Текст книги "Гроза Византии (сборник)"

17. Матрона Зоя

Они быстро догнали носилки. Марциан оказался прав: в них, действительно, была Зоя. Василий узнал ее с первого взгляда. Это была уже не первой молодости, но замечательно сохранившаяся матрона. Тип ее был не южный. Марциан уже сказал, что Зоя была славянка по происхождению. Черты ее лица были несколько крупны, но очень гармоничны. Фигура ее была статная, мощная. Одевалась она со всей возможной по тому времени роскошью.

На поклоны Марциана и Василия она ответила легким наклоном головы, при этом взгляд ее, скользнув по первому, несколько дольше задержался на македонянине.

– Великолепная Зоя, – вскричал Марциан, – сегодня для нас обоих счастливый, как никогда в жизни, день!

– Почему? – лениво спросила матрона.

– Ты спрашиваешь?

– Откуда же я могу знать, что сделало вас счастливыми!

– А эта встреча? Разве могли мы, смели ли даже думать, что, появившись в такое глухое время, мы здесь встретим нашу великолепную, нашу несравненную Зою? О, я уверен, что даже древний Пизистрат – в зените своего счастья.

– Льстец! – перебила его, улыбаясь, матрона. – Перестань. Твой язык в разладе с твоей головой. Бери пример со своего товарища, он молчит в то время, когда ты сыплешь словами.

– Каждый выражает восторг по-своему. Я уверен, что у этого почтенного македонянина от восхищения прилип язык к гортани.

Зоя засмеялась.

– Он правду говорит, Василий? – обратилась она к угрюмо молчавшему македонянину.

– Он прав, великолепная, – серьезно отвечал тот, – но на моей угрюмой скалистой родине и в самом деле не привыкли выражать волнующие душу чувства словами… Для этого необходимы дела.

– Я понимаю тебя, Василий. Но вы не сказали, куда идете?

– Он идет со мной, – отвечал Марциан, кивая на македонянина, – а я иду сообщить поскорее моим Зеленым радостную весть: скоро ристалище.

– Вот как! В самом деле, прекрасная весть. Откуда ты знаешь это?

– От него!

Василий во время этого разговора отошел несколько поодаль и стоял с смиренным видом, потупив в землю глаза. Он скорее почувствовал, чем увидел, обращенный к нему полный удивления взгляд Зои. Матрона, очевидно, не была осведомлена еще о происшествиях дня. Марциан сделал ей едва заметный знак, из которого она поняла, что в императорских покоях случилось нечто такое, что в самом недалеком будущем обещает Византии нового временщика.

– А Вардас? – чуть не шепотом спросила она Марциана.

Тот пожал плечами:

– Что же – Вардас? Он стар и надоел, вместе со своим Фотием, Порфирогенету.

– Кто же за него при дворе?

– Ингерина.

– Вот как! Я и не знала… сожалею!

– Я поправил эту беду, великолепная.

– Как?

– Передав ему от тебя поклон и сообщив, что ты близка с Ингериной.

– Благодарю!

– За что? Мы должны помогать друг другу.

– С каких это пор? – оправившись от удивления окончательно, насмешливо спросила Зоя. – Разве ты меняешь свой цвет?

– Нет! Я был и буду Зеленым.

– А я была и буду Голубой!

– Ну, это для ипподрома!

– Что в ипподроме, то и в жизни… А он за кого?

– Не знаю пока! Он скрытен и скуп, но, может быть, последнее – от бедности.

– Теперь его кошелек скоро будет битком набит золотыми солидами. Однако мы долго оставляем его одного. Подойди же сюда, благородный Василий!

Василий, слух которого был с малых лет изощрен до тонкости, слышал весь этот разговор, как ни тихо вели его собеседники. В душе он очень был рад ему. Хитрый и сообразительный македонянин прекрасно понимал, что все эти таинственные переговоры и сообщения знаменуют собой его несомненный успех. Как крысы покидают корабль пред его близким крушением, так точно они стадами являются на судно, снаряжаемое в далекий путь, ибо ожидают, что на этом корабле собрана будет масса всевозможных запасов, которыми можно вдоволь поживиться. Точно так же и в роскошной Византии ее пышные царедворцы всегда покидали того, на кого падала хотя бы тень немилости императора, и тут же начинали курить фимиам всякому, сумевшему привлечь к себе внимание правителя. Македонянин был простого происхождения. Детство, юность, молодость он провел на приволье своей родины. Только двадцати пяти лет от роду появился он в этом великолепном городе. Поэтому он не совсем еще был опошлен придворной жизнью, хотя природный ум ясно рисовал ему общую картину положения дел. Василий прекрасно знал цену этим заискиваниям, а потому и не особенно льстился на них.

