Текст книги "Проект «Сколково. Хронотуризм». Сталинский сокол"

– Там, – пробормотала она, – они там…

Алексей обернулся, оценил обстановку и крикнул Марине:

– Иди за стол, жди меня там, поняла? Быстро! – И, не дождавшись ответа, повернулся навстречу врагам.

Марина кинулась к фонтану, обогнула его, подлетела к столу, затормозила в последний момент и крикнула, глядя на галантно привставшего при ее появлении Сорокового:

– Скорее! Он… они… – Слова и мысли смешались в кашу, опережали друг друга, и на выходе получалось нечто бессвязное.

– Кто – он? Куда – они? – Сталевар выбрался из-за стола, приставил козырьком ко лбу ладонь и посмотрел вдаль над головой нимфы. – Ага, понятно.

Потом выругался шепотом и стащил с себя пиджак.

– Товарищи! – Сороковой повернулся к коллегам за соседними столиками. – Товарищи! Шахтеры наших бьют! За мной!

Марина едва успела убраться с его пути, следом пронесся Зезюлин, на ходу засучивая рукава косоворотки. Сатыбаев прокричал явно что-то грозное на своем языке, возможно, боевой клич кочевников, опрокинул в рот рюмку водки и рванул следом. Марина кинулась к колонне, спряталась за нее, чтобы не оказаться на пути толпы.

И тут по залу пронесся, как ураган по степи, эхом отразившись от стен и колонн и взлетев под потолочную люстру, чей-то пронзительный крик:

– Товарищи, многостаночников бьют!!!

Стулья и посуда полетели на пол, топот и крики заглушили музыку, вместо нее Марина услышала грохот, а еще визг оказавшихся в гуще драки стахановок.

Она осторожно выглянула из-за укрытия, и успела заметить, как группа товарищей в светлых костюмах очень быстро и постоянно оглядываясь бежит к дверям на кухню. Среди спортивного вида молодых людей Марина разглядела наркома во френче, второго, Микояна, вели под руки сразу два охранника, еще двое рысили следом, прикрывая отход. Группа скрылась в кухне, дверь за ними захлопнулась, а Марина схватила свою сумку, подобрала подол платья и кинулась обратно, к сцене.

Но далеко убежать не успела, ее схватили за край накидки и дернули с такой силой, что Марина еле удержалась на ногах. Тонкая ткань затрещала и поползла по шву.

Марина обернулась и увидела перед собой бледную от злости Груню. Ударница Пичугина по примеру Зезюлина неторопливо засучила рукава блузки и даже поплевала на ладони. Марина попятилась, врезалась спиной в колонну, схватила сумку обеими руками и выставила ее перед собой, как щит.

А рядом набирало силу побоище. Под соседним столом катались, сцепившись, как нанайские мальчики, два стахановца, один из которых был форме, а другой – с оторванным воротником рубашки. Кто-то кого-то лупил подносом. Запущенный натруженной пролетарской рукой пролетел торт – наверняка, на встречу с заранее выбранной целью.

– Иди сюда, курва крашеная, – предложила Груня, обходя стол, – лучше сама иди, – и отшвырнула попавшийся на пути стул.

– Да, крашеная, да! А тебе что – завидно? Зато у тебя патефон есть, а у меня нет, – Марина обежала стол и остановилась спиной к фонтану. Краем глаза она успела заметить товарища Сорокового, широко, по-богатырски, размахивающегося, и вскочившую на стол ударницу в пиджаке с острыми плечиками, которая с яростью волчицы вцепилась кому-то в волосы.

– Груня, что с тобой?! – Марина еще не теряла надежды разрешить все недоразумения мирно, но у Пичугиной было свое мнение на этот счет.

– Туфли она в комиссионке покупает, – многостаночница кралась вдоль стола, загоняя Марину в ловушку между колонной и перевернутым соседним столиком. – Песни поет, корреспондент…

Взгляд у Пичугиной был нехороший, пустой и тяжелый, как у того мерзавца в белом. Марина смотрела на стол в поисках подходящего оружия и одновременно наблюдала за Груней. Беретку ударница где-то потеряла, и теперь короткие жесткие волосы клоками шевелились у нее на голове.

Марина огляделась по сторонам в поисках спасительного выхода. Выхода не было. Зато всего остального хватало. Вот какого-то производственника, с ног до головы измазанного в салатах и подливах, с торчащим из-за уха пучком петрушки, бросили в фонтан. Вот о крепкую шахтерскую макушку с размаху раскололи арбуз, и от сочной кроваво-красной мякоти голова стахановца вмиг сделалась похожей на голову демона преисподней. Вот две стахановки, что недавно рядом дружно отплясывали твист, теперь таскали друг друга за волосы.

