Текст книги "По лезвию катаны"

– Мой путь тоже далек от завершения! – с жаром произнес Хидейоши. – Если бы я мог ехать прямо сейчас!

– Твои лошади устали, а у нас лошадей нет.

– Я понимаю, но бездействие меня угнетает. К тому же время уходит, и меня это беспокоит все сильнее. Кто знает, что придет Нобунага в голову? О его замыслах в Киото ничего не знают.

– Думаю, в Киото неплохо осведомлены о деятельности Нобунага, – сказал неизвестный собеседник чиновника.

– Не может такого быть! – горячо возразил Хидейоши. – Его тогда незамедлительно лишили бы должности сюго.

– Не думаю. Политика, политика… Она стоит не на благородстве, а на выгоде и расчете. Лиши Нобунага должности сюго, и другие даймё, втайне недовольные тем, что бакуфу находится в руках Ходзё, а не потомков Минамото, примут сторону Нобунага. Они решат, что сиккэн Ходзё убирает тех, кто получил земельные наделы и должности от Минамото. Значит, подумают они, следующими жертвами станем мы. И могут присоединиться к Нобунага в случае мятежа. Если же Нобунага решится на открытый мятеж, оставаясь в должности сюго, он окажется один против всех. У других даймё не будет причин его поддерживать, и они будут вынуждены послать своих воинов подавлять мятеж.

– Выходит, мятеж Нобунага выгоден двору и сиккэну?

– В каком-то смысле. Разумеется, для всех было бы лучше, откажись сам Нобунага от своих планов. Но я не верю в это. Такими людьми управляет непомерное честолюбие, оно гложет их изнутри ежедневно и еженощно, оно побеждает их рассудок, побеждает их страх. Поэтому двор и сиккэн всерьез могут рассчитывать не на то, что Нобунага передумает, а на то, что Нобунага вдруг сведет в могилу внезапная хворь или несчастный случай.

– До меня дошли слухи, – осторожно сказал Хидейоши, – что яма-буси что-то затевают против Нобунага.

– Меня не удивляют эти слухи. Чего-то подобного я ждал. Рано или поздно кому-нибудь в Киото должно было прийти в голову подобное решение.

– Я не понимаю, почему единственным решением может быть только подлое, низкое решение! Я доберусь до Киото, доставлю письмо губернатора, я расскажу от себя о подлых замыслах Нобунага, я добьюсь, чтобы…

Хидейоши запнулся, видимо, он сам еще не очень представлял, чего именно станет добиваться. Разговор продолжил собеседник чиновника. Продолжил риторическим вопросом:

– Что можно противопоставить стихиям? Только другую стихию. Я слышал от китайских монахов, что пожар на равнинах гасят, посылая ему навстречу другой пожар.

– Но сперва первый пожар выжигает по дороге все подряд, – сказал Хидейоши.

– Это правда. До того, как пожар потушат, сгореть могут многие. Не исключено, и мы. – Собеседник чиновника немного помолчал, потом сказал: – Мне доподлинно известно, что Нобунага подбивает монахов с горы Тосёгу на борьбу с нами.

– Зачем это ему?

– Как известно, когда двое дерутся, всегда ищи третьего – того, кто их столкнул и кто дожидается в стороне своей выгоды. Нобунага давно зарится на монастырские земли…

До этого момента Артем совсем не ощущал своего тела, а его сознание напоминало опиумный дым, неторопливо поднимающийся к потолку. Наверное, где-то так должны чувствовать себя больные на операционном столе, по недосмотру анестезиолога вдруг вынырнувшие из-под наркоза на поверхность яви. И так же, как у людей, на которых перестал действовать наркоз, к Артему постепенно стали возвращаться ощущения – и болевые в том числе, вернее, в первую очередь. В каждую клетку возвращалась боль…

Артем застонал и заворочался.

– Позовите Тибетца! – громко приказал собеседник Хидейоши. – И не давайте ему подняться.

Секунд через пять после того, как прозвучал этот приказ, Артема обступили люди в желтом. Видимо, они находились где-то поблизости: в соседней комнате или сидели по стенам в этой. Люди в желтом прижали руки и ноги Артема к лежанке.

