Текст книги "Гроза Византии (сборник)"

9. Первый гром

Все слушали старика, затаив дыхание, и одобрительно покачивали головой, ожидая, что он будет говорить далее.

– И никто не знал причин этого недуга, – продолжал старец. – Так как никто ничего не понимал в этой странной болезни, то некоторые врачи, предполагая, что тайным источником ее служат опухоли, стали вскрывать трупы. Рассечение опухолей обнаружило глубокие язвы, злокачественность которых вызывала смерть, или немедленную, или же через несколько дней. Было немало и таких больных, у которых все тело покрывалось черными пятнами величиною с чечевичное зерно. Такие несчастные не выживали даже и одного дня и умирали в одночасье. У некоторых вдруг появлялась кровавая рвота, во время которой они и умирали. Беременные женщины, пораженные болезнью, неизбежно были обречены на гибель. У одних являлся выкидыш, и они погибали в это время, другие умирали во время родов вместе с новорожденным младенцем. Рассказывают, что только три женщины остались при подобных условиях в живых, и только у одной новорожденный остался жив, несмотря на то, что позднее сама мать погибла. И вот такая-то страшная болезнь в течение трех месяцев свирепствовала с необыкновенным ожесточением.

Вначале число смертных случаев мало превышало обыкновенное число смертей в городе. Но по мере того как болезнь шла вперед, число умиравших возрастало с каждым днем, достигнув сначала пяти, а потом и десяти тысяч в день.

Каждая семья погребала своих умерших. Гробов не хватало, и потому их забирали силою. Вскоре при общей растерянности возникли беспорядки. Прислуга лишалась хозяев, самые могущественные граждане оставались без прислуги или потому, что она заболевала, или потому, что ее удаляли. Огромное количество домов совершенно пустело, и трупы оставались в течение многих дней не погребенными, так как для этого не хватало рабочих рук.

Горячо сочувствуя такому общему горю, император Феодосий дал своему полководцу Феодору войска, отпустил ему денег и поручил заботу о больных и умирающих. На него были возложены обязанности референдария, как говорят латиняне, то есть он должен был докладывать государю обо всех нуждах. Было постановлено, чтобы в тех домах, которые еще не опустели, лица, оставшиеся в живых, предавали земле тела своих умерших соседей. Благодаря великодушию императора и его денежному пособию, Феодор приступил к погребению тел умерших жителей из бедноты. Когда все могилы прежних кладбищ были переполнены телами и смерть опустошила ряды рабочих, предававших тела земле и копавших могилы, новые могильщики, измученные все большим и большим количеством умиравших, вздумали взбираться на башни, выстроенные на городской стене, снимать с них крыши и бросать туда тела умерших. Когда все эти башни были наполнены трупами, их снова закрывали крышей. Но заразительные испарения, выделяющиеся от гниющих тел, в особенности когда дул ветер по направлению к городу, делались с каждым днем все невыносимее. Похоронные обряды и правила были оставлены. Покойников везли без всяких провожатых, без напутственных молитв и песнопений, ограничивались тем, что их клали на берег моря.

И когда их накапливалось много, то они переносились в барку, которую и выпускали на произвол судьбы в открытое море.

Граждане, поняв эту невидимую кару небес за их нечестие, забыли о взаимной ненависти, чтобы принимать посильное участие в общем горе, и помогали друг другу в предании мертвых тел земле.

Но это еще не все. Люди, предававшиеся до сих пор разным порокам и страстям, вдруг оставили свою порочную жизнь и обратились со всей горячностью к религии. И не потому, что они были просвещены и почувствовали угрызения совести или в их душах вдруг зародилась любовь к добру, нет, эти несчастные, привыкшие к пороку, благодаря своей извращенной природе не могли так измениться. Они только были напуганы, видя постигшее всех несчастие, и, считая, что смерть висит над их головами, тем не менее почувствовали необходимость изменить образ жизни. Но как только они освободились от чувства страха и сочли себя вне опасности, из-за ослабления болезни, так сейчас же предались снова своим преступным страстям и даже превзошли самих себя в своих дурных и гнустных деяниях.

