Текст книги "Гроза Византии (сборник)"

9. Озаренные светом истины

В становище варягов узнали, что задумали их князья, но там почти без выхода был Андрей-юродивый. Он, не умолкая, твердил о свершившемся чуде остаткам княжеской дружины и сумел вселить в сердца суеверных людей такое почтение к невидимому Богу византийцев, что они не только не роптали на то, что князья их готовились переменить свою веру, но даже одобряли их, рассчитывая, что тогда Бог христиан будет им таким же защитником, как и византийцам.

– Пусть князья меняют свою веру, – толковали в становище, – все равно они не нашему Перуну молились.

– Как так?

– Да так, они своего Одина к нам принесли.

– Хорошо же Один помог им!

– А Бог христиан, может быть, и поможет…

Итак, и с этой стороны намерение Аскольда и Дира принять христианство не встречало никаких препятствий.

Да они и не особенно заботились об этом.

Оба князя были увлечены важным шагом в своей жизни. Дир к принятию христианства относился с таким же пылом, как и Аскольд. Он сочувствовал Аскольду в его новой любви и уже ради того, чтобы его названый брат был счастлив, готов был сделать, что угодно.

Князья готовились к принятию христианства под руководством особо назначенных для того Фотием священников. Мягкие их души готовы давно уже были к восприятию нового вероучения, и они охотно внимали всему, что говорили им наставники. Да, впрочем, многое из этого и Аскольд и Дир слышали уже ранее, еще в то время, когда ходили вместе с викингами на франков и саксов; там тоже говорили об этом невидимом, но всесильном Божестве, они припомнили, как ради этого Божества их непобедимый Рюрик отказался от мести своему заклятому врагу.

Они, конечно, совершенно незнакомы были с догматами христианства и плохо понимали, зачем их вероучители настаивали на том или другом, почему заставляли их запоминать форму, независимо от скрывавшегося за ней смысла. Они и не знали, что именно форма повела к разлучению Запада с Востоком.

Но как бы то ни было, приготовления к совершению святого таинства быстро шли вперед, и Аскольд с Диром день ото дня становились тверже в устоях христианства.

В промежутках занятий Аскольд несколько раз видел, правда на самое короткое время, Ирину и, чем ближе он вглядывался в нее, тем все более и более поражался ее сходству с несчастной Зоей.

Теперь он и сам стал думать, что это сама судьба влекла его к стенам Византии, и, постигая это, он все более и более убеждался, что в этом перст Божий.

«Если бы мы взяли город и сожгли его, я никогда не увидел бы Ирины, – размышлял Аскольд, – эта же буря остановила нас, и вот я знаю ее, вижу и жду, наконец, счастья…»

Когда Фотию сообщили, что князья достаточно подготовились к принятию святого крещения, он назначил день для совершения святого таинства.

Сам император был восприемником у новокрещаемых.

Михаил, конечно, не явился лично, его заместителями были одни из самых высших придворных.

Итак, Аскольд и Дир стали христианами. От той новой победы, от которой теперь ждали очень и очень многого, возликовал весь Константинополь.

В императорском дворце даже был дан пир. Дир присутствовал на нем с такой же непринужденностью, как и на пирах в своем Киеве, но Аскольд дождаться не мог, когда ему удастся переговорить с Василием.

Наконец этот случай подошел.

– Вот, Василий, я и брат мой стали христианами, – сказал он ему.

– Я могу только радоваться за вас.

– Но ты помнишь, о чем мы говорили с тобой?

– О чем?

– Об Ирине.

– Как же! Помню! Ты сможешь взять ее своей женой.

– Но пойдет ли она?

– А об этом ты спроси у нее сам.

Сердце Аскольда так и забилось от внезапного волнения.

Он даже растерялся…

– Где же я увижу ее?

– Погоди немного…

Василий вышел.

Киевский князь в великом смущении ждал, что будет. Должна была так или иначе решиться его судьба. Мгновения тянулись для него несказанно долго. Ему казалось, что он слышит биение своего собственного сердца.

Наконец он услышал легкие шаги Ирины.