И вновь Артем увидел над собой «Тибетца». На этот раз в руках у того была плошка, над которой поднимался молочно-белый дым. Он поднес плошку поближе к Артему, придерживая ее одной рукой снизу, другой достал веер и веером принялся гнать дым на Артема. Вместе с глотком пряного травяного дыма к гимнасту пришло неодолимое желание сна. Но забыться сном не давала боль.

А потом Артем почувствовал, как его ухо обхватили сильные пальцы, изогнули его немыслимым и очень болезненным образом. Рука Артема рефлекторно рванулась вверх, чтобы помешать, однако ее крепко прижимали к лежанке. Будь он в силе, оторвал бы руку вместе с прижимальщиками, но в силе он не был. И Артем ощутил, как ушную раковину протыкает – сперва в одном месте, потом в другом – металлическая игла.

И все пропало: звуки, краски, мысли…

Глава одиннадцатая
СТО ВОСЕМЬ УДАРОВ КОЛОКОЛА

Мне не подчиняются только воды реки Камогава, игральные кости и монахи с горы Хиэйдзан.

Император-монах Сиракава

Звонил колокол. Артем знал, что он будет звонить сто восемь раз. Сто восемь пагубных соблазнов червоточат душу человеческую. Сто восемь злобных духов разрушают тело и душу. Сто восемь ударов монастырского колокола призваны отогнать духов и напомнить людям, что надо работать над собой – совершенствовать душу и тело.

– А с соседней колокольни раздается целый день «Ле-ень! Ле-ень!» – прошептал Артем пришедшие на ум строчки из какой-то бардовской песни.

Он чувствовал себя, как после затяжной ангины – вялость, слабость, но жизнь в тело постепенно возвращается. И оттого настроение было весьма даже неплохое.

Два дня он провалялся в беспамятстве. На третий день пришел в себя, поднялся на ноги и даже немного походил по двору. А сегодня он даже забрался сюда – на скальную площадку, находящуюся на высоте где-то метров сорок над монастырем, откуда открывался вид на часть монастырского двора и на прилегающие окрестности. Правда, не видна отсюда та часть обители, что прилегает непосредственно к скале, ну да и черт с ней – на монастырь Артем уже насмотрелся достаточно и вблизи.

Артем сидел на соломенном коврике. На нем была широкая шляпа-амигаса из рисовой соломы и накидка-мино, сплетенная из осоки. Неизвестно, как там обстояло дело с погодой все то время, что Артем провалялся в беспамятстве, но сейчас снова шел дождь. Накрапывал. И монахи посадили больного человека под дождь, заверив при этом, что так для него полезней.

Ихняя терапия вообще отличалась, мягко говоря, нетрадиционностью. Монахи наказали Артему не лежать и не сидеть просто так. Двигайся, сказали ему, хоть как-то, но только так, чтобы не тревожить рану на боку. О ране на плече, мол, можешь не думать, ей ты хуже не сделаешь. Ну, если, конечно, не станешь биться плечом о скалу или о ту же скалу тем же плечом тереться. Порекомендовали походить, подышать при этом разными способами, понаклоняться, подвигать руками. Но никаких резких движений, только плавные. Тяжестей не поднимать. Если голова закружится, ноги не будут держать – садиться, но просто так не сидеть. Лучше всего, сказали ему, делать себе массаж. «Обязательно массируй пятки и массируй уши. Чем дольше ты будешь массировать пятки и уши, тем тебе полезней. Еще полезно нажимать на точку между большим и указательным пальцами. Ее легко найти: мни пальцами между большим и указательным, когда почувствуешь боль, значит, нашел точку. А засыпай только тогда, когда глаза сами собой закроются и ничего с этим нельзя будет поделать».

Артем сказал монахам, что лекари его земли, наоборот, прописывают больным любой тяжести постельный режим и наказывают спать как можно больше. А если не спать, то лежать с закрытыми глазами.