– Груня, товарищ Пичугина! Прекратите немедленно! – последняя попытка воззвать к рассудку многостаночницы провалилась. Пичугина кинулась на стол, попыталась перевернуть его, и Марина шарахнулась назад от полетевшей на пол посуды и приборов. „Два – ноль“, – Марина бросилась к вернувшемуся на место столу и сумочкой огрела Груню по голове. Та замахала руками, пытаясь вырвать у Марины ее оружие, оступилась и грохнулась на пол. „Все?“ – Марина перегнулась через стол, и еле успела отшатнуться. Пичугина резво, практически по-джекичановски, вскочила на ноги, выхватила из вазы букет и швырнула его в Марину. Та успела перехватить его на лету, прижала к залитой вином пелерине и прокричала, отбежав к фонтану:

– Тебе тоже понравилось, как я пела? Вернее, как мы пели? Дуэтом? Спасибо! – она издевательски поклонилась и швырнула букет обратно. Такого удара Груня не выдержала, разрыдалась и стала еще опаснее. „Мамочки, что же мне делать?“ – Марина снова бежала вокруг стола от разъяренной многостаночницы. Последняя выкрикивала что-то – отрывисто и несвязно, лишь по отдельным обрывкам слов Марина смогла разобрать, чего именно желает ей, „буржуйке проклятой“ и почему-то „кулацкой подстилке“, Пичугина. Под ногами хрустнули стебли растоптанных цветов – карусель заходила на второй круг.

– Иди сюда! – остановилась и повторила свое приглашение Груня, дыша уже тяжело, словно только что закончила смену на ста пятнадцати станках.

– Зачем? – Марина оглянулась еще раз, чтобы увидеть, как бьется против проклятых шахтеров на их стороне храбрый барабанщик из Утесовского оркестра. Он вел войну барабанными палочками, орудуя ими как нунчаками. Ах ты! Подлой подсечкой подкравшегося сзади пожилого шахтера с оскаленным ртом, полным железных зубов, храбрый барабанщик был свален на пол. И несдобровать бы ему, налетели бы враз на него, беспомощного, злые шахтеры, да учинили бы расправу лютую, но вовремя подоспела помощь. Товарища по музыке отбил скрипач – он, заведя одну руку за спину, в другой держал, как шпагу, смычок и наносил им точные колющие удары, что твой д'Артаньян. Под прикрытием смычка увел товарища к своим, к роялю.

– Поговорить надо, – внесла немного ясности в свои намерения Пичугина и оскалила мелкие щенячьи зубки.

– О чем? – вокруг стола пришлось сделать еще один круг, и Марина снова оказалась прижатой к колонне. Позиция очень невыгодная, надо смываться и побыстрее…

– Груня! Груня, смотри на меня! Хочешь, я тебе часы подарю? Швейцарские! – Марина расстегнула браслет на запястье и подняла часы на уровень глаз. Зрачки Пичугиной задвигались вправо-влево в такт движениям маятника, она на мгновение потеряла бдительность. Марина осторожно, мелкими шагами пробиралась вдоль колонны. Если обойти ее, то можно свернуть налево, там всего один столик, а дальше…

– Ваш заказ, – прозвучало над плечом. Марина выронила часы, схватилась за спинку уцелевшего стула, развернулась и выставила его перед собой. Официант осторожно обошел ее и поставил на середину стола блюдо с жареным поросенком. Очнувшаяся было Груня теперь уставилась на жаркое и не сводила с него взгляд.

– Спасибо, – Марина оттолкнула официанта, схватила со стола ведерко из-под шампанского, заглянула внутрь. Отлично, этого должно хватить. Она перегнулась через стол и выплеснула ледяную воду в лицо потерявшей бдительность многостаночницы.

Груня замычала, замахала руками и попятилась назад. Она врезалась спиной в чашу фонтана, нимфа покачнулась, но устояла. Груня заголосила так, словно по ее лицу стекала не вода, а кислота. Она терла глаза и размазывала по скулам тушь, мокрые волосы липкими космами обвисли вокруг головы. Но Пичугина не сдавалась, она вытянула руки вперед, и, чуя добычу, как потревоженный зомби, двинулась навстречу Марине. Все, бежать некуда: позади стол, слева тоже, но перевернутый, а справа… Туда лучше вообще не смотреть. Ей показалось, что среди спин, голов и рук мелькнули усы Сорокового. Марина отвернулась, схватила со стола блюдо с поросенком и едва не уронила его. Тяжелая обжаренная тушка поползла к краю, ломтики картошки и огурцов упали на ковер.