Но внимание Зои было ему дорого.

Эта матрона очень близка ко двору. Марциан только что сказал, что она приближена к Ингерине. Если это так, то через нее Василий мог знать все о дорогой ему женщине, которой он пожертвовал ради удовлетворения своего честолюбия. Может быть, он даже сможет хоть изредка видеться с ней. После это устроится само собой, если ему только удастся создать себе прочное положение около порфирогенета, но пока не мешает запастись расположением этой Зои.

Кто была Зоя? Марциан сказал, что славянка. Да это было и видно при одном только взгляде на нее. В Византии говорили, что она сперва была рабой и куплена уже умершим теперь патрицием Романом на рынке невольников. Роман был стар, развратен, пресыщен жизнью, но Зоя так умело повела с ним себя, что успела окончательно овладеть стариком. Ради нее Роман позабыл все на свете. Он был увлечен молоденькой славянкой настолько, что решил даже жениться на ней и сделать ее полной госпожой в своем доме. Однако он скоро умер, оставив Зою своей наследницей. Та недолго горевала о старике и вышла замуж за фаворита императрицы Феодоры, вдовы покойного Феофана и матери уже царствовавшего тогда малютки Михаила Порфирогенета. Благодаря этому она попала ко двору и держала себя так удачно, что, когда возмужавший Михаил заключил в монастырь свою энергичную мать, она сумела остаться на высоте, а не пала вместе с Феодорой. С тех пор она постоянно была при дворе, хотя и второй ее муж скоро умер. Злые языки Византии поговаривали, что всем своим положением она, безусловно, обязана Вардасу, дяде Михаила Порфирогенета, ставшему еще при жизни второго мужа Зои ее неизменным покровителем. Теперь Вардас был болен. Зоя знала, что, если он умрет, порушится и ее могущество. Она не показывала виду, но в душе сильно беспокоилась за свое будущее. Вот почему она и обратила внимание на македонянина, предчувствуя в нем так же, как и Марциан, новое яркое светило византийского двора.

– Я вижу, ты очень скромен, – заговорила она, – неужели все мужи твоей родины похожи на тебя?

– Не знаю, что и сказать тебе, великолепная? – ответил, подходя, Василий. – Действительно, у нас в Македонии говорят, что скромность – лучшее украшение мужей.

Зоя улыбнулась.

– Что хорошо в Македонии, то никуда не годится в Константинополе. Но вот что, хотя Марциан и сказал мне, что оба вы идете сообщить вашим друзьям радостную весть о начале ристалищ, я вижу – вы все-таки не особенно спешите. Если это так, пойдемте со мной, я отправляюсь к Склирене и тебе, Василий, советую заслужить ее расположение… Идем!

– К венероподобной Склирене! – вскричал Марциан. – О, если бы там меня ждала сама смерть, я готов был бы и с нею встретиться в покоях Склирены.

– Прекрасно! Ты согласен, а ты, Василий?

– Я тоже готов последовать за тобой, несравненная.

– Тогда идем, Склирена заждалась меня.

– Она утешилась? – спросил Марциан. – Радостью или горем блещут ее чудные очи?

– Разве может утешиться женщина в положении Склирены? Я не узнаю тебя, Марциан!

– Прости, несравненная! Но женское горе – что весенняя гроза. Соберутся тучи, прогремит гром, сверкнет молния, а затем снова все ясно и светло, снова светит радостное солнце. Но что там за шум?

Действительно, из одного из переулков доносились бряцание оружия, громкие голоса, хохот и отчаянные крики о помощи.

Крики эти были как громки, что Зоя испугалась.

Однако опасности не было. Из-за поворота дома показалась толпа вооруженных солдат. Среди них виден был связанный крепко-накрепко веревками какой-то человек, для которого императорские гвардейцы не жалели пинков и самых отборных ругательств.

Несколько в стороне от солдат, сбоку, шел человек в богатой одежде таких же цветов, какие были и на Марциане. Двое ближних к нему солдат скорее тащили, чем вели молоденькую девушку.

– Ого, – воскликнул Марциан, увидав эту группу, – мы принесем несравненной Склирене приятную весть, ведь это – ее варяг! Молодец Никифор!

Действительно, императорские гвардейцы вели Изока. Девушка же была – Ириной, внучкой старого Луки.

