Текст книги "Гроза Византии (сборник)"

17. Осужденные на смерть

Труд Фоки был скоро закончен. Византийский сын Эскулапа тонко знал свое дело. Несколько дней было вполне достаточно для того, чтобы приготовлено было средство к отдалению набега славянских варваров.

Как только Фока закончил свои приготовления, он немедленно вышел из затвора и поспешил послать одного из слуг к Вардасу с уведомлением, что он выполнил его приказ.

Фока еще не знал, что ему готовится.

Он думал, что отвезти дары будет поручено купцам, а сам он останется в стороне от всякой непосредственной опасности.

Но он жестоко ошибался…

Вардас принял его очень ласково – так ласково, что Фока, присмотревшийся ко всему за свое долгое пребывание в императорском дворце, сразу же почувствовал, что тут не все ладно.

Правитель затворился с врачом и долго-долго беседовал с ним…

– Итак, Фока, я очень благодарен тебе за твои труды, – закончил он свою беседу, – ты – верный слуга императора.

– О мудрейший, я делаю, что могу.

– Я знаю, что ты скромен, очень скромен. Но ты получишь награду. А вот скажи, кому поручить все это?

– Кому прикажешь, могущественный.

– Так-так… я был уверен в таком твоем ответе. Еще раз повторяю, ты – верный слуга отечеству.

– Так как же повелишь, могущественный? Кому я должен передать наставления?

Вардас на мгновенье задумался.

– Поговори об этом с Василием, – вымолвил он, стараясь глядеть куда-то в сторону.

– Но мне хотелось бы услышать приказание от тебя, мудрейший.

– Поговори с Василием, – совсем беззвучно повторил Вардас.

Фока понял все.

– Твоя воля, мудрейший, – проговорил он и с низким поклоном вышел из покоя.

Больной правитель только по уходе его вздохнул облегченно…

Ему стало жаль этого человека. Они долго жили вместе, и не раз Фока оказывал Вардасу серьезные услуги; теперь наместник императора знал, что отправляет его, в случае неудачи, на верную смерть.

Фока, успевший уже примириться со своей участью, пришел к Василию.

Тот встретил его, также смущенный и несколько растерянный.

– Ты знаешь, Фока, все? – спросил он. – Вардас уже сказал тебе?

– Вардас сказал, что я должен спросить у тебя.

– Что делать, Фока, нужно отправиться тебе. Иначе доверять никому невозможно такого ответственного дела.

– А купцам?

– Что они! Эти трусы, если не сбегут или не умрут сами от перепугу, легко испортят все дело.

– Стало быть, я должен ехать непременно?

– Да.

Фока на минуту задумался.

– У меня жена-старуха, два сына, внуки… – как бы в раздумье проговорил он.

– Не беспокойся за них! – воскликнул Василий. – Они будут находиться под моей охраной. Но не печалься. Я уверен, что ты возвратишься.

– Не утешай меня, Василий, я столько видел смертей, что не побоюсь той, которая будет ниспослана мне.

Василий ничего не ответил.

Так прошло несколько мгновений.

Македонянин смотрел куда-то в угол, Фока, опустив глаза, словно переживал какую-то тяжелую внутреннюю борьбу.

– Прощай, – наконец глухо вымолвил он.

– Прощай, Фока, – ответил Василий.

– Помни свое обещание, не оставь моих сирот…

– Иди!.. Будь спокоен…

– Наутро будьте готовы отправиться в путь, – приказал он приведенным к нему купцам, и стража увела их.

Снова оставшись наедине с Фокой, Василий не выдержал и, повинуясь могучему внутреннему порыву, крепко-крепко обнял старика и, едва сдерживая слезы, выбежал из покоя.

Вардас ждал его с нетерпением.

– Ну что? – спросил он. – Как Фока?

– Он понял, что его присутствие необходимо.

– Верный, незаменимый слуга… Может быть, он своею жизнью спасет Византию.

– Он готов на все, он – не эти жалкие торгаши и способен пожертвовать собой ради пользы отечества.

– Мало таких.

– Но пока они есть, сильна ими Византия. Только бы жертва эта не стала напрасной, – закончил Вардас.

На другой день рано утром трирема херсонесских купцов вышла из гавани Константинополя.