– Ты… наконец! – прошептал он. – Знаешь ли, я – христианин!

– Знаю, княже, и радуюсь за тебя.

– А за себя? – наклоняясь к ней, тихо спросил Аскольд.

– И за себя также, – зардевшись, отвечала молодая девушка.

Князь привлек ее к себе – она не сопротивлялась.

10. Византийские цепи

Снова Аскольд переживал счастливое время любви. Это было уже не то бурное чувство, полное неисчислимых мук и только мимолетных проблесков счастья, которое переживал он в Киеве, нет, это была кроткая, все умиротворяющая, все смягчающая любовь, тихая, спокойная, постоянная…

Аскольд чувствовал что он не только любит, но и любим. Ирина, по присущей славянкам скромности, не выказывала ему прямо своих чувств, но из ее взглядов, по тону ее голоса Аскольд видел, что чувства его разделены, что его сердцу отвечает другое сердце, и другая жизнь полна только им одним.

А между тем если бы он не был так поглощен своей любовью, то, наверное, заметил бы, как это заметил Дир, что их пребывание в столице Византии обратилось в какой-то плен.

Правда, оба князя и их приближенные были на свободе, но, увы, это была свобода птицы в клетке. В клетке птичка порхает, находит себе корм, но выйти за ее пределы для нее невозможно.

Так же было с киевскими князьями.

Пока они были в Константинополе, ни разу не удалось им побывать между своими. Не однажды собирались они в свое становище, но Василий Македонянин под разными предлогами отговаривал их или, лучше сказать, удерживал.

И князья оставались.

А между тем остатки дружины уже пришли в себя, опомнились от перенесенного потрясения, число их несколько увеличилось собравшимися с разных сторон товарищами, случайно спасшимися от гибели.

Вместе с этим пришедшие в себя после погрома варяги почувствовали свою силу. Почувствовали и заволновались…

– Чего это наших князей держат? – кричали в становище.

– В гости позвали, а назад не пускают!

– Мы без князей все равно что без головы – не знаем, уходить нам или здесь оставаться?

– Здесь – так, пожалуй, с голоду вспухнешь!

– Так пойдем на Днепр – там хлеба вволю.

– Как пойдем? А князья-то?

– А чего они там сидят?

– Да может, их не пускают?

– Тогда пойдем и вызволим! Вернемся без князей – нам позор во веки веков будет!

– Вызволим, вызволим!

– И в Византии позабавимся, душеньку отведем…

Раздавалось бряцание оружия, крики становились все громче и громче, струги приводились в порядок.

В Константинополе испугались не на шутку.

Все сведения из становища доходили туда немедленно, и, как ни мало было варягов, нападение их могло наделать множество бед даже в том случае, если бы сами обитатели Константинополя истребили всех этих полудикарей.

– Что вы медлите? – говорил Фотий. – Мы добились своего: эти вожди славянского рода приняли крещение, ну и пусть их идут обратно к себе! Отдайте старшему в жены эту девочку, вразумив ее предварительно, что она должна заставить весь народ креститься. Отпустите скорее их.

– А Изок?

– Что он?

– Он не желает принимать Христовой веры…

– И те варяги, которые в становище, тоже продолжают веровать своему Перуну – что же из этого? Ну, удержите этого юношу заложником…

Совет патриарха, особенно ввиду происходившего в варяжском становище, был принят как спасительный.

Василию Македонянину пришлось вести новые переговоры с киевскими князьями.

Он повел дело, как всегда, весьма тонко, заботясь о выгодах своего отечества, но обставляя все так, что эти своекорыстные заботы всегда казались чрезвычайно выгодными для противной договаривающейся стороны.

– Князья мои дорогие, – говорил он Аскольду и Диру, когда первый, по его мнению, был достаточно уже истомлен неопределенностью своих отношений к страстно любимой им Ирине, – князья дорогие, вот познали вы теперь веру Христову, что вы думаете делать теперь?

– В Киев бы! – с тоскою ответил Дир.

– Я бы то же думал! Вы теперь счастливцы – христиане, зачем же оставлять народ ваш во мраке невежества. Вы должны поделиться с ним своим счастьем. И его просветить великим светом христианского учения!

