян город.

Это был Киев – мать городов русских, как его назвали после.

Он уже был основан и успел привлечь к себе внимание славян, стекавшихся под защиту его стен целыми родами.

Как он не похож был на сегодняшний Киев!

Прежде всего, местность нынешнего Киева, в особенности важнейших нагорных его частей, чрезвычайно изменилась не только с IX по XIX век, но даже с конца XIV века по настоящее время. Срыты целые горы, засыпаны старые рвы и овраги – это работа рук человеческих, но, с другой стороны, работала над этим изменением и сама природа своим постоянным, обычным неуклонным путем, обрушивая горы, подмывая берега, копая острова и мели, изменяя русла многочисленных днепровских притоков. Нынешняя низменная часть Киева (Подол) в прежнее время не омывалась Днепром, так как тут протекала речка Почайна. В эту речку, а не в Днепр, впадал быстрый и сильный ручей Глубочица. Протекая между горами, этот ручей принимал в себя речку Киянку и пролагал себе путь к Почайне по болотистой низменности Подола.

Сама Почайна, устье которой находилось под Крещатицким оврагом, в нижней части своего течения шла почти параллельно Днепру и отделялась от него довольно широкой полосой земли. Эта полоса в виде узкой косы существовала не далее, как в прошлом столетии, но была уничтожена напором Днепра, и, как память, остался от нее небольшой островок против Крещатицкого оврага. Вследствие этого исчезновения целой полосы берега Почайна теперь впадает в Днепр уже не у подошвы киевских гор, на которых стоял древний город, а на полверсты выше Подола.

С другой стороны вид местности, лежащей против Киева, также представляется совершенно иным, чем он был много веков тому назад.

Местность левого берега, в настоящее время изрезанного притоками Днепра, образующими большие и малые прибрежные мели и острова, между которыми в недавнее время прорыт широкий искусственный канал (так называемый Пробитец), была, вероятно, покрыта водой Днепра, который, конечно, был и шире, и обильнее водами в те времена, когда дремучие леса покрывали его берега и подходили отовсюду под самые стены Киева.

Поэтому пространство, на котором могло основаться первоначальное поселение на месте нынешнего Киева, являлось незначительным. Оно ограничивалось вершиною так называемой Старо-Киевской горы, где и теперь находится Андреевское отделение Старого Киева, или Старый город. Этот Старый город составляет только северо-восточный угол киевской горы, глубокими оврагами отделенной от всех остальных киевских возвышенностей.

Насколько можно судить, это и был город Киев, который только со второй половины X века стал быстро разрастаться и к концу XI успел уже увеличиться в двадцать раз по сравнению со своим первоначальным объемом.

Интересно знать размеры этого древнейшего русского города или городка, впоследствии обратившегося в резиденцию князей киевских. Вся площадь его равняется 26,316 кв. сажен; наибольшая длина от юга к северу – 238 сажен, наибольшая ширина от севера к востоку и к юго-западу – 148 сажен. В окружности своей по валам город Киев имел всего 540 сажен, а с предместьями мог заключить в себе не более 2 верст.

Пределы древнейшего Киева определяются так: на юге он граничил с глубоким оврагом, носившем название Перевесища (ныне Крещатицкий), на востоке – с крутыми, неприступными склонами горы, спускавшейся к Почайне; на северо-востоке – с Подолом и на севере – с оврагом, отделявшим городскую гору от нынешней Киселевки. На западной стороне находились ворота детинца, а перед воротами – древнейший мост, соединявший детинец с Горою (нынешнее Софийское отделение Старого города). Вверху, по окраине нынешнего Крещатицкого оврага, шла единственная от устья Почайны (и с прибрежий Днепра) дорога в детинец, носившая название «Боричева увоза», или «ввоза».

Далее на север по тому же оврагу (западнее огибая Киселевку и следуя течению речки Киянки) та же дорога спускалась на Подол и потом шла к Вышгороду.

К сожалению, летописцы дают вообще очень мало сведений о Киеве того времени. Есть только указание, что все остальное пространство Горы было не заселено, а занято полями и огородами, и на западных и южных окраинах Горы уже начинались леса. Даже под самым городом от его стен, на месте нынешнего Крещатика, за Боричевым увозом, уже начинался лес и тянулся далеко на юг.

Этими ограниченными сведениями исчерпывается все, что известно из летописей о древнейшем городе, матери городов русских – Киеве, в IX–X столетиях.

В то время, когда начинается наш рассказ, древний Киев только что успокоился после страшных невзгод и испытаний, пережитых им.

Киевляне лишь недавно освободились из-под власти козар, покоривших под свою власть все приднепровские земли. Никаких особенных усилий не стоило это воинственному народу. Приднепровские славяне сдались врагам почти без борьбы, но при этом произошел случай, как бы предсказавший всю дальнейшую судьбу этой страны.

Киевляне, как говорит Нестор, дали козарскому кагану, в виде дани, «по мечу с дыму». Может быть, козары взяли такую дань с намерением обезоружить покорившиеся им племена, но только когда их мудрецы увидали эту дань, то не могли скрыть своей печали.