Фока был на ней.

К Аскольду и Диру вместе с ним неслась по морским волнам сама смерть…

Часть третья
Чудо пресвятой Богородицы

1. К родным берегам

Анастас и Зоя, как мы уже видели из первой части нашего рассказа, при первой только возможности поспешили, по совету Склирены, бежать от опасности.

Какой? Мы уже видели, что дело приняло совсем не тот оборот, который имел в виду Никифор, но и Анастас и Зоя знали, что значат интриги при дворе Михаила, а потому поспешили воспользоваться вполне вероятным спасением в бегстве. Если у них и были у Порфирогенета защитники, то было немало, в особенности у Анастаса, и врагов, всегда готовых довести его до плахи из-за одной только зависти к прочному положению главы народной цирковой партии Голубых.

Анастас не сомневался, что рано или поздно он вернется в Константинополь. В душе он был очень недоволен, что приходится уходить так далеко – на Днепр, к варварам, и не мог понять, почему так настаивает на этом всегда такая рассудительная Зоя.

– Чего ты ждешь от варваров? – спрашивал он ее, уже очутившись на борту корабля. – Скажи мне – чего?

– Всего, – коротко отвечала Зоя.

– Этого очень мало для меня.

– А чего бы ты хотел?

– Больших подробностей; узнать, наконец, все твои планы!

– Узнать! Для этого еще будет время.

– Однако ты не разговорчива…

Зоя засмеялась.

– Еще бы! – сказала она с особым ударением. – Ведь я – не византийка.

– Как так? – удивился Анастас.

– А вот так, не византийка!..

– Кто же ты?

– Природная славянка!

Анастас был поражен этим неожиданным признанием.

– Ты – славянка, и я об этом ничего не знал?

– И не мог знать. Вспомни, что в Константинополе ты – человек совершенно новый.

– Но в тебе ничего нет варварского: ты красива, умна, исповедуешь Христову веру, принята во дворце императора, наконец, ты – матрона.

Зоя снова засмеялась.

– А все-таки я – славянка. Мало ли что бывает в жизни! Я, скажу тебе, и сама думала, что стала природной византийкой, да вот теперь сказалась кровь… Я горю вся, я трепещу, сердце мое бьется радостно при одной только мысли, что скоро-скоро я увижу мою родину!

– На счастье ли?

– Какое горе видишь ты?

– Неужели ты думаешь, что на твоей родине сохранилась о тебе память?

– Старейшина Улеб и его дети никогда не будут забыты, – гордо ответила Зоя. – Я уверена, на Днепре все его помнят. Хотя мой несчастный отец убит этим ненавистным Никифором, но я отомщу, отомщу за его смерть!

Глаза Зои загорелись злобным огоньком. Она так поглядела на Анастаса, что сердце того сжалось от какого-то мрачного предчувствия.

– Ты что-то задумала, Зоя, – смущенно пробормотал он.

– Я скажу тебе что: месть и месть такую, какая только доступна дочери варварского народа. К этому толкает меня сама судьба. Погляди сам: разве это невольное изгнание, не вызванное ничем, не предопределено мне судьбой? Судьба заставляет меня вернуться на родину, вернуться, бросив там, на берегах Пропонтиды, все, что меня еще привязывало к Византии, и я иду…

– Но, по крайней мере, есть ли у тебя кто-нибудь там, на берегах Днепра?

– Жив мой брат, Всеслав; он в великом почете у киевских князей.

– Откуда ты это знаешь? Разве у тебя были вести из Киева?

– Мне сообщил об этом Изок, родной сын моего брата.

– Тот, которого скрывала ты у себя?

– Да, он…

– А эта, другая девушка?

– Ирина? Она – его родная сестра и, стало быть, моя племянница.

– Так, так! Но что же с ними будет без нас? Склирена добивается юноши, а Никифор девушки, они своего не упустят.

– Вся моя надежда на Василия Македонянина: он добр, приветлив, искренно расположен и к тебе, и ко мне; но, если дети погибнут, месть моя будет еще ужаснее, верь мне в этом!

– Зоя, я боюсь тебя! – воскликнул Анастас.