В течение всего времени большая часть Византии почти совершенно опустела. Все здоровые оставались дома, заботясь о своих больных или оплакивая умерших. Если кто-либо и попадался на улице, так это были носильщики покойников. Торговля совершенно зачахла. Ремесленники прекратили свои занятия, неоконченная работа валилась у них из рук. С величайшим трудом можно было получить кусок хлеба или какую-либо другую пищу, да и то лишь в самых ничтожных количествах. Понятно, что из-за этого некоторые больные умирали голодной смертью. Даже сам император не избежал этой болезни, но Господь пощадил его. Все жители нашего царственного города превратились в нищих и сидели в своих домах, не смея выйти из них. И если Византия пережила эту кару, то чего бояться ей еще?

– Постой, старик, – раздался вдруг из толпы мужественный голос, – была чума и прошла, теперь вам, византийцам, следует бояться другого бича, пожалуй, не менее ужасного…

Все обернулись к говорившему.

Это был мореход, с суровым, загоревшим лицом.

– Что ты хочешь сказать? – раздалось в толпе.

– А то, что грозит здесь новый бич. Я только что вернулся из славянских земель, с Днепра, и знайте, в Киеве варяго-россы, осевшие там, готовят на вас набег.

Если бы гром ударил среди безоблачного дня, никто на форуме не был бы так испуган, как в эту минуту…

10. Правитель и мореход

Василий сразу понял, какое впечатление произвели на толпу эти слова. Как бы то ни было, а если этот моряк говорил так, стало быть, он имел к тому основания. Нужно было так или иначе выспросить его, разузнать, что он знает и что затевается там, на берегах Днепра, у этих проклятых варяго-россов. Кто их знает, что они там еще замыслили… До сих пор было все спокойно, никаких поводов к набегу не было. Да разве эти варвары будут приискивать поводы? И другие, им подобные, нападали на пределы Византии потому только, что дома им спокойно не сиделось.

Но вопросы подождут. Пока же нужно было несколько сгладить удручающее впечатление, произведенное на толпу замечанием морехода.

Василий подошел к нему и, положив ему руку на плечо, с обычной своей лаской в голосе спросил:

– Друг, откуда ты? И почему знаешь, что нам грозит беда?

Мореход сперва встрепенулся, откинулся назад, но потом, сообразив по тону голоса, что этот незнакомый ему человек обращается к нему не со злом, быстро оправился и ответил:

– Знаю! Я недавно оттуда.

– С Днепра?

– Да!

– И что же?

– Там одновременно взбесились и норманны и славяне. Они требуют от своих князей, чтобы те вели их на Византию.

– И что же Аскольд и Дир?

– Ты их знаешь?

– Да, они всегда были друзьями Византии. Что же они?

– Разве они одни могут что поделать, когда все теперь в Киеве кричат только одно: «На Византию, на Византию!»

– Так думаешь, это серьезно?

– А это – как кто думает… Опасность известная – не опасность: к ней можно приготовиться, а если пренебречь ею и она нагрянет нежданно, каждый должен плакаться потом только на самого себя.

– Ты – философ! Как твое имя?

– А на что оно тебе?

– Я люблю беседовать с умными людьми.

– Когда так, ты можешь узнать, что меня зовут Андреем из Крита.

– Вот и хорошо, Андрей! Не пойдешь ли со мной? Я угощу тебя вином.

– Отчего же! Я свободен…

– Так идем! А вам, народ византийский, нечего пугаться. Идите спокойно домой. Бог милостив, и не такие виды мы видали.

– Это – правда! – раздались в толпе отдельные восклицания.

Настроение толпы переменилось.

Василий Македонянин, угадав это, поспешил воспользоваться впечатлением, произведенным его словами, и увел моряка от этих возбужденных людей, которых каждое его лишнее слово опять могло воспламенить, напугать, завести бог знает куда.

– Вот что, Андрей, – начал Василий, когда они отошли на порядочное расстояние от форума. – Не знаком ли ты еще с кем-нибудь, кто бы знал большие, чем ты, подробности?

– Как же! Есть и такие. Только вряд ли они с тобой будут говорить!

– А что?

– Да ведь ты – простолюдин.

Василий улыбнулся:

– А что же у тебя за знатные люди такие?

– Хотя бы вот мой хозяин.

– Его имя?

– Валлос!

– А, знаю! Он – купец.

– Он, он!

– Так что же ему известно?

– Все!

– Ну уж и все?

– Верно! Он был на пиру у этих киевских князей, когда взбесились их варяги.

– Это – дело! Но отчего же твой хозяин не явился сразу рассказать, что он видел на Днепре?

– Когда ему! Он спешит поскорее распродать свои товары, а то потом, когда узнают, что готовится набег варваров, еще покупать не будут.

Македонянина всего передернуло при этих словах моряка.