«Нет, – сказали на это монахи, – так ты делаешь себе хуже. Дольше будешь выздоравливать. Надо разгонять кровь, движение крови по жилам живительно для тела. Конечно, есть болезни, при которых показан покой и только покой, но это редкие случаи и это не твой случай».

Поскольку именно монахи вытащили его с того света, Артем не имел оснований им не доверять. Ну, а в первую очередь за свое чудесное выздоровление Артему следовало благодарить монаха по прозвищу Тибетец. Имени его никто не знал, все обращались к нему «Брат Тибетец». Говорят, он сам так представился, когда пришел в монастырь, сам просил его называть так и дальше.

Странный был человек этот Тибетец: все время проводил в своей келье, появлялся на людях только на общих медитациях в храме и на трапезах. Или если кому-то требовалась врачебная помощь. Он ни с кем не общался… ну, разве что по необходимости, например, дать указания по лечению. Лечение людей – это был, так сказать, его долг монастырского послушника. Лечил он, главным образом, иглоукалыванием, и эффективность этого лечения Артем испытал на себе. Высокая эффективность, чего уж там.

Тибетец ничего о себе монахам за несколько лет пребывания в монастыре не рассказал – ни кто он, ни чем раньше занимался, ни как попал в монастырь. Действительно ли он с Тибета или просто выдумал себе такое прозвище. А если и вправду с Тибета, то как давно он оттуда и как его занесло в страну Ямато? А никто его, заметьте, и не принуждал исповедоваться. Тут, прямо как в российских тюрьмах, никто ни к кому в душу не лез. Захочешь – сам расскажешь. Не лезли в душу и к Артему. И это ему нравилось.

Кстати, не кому-нибудь, а Тибетцу Артем был обязан еще одним, прямо сказать, неоднозначным… приобретением. Не сразу после того, как он очнулся (сразу он был настолько слаб, что ему было не до мелких неприятных ощущений), а несколько погодя Артем обратил внимание, что как-то странно пощипывает левое плечо. Высвободив руку из рукава куртки-косодэ, глянул на плечо и, выражаясь неподобающим святой обители образом, охренел.

Его плечо украшала татуировка, какой там отродясь не было, как, впрочем, и любой другой. На плече поселился длинноусый, с чешуйчатым туловищем дракон, повернувшийся мордой к хвосту. Одно утешение – исполнено довольно красиво.

Законный вопрос «Что это такое?» Артем адресовал Поводырю – тому человеку, которого специально выделили Артему в качестве опекуна, куратора и гида в одном лице. Поводырь сказал, что может лишь повторить слова Тибетца: «Я вижу, что белый человек находится под покровительством Бьяку-Рю[17]17
  Бьяку-Рю – Белый Дракон.


[Закрыть]. Он висит над пропастью, висит м е ж д у. Я хочу призвать Белого Дракона, пусть он ему поможет». После чего Тибетец и наколол пациенту дракона на плечо.

В общем, понятно, что навело Тибетца на мысль о Белом Драконе – покровителе белого человека. Оказывается, Хидейоши не бросил трико возле дерева, под которым они отдыхали на пути в монастырь, а захватил с собой, видимо, решив, что народная гайдзинская одежда дорога гайдзину как память о былом. В драконе, вышитом на спине трико, Тибетцу как пить дать и примерещился Бьяку-Рю. Это навело Тибетца на мысль о татуировке – других объяснений вроде бы не просматривалось.

В ответ на вопрос: «А нельзя ли Тибетца порасспросить подробней, что к чему и зачем?», Артем услышал от Поводыря, что нельзя – Тибетец никогда ни на чьи вопросы не отвечает. Он говорит лишь то, что сам считает нужным сказать, и тогда, когда это считает нужным. «Хорошо устроился, – подумал Артем. – Ладно… Что бы мне ни наплел этот Тибетец, все равно татуировку уже не выведешь, так и так придется с нею жить, ну, и стоит ли дальше ломать голову, что да отчего? Может, следует просто сказать спасибо тибетскому другу, что не воспользовался беспомощностью и не изрисовал с ног до головы, допустим, куполами тибетских храмов, а руки – буддийскими перстнями? И надеяться, что ничего дурного, кроме хорошего, эта наколка, по японским понятиям, не означает».