– Держи, – Марина ловко сгрузила поросенка в вытянутые руки многостаночницы, – Дуське Битюговой от меня привет передай. И вместо гуталина тушь приличную купи, от „Коти“, например, она не размажется.

Груня подавилась собственным визгом, всхрюкнула и приоткрыла глаза. Следующий ее вопль Марина расслышала плохо, она была уже у фонтана. Остановилась, быстро сполоснула руки в ледяной воде, вытерла ладони краем сохранившей первозданную белизну скатерти с опустевшего столика и со всех ног рванула к пальме. Вернее, к тому месту, где она росла до сегодняшнего дня. Кадка вместе с растением валялась на полу, листья перемешались с землей и белыми осколками. Марина перешагнула через перевернутый стул и закрутила головой, высматривая в толпе Алексея.

Одного взгляда было достаточно, чтобы понять – дела производственников плохи. Их оттенили от сцены, ряды второсортных ударников значительно поредели. Кто-то отползал на четвереньках, вытирая кровь с разбитых носов и голов, кто-то шел сам, кого-то выводили под руки официанты. Рядом что-то рухнуло с тяжким грохотом, Марина обернулась и отскочила в сторону, но тут же бросилась обратно. Это оказался Сатыбаев, он жестом остановил Марину, сам поднялся на ноги и рукавом гимнастерки вытер кровь у себя под носом.

– Собака! Шакал! – почти по-женски завизжал он, ринулся обратно и ударил головой в живот откормленного, совершенно лысого стахановца. Тот покачнулся, согнулся пополам, толстовка на его спине с треском разошлась по шву. Враг неторопливо осел на пол, грузчик с довольным видом повернулся к Марине, оскалился и поднял над головой кулак с оттопыренным большим пальцем.

– Где Алексей? Летчик? Ты его видел? – прокричала Марина и закашлялась от перехватившего горло спазма.

Сатыбаев закивал стриженой головой, проскрежетал что-то невнятно и махнул рукой себе за спину. Марина кивнула и бросилась к сцене.

Оркестр никуда не делся, музыканты выглядывали из-за рояля, но смотрели не в зал, а в самый темный угол. Там, еле видимые в полумраке, возились двое, они чем-то стучали в стену, но в общем грохоте этот звук казался не громче комариного писка.

Марина вовремя успела заметить мелькнувшую у себя над головой тень, пригнуться… в центре сцены разбилась ваза. Одного музыканта, видимо, зацепило осколками: он схватился за щеку и рыбкой нырнул за барабаны.

– Товарищ артист! Товарищ артист! – окрикнула его Марина, но с тем же успехом она могла пытаться перекричать рев взлетающего истребителя. Ее не слышали и не видели. Тем временем основная свалка перемещалась к окну, один карниз уже оборвали, он висел криво и грозил рухнуть в любой момент, шторы подметали пол.

Она осмотрелась еще раз, но Алексея среди дерущихся не обнаружила. Нет, так не пойдет, сначала нужна разведка… Марина устремилась к роялю, самой высокой точке в зале.

– Кого я вижу! Вы снова к нам! Приветствую! – Она едва не столкнулась нос к носу с выглянувшим из-за баррикады маэстро. Он лихо мотнул головой, послал Марине воздушный поцелуй и тут же исчез из виду.

Марина повернула голову и увидела одного из тех молодцев, еще недавно преграждавших ей путь. Только сейчас выглядел стахановец неважно, брел, пошатываясь, натыкался на перевернутую мебель и громко чертыхался.

– Скорее! – из-под рояля к ней тянулись сразу несколько рук. – Скорее сюда, в укрытие! Вас здесь не найдут, а милицию уже вызвали!

– Я не могу! – закричала Марина, новость о скором приезде милиции заставила соображать и действовать быстрее. – Мне человека нужно найти, летчика! Вы его не видели?

– Летчика? Приятного и воспитанного молодого человека в форме? Который так лихо вмазал основоположнику стахановского движения?..

– Кому? Какому основоположнику? – перебила артиста Марина.