«Вот они, византийцы, – невольно подумал он, – нажива у них прежде всего. Отечество, может быть, в опасности, а они думают только о том, чтобы набить свои карманы! Жалкие, несчастные люди! Горе тебе, такой народ! Горе тебе, великий город! О, если бы только мне удалось!»

И он внутренне весь задрожал от овладевшей им на миг мысли…

О, в этих мыслях, которые Василий боялся пока даже открыть себе, он видел себя другим, совсем другим!

Все чаще и чаще начинал он думать, что императорская корона гораздо более идет к его голове, чем к голове Михаила, этого опустившегося, слабого и жалкого пьяницы.

Андрей, не замечая задумчивости своего спутника, продолжал болтать. Василий плохо слышал, что он говорил. Как раз в это время он заметил шедший им навстречу отряд императорской гвардии.

– Так вот что, Андрей, – заговорил он снова, – ты сказал, что твой хозяин Валлос занят теперь? Так не возьмешься ли ты сходить к нему и сказать, чтобы он бросил все и поспешил во дворец к императору?

– Во дворец к императору?

– Да, скажи, что его немедленно требует к себе Василий по прозвищу Македонянин…

– Кто же ты сам?

– Не все ли тебе равно! Да, вот, чтобы тебе одному не было скучно идти, я дам тебе провожатых…

В это время проходивший мимо отряд гвардейцев поравнялся с ними.

– Именем императора! – воскликнул спутник морехода, заступая им дорогу.

Начальник отряда немедленно узнал Василия и почтительно склонился перед ним.

– Вот, видите этого человека? – указывая на Андрея, громко заговорил македонянин. – Идите за ним и приведите купца Валлоса, которого он вам покажет, ко мне.

– Исполню по твоему повелению, владыка, – снова низко наклоняя голову, ответил солдат.

Андрей изумленно глядел то на солдат, то на своего спутника.

– Да, кто же ты, наконец?! – едва придя в себя от изумления, воскликнул он. Василий улыбнулся опять.

– Иди, мой друг, и ничего не бойся! Напротив того, обещаю тебе, что за твое сообщение ты получишь еще награду.

– За что?

– За твое сообщение. Иди же, иди! Вы отвечаете мне за него.

Солдаты, окружив тесным кольцом морехода, поспешно ушли.

Изумленный и перепуганный моряк, конечно, и не думал о сопротивлении.

«А что – этот набег? – думал, направляясь ко дворцу, Василий. – Михаил слаб и беспомощен… может быть, это будет для меня предпоследней ступенью к его трону. Вардас скоро умрет, и тогда Порфирогенет останется один. Бывали примеры. Управда был конюхом, а стал Юстинианом, да еще Великим, отчего бы и мне не взять с него пример? Только вот Михаил заметно стал охладевать к Ингерине, он не так уже нежен с нею. Нельзя ли и это повернуть на свою сторону?»

Такие мысли занимали македонянина всю остальную дорогу.

Когда он подошел к преддверию дворца, то вдруг улыбнулся, но потом лицо его приняло снова холодное, бесстрастное выражение.

11. В предвидении грозы

Возвратившись во дворец, Василий немедленно прошел на половину дяди императора, Вардаса, недавно еще полного владыки великолепный Византии и всех покорных ей стран.

Но болезнь не боялась того, кто был для Византии большей грозой, чем ее новый «Нерон» – Михаил Порфирогенет.

Она приковала теперь старика к постели, терзала его, лишая всех сил физических, умственные же силы были в Вардасе свежи.

Больной правитель от души обрадовался приходу Василия.

В ловком, умном македонянине Вардас видел именно такого человека, какой необходим был для негласной опеки над не выходившим из нетрезвого состояния Михаилом. Вместе с тем старик был вполне уверен, что Василий не возьмет власть целиком в свои руки, пока будет жив он, и, стало быть, Вардас до своего смертного конца останется тем же, кем и был большую часть своей жизни, то есть ничем не ограниченным владыкой Византии.

Сверх всего этого Василий нравился Вардасу и по своим личным качествам. Детство и ранняя юность, проведенные на воле, в родных горах Македонии, наложили на него неизгладимую печать. Он не был так лукав, коварен, льстив и труслив, как другие приближенные Порфирогенета. В его речах и суждениях высказывался редкий природный ум; меткие замечания его вызывали восторг в старом политике, и он начинал от души желать, чтобы после него власть перешла в руки этого македонянина.