Чтобы удостовериться в последнем, Артем порасспросил Поводыря о Белом Драконе. Дескать, что за чудище такое?

Оказалось, Белый Дракон – весьма могущественное создание, почитаемое не только в Японии, но и в Китае, Корее, на Тибете и даже среди айнов. Связанных с ним легенд не перечесть. Бьяку-Рю настолько велик и ужасен, что его изображают обычно простым квадратом, без всяких деталей.

– Тибетец мог бы просто нанести квадрат на твое плечо, – сказал Поводырь. – Но вероятно, увидев на твоей одежде полное изображение Белого Дракона, он решил, что ты не страшишься Бьяку-Рю. А раз не страшишься – значит, он твой покровитель. Раз он твой покровитель – надо чем-то угодить ему и тем привлечь его внимание к человеческому существу, нуждающемуся в помощи, то есть к тебе.

– Так Белый Дракон хороший или плохой? – спросил Артем.

Поводырь пожал плечами:

– Он выше наших суждений о добре и зле.

Артем не стал больше ни о чем расспрашивать.

В конце концов, тату так тату, дракон так дракон. Артем в эти дни пребывал в благодушном настроении. Наверное, оттого, что в монастыре ему откровенно нравилось. Места хорошие, воздух целебный. Благолепие и благодать, душой отдыхаешь. Здесь всегда тишина и покой, что как нельзя лучше настраивает на мысли о вечном. Монахи – народ не шумный, а посторонние тут толпами не ходят, да и вообще посторонние тут – редкие гости. (Ближайший населенный пункт расположен в десяти ри от монастыря. Это деревенька, одна из тех, что находится на монастырских землях и платит монастырю за аренду земли.)

И никто в монастыре тебя не называет гайдзином, да и как-то иначе не пытается оскорбить и уж тем более не пытается убить. А яма-буси утверждали, что они-де единственные люди в стране Ямато, кто способен относиться к гайдзину без враждебности. «Хотя, друг мой, – сам себе возражал Артем, – еще неизвестно, как отнеслись бы к тебе монахи, если бы не Хидейоши». Хидейоши, как уяснил Артем, аккуратно порасспросив своего Поводыря, в хороших отношениях с настоятелем, потому что тот в плохих отношениях с Нобунага. Как сплошь и рядом бывает, общая ненависть людей объединяет.

Ну, как бы там ни было, а Артем ничего не имел против того, чтобы задержаться в монастыре. Во-первых, вряд ли сыщется место лучше этого, где он сможет окончательно оправиться от ран, во-вторых, здесь он наберется всяческих нужных и полезных сведений об этой самой Японии, да и не только о ней, а обо всех соседних странах и народах. Монахи – народ грамотный, к тому же в монастырь нет-нет да и наведывались паломники, причем не только из разных уголков Японии, но также из Кореи, а случалось, и из того же Китая. Китай, понятное дело, особенно интересовал Артема.

Один существенный пробел в знаниях, напрямую связанных с Китаем, Артем как раз сейчас и заполнял. И он уже был на пороге разрешения вопроса, весьма его интересовавшего и волновавшего, а именно – который сейчас год?

Подсказка пришла из сна. (Артем все же склонялся к тому, что пригрезившиеся ему в забытьи картинки с участием профессоров, докторов и самого себя в виде трупа – не что иное, как сон. Слишком уж вычурно и многоумно для нормальных людей разговаривали персонажи сновидения. Да и профессор китайский был какой-то уж очень ненатуральный, вот и говорил без малейшего акцента. Игра спящего ума – все эти призраки и подглядывания в щелочку через века, не более.)

Ну да бог с ним, что бы это ни было, главное, что сон-несон подкинул несколько дельных мыслишек, и одна из них – китайский календарь. А от китайского календаря, ежели во всем досконально разобраться, можно перекинуть мостик к календарю григорианскому. Или к юлианскому. Артем вечно их путал. В общем, к тому, что висел в кухне на стене и от которого он ежедневно отрывал листочки.