Такой разговор не раз заходил между ними во время морского пути. Анастас как-то стушевался перед этой женщиной, которая преображалась тем более и более, чем ближе становились берега славянской земли. Это была уже не прежняя спокойная, бесстрастная византийская матрона, ловко умеющая прикрывать какой угодно маской волнующие ее чувства. Зоя перерождалась. Византийский лоск, манеры роскошного двора Михаила Порфирогенета быстро спадали с нее. В ней пробуждалась дикарка с необузданными порывами, смелая, решительная, не останавливающаяся ни перед чем. Она даже костюм переменила, и теперь перед Анастасом, приходившим только в изумление от этой метаморфозы, была дочь варвара, судившая по-варварски и уже забывшая все византийское.

Морское путешествие шло очень быстро. Благодаря попутному ветру, постоянно надувавшему паруса, Зоя через пять-шесть суток увидела берега своей родины, когда-то не по ее воле оставленной.

2. Славянка

Был уже вечер, когда корабль, войдя в устье Днепра, бросил якорь.

– Госпожа, – обратился к Зое кормчий, – как я уже предупреждал тебя, моя галера не может идти далее, тебе и твоему спутнику придется оставить нас здесь.

– Но как же быть нам дальше?

– Если угодно, то я найду тебе здесь проводников. Ведь ты желала попасть в Киев?

– Да!

– Я так и обязался перед благородным Никифором, я – человек честный и исполню то, что должен.

– Перед каким Никифором? – с удивлением воскликнула Зоя.

– Начальником императорских телохранителей.

– Но какое же он может иметь отношение ко мне?

– Он приказал мне с особенным почетом доставить тебя и твоего спутника в Киев!

– Ничего не понимаю!

– А я – все! – вступил в разговор Анастас. – Наше бегство точно так же, как и заключение в тюрьму, было делом Никифора и этой негодной Склирены.

– Но зачем?

– Они, вероятно, не могли добиться приказания о нашей казни, а так как мы им мешали, то они и удалили нас из Константинополя, и удалили, должен сказать, очень тонко! В таком деле, как это, я сразу узнал Никифора.

– Пожалуй, ты прав!

– Не пожалуй, а действительно прав… Теперь я знаю, что мне делать! Эй, мореход!

– Что прикажешь, благородный господин?

– Ты должен доставить нас обратно в Константинополь, и немедленно.

Глаза Зои загорелись зловещим огоньком.

– Ты хочешь возвращения? Этого не будет. Я не возвращусь теперь туда, откуда сама судьба увела меня…

– Должна возвратиться. Довольно я наслушался от тебя о какой-то там твоей мести! Кто тебя, в самом деле, знает, что ты затеваешь? Хорошо, что я узнал твои замыслы. Может быть, ты хочешь навести варваров на Византию? Нет, я этого не позволю! Ты говоришь, что любишь родину, но и я люблю свою. Теперь, когда очевидно, что это наше бегство ничем не вызвано и тут была интрига, я считаю себя обязанным вернуться обратно, и, прости уж, хотя бы пришлось употребить против тебя силу, но ты пойдешь за мной, это верно. Зла я тебе не сделаю, я промолчу обо всем, что слышал в эти дни, только ни до какой мести я тебя не допущу. Моя родина мне дороже всего…

Зоя вспыхнула, задрожала, резкий ответ готов был сорваться с ее языка, но в этот миг ей на помощь пришел прежний византийский лоск, уменье сдерживать свои порывы. Дикарка исчезла, и ее место снова заняла важная матрона.

– Ты, Анастас, прав, как всегда, – с приветливой улыбкой заговорила она, – прости мою вспышку… и забудь, что я говорила ранее – мало ли что вырвется в озлоблении! В самом деле, что я могу найти в этой дикой стране? Разве может какой-то Киев заменить мне, привыкшей к роскоши и довольству, родимую Византию? Нет, нет, ты прав! Я не подумала об этом, прости меня, мы вернемся.

– Вот так-то лучше! – проговорил Анастас, успокаиваясь при этих словах.

Он умел прекрасно править колесницами – недаром же Голубые избрали его своим вождем – но по своим способностям он был очень недалек и вместе с тем весьма доверчив. Его нисколько не поразила эта внезапная перемена в Зое.