– Отпустите нас, и мы пойдем, – снова заговорил Дир.

– Я без Ирины не пойду! – мрачно вымолвил Аскольд.

– Без Ирины! Кто тебе сказал, князь? Но прежде чем говорить об Ирине, мы поговорим о деле. Ты сам видел величие Византии, сам дивился ему, видел, что не только земные, но и небесные силы защищают ее. Так вот, думаешь ли ты бороться с ней и теперь, сам став христианином? Неужели ты решишься идти на этот город, как враг, вести с собой полчища варваров, чтобы разорить этот город и воспользоваться богатствами, которых и без того у тебя много? Я думаю – нет! А если другие варвары осмелятся пойти с такими же целями или просто граду святого Константина понадобятся воины, храбрые, готовые защитить ее, разве ты не дашь нам своих? Этим ты прославишь только свое имя… А если твои соплеменники с Ильменя вздумают пойти на нас войной, ты не преградишь им путь, не ляжешь сам на поле брани, спасая святой град? Скажи, готов исполнить ты это?

– Исполню! – глухо ответил Аскольд.

– Все?

– Да!

– И за народ ты свой ручаешься?

– И за народ!

– Тогда мы напишем все это на хартии и заключим навеки ненарушимый договор. Согласен?

– А что я получу за это? – спросил Аскольд.

Василий несколько мгновений глядел на него, потом ответил только одним словом:

– Ирину!

11. Домой

Никогда еще такого выгодного договора, как на этот раз, не заключали византийские правители. Без всякой затраты со своей стороны они ограждали себя, приобретали союзника – и какого еще! – который готов был ценою собственного существования защищать нерушимость пределов государства, ровно для него ничего не значащего государства, которое всегда само могло стать его добычей.

Никто из правителей Византии не сомневался даже, что со стороны славян этот договор свято будет соблюден.

Сами не признававшие никаких принципов чести, византийцы в честность других верили свято.

Лишь только договор был заключен, Аскольда и Дира немедленно отпустили в становище их дружины. Теперь их бояться было нечего, напротив того, они могли принести еще пользу, успокоив своим появлением волновавшихся варягов.

Князья поспели как раз.

Терпение варягов истощилось, и они уже решили нагрянуть на Константинополь, чтобы «вызволить» своих князей.

Их появление встречено было громкими криками радости.

– Князья, князья! Слава Перуну! – слышалось со всех сторон.

– А мы уж вас выручать хотели идти!

– Разнесли бы мы это гнездо!

– Говорят, вы крестились!

– Что же? На то ваша воля! Их Бог и нам через вас помогать станет. Уж покажем мы им с Его помощью себя!.. Он-то нас бурей, а вы Его попросите, как опять придем сюда, чтобы Он их огнем!

– Важно будет!

Аскольда и Дира обрадовали эти проявления преданности. Они поняли, что связь между ними и их дружиной не прервалась даже и теперь. Направляясь сюда, они не знали, как и объяснить дружине свой переход в христианство, но это, ввиду настроения дружины, облегчалось само собой.

Дав стихнуть восторгам, Аскольд первый заговорил со своей дружиной.

– Товарищи и друзья! – громко сказал он. – Действительно, и я и брат мой – теперь христиане; отчего бы и вам не познать это учение вместе с нами? В этом учении истина.

– Нет, нет! – раздались крики. – Вы – князья, ваша воля, а мы стоим за Перуна, за веселого Леля. Они с нашими отцами были, пусть и с нами останутся… Не хотим других!

Аскольд понял, что он не о том повел речь. Не была еще достаточно подготовлена почва среди этих людей к восприятию истин христианского учения.

– Я только предложил – каждый волен поступать, как желает, – сказал князь, – но вот что я приказываю вам: собирайтесь вы все немедленно. Мы скоро, очень скоро, через несколько дней пойдем все домой, в наш родимый Киев.

– В Киев, в Киев, домой, домой! – раздалось вокруг князей, и голоса звучали не менее радостно, чем прежде.