Поводырь, безропотно отвечавший на все вопросы Артема, растолковал ему все и про календарь. Ну, еще бы профессиональному буддисту не знать про китайский календарь. Было бы нелепо.

В общем, все очень просто. Когда Будда понял, что ему пришла пора отправляться в последний путь, то бишь собираться в Нирвану, он призвал к себе всех животных. Однако на его призыв почему-то откликнулись не все, а лишь Мышь, Корова, Тигр, Кролик, Дракон, Змея, Лошадь, Овца, Обезьяна, Курица, Собака и Свинья. Растроганный Будда отблагодарил животных – каждому из них подарил по одному году для управления. Вдобавок справедливый Будда определил года правления в том порядке, в каком животные приходили к нему. Таким образом календарное древо получило «двенадцать ветвей». Однако ветвей, как известно, без стволов не бывает.

«Десятью стволами» стали пять первоэлементов бытия (Дерево, Огонь, Земля, Металл, Вода), каждый из которых управляет двумя годами. Почему двумя? Потому что каждый первоэлемент имеет две природы, соответствующие двум началам бытия: ян и инь, они же мужское и женское начало, они же жесткое и мягкое начало. Мужскими годами считаются нечетные года календарного цикла, женскими – четные. Каждому первоэлементу – что было крайне важно для Артема – соответствует свой символический цвет. Дерево – синий, Огонь – красный, Земля – желтый, Металл – белый, Вода – черный.

Вот и получили календарное древо. За начало календарного цикла взят год Дерева-Мыши. «Ветвей», как не трудно посчитать, вышло на два больше, чем «стволов». При каждом одиннадцатом знаке «ветвей» повторяется первый знак «стволов», значит, первый знак «стволов» совпадает с первым знаком «ветвей» после шестикратного повторения, тогда как «ветви» за этот срок повторяются только пять раз. Новый цикл начинается, когда снова совпадает первый знак «стволов» и первый знак «ветвей».

В общем, чтоб голову не мучить – один цикл восточного календаря равен шестидесяти годам. Согласно буддийскому преданию, эту календарную систему проповедовал сам бодхисаттва мудрости Манджушри. Ну и, как говорится, молодец.

Сейчас же, по уверению Поводыря, шел год Дерева-Овцы.

Таким образом, от Артема требовалось найти точку отсчета. Или – если угодно – ту печку, от которой он сможет начать плясать. Когда там жил и проповедовал бодхисаттва мудрости – Артем не знал даже приблизительно, поэтому он решил поискать точку отсчета не в бодхисаттвовской, а в с в о е й жизни, в жизни простого русского акробата. И нашел ее.

Не среди хорошего нашел, а среди плохого. Что, в общем-то, не удивительно. Это хорошее быстро забывается, а дрянь всякая врезается в память намертво, не выкорчуешь.

Так вот… Артем вспомнил празднование Нового года в «охотничьем домике» на берегу лесного озера. Встречали они 2000 год от Рождества Христова. Домик сняли вскладчину на два праздничных дня. Собралось там человек никак не меньше тридцати. И компания была разношерстная, сборная, Артем не знал до этого дня и половину из гостей. Он приехал на празднование с Кирой, которую, к слову, тоже не знал очень хорошо – познакомился с нею всего лишь за неделю до Нового года. Она была студенткой и училась то ли на биофаке универа, то ли в медицинском.

В праздничную ночь все друг друга, понятное дело, теряли. Ну, а как иначе! Много народу, много напитков разной крепости, много шуму, салатов, хлопушек с бенгальскими огнями, а дом большой, баня в придачу и лес вокруг… Среди праздничной ночи Артем отправился искать потерявшуюся Киру и нашел ее взасос целующейся под елочкой с каким-то хмырем. Лица того хмыря Артем сейчас не вспомнил бы ни под каким гипнозом. А вот его меховую шапку почему-то помнил – с завязанными на затылке «ушами». Шапку Артем с него первым делом тогда и сбил. Ну, в общем, набежавшие на крики гуляющие еле-еле их разняли. Однако не на шутку разошедшийся Артем успокаиваться не желал и вдрызг разругался уже со всеми. Но и на этом не остановился, а на лыжах в разгар новогодней ночи поперся на железнодорожную станцию. Там, в ожидании первой электрички, напился паленой водки с какими-то железнодорожниками. Бр-р… М-да, совсем молодой был, совсем глупый.