При виде Василия лицо больного озарилось довольной улыбкой.

– Будь здоров, могущественнейший! – приветствовал его вошедший.

– Это ты, Василий? Какое же здоровье? Смерть уже витает надо мной… Что скажешь?

– Есть вести, и даже много вестей, но не скажу, чтобы они были отрадные.

– Ты меня пугаешь… Что?

– Пока я ничего не могу сказать точно, но скажи, могущественный, как ты прикажешь поступить, если Византии будет грозить нападение варваров?

– Каких? Опять аллоны? Болгары?

– Ты знаешь, мудрейший, от них не осталось и следа.

– Тогда – кто же?

– За морем, в Скифии, поселились норманны, их называют варяго-россами…

На лице Вардаса отразилось волнение.

– Они! Вот чего я боялся более всего!

– Так ты уже имел их в виду?

– Как же! Я давно боялся и ждал их. Это – такая гроза, которую трудно избыть даже Византии, перенесшей немало невзгод. Что перед ними аллоны, венгры, болгары, персы? Они – ничто!

– Почему же?

– Вот почему… Веришь ли ты мне, Василий? Я готов вести с тобой речь. Что такое наши враги? Да это все – народы, изведавшие сперва меч римлян, а потом и те наслаждения, которые давал Рим. Они сильны, свободны, могущественны, но в жилах каждого из них уже течет яд Рима… яд наслаждения жизнью. Они видели разврат римской жизни, и его прелесть для них кажется привлекательною. В этом их разложение. Они ничтожны, потому что корень их подточен Римом. Если бы франки или аллеманы тронулись на нас, я бы смеялся… они бы мне жалки были… но теперь я дрожу.

– Но почему же? – переспросил Василий.

– Потому что, имея в своей главе жалкую кучку чужеземных храбрецов, на нас поднимаются славяне. Ты знаешь этот народ? Нет? Так я скажу тебе про него. Это – народ-богатырь. Исчезнем мы с лица земли, стерты будем первым встречным, но этот дивный народ, эти русские – так они называют теперь себя, – будут жить вовек. Это – девственный народ. Он не знает ни лжи, ни обмана. И врагу, и другу он смело глядит в глаза. Никто не посмеет его ни в чем упрекнуть. Наше счастье, что у него до сих пор не было единого вождя; но явился теперь вождь – и дрожит Византия, и так же будет перед ним дрожать и весь мир, потому что великие душевные силы хранятся в нем… Я могу только удивляться, как эти витязи до сих пор не обращали на нас внимания.

Вардас замолчал, как бы подавленный тяжестью этого, так неожиданно полученного, известия.

Молчал и Василий.

Ему Византия не была так близка и родна, как больному правителю, но все-таки он стоял столь близко к кормилу правления этого великолепного судна, что начинал смотреть на него, как на свое собственное достояние, и теперь страшился близкой грозной опасности, страшился, как бы надвигающаяся гроза не лишила его этого достояния.

– Откуда же они явились, эти славяне, мудрейший? – спросил он наконец Вардаса, несколько собравшегося с мыслями. – И отчего Рим не обратил на них внимания? Разве трудно было покорить их?

– Не только трудно, но даже невозможно.

– Почему же?

– Я уже сказал тебе, судьба за них.

– Но Рим спорил с судьбой…

– И пал в этом споре.

– Да, ты прав, но в своем падении он увлек и тех, кто был подчинен ему; ты сам же сказал, что он обессилил все народы, которые попадали под его власть.

– Прежде всего он в гордости своей не обратил на славян внимания, он не предусмотрел того, что разрозненные племена могут соединиться в один могучий народ, пред которым задрожат его же твердыни. И вот это теперь случилось.

– Но что же делать?

– Я не знаю, я ничего не знаю пока, – с горем и отчаянием в голосе прошептал Вардас, – ум мой от недуга и тяжести лет ослабевает. Он потерял свою прежнюю остроту, и вот я теряюсь перед этой новой грозой.

Вардас чуть не плакал в порыве душившего его волнения.

– А где Зоя? – вдруг вспомнил он. – Отчего ее не видно?

– Она скрылась.

– Как? Она?

– Да, где она и эпарх Анастас – не известно никому.

– Но что заставило ее решиться на такой поступок? Кажется, она не имела причины жаловаться на Византию!

Василий поспешил рассказать Вардасу все, что он успел узнать о Зое и причинах ее побега.

Больной правитель слушал его с большим вниманием.