– Пора, княже, – выступил один из старейших дружинников, – пора, заждались, чай, нас дома… туда, поди, и вести уже о нашей беде дошли! Да что за беда! Не люди нас победили ведь… Тут нам и домой нестыдно вернуться. Только бы поскорее, княже!

– Верую тебе, старик, заскучал ты! – проговорил князь. – Тогда собирайтесь в путь-дорогу.

– А вы, князья?

– С вами же! Только вернемся мы ненадолго в этот город – не все еще дела покончены.

– Твое дело… А что… Нельзя нам туда?.. Там, говорят поживиться есть чем.

– И думать не смейте об этом! – вне себя закричал Аскольд. – Мало вам беды, так еще понадобилось! А если осмелитесь только, не считайте меня и князем, уйду от вас, и Дир со мной! Идите домой одни, как хотите, князей своих бросив…

– Зачем же? Из послушания твоего мы не выйдем, что приказываешь – все по-твоему будет! Иди с миром в твою Византию, возвращайтесь только скорее да веди нас домой.

Князья поспешили вернуться обратно.

Прошло еще несколько дней, и варяги оставили берега, где их постигло несчастие.

Византийские правители, чтобы задобрить на будущее этих нагнавших на них такой ужас воинов, всех их щедро одарили.

Никто не возвращался с пустыми руками, хотя не с такой по количеству добычей предполагали вернуться варяги, идя в поход.

Только князь их Аскольд вез добычу, которая более всего была ему по сердцу – жену молодую…

С грустью он поглядывал на возвращавшихся. Из ушедших с ним скандинавов не было почти что никого.

Ни Руара, ни Ингвара, ни Ингелота…

Никто не веселил возвращавшихся песнью: не было между ними и скальда Зигфрида.

Все они погибли во время ужасной бури.

Не было и Изока…

Византийцы задержали его как заложника и на все просьбы князей отпустить его с ними отвечали упорным отказом.

Не знали, не предвидели они, что этим своим упорством в будущем они накликают на себя новую грозу, да не такую еще, как пришлось пережить при Аскольде и Дире.

Грозу страшную, упорную, оставившую на вратах Константинополя неизгладимый след, а во всемирной народов истории никогда не исчезающую память…

12. На Днепре снова

Остатки флотилии только еще подходили к устью Днепра, а на берегах его было уже известно, что князья возвращаются.

И возвращаются не со жданной и желанной победой, а разбитые, уничтоженные, с сотнями, вместо ушедших в поход тысяч.

Плач и стон стояли на Днепре… Не было селенья, где бы не оплакивали ушедших и не возвратившихся.

Князей, впрочем, никто не обвинял. Всем было известно, при каких обстоятельствах потерпели они ужасное поражение.

– Что князья? Они, поди, и сами не рады.

– Чего радоваться-то? Им других куда жалко!

– Другие что? А князья ведь все…

– Да, конечно, все… Они – головы. Каково им, чай, было смотреть, как их дружина гибнет ни за что ни про что.

– Плакали, поди!

О том, что князья переменили веру, никто не говорил. Все считали это их личным, только их одних и касающихся делом.

Больше всего встречавших занимало известие, что князь Аскольд везет с собой на Днепр и княгиню молодую.

– Ишь, нашел время жениться! – упрекали князя.

– Да коли по сердцу пришлась…

– А все же не время…

Вдруг пронеслось известие, что молодая княгиня – не кто иная, как дочь оставшегося за князя в Киеве Всеслава.

– Вот оно что! – заговорили на Днепре. – Вот это так!

– Еще бы не так – своя!

– Своего корня, своего рода и племени…

– Ну, коли так, то сделал он хорошо, оженясь на ней; чего ей в чужих землях было пропадать, пусть у своих покняжествует!

Но плач и стоны не прекращались: слишком уже многие не вернулись.

Слышал обо всем этом и Всеслав.

Слышал и думал глубокую думу.