Короче, лучше и не вспоминать. Тем более что для решения главной задачи это вовсе не важно. Важно другое. Все женщины в ту памятную праздничную ночь были в б е л о м (его легкомысленная подружка, помнится, все уши прожужжала, что следует надеть на этот Новый год). И тогда еще все друг дружке дарили драконов (мягкие игрушки, чеканку, кто-то принес заводное чудище и уверял, что это дракон), на подарочных обертках и поздравительных открытках были драконы. Артем вспомнил, как везде горели свечи, слепленные в виде драконов.

2000-й был годом Дракона. А обилие белого цвета в женских одеждах указывало на то, что это был год Металла-Дракона. То есть семнадцатый год в шестидесятилетнем цикле китайского календаря. А Поводырь утверждает, что сейчас идет год Дерева-Овцы, то есть тридцать второй год календарного цикла. Таким образом, путем нехитрых вычислений устанавливаем, что в том цикле, из которого прибыл Артем, годом Дерева-Овцы был бы… 2015 год. Вот она, печка! Вот от этого и будем плясать. Осталось определить, какой на дворе век, и тогда можно точно определить год от Рождества Христова.

Итак, 2015-й. Стало быть, предыдущий год Дерева-Овцы был 1955-й. А до этого – 1895-й. И поехали все ниже и ниже, особо не задерживаясь на продвинутых в смысле цивилизации веках, потому что сейчас вокруг не пахло ни девятнадцатым, ни двадцатым веком. Да, в общем, сразу можно было откатиться к шестнадцатому веку. Артем хорошо помнил, что действие знаменитого фильма Акиро Куросава «Семь самураев» происходит как раз в шестнадцатом веке, и в этом фильме вовсю пуляли из кремневых ружей. Здесь же слыхом не слыхивали не то что о ружьях, но и о порохе как таковом. В смысле исторической достоверности на такого серьезного режиссера, как Куросава, можно было смело положиться.

Итак, шестнадцатый век смело отбрасываем. Зато остаются все остальные, включая и совсем дремучие века. Кто подскажет, где провести нижнюю планку? 1355-й? 1175-й? 935-й? Или какой-нибудь из годов до нашей эры? Кто подскажет, чем в этой чертовой Японии отличается, допустим, первый век нашей эры от века четырнадцатого? Тем более что здесь ни хрена не менялось на протяжении десятков столетий.

Помнится, Артем по телеку смотрел исторический японский фильм с самураями и драками на мечах и до последних кадров был железно уверен, что дело происходит в глубоком японском Средневековье. И только появившийся в финале картины револьвер развеял его заблуждения.

Эхе-хе… Но ведь за что-то же можно зацепиться… Технологии? Что ж, это путь. Например, шелковые ткани. Нет, тут глухо. Артем не настолько подкован в исторических делах, чтобы наверняка утверждать, что шелководство никак не могло возникнуть… ну, скажем, до нашей эры. Могло, еще как могло. И с другими тканями – такой же тупик. Вот если бы здесь в синтетике ходили…

Чай? Не, ну это полный глухарь…

Бумага? Бумага! Здесь вовсю пользуются рисовой бумагой. Понятно, в Японию бумага, как и многое другое, пришла из Китая. Теперь бы вспомнить, когда в Китае додумались до бумаги… Блин, на школьных уроках истории об этом точно говорили, не могли не говорить. Но бумага появилась уже в нашу эру – это точно. Это железно. Это – и к бабке не ходи. Их школьный историк происхождению бумаги посвятил чуть ли не отдельный урок, правда, от того урока у Артема сохранились лишь смутные обрывки: «папирус… пергамент… выделанная кожа животных… берестяные грамоты… в Европе бумага стала известна только… впервые бумага получена в Китае в… первом веке… во втором веке?» Или историк говорил: в шестом веке? Нет, век толком не вспомнить, но за новую эру Артем мог ручаться. Голову на отсечение мог дать за новую эру.