– Что с вами? – спрашивал мудрецов каган.

– Горе нам, – отвечали они, в смущении покачивая своими седыми головами, – горе нам! Придет время, и мы будем данниками этих побежденных нами людей!

– Почему?

– Есть этому самый верный признак: их мечи острые с обеих сторон, а наши имеют только одно лезвие…

Тогда, может быть, гордый каган и его приближенные только посмеялись над этим предсказанием, но время доказало, что правы были мудрецы козарские, предсказывая великую славу народу славянскому.

Прошло время. Стряхнули с себя иго козарское и поляне, и дулебы, и северяне, и радимичи, и вятичи.

И легко стряхнули.

Помогли им в этом норманнские ярлы Аскольд и Дир, любимцы ильменского великого князя Рюрика, уже укрепившегося среди северного союза славян и решившего дать и Днепру с его родами свою правду.

Аскольд и Дир с дружиной были посланы на Днепр, в Киев; поручено им было великим князем присоединить северный союз к южному.

Быстро пронесся среди приднепровских родов слух, что и к ним идут норманны.

В то время в Киеве был злейший недруг ильменского князя Рюрика – Вадим, уже изгнанный с берегов Ильменя. Разом встрепенулся бывший старейшина при одном только известии о близком появлении тех, кого он считал своими заклятыми врагами.

«Кто такие? Зачем? Нет ли и его с ними?» – вот вопросы, взволновавшие не успокоившуюся душу Вадима.

Он стал приглядываться к тому, как готовятся в родах к встрече нежданных, незваных гостей. Но все было тихо кругом и спокойно. Никто в родах кротких обитателей днепровского побережья и не думал готовиться встречать пришельцев с оружием в руках.

– Зла мы им делать не будем, – говорили повсюду, – и им не будет нужды нам зло желать.

– Встретим с почетом и лаской, как гостей дорогих.

– Сами им навстречу выйдем и поклон отдадим.

– Что вы делаете? Вспомните Ильмень, – пробовал было подавать советы Вадим.

– А что Ильмень-то?

– Да ведь они его кровью и огнем обошли весь. Сколько людей погибло!

Но Вадиму на это возражали:

– Так там сами были виноваты! Ты же ведь их послов конями разметал.

– Вот они за зло и отплатили!

– А мы их добром встретим!

Никакие доводы, убеждения не действовали на миролюбивых полян. Они даже на Вадима стали косо поглядывать.

– Ушел бы от нас, – говорили ему, – а то и нам беды наделаешь…

– А по-нашему, даже хорошо, что они сюда идут. Мы сами от них добра ждем!

– Теснить больно стали нас ханы козарские, так у варягов нам против них помощи просить можно будет.

– Они-то уж помогут нам! Люди ратные, в этом деле могучие, может быть, и прогонят козар.

Вообще, на Днепре были очень довольны приходом варяжской дружины.

Скоро и более подробные вести пришли о ней. Варягов было много, все они были прекрасно вооружены, шли в днепровский край под начальством ярлов своих Аскольда и Дира; где добром да лаской их встречали, там никому обид не делали.

Вступив в днепровский край, Аскольд и Дир сразу же переменили свои намерения. Из Новгорода выходили они с тем, чтобы при помощи оружия присоединить его к владениям Рюрика, но чем дальше были они от Ильменя, тем все резче изменялись их замыслы.

– У Рюрика и так земли и народу много, – говорил более энергичный Аскольд Диру, – довольно с него.

– Братьев вон куда поближе да полегче послал, – поддерживал друга Дир, – а нам сюда идти повелел.

– Так что же за охота нам для него стараться! Лучше постараемся для себя. Он будет конунгом ильменским, а мы станем владеть здешними землями.

– Тесно не будет! И ему, и нам места хватит.

Так порешили между собою друзья. Поэтому они, не надеясь особенно на силу оружия – дружина их была не велика, – старались ласками привлечь к себе расположение миролюбивых племен.

И они не ошиблись.

Ласка и добро оказались более сильны, чем оружие ратное.

На Днепре все принимали их как дорогих гостей…

Да и сами витязи старались всеми силами расположить к себе киевлян. Они были добры, ласковы, их владычество и главенство скорее были полезны, чем тягостны. Киевляне видели это.

– Вот, ты говорил, – упрекали они Вадима, – что от них нам ничего, кроме зла, ждать не приходится, что они на нас непременно смертным боем пойдут. Ничего этого нет… и дома наши не сожжены, и кровь наша не льется.

– Погодите, увидите сами! – скрежетал зубами от злости бывший старейшина, но против новых любимцев киевлян ничего поделать не мог.

Ярлов принимали везде с большим почетом. Повсюду к ним обращались с одной только просьбой – избавить от козарского ига.

– Здесь мы и останемся, – объявил Аскольд Диру, когда их ладьи подошли к Киеву, – близко отсюда и город Византия, в наших руках будет и конец великого пути.

Дир во всем соглашался со своим другом.