«Вихрем там их разметало… Христианский Бог, говорят, против них пошел. Отчего это Он ни за франков, ни за скоттов, ни даже за славян самих никогда не заступался, а тут вдруг? Нет, что ни говори, а с Рюриком и с Олегом ничего подобного никогда бы не случилось… А тут – князья! Пировать да к бабам ластиться – на это их станет, а воевать да врагов бить – нет их… Шутка ли – и дружина погибла, и струги потерялись, и сами с пустыми руками возвращаются! Где и когда, и у кого это видано, слыхано? Дружину потерять – в ратном деле мало ли что бывает, сегодня счастье за одних, завтра за других – так то в честном бою, а тут без всякого боя. Подойти, стать и потерять все… Тоже, с викингами ходили, а бури заметить и остеречься от нее не могли. Бури! Когда ее каждый норманн носом чуять должен! А потом вдруг, накось, свою веру бросили и в чужую ударились. Кто говорит, может, эта вера хорошая – да и вернее всего, что хорошая, коли их Бог и сам помогает, и бури насылает, а все же на отцовскую ее менять не приходится! И как менять-то! Потихоньку, одним… Уж если князь признал, что чужая вера лучше своей, так объявил бы об этом своему народу и принял бы, а не так, потайно!»

Всеслав был глубоко возмущен таким поступком князей.

Одно еще только пока примиряло его с ними – это то, что они должны были возвратить ему детей.

Он знал, что князь Аскольд женился на его дочери-христианке.

«Уж если дочь эту мне неведомую везет, так, значит, и Изок с ними», – говорил себе Всеслав, и морщины распрямлялись на его челе.

Киевский народ весь высыпал на берег Днепра встречать возвращавшихся князей.

Все ждали возвращения дружины с нетерпением, вполне понятным.

Вот наконец забелелись и паруса стругов.

Как их мало!

Столько уходило и столько вернулось!

Вот и княжеский струг подходит к пристани.

Всеслав ждет князей. Он волнуется.

На палубе княжеского струга, рядом с Аскольдом, он видит женщину в богатой византийской одежде, вылитую Зою.

«Это – твоя дочь», – шепчет Всеславу какой-то неведомый тайный голос.

Дочь, а где же сын?

Напрасно отыскивал Всеслав сына, его нигде не было видно…

«Верно, Изок на другом каком судне» – успокоился витязь.

Князь, ведя под руку свою молодую княгиню, вышел на пристань; с обоих берегов Днепра загремело долго не умолкавшее приветствие.

– Ирина, – говорит Аскольд, указывая княгине на Всеслава, – вот отец твой!

С криком радости бросилась на грудь отцу молодая женщина, целует его, ласкает, и Всеслав варяг сам не чувствует, как по щекам его потекли непрошеные слезы умиления.

Так радостна встреча.

– Где же Изок? – спросил Всеслав.

– Он остался в Византии, – поспешил ответить ему Дир.

– Зачем?

– Заложником!

Нахмурился, потемнел Всеслав, но ни слова не сказал более.

И князья ничего не сказали.

В палатах князей, когда Аскольд рассказывал ему все происшедшее, он тоже упорно молчал, но, когда тот кончил говорить, Всеслав поднял голову и как-то особенно спросил:

– Князь, а что же твоя клятва?

13. Замыслы Всеслава

Что мог ответить Всеславу на этот решительный вопрос Аскольд? Византия осталась непокоренною, Изок не был возвращен отцу, клятва – страшная клятва – осталась совершенно неисполненной…

Он только поник головой в ответ.

«Нет, не князья это, не князья», – подумал Всеслав, но ничего не сказал.

Аскольд, заметивший, что его любимец не думает возбуждать неприятного для него разговора, продолжал дальше свой рассказ.

Он очень подробно описал слушателям богатство и великолепие Константинополя и даже неосторожно поведал об его полнейшей беззащитности от внешних врагов.

– Когда же ты поднимешь новый поход, княже? – выслушав его, спросил Всеслав.

– Больше никогда! – горячо воскликнул князь Аскольд.

– Как никогда?

– Так! Вечный мир будет теперь между Киевом и Византией.

– Вечный? – с изумлением переспросил князя его любимец.

– Да!

– Почему?

– Я заключил договор об этом.

– Не спросившись народа?!

– Я – князь, и мне спрашивать не у кого! – гордо ответил Аскольд.