18. Мимолетное счастье

Предчувствие несчастья недаром овладело старым Лукой, когда он, повинуясь желанию внучки, с одной стороны, а с другой – влечению своего сердца, решил оказать помощь несчастному беглецу.

Да и как он мог отказать в этом Изоку? Ведь ты был ему родной по духу, по крови, по родине… ведь он был славянин.

Стар был Лука, всякая надежда когда-нибудь увидеть родину давно уже покинула его. Он здесь переменил даже веру отцов, но ничего не могло заставить его забыть родной Днепр с его беспредельными берегами. Никогда не выходил он из головы старика, который грезил, мечтал о нем… И вот теперь перед ним явился сын родной ему страны и просит о помощи.

Лука не решился ответить отказом. Он прекрасно понимал, что в случае, если погоня найдет здесь Изока, ему, жалкому рабу, придется плохо, но не за себя он боялся, а только за Ирину. В жилах девушки текла чистая славянская кровь. Старик знал, что его внучка смела, отважна, сумеет постоять за себя, не дастся в обиду; но он не рассчитал только одного – того, чему его, казалось бы, должен был научить опыт всей его жизни: Ирина была сильна и смела, но она была одна, а потому не могла бороться с целой Византией.

Решившись приютить и укрыть у себя Изока, Лука разом откинул все свои сомнения. Его решение было твердо, и оставалось только привести его в исполнение, то есть во что бы то ни стало укрыть беглеца. Но прежде чем сделать это, ему нужно было дать отдохнуть, набраться сил, а потом уже и спрятать.

Скромный ужин, поданный Ириной, был моментально уничтожен голодным Изоком. Не осталось даже крошек, которыми внучка Луки кормила обыкновенно своих любимиц – птиц. Рыбу он обглодал до костей. Первое чувство голода было утолено. Сытым себя Изок далеко еще не чувствовал, но силы все-таки несколько подкрепил.

Теперь его стало клонить в сон, но он не хотел казаться невежей и решил узнать, кто так радушно приютил его и разделил с ним более чем скромную трапезу.

– Скажи мне твое имя, старик, – заговорил Изок, стараясь преодолеть дремоту.

– Лука.

– Лука? Она сказала – ты с Днепра.

– Да!

– Но там нет таких имен!

– Ты прав, это имя я получил уже здесь.

– А как звали тебя раньше, у нас на Днепре?

– Я готов тебе сказать это. Там, у себя на родине, я носил имя Улеба.

– Улеб, Улеб! Знакомое имя! – проговорил задумчиво Изок. – У нас на Днепре до сих пор свято хранится память об одном Улебе.

– Каком?

– Старейшине полянском – он был взят в плен варягами, и с тех пор ничего не слышно о нем.

– Что же говорят об Улебе?

– Что это был один из лучших старейшин на Днепре, и боги покарали полян, отняв их у него. Но ты плачешь, старик, ты, может быть, знал Улеба.

– Знал… О Боже! Благодарю тебя!.. Юноша! Ты после стольких лет горя, тоски первый приносишь мне счастье! Ведь тот самый Улеб, о котором только что сказал ты, что он на родном Днепре не забыт, этот Улеб – я!

– Ты?

– Да, мальчик… Ты первый узнаешь это.

Изок вскочил. Сон разом отошел от него. Глаза его загорелись радостным огнем.

– О боги! Боги! Великий Перун! Ты дал мне встречу с ним! Ты, ты – Улеб? Скажи мне еще раз это!

– Да, я. Но что с тобой, я не узнаю тебя, ты переменился… как будто весь горишь…

– Да, я горю… горю от счастья. Еще прошу тебя. Эта девушка, которую ты зовешь своей внучкой, кто она?

– Как кто?

– Имя ее отца… ради богов, ради Перуна… ведь ее отец – твой сын?

Ирина, слушавшая весь этот разговор в углу хижины, теперь встала и подошла. Женским чутьем она поняла, что вот сейчас должно совершиться что-то очень важное, что произведет окончательный переворот в ее жизни.

– Скажи ему, Лука, как звали моего отца, – произнесла она. – Ты только что называл мне его имя.

Старик, однако, молчал. Он не понимал этого странного восторга, охватившего юношу.

– Скажи, Улеб, как имя ее отца? – по-прежнему настойчиво говорил Изок. – Или ты забыл?

– Нет…

– Не Всеслав ли?

– Да, Всеслав! Но откуда ты можешь это знать?

– Откуда? О боги! О Перун! Да как же мне не знать имени моего родного отца?!

– Родного отца? Что я слышу! Отца? Всеслава?