– Но только вот что, Анастас: позволь мне сойти на берег и поклониться родимой мне земле, – попросила Зоя, – все-таки это – та земля, на которой я впервые увидела свет.

– А ты попытаешься бежать?

– Куда же я могу бежать одна? Ах, Анастас! Но, если ты мне не веришь, проводи меня, мы сойдем на берег вместе.

– Со мной – пойдем! Только скорее.

Несмотря на то что был вечер, Анастас приказал спустить лодку. Он весь горел нетерпением возвратиться поскорее обратно и уже рассчитывал, что корабль на следующее же утро может отплыть к берегам Византии. Поэтому ему хотелось поскорее исполнить желание Зои, чтобы не было потом задержки в отправлении.

Лодка была спущена, и двое гребцов быстро направили ее к правому берегу Днепра.

Первой выскочила на землю Зоя.

Местность была пустынная. Невдалеке от берега шумел лес, у самой воды видно было несколько рыбачьих хижин.

– Родная земля! – в экстазе восклицала Зоя, целуя песок. – Наконец я снова стою на тебе, наконец я снова дышу родимым воздухом! Анастас, пойдем туда, к этим деревьям, позволь мне коснуться их! Ведь они так же, как и я, дети этой земли.

Она быстро увлекла своего спутника к лесу.

Анастас еле поспевал за ней.

Зоя в порыве радости целовала землю, деревья, плакала, не обращая на византийца ни малейшего внимания.

Тому наконец это наскучило.

– Пойдем же, Зоя! Нам надо вернуться, пока не наступила ночь!

– Вернуться? Куда? – как бы в забытьи спросила Зоя.

– На наш корабль.

– Этого не будет! Я останусь здесь… и ты тоже…

– А я говорю, что будет! Не пойдешь волей, поведу тебя силой.

– Силой? Меня? Ах ты, византиец! Разве ты забыл, кто я? Силой? Меня, славянку?

– Не разговаривай, а иди! – уже совсем грубо крикнул Анастас и схватил Зою за руку. Но та ловко вывернулась и кинулась на него.

– Зоя! Что ты делаешь? – раздался отчаянный крик византийца. Он беспомощно вскинул руки и упал на песок.

Зоя стояла над ним с кинжалом, из левой стороны груди Анастаса ручьем струилась кровь.

– Сам хотел, – прошептала Зоя, – умирай теперь! Если бы ты вернулся, ты первый бы выдал меня!

3. На родине

Анастас бился на земле в конвульсиях. Удар был нанесен верной рукой. Несчастный хрипел, а Зоя все еще стояла над ним.

– Меня, славянку, захотел удержать силой! Нет, не бывать этому, – бормотала она, – не бывать этому никогда! Ваших изнеженных женщин вы можете заставлять делать, что вам угодно, но со славянским народом шутить не приходится. Мне жаль тебя, Анастас, но что же делать, я принесла тебя в жертву моей родине, прости.

Хрипенье несчастного прекратилось, глаза его остекленели, он весь вытянулся. Зоя поняла, что он мертв.

– Прощай! – проговорила она, выпрямляясь во весь рост. – Прощай, я не могу похоронить тебя, но что же делать? Я сама не могу возвратиться теперь на судно. Ночь… Куда идти?.. Если бы я знала, что могу переночевать в лесу. Но я вижу там свет в этих рыбачьих хижинах. Мне окажут гостеприимство там, я знаю.

Взглянув в последний раз на труп Анастаса, Зоя поспешно удалилась. Прежде всего она поспешила вернуться к гребцам.

– Вы вернитесь обратно, – сказала она, – мы останемся здесь.

– Как тебе угодно, госпожа. Но где же твой спутник? – удивленно спросил один из матросов.

– Он отправился подыскивать приют на ночь и хотел найти лодку, которая бы доставила нас обоих к князьям в Киев.

– Мы могли бы довезти его…

– Он устал, странствуя на корабле, и захотел пройтись по твердой земле.

– Тогда позволь нам отвезти хотя бы тебя.

– Я буду очень вам благодарна.