– Вот, ты и теперь не видишь, что судьба против Византии? – спросил он.

– Но откуда ты это можешь заключить, мудрейший?

– А Зоя?

– Что же может быть страшного в этой женщине? Что плохого она может сделать для Византии?

– Очень много, если они попадут на Днепр. Ты не знаешь всей ее истории, как знаю я. Она – дочь бывшего старейшины на Приднепровье, отца ее помнят, память его чтут, и ради него славяне пойдут за дочерью, куда бы она их ни повела. Понимаешь ты это? Я старался приручить Зою, я рассчитывал, что она полюбит Византию, и думал, что мне удалось это. В самом деле, Зоя на моих глазах из дикарки превратилась в матрону, уму которой могли бы позавидовать наши женщины. Поступая так, я рассчитывал, что, когда придет время, Зоя отблагодарит Византию за все заботы, но вот теперь это время пришло, а Зои нет, и где она – неизвестно. Если на Днепре, то тучи видятся мне еще более грозовыми.

– Но мне кажется, Зоя не совсем опасна для нас!

– Что заставляет тебя так думать?

– С ней Анастас. Я не могу помыслить, чтобы он допустил причинить какой-нибудь ущерб Византии.

– Я забыл об Анастасе… Пожалуй, ты и прав. Анастас любит Византию и, в самом деле, сумеет удержать Зою. Да, но мы говорим, а все-таки не знаем, что угрожает нам. Ты говоришь, что распорядился даже привести купцов?

– Да, мудрейший, они здесь.

– Пойди и поговори с купцами, принесшими известие, а после мы решим, как предотвратить гнев Божий от нашей родины.

12. Допрос

Василий поспешил уйти от больного Вардаса к ожидавшим его купцам. Теперь это был уже не тот скромный, приветливый, простой в обхождении человек, который так дружески беседовал на форуме с подгулявшим мореходом Андреем; нет, это был гордый, бесстрастный правитель, правая рука императора, привыкший к беспрекословному повиновению и раболепству всех тех, кто только приближался к нему.

В этом человеке были задатки гениального администратора. Он всегда и во всем умел держать себя сообразно обстоятельствам. Когда нужно, он был ласков, приветлив, обходителен, но когда ситуация менялась, становился необыкновенно высокомерен, горд и умел как нельзя лучше показать это.

Казалось, сама судьба готовила его к высотам власти и вела своими неисповедимыми путями, извлекая из ничтожества.

Перед купцами явился совсем другой человек. Он и глядел теперь как-то по-другому – поверх голов ожидавших его купцов, куда-то в даль, как будто считал этих раболепно склонившихся перед ним людей, выказавших себя такими гнусными себялюбцами, недостойными одного его взгляда.

А те, дрожащие в страхе за свои головы, пали на колени, лишь только Василий появился перед ними в этом роскошном покое во всем своем блеске.

– Встаньте и слушайте! – внушительно и медленно заговорил македонянин. – Который здесь Лаврентий Валлос?

– Прости, несравненный, это – я! – выступил немного вперед купец, тот самый, который в Киеве относился с таким презрением к страшной опасности, грозившей его родине со стороны варяго-россов.

– Ты?

Василий Македонянин устремил на него свой долгий, испытующий взгляд.

– Ты достоин смерти, – наконец, после молчания, вымолвил он.

– Прости, прости! – залепетал тот. – В чем повинен я?

Купец был несказанно жалок. Он и в самом деле не мог понять, чем провинился, за что его схватили и привели сюда.

Василий недолго оставлял его в недоумении.

– Грошовые собственные выгоды ты предпочел интересам Византии, твоей родины. Император знает все. Он разгневан. Разве мог он думать, что среди византийцев найдутся такие негодяи? Вы сейчас же будете казнены. Эй, стража!

Македонянин энергично захлопал в ладоши, призывая стражу.

В дверях покоев сейчас же появилось несколько варягов, уже обнаживших мечи и готовых на все, по первому приказанию властелина.

Среди купцов началось паническое смятение. Они застонали, заголосили, обвиняя друг друга, кинулись перед наперсником императора на колени, умоляя о пощаде.

Тот дал им время выговориться и только тогда заговорил сам.

– Хорошо, – произнес он, – может быть, мне и удастся уговорить великого Порфирогенета, но вы должны исправить свою вину…

– Мы сделаем все, все, уверяем тебя, все что только можем!

– Не сомневаюсь. А иначе смерть под секирой палача или где в другом месте…

Испуганные донельзя купцы снова завыли на разные лады.