Ага. Уже лучше. Уже продвинулись. Появилась какая-никакая нижняя планка. Теперь выбор годов значительно уменьшился.

«Вот ведь чума так чума! – подумал Артем. – Сидит на горе с видом на монастырь российский циркач и жонглирует веками, как апельсинами. Причем плюс-минус век его особо не волнует… Ладно, поехали дальше. Сплясать, что ли, от буддизма и прочих мировых религий?»

Об истории буддизма Артем знал только то, что это самая древняя религия и возникла она в Индии. О том, когда она пришла в Японию или, на худой конец, в Китай, Артем не имел ни малейшего представления. М-да, плохо быть неграмотным.

Христианство? Здесь о нем ничего не слышали. Равно как и об исламе. Правда, это ровным счетом ни о чем не говорит. Сдается, и в пятнадцатом веке в Японии могли ничего не слышать о христианстве и исламе.

Можно расспросить монахов подробнее про китайские дела. А что это даст? Да, они могут сообщить Артему, какая династия правит сейчас в Китае, только ведь и про китайские династии он ни бельмеса не знал. Что ему проку от того, династия Мин или династия Шмин там правит? Ну, а про европейские страны и об Америке здесь вообще ничего не знают. О них японцы услышат вроде бы только в конце девятнадцатого века.

А что у нас с мореплаванием? Что, что… Плавают тут вовсю. По крайней мере, от острова к острову. Еще сообщаются морем с Кореей и Китаем… Хотя… Насчет прямого плавания из Китая в Японию и обратно – вопрос спорный. Этот вопрос надо как следует провентилировать. Перед поездкой в Китай Артем внимательно рассматривал на карте как раз таки дальневосточные края и имел представление, где и что тут расположено. Корейский полуостров и японские острова разделяет узкий пролив, в тазу можно доплыть. А от китайского берега по морю плыть далековато. Тут на каких-нибудь весельных лоханках не дочапаешь, тут необходимы суда посерьезнее. Хотя… кто мешает тем же китайским судам плыть сперва вдоль береговой линии до Корейского полуострова, а оттуда, дождавшись подходящей погоды, совершить последний и решительный переплыв?

Может быть, все же следует узнать во всех подробностях, что собой представляют здешние кораблики? Однако сомнительно, что эта информация что-нибудь даст. На одних и тех же лодках могли плавать и в первом веке нашей эры, и в пятнадцатом. Парус, компас? Компас, помнится, изобрели все те же китайцы… («Головастые черти, а?») Но вот когда именно они его изобрели, Артем тоже хоть убей не помнил. Да и про изобретение паруса ничего не знал. Артем откровенно расстроился: «Что ж я такой тупой?»

От умственного напряжения даже появилась тяжесть в затылке – верный признак, что поднялось давление.

За что еще можно зацепиться? Хидейоши говорил, что похожих на меня людей видел в Киото… Ну и что? Какого-нибудь древнего-предревнего грека теоретически могло занести в эдакую даль. В мировой истории сей факт не отразился, может быть, из-за того, что обратно греку вернуться было не суждено, но сюда-то он доплыл. Викинги же доплывали до Америки на своих корытах! Тем более в Японию нелегкая могла занести какого-нибудь индуса. А в глазах Хидейоши, как и любого другого японца, что индус, что русский – одного поля ягодки, те и те гайдзины…

Что еще можно вспомнить? Можно еще раз вернуться к пороху, потому что тут есть о чем подумать. Что-то связанное с порохом не давало Артему покоя. Что-то он там пропустил, чего-то недодумал… Как и бумага, эта зараза пришла в мир из Китая. А изобрели китайцы порох никак не позже тринадцатого века. Потому что именно в тринадцатом монголы своим нашествием познакомили с порохом сперва Среднюю Азию, а потом Европу…