Зоя села в лодку. Она была совершенно спокойна и думать позабыла о своем поступке, он казался ей вполне естественным. Зоя так была близка от намеченной цели, что не остановилась бы ни перед чем, только бы достигнуть ее. Анастаса было ей жаль, но что значил он против родины, к которой она так стремилась и на которую, как она была уверена, привела ее сама вершительница всего в жизни – судьба.

Сильные гребцы так разогнали лодку, что в несколько взмахов весел достигли рыбачьих хижин, одиноко стоявших у воды.

– Благодарю вас, друзья мои, – ласково проговорила Зоя, подавая им византин, – вот, возьмите это и возвращайтесь обратно к себе; вас, наверное, уже ждут на вашем корабле.

– А ты, госпожа?

– Я найду приют здесь!

Она подошла к хижине, на пороге которой уже стоял старик-рыбак с двумя молодыми парнями, очевидно сыновьями.

– Мир вам! Я прошу гостеприимства вашего, – произнесла Зоя, отдавая поклон.

– Войди, кто бы ты ни была, женщина, под мой кров и будь уверена, что я и моя семья примем тебя, как посланца богов.

Этими словами старик давал понять, что Зоя становится под его защиту на все время, пока пробудет под кровлей его хижины.

Зоя не замедлила воспользоваться этим приглашением радушного хозяина.

С каким наслаждением опустилась она на грубую скамью, с отрадой вдыхая родимый свой воздух! Оставленные ею в Константинополе палаты показались ей, со всем их великолепием, жалкими в сравнении с этой хижиной. Ведь там все было чужое, насильно навязанное, здесь свое, родное, к чему сохранила в ней любовь память чуткого отрадного детства.

– Садись, женщина, и отдыхай, – говорил старик, – если ты голодна, сейчас что есть только лучшего в моей хижине будет перед тобой – моя жена сама будет служить тебе; если ты нуждаешься в защите, никто не осмелится тронуть тебя.

– Благодарю, благодарю, отец, – чуть не плача от радости, благодарила Зоя.

– По костюму вижу, ты здесь – чужестранка. Не с того ли ты корабля, который недавно стал на якорь у нашего берега?

– Да, отец!

– Но ты так чисто говоришь на нашем языке, обыкновенно трудном для чужестранцев! Насыщай свой голод и удовлетвори наше любопытство, откройся нам, кто ты?

На стол была уже подана уха из свежей, только что наловленной рыбы. Зое не хотелось есть, но она знала, что своим отказом обидела бы радушных хозяев, предложивших ей гостеприимство.

Она стала есть, и уха показалась ей таким лакомым блюдом, перед которым ничто были все роскошные и утонченные яства Византии.

Пока она была занята ухой, вокруг нее собралась вся семья рыбака, пришли даже из соседних хижин, где уже узнали о ее появлении.

– Так кто же ты, женщина? – снова повторил свой вопрос старик.

Зоя на минуту смолкла.

– Ты помнишь ли, отец, полянского старейшину Улеба? – спросила она.

Лицо старого рыбака озарилось доброй улыбкой.

– Мне ли не помнить Улеба! – воскликнул он. – Этот старейшина был много раз благодетелем нашей семьи! Как мы плакали, когда эти хищники-варяги увели его и его семейство от нас! Но почему ты, женщина, спросила меня об этом?

– Если ты помнишь Улеба, так, стало быть, ты должен помнить и меня.

– Как так?

– Я – дочь Улеба…

Сразу все притихли в хижине при этом неожиданном признании.

4. Среди родимых

Изумление, однако, быстро сменилось общей радостью.

Первым пришел в себя старик-хозяин.

– Благословение великих богов над нами и над землей нашей и над моей бедной хижиной! – воскликнул он. – Мертвые встают из могил! Так это ты – дочь нашего славного Улеба, та молоденькая девушка, которую на моих глазах увезли свирепые норманны в позорный плен?!

– Я…

– Благословение богов! А Улеб – твой отец?

– Да, правдиво твое слово.

– Он умер? Давно?

– Нет, очень недавно…

– И ты не спасла его?

– Я отомщу за его смерть!

– Так он был убит?

– Его убили византийцы, и на головы их всех падет моя кара! Да, падет! Слушай, я не видала отца: в плену нас разлучили, и он был скрыт от меня, сама судьба его скрыла, и я узнала уже только об его смерти…

– От кого?