– Перестать! – крикнул на них Василий. – Рассказывайте все, что вам известно.

– О чем?

– Вы еще спрашиваете? Что делается на Днепре? Да не утаивайте, но и не болтайте лишнего… Иначе вам придется худо! Теперь уже всякие шутки плохи… все, слышите, все говорите!

– Что ты хочешь знать, великий?

– Император слышал, что вы вернулись из стран славянских, а там затевается варварский набег в пределы Византии, вот вы и должны рассказать, что вам известно об этом. Правда ли, что киевские князья Аскольд и Дир, бывшие до сих пор нашими друзьями, хотят идти на нас войной?

– Да!

– Вы это знаете верно?

– Мы сами были у них на пиру, когда норманны потребовали похода…

– И что же князья?

– Они, великий, как мы знаем, имеют самые миролюбивые намерения, они – против этой войны, но их только двое, а варягов много, к варягам примкнули и славяне. Вышел у всех великий спор с князьями. Что же им поделать!

Лаврентий Валлос от имени всех остальных передал Василию все, что ему было известно по поводу затеваемого киевскими варягами набега.

Он, рассказывая о виденном, так дрожал за свою жизнь, что не решился скрыть ничего, напротив того, сгустил краски, описывая княжескую дружину и охватившее ее воодушевление. Киевские варяги в рассказе Валлоса явились какими-то извергами. Они прямо-таки заставляли своих миролюбивых князей предпринять этот набег.

– Но каковы эти князья по своему характеру? – спросил Василий Македонянин, внимательно выслушав подробный рассказ купца.

– Они кротки и войне предпочитают пир и охоту.

– А другие славяне? Что они? Ведь варяги – пришельцы на Днепре?

– Сами по себе днепровские славяне, в особенности те из них, которые называют себя полянами, народ очень миролюбивый и кроткий.

– Тогда они разделяют мнение своих князей, Аскольда и Дира?

– Если бы все без исключения в Киеве были в этом подобны им!

– Что же?

– То, что вместе с князьями на Днепр пришла буйная норманнская дружина. Эти люди совсем другого характера, чем обитатели берегов Днепра. Они жаждут крови и грабежа, они спят и видят одни только буйные набеги, куда и на кого – это им все равно. Вот эта-то дружина, как мы уже передавали тебе, великолепный, недовольна своими князьями, упрекает их в трусости, лени и требует немедленного похода.

– И что же? Поход уже решен?

– Пока нет!

– Что останавливает от дерзкого набега этих варваров?

– Искреннее миролюбие их князей, как уже ты, великий, слышал.

– Тогда, может быть, все обойдется?

– Вряд ли. Аскольд миролюбив, Дир тоже, но они не рискнут идти против всех, а славянские старейшины, в особенности те, которые постоянно находятся в Киеве, готовы идти следом за норманнами. За собой они поведут и свои племена.

Василий задумался. Он ясно видел, что эти дрожащие от ужаса люди говорят правду, и предчувствовал, какою опасностью грозит набег.

Купцы не спускали с него глаз. Они стояли, затаив дыхание, боясь нарушить думы правителя. Каждый переживал не совсем приятные минуты. Все теперь, по их мнению, зависело от того, что надумает этот человек.

– Скажите, – вдруг прервал молчание македонянин, – вы бывали у этих киевских князей не только на пирах?

– Да, в их палатах все очень просто, каждый имеет доступ к ним. Они выходят, беседуют со всеми, кто бы ни обратился к ним за своим делом, даже самым ничтожным.

– Это хорошо… Но пользуются ли они влиянием на свои дружины?

– О чем ты спрашиваешь, несравнимый?

– Я хочу знать, мог бы их кто заменить в Киеве, ну, если бы их не было, нашлись бы у варягов другие вожди?

– Трудно сказать… По нашему убеждению, на Днепре пошли бы тогда раздоры. Киевляне очень любят Аскольда и Дира, но, не будь их, они, может быть, не пожелали бы иметь над собой никого чужого, и тогда норманнам пришлось бы плохо. Норманнов мало – славян много.

– Так, так, – кивал головой Василий.

Какой-то план созрел в его голове.

– Вы останетесь здесь, – сказал он купцам, – я буду говорить с императором, а там посмотрим, не найдется ли для вас способа загладить вашу вину перед родиной.

Он отдал начальнику стражи приказ задержать купцов и скрылся во внутренних покоях.