В Киеве они были приняты так же хорошо, как и в других местах приднепровского края. Здесь Аскольд и Дир решили основаться, но прежде всего они пожелали помочь киевским славянам избавиться от козарского ига.

Счастье благоприятствовало молодым ярлам. Поход их на козар был как нельзя более удачным. Киев и поляне освободились от власти диких обитателей степей.

Так они и остались княжить в этой стране. Счастливо зажили кроткие поляне под властью чуждых им пришельцев. Споры и раздоры в родах затихли. Для всех так же, как и на Ильмене, утвердилась единая правда. И бедный, и богатый, и знатный старейшина, и самый захудалый из родичей знали, что в Киеве есть у кого отыскать справедливость. Вот и стало всем им жить легче.

Киев рос не по годам, а по дням.

Со всех сторон сходился теперь в него народ, и какой народ – торговый, тот самый, благодаря которому и растут города на путях, где можно и товар сбыть, и деньгу на нем сколотить немалую.

Так было и с Киевом. Видимо-невидимо было тут разного народу. И из Господина Великого Новгорода приходили сюда с товарами гости степенные, важные, часто являлись суровые норманны из далекой Скандинавии, а с ними неразлучно и другие разные люди приходили: видал Киев и живых, вечно веселых франков, с восторгом рассказывающих про свою Лютецию, и огромных рыжеволосых бриттов, и степенных, невозмутимых германцев. Все они являлись сюда с самыми разнообразными товарами, находя Киев удобным местом для мены, дававшим им возможность не пускаться в опасное плавание по бурному Черному морю. Являлись они с великолепными мехами и другими пушными товарами, да такими, которых, кроме как у них, здесь, в Киеве, и достать нигде возможности не было.

Но более всего понабралось хитрых, пронырливых византийцев, которые чувствовали, что тут им всегда нажива будет, что есть возможность выбрать многое из навезенных со всех краев товаров. С ними приходили и сухощавые итальянцы, и персы, и люди из только что нарождавшегося тогда армянского царства. Изредка добирались до Киева с виду похожие на евреев (евреи, уже само собой разумеется, не оставили без своего благосклонного внимания этого благодатного края и явились сюда чуть ли не одними из первых), но черные люди, с запасами слоновой кости, золотом и драгоценными камнями. Страну свою они называли Эфиопией и говорили, что их владыки происходят от самого мудрого царя – израильского Соломона.

Весь этот сборный люд всегда был покоен и за себя, и за свое имущество. Никого и никому не дали бы в обиду князья киевские Аскольд с Диром.

Переменились они с того времени, как храбрые, беспечные вместе с Рюриком делали набеги то на франков, то на бриттов, то на земли приильменские. Так же отважны и храбры они были, как и прежде, только молодость ушла от них; не манил их уже шум битв, но чудный край своими красотами заставил растаять лед скандинавских сердец, они увлеклись покоем, отдались ему и жили для счастья тех людей, которые вверили в их руки свою судьбу.

– Ласковее князей наших искать – не найдешь! – говорили в Киеве.

– Что солнце на небе!

– Вон на Ильмене не так! Из их же роду князь, а, рассказывают, совсем другой, забрал ильменцев в ежовые рукавицы и дохнуть не дает.

– Так-то на Ильмене. Там так и нужно…

– Особенно с новгородцами.

– Верно! Таких буянов поискать еще.

– Мы – не то: коли хорошо, так и живем мирно…

Так говорили на Днепре.

Но нет полного счастья на земле. Как ни счастливы были князья Аскольд и Дир, а нет-нет – да и прищемит тоской их сердце. Вспоминалась им прежняя жизнь. В тишине немой слышался отдаленный шум битв, звук воинских рогов, звон мечей, стук щитов, и среди всего этого чудился старческий, но крепкий голос, певший с восторгом:

 
С войною слава неразлучна,
Нет в мире лучше дел войны.
Кто не был ранен – прожил скучно,
Как осень, дни его темны…
 

И в этом таинственном голосе они узнавали голос старого берсерка Рулава, в конце концов умершего под эту песнь на их же глазах. Да, в светлой Валгалле охотится теперь старый берсерк за чудным вепрем. Устав от охоты, пирует он в чертоге Одина, дивной красоты валькирии ласкают его там, а на земле скальды своими вдохновенными сагами хранят в памяти потомства его славное имя…

А их имена никто не вспоминает. Скальд не сложит в честь их саги, ни одна мать не назовет их именами своих сыновей, они забыты, забыты навсегда…

Они – берсерки старого Белы… Валгалла не ждет их; они сами забыли, что каждый норманн рожден для войны.

И грустно и скучно становилось витязям, когда такие мысли приходили к ним. Скандинавская кровь давала себя чувствовать.

– Что нам делать? – спрашивали они друг друга.

– И дружина скучает… столько молодцов без дела…

– Идти в поход…

– Куда?

– В самом деле, куда? Не на Ильмень же! Там ведь свои, там – Рюрик и Олег, с отборной дружиной. В Биармию? А где она? Найти ее трудно.

И все чаще и чаще в такие минуты тоски по прежней привольной жизни обоим витязям приходила на память Византия…