– Да, да! Всеслава, сына Улеба, полянского старейшины, увезенного в плен варягами… Если это – его дочь, – Изок показал на Ирину, – то она – моя сестра!

Вслед за этим признанием в хижине разом воцарилось мертвое молчание. Все трое стояли и в каком-то изумлении смотрели друг на друга. Первым пришел в себя старик.

– Бог христиан и вы – боги моей родины, – полным восторга и слез голосом заговорил он, – за что посылаете вы мне такое неслыханное счастье? Или для того, чтобы скрасить скрывающееся за ним новое горе? Изок – сын Всеслава, того Всеслава, которого я давно считал мертвым. Всеслав жив… О боже, боже! Ирина, что ты молчишь? Ведь это – твой брат! И как же я сразу не узнал тебя, ведь ты так похож на своего отца. Приди же, обними меня!

Чуть ли не первые счастливые минуты переживал старик с той поры, как потерял все дорогое для человека на свете: родину, свободу, жену, детей…

Радость его не знала предела. Ирина и Изок тоже сияли восторгом. Спать уже никто не ложился, до сна ли было счастливцам в эту ночь? Изок рассказал деду, что его сын, Всеслав, так полюбившийся варяжскому вождю, был взят им к себе. Сперва он был у него рабом, но потом варяг увез его в свою родную страну, где он был освобожден и стал свободным воином. Вместе с викингами бывал Всеслав в их походах, приобрел славу и честь и стал известен даже самому Рюрику, приемному сыну короля Белы. Вместе с ним он ходил войною на Ильмень, а затем, когда приильменцы призвали Рюрика княжить и владеть ими, он пошел в родную землю вместе с варяжскими дружинами. Потом, когда Аскольд и Дир ушли на Днепр, он ушел с ними и теперь живет на родной стороне и в большом почете у норманнских воинов. Еще до прихода на Ильмень он женился на норманке, и Изок родился там, в суровой Скандинавии. За отцом он пошел на его дальнюю сторону, полюбил приволье Днепра, но злая, как он до сегодня думал, судьба, привела его сюда, в Византию…

Юноша воодушевлялся, когда говорил о Днепре. Видно было, что в его жилах текла славянская кровь. Норманн по матери, он все-таки был славянин по отцу. Славянское простодушие сливалось в нем со скандинавской суровостью.

Он был силен, храбр, любил отца, князей, свой Днепр, свою вторую родину, и вот теперь, встретив этих людей, к которым его, очевидно, привела судьба, был просто сам не свой и не знал, что и подумать о таком странном стечении обстоятельств.

Он остановился на миг.

– О, говори, говори! – восклицал старик. – Я так давно не слышал родного наречья, что твои слова мне кажутся музыкой.

И Изок без умолку говорил, не уставая.

19. Горе

Поднявшееся снова солнце застало всех троих бодрствующими. Изок и Ирина говорили и говорили, их дед молчал, и только радостная улыбка свидетельствовала о том великом счастье, которое он переживал в эти мгновенья.

– Мы должны бежать, все втроем, на родимый наш Днепр, – говорил восторженно Изок.

– Да, да! Мы бежим отсюда, – вторила Ирина, – там ждет нас отец. Но как это сделать?

– Найдем возможность… Улеб, отчего ты не вернулся на родину? Ведь ты пользуешься свободой.

– Ты спрашиваешь меня об этом, дитя. Я готов тебе сказать. Когда я первое время жил здесь, я был рабом. Цепи тяготили мое тело, а потом, когда меня освободили от них, я уже чувствовал себя настолько дряхлым и слабым, что побег мне был не по силам.

– Ты был не один?

– Здесь умерла мать твоего отца. Кроме нее у меня была на руках вот она, Ирина. Не мог же я бросить их и бежать один! Да и как бежать, с кем? Варяги же, какие бывают здесь, меня не взяли, а пробраться без помощи – разве это было мыслимо?

– И ты остался?

– Да, ради жены и внучки.

– И изменил своим богам?

– Не я им изменил, а они мне. Бог же христиан помогал мне во многом. Я бывал в Его храмах, и мое сердце было Им тронуто. Я решил жить и умереть здесь, а потому и крестился. Она – тоже христианка.

– Но теперь, когда мы вернемся на родину, на наш Днепр, ты оставишь Бога христиан?

Старик печально покачал седой головой.

– Нет! – произнес он.

– Но ты должен!

– Пусть! Но что мы будем говорить об этом!

– И правда! Скажи мне лучше, как вам жилось здесь?