– От его внуков, Изока и Ирины, видевших его ужасную гибель.

– Ты говоришь – Изок! Разве он тоже в Византии, в плену? Его недавно видели здесь… Ведь ты говоришь о сыне Всеслава, не так ли?

– Да, именно, о сыне моего брата. Он в Константинополе, и киевляне должны выручить его из плена.

– А сама ты?

– Я бежала сюда, на родину. Слушай, отец, и не осуди меня! Я уже вступила на родную землю, когда меня насильно хотели вернуть назад. Как должна была бы поступить в этом случае славянка и дочь Улеба? Могла ли она, скажи мне, покориться чьей-либо силе?

– Никогда!

– Я и не покорилась. Я убила моего преследователя; его труп лежит там, у леса. Теперь ты знаешь все… Если можешь, суди меня…

– Тебя не в чем обвинить. Я пошлю сыновей закопать его. Он был христианином?

– Да.

– Тогда пусть по обрядам их веры поставят крест над его могилой. Но что ты думаешь теперь делать?

– Я хочу непременно пробраться в Киев, к брату, к князьям киевским.

Старик отрицательно покачал головой:

– Не советую я тебе этого.

– Отчего?

– На Днепре неспокойно…

– Что же?

– Норманны и славяне, соединившись заодно, хотят идти в поход на Византию.

– Тогда я могу помочь им.

– Чем? Ты женщина…

– Я столько лет прожила в Константинополе, знаю его прекрасно и могу указать, как найти слабейшие места.

– Ты жаждешь мести?

– За отца!

– Это хорошо… Жизнь в Византии не изменила в тебе славянского духа, это я вижу.

– Отец, разве может что-либо в целом мире заставить забыть славянина, что в его жилах течет славянская кровь? Нет, нет, этого не может быть!

Старик и все присутствующие одобрительно закивали головами. Им по сердцу пришлись такие пылкие речи молодой женщины, казавшейся в их глазах, после ее бегства из заповедного для них города, чуть ли не героиней.

– Ляг и отдохни, дочь моя! – вымолвил наконец старик. – По нашей славянской пословице, утро всегда бывает мудренее вечера. Ты утомлена, и отдых тебе необходим, а наутро мы решим, как должны будем поступить в этом случае с тобой.

Он знаком руки позвал всех из хижины вслед за собой.

С Зоей осталась одна только старуха, жена старого рыбака, все время почему-то жалобно всхлипывающая при каждом слове молодой женщины.

Уже совсем стемнело, ночь наступила, а рыбаки не расходились. Они толковали, судили и рядили, как быть с их неожиданной гостьей. Однако ни к какому выводу они не могли прийти.

– Отец, – вдруг отозвал в сторону старого рыбака один из его сыновей.

– Что тебе, Прастен?

– Я хочу тебе сказать слово. Зачем этой женщине ходить одной в Киев? На Днепре, ты сам это знаешь, очень неспокойно в последние дни.

– Но она идет к брату.

– Удержи ее всего несколько дней. До Киева недалеко, пошли меня или брата к Всеславу.

– И вы приведете его сюда?

– Да!

– Это умно, я так и поступлю. Но удастся ли нам задержать ее здесь?

– Убеди ее, что это необходимо.

– Хорошо, а ты с рассветом отправляйся в путь, мы будем ждать тебя.

– Благодарю, отец, – воскликнул с пылом Прастен, – я не обману твоих ожиданий.

Зоя еще спала, когда первые лучи солнца позолотили восток. В это время молодой рыбак успел уже подняться на порядочное расстояние от своего поселка вверх по Днепру.

Когда она проснулась, солнце высоко стояло в небе.

– Так поздно! – воскликнула Зоя и, быстро одевшись, поспешила выйти из хижины.

О, теперь она впервые после стольких лет видела наконец родную землю при свете солнечном. Как сладко забилось ее сердце… Вот, вот она – эта земля, на которой она впервые увидела свет… вот величавый Днепр, вон, вдали, его нагорный берег. Как мало изменилось все с того времени, когда Зоя-пленница, плачущая и скорбная, проходила мимо этих берегов… Все осталось по-прежнему, все было так, как будто и не существовало совсем долгого, долгого промежутка…