Ну конечно! Вот что не давало покоя! Монголы, ядрена шишка! Вот уж про что обязаны были слышать даже в Японии, худо-бедно поддерживающей связь с материком, так это о Чингисхане и его впечатляющих захватах. Потому как монголы сперва захватили Китай (откуда, кстати, и позаимствовали технологию изготовления пороха), а потом уже поперли все дальше и дальше. Достаточно было одного человечка, прибывшего с материка и расписавшего монгольскую чуму, чтобы слух вмиг облетел всю Японию, добравшись до всех медвежьих углов. Вряд ли кого-то могло оставить равнодушным появление в непосредственной близи эдакого воинственно настроенного сборища. Так что если про монголов тут не слыхали, значит, и не было их еще в природе. А это сужает поиск до минимума. Надо обязательно расспросить монахов об этом. Первым делом, как только спущусь вниз…

Хотя, бляха муха, и тут есть своя запара! Пусть Артем плотно никогда не интересовался историей, но даже он краем уха слышал, что появились всяческие отвергающие монголов теории. Мол, не то что никакого монголо-татарского ига на Руси не было, но и сама татаро-монгольская орда – чистой воды миф, а Чингисхан – это не что иное, как сборный образ, мифический персонаж типа короля Артура. Но будем надеяться, версии эти – чушь собачья, не больше…

Что это?

Услышав за спиной шорох, Артем быстро оглянулся. Успел подумать: «Там никого не может быть. Не с гор же он спустился?»

Получалось так, что с гор, больше неоткуда. Человек не поднялся на площадку тем же путем, что и Артем, то есть по выбитым в камне ступеням, а вышел на нее из-за скального выступа. Или он там прятался все это время, или есть тропа, которую Артем не заметил. Да и как он мог ее заметить, когда не бродил по площадке, осматривая все подходы. А зачем?

Человек был в такой же накидке-амигаса, доходящей ему до самых пят, и шляпе-мино, низко, так что не видно лица, надвинутой на глаза. Человек сильно горбился. «Не хочет, чтобы определили его рост?» – такая догадка посетила Артема. А особенно неприятно было то, что руки он держал под накидкой и мог в любой момент вырвать их оттуда, и отнюдь не пустыми. Это вмиг насторожило Артема. Много ли он мог сейчас навоевать против вооруженного! И бежать некуда, только прыгать вниз с обрыва. В последнем случае при огромнейшем везении удастся отделаться всего лишь тяжелыми переломами.

– Сегодня дождь будет до вечера. К ночи закончится. – Человек говорил глухим, явно измененным голосом. – Этой ночью ты уйдешь из обители.

Явленец замолчал, не иначе, ожидая встречного вопроса. И он его получил.

– Я кому-то мешаю? – спросил Артем. И сделал, стараясь, чтобы это выглядело как можно естественней, короткий шаг вперед. Следовало максимально сблизиться с гражданином явленцем, чтобы в случае чего прыгнуть и не дать ему вытащить из-под накидки колюще-режущие предметы.

– Ты навлечешь на обитель беду.

– С чего ты взял, что я навлеку беду? – Еще короткий шажок навстречу.

– Я это знаю, гайдзин. – Подробно и обстоятельно отвечать на вопрос Артема явленец посчитал ненужным делом.

– Я тебе одному мешаю? – задал Артем новый вопрос, продвинувшись еще немного.

– Я – это голос обители, – сказал явленец.

– Ой ли! Голос обители – это голос настоятеля. А ты пошел против настоятеля, значит, ты пошел против своих братьев.

Артем намеренно выводил гражданина явленца из себя. Он хотел, чтобы тот сорвался, перестал себя контролировать и заговорил бы настоящим голосом. Или поднял бы голову выше. Или как-то по-другому выдал бы себя. Наверное, следует, еще немного сблизившись, сорвать с него шляпу-мино. Да, опасно, да, он может чем-нибудь полоснуть. (В том, что монахи не хилые божьи люди, Артем имел уже возможность убедиться. Сегодня, проснувшись и выйдя во двор, он наблюдал, как после утренней медитации монахи прыгали через заостренные бамбуковые колья и работали с короткими деревянными дубинками. Очень впечатляюще смотрелось.) Но все же лучше знать, кто твой враг, чем подозревать всех и каждого.