– Не скажу, что плохо… Я даже думаю, что во дворце мне кто-то покровительствует… Куропалат всегда добр ко мне, отдает почти все остатки с кухни императора, дарит мне одежду, и пока живем мы здесь – нас никто не трогает; мало того, никто даже не заходит сюда; мне спокойно, и в этой тишине я даже не боюсь за мою Ирину.

– Но кто этот покровитель?

– Не знаю!

День уже начался, когда счастливцы почувствовали усталость и захотели спать. Разговоры прекратились. Старик заметил это.

– Усни, Изок, и ты, Ирина! – сказал он.

– А ты?

– Я не могу.

– Тогда и мы не будем спать.

– Нет, нет! Вам, особенно тебе, Изок, необходим отдых. Ирина, ты останешься здесь, а я укажу ему место, где он будет в полной безопасности.

Сказав так, Лука увел юношу.

– Его никто не найдет, если даже придут сюда, – сказал он Ирине, возвратившись в хижину.

– О Лука, скажи мне, мы уйдем отсюда? – спросила девушка.

– Что и сказать тебе – не знаю… Кто угадает волю судьбы?

– Но мы должны уйти!

– Пусть вернется на Днепр Изок, он там найдет способ выручить нас, особенно если этого захочет Всеслав.

– Мой отец! Как сладко мне это слово!..

Лепеча так, Ирина заснула. Она не помнила, долго ли ей пришлось спать, только громкий шум, крик, бряцанье железа разбудили ее. «Что там такое? Верно, пришли за Изоком», – подумала Ирина и выбежала из хижины.

Она не ошиблась. На поляне, перед хижиной, она увидела надменного вида патриция, громко спорившего с ее дедом. Около патриция стояло двое вооруженных воинов, ожидавших приказаний своего начальника.

– Ты должен был видеть его! – кричал патриций.

– Нет, благородный господин, здесь никого не было! – смиренно отвечал Лука.

– Лжешь!

– Я никого не видал…

– Следы показывают, что варвар скрылся здесь.

– Пусть благородный господин прикажет осмотреть все кругом, и, если он найдет кого, я готов ответить жизнью!

– Твоей жизнью! Кому она нужна, собака? Ну смотри, я ухожу, мы уже все обшарили кругом, и если ты только осмелился солгать, то берегись, горе тебе!

Говоривший обвел глазами все вокруг, и взгляд его остановился в это мгновенье на вышедшей из хижины Ирине.

– Это кто? – отрывисто спросил он.

– Моя внучка, благородный господин!

Патриций так и впился глазами в девушку. Ирина смутилась под этим совершенно новым для нее взглядом, в котором так и отражалось – она инстинктом чистой неиспорченной души чувствовала это – какое-то неведомое для нее, скверное чувство.

– Внучка, ты говоришь? Подойди сюда, красавица!.. Вот цветок, который так пышно расцвел в нашем парке, и я не знал об этом. Как твое имя?

– Ирина!

– Чудное имя! Вот что, старик: я уже сказал, что тебе не верю, но что же делать! Если ты и скрыл варвара где-нибудь, то, признаю это, скрыл его очень ловко… Ты упорствуешь и не хочешь мне выдать его, так вот что: я, чтобы сломить твое упорство и заставить тебя быть искренним, эту девушку беру заложницей!

– Нет, нет, – закричал Лука, – ты не посмеешь этого!

– Отчего?

– Она – моя внучка!

– Ну так что же?

– Я не отдам тебе ее…

– Посмотрим, как ты это сделаешь. Эй, вы, взять ее!

– А старика? – спросил один из солдат.

– Оставьте эту падаль!

Ирина отчаянно отбивалась от солдат. Лука кинулся к ней на помощь. Он с ожесточением вцепился в одного из воинов, но тот, чтобы избавиться от него, ударил его мечом. С рассеченной головой покатился Лука…

Дикий крик Ирины, видевшей это злодеяние, огласил парк, но ей в ответ раздался другой крик. Это Изок, вырвав с корнем молодое деревце, кинулся на помощь сестре.

– Вот он, вот, держите! – закричал патриций, кидаясь сам в сторону и укрываясь за первым попавшимся деревом.

Изок бешеным ударом свалил с ног солдата, державшего Ирину, другой отскочил сам, но в это же мгновенье привлеченные криками другие воины из отряда появились на поляне.

После недолгой борьбы Изок был схвачен и крепко опутан веревками. Ирину пришлось тоже связать…

Поляна скоро опустела. Лука, мертвый и уже похолодевший, остался на том месте, где он упал.