– Тогда расскажи мне, в чем твой договор с византийцами.

На это предложение Всеслава Аскольд согласился очень охотно.

Он не замедлил подробно передать содержание своего договора, но он был отуманен своей любовью, Всеслав же вполне владел рассудком и сразу понял, что представляет собою подобный договор.

– Да что же ты наделал, княже? – воскликнул он.

– Как что, я тебя не понимаю.

– Киев по этому договору стал верным рабом Византии и сам ничего не выиграл… Что ты получил взамен того, что дал сам?

– Твою дочь Ирину!

– Что моя дочь! Она мне и люба, и дорога, да родина моя для меня гораздо дороже дочери! И ты будешь держаться этого договора?

– Как же иначе? Я поклялся в этом.

– Ты был ослеплен!

– Не тебе меня учить. Еще раз я говорю тебе, что я – князь.

Всеслав только тяжело вздохнул в ответ на это, но ничего не сказал.

«Не князья, не князья», – еще раз подумал он.

На этом разговор прекратился.

Когда Всеслав оставил князей и ушел к себе, много-много дум бродило в его голове.

Он приглядывался к Ирине.

Да, она, эта женщина, несомненно, его дочь. В ней узнавал он черты свои и своей матери. Она походила, как вылитая, на Зою, но он не знал ее. Его сердце в отношении Ирины молчало. Она была ему как чужая. Да, она, это видно, предана князю Аскольду… Что она ему, Всеславу, в самом деле? Она вернулась, а Изок там, томится в плену, нового похода не будет. Это очевидно. Ведь и договор, позорный для славянства договор, заключен. Нет и надежды на то, чтобы, помимо князя, поднять поход. И скандинавов в Киеве никого не осталось, а славяне за князей. Они не послушаются его, Всеслава, не пойдут за ним, как шли за своими князьями.

Стало быть, нечего и думать о походе…

Кто же тогда выручить из византийского плена Изока?

И тяжело стало на душе Всеслава.

Припомнилось ему прошлое, и прежде всего вспомнился ему Ильмень…

Там ведь княжит славный Рюрик, этот сокол, пред которым все окрест и трепещет, и в восторге преклоняется.

Там Рюрик и Олег, этот храбрец из храбрецов скандинавских, не останавливающийся ни перед чем, ни перед какой бы то ни было опасностью. Он бы уже не предал своей земли, не испугался бы обыкновенной бури.

Вот у кого просить защиты, вот кто поможет освободить Изока. Но ведь прежде Византии он должен будет прийти сюда. Тогда, нет сомнения, и Аскольд, и Дир погибнут.

Что же!

Погибнут ведь только в ту пору двое они, а не весь народ приднепровский. Договор заключен ими, не будет их, и Киев станет свободен от договора… И Изок будет освобожден. Другое дело, если бы он вернулся, ну, что ж тогда? Тогда еще можно было бы и примириться, как ни тяжело, с положением дел, а теперь, теперь – нет…

До утра продумал Всеслав и, чем дальше он думал, тем все более и более укреплялся в своих мыслях.

Весь следующий день проходил он мрачнее осенней темной ночи.

На возвратившуюся дочь не обращал никакого внимания, как будто бы ее никогда не существовало для него.

Ирина только и могла, что мельком видеть этого сурового, мрачного человека, которого все вокруг называли ее отцом.

Она боялась его.

На распросы княгини, что такое с Всеславом, Аскольд отвечал только одно:

– Об Изоке скучает! Он думал, мы возвратим ему твоего брата.

Но Аскольду и самому становилось жалко своего любимца, они столько лет провели вместе, что сжились невольно, и теперь князь понимал, что никто иной, как он, виновник тайных страданий своего любимца.

А Всеслав, между тем, надумал…

– Княже, долго мы жили с тобой, вместе хлеб-соль водили, – явился он к нему, – но теперь прости: не слуга я тебе больше.

– Как! Что? – встревожился Аскольд.

– Так, ухожу я, прости!

– Куда же ты идешь?

– На все четыре стороны, – уклончиво ответил Всеслав.