– Как – кому? Вы что газет не читаете? – искренне и неподдельно изумился из-под рояля Утесов. – Стаханов, ну, тот человек, что предлагал вам выпить. Правда, он делал это в свойственной ему манере, заранее зная, что ему все простят, да еще и на банкете по случаю слета стахановцев промышленности и транспорта…

„Надо же, не узнала. Он не очень-то похож на свои фотографии, зато здорово напоминает сам себя на обложке,Time“ тридцать пятого года. Кто бы мог подумать…» – уточнить что-либо Марина не успела.

– Это и есть ваш кавалер? Летчик?

Марина кивнула в ответ.

– Голубушка, ну что же вы молчали! – Утесов выскочил из-за рояля, следом ринулись музыканты. Трубы, саксофоны, скрипки и гитары они сжимали в руках, как изготовленное к бою стрелковое.

– Я думаю, что он там! – смычок скрипки указал в сторону окна, карниза над которым уже не было.

– За мной! – крикнул Утесов и первым ринулся со сцены. – На прорыв! Не отставать! Учтите, товарищи, это не симфонический оркестр, поэтому придется играть чисто!

Марину подхватили под руки с двух сторон и, как под конвоем повели, через разгромленный зал. Под ногами хрустели осколки, навстречу попадалось все больше раненых, в одном из них Марина узнала Зезюлина. Канавщик вытирал оторванным рукавом косоворотки разбитое лицо и сплевывал на покрытый пятнами ковер. Марина рванулась к нему, но тут рядом с грохотом разбился сорванный со стены светильник, и ее потащили в другую сторону. Марина схватила с ближайшего стола яблоко, запустила им в чью-то спину и попала… в рыжий затылок. Стахановец обернулся, но никого не увидел – Марина была уже далеко.

Петляя и пригибаясь под обстрелом, ее тащили вдоль стены дальше, к столикам, где еще недавно пили водку товарищи наркомы.

– Вон он! – заорала Марина во весь голос. – Вон он, скорее! – и уже сама поволокла провожатых за собой. На мгновение все остановились от жуткого звона и грохота, Марине сначала показалось, что с потолка упала роскошная хрустальная люстра, но это всего-навсего кто-то разбил стулом окно. Или не стулом, Марина этот момент пропустила, она смотрела только на Алексея. Их со сталеваром зажали в угол сразу трое расхристанных стахановцев с разбитыми физиономиями. Один, правда, тут же оказался на столе и свалился вместе с ним на пол, но на смену поверженному бойцу пришли двое других. Численный перевес нарастал, производственники сдавали одну позицию за другой, их разрозненные группы бились с противником уже из последних сил. Марина рванулась бежать к окну, но ее снова держали, да еще и попытались оттеснить назад, в темный, но безопасный угол зала.

– Спокойно, барышня, – остановил ее Утесов, – не торопитесь. – И, обернувшись к оркестру, прокричал:

– Товарищи артисты! Здесь и сейчас вступает в силу момент вашей одаренности! Вперед! – и первым вломился в гущу драки.

Марина пропустила ринувшийся на противника с боевым кличем оркестр и бросилась следом за бежавшим последним тучным трубачом. Свой инструмент он не бросил и немедленно пустил его в дело, как остальные, оказавшиеся такими же запасливыми. Гитара, банджо и скрипка мелькали и разили, как мечи. Те, кто не догадался прихватить с собой подручные средства, прекрасно обходились кулаками или били врага его же оружием – ножками столов и стульев. Засадный полк подошел вовремя, уже готовившиеся провозгласить победу шахтеры удара в спину не ждали и перегруппироваться не успели. Марина металась за спинами дерущихся, на нее никто не обращал внимания. Зато длинную трель милицейского свистка услышали все. Побоище на мгновение прекратилось, чтобы тут же вспыхнуть с новой силой: производственники, почуяв запах близкой победы, рвались добить врага в его логове.

Марина проталкивалась через толпу, врезала кому-то локтем по ребрам и от души два или три раза наступила острым каблуком на ногу попавшемуся на пути оборванному кучерявому дружку основоположника. Сам предводитель куда-то подевался, то ли выбыл из драки на начальной стадии, то ли дезертировал с поля боя. Марину толкнули в плечо, она вскрикнула и вылетела из толпы под чудом уцелевший фикус, едва не выронив при этом сумку. Дерево покачнулось, но устояло, а Марину снова схватили под руки.

– Вот, доставили вам гражданочку в лучшем виде. Получите и распишитесь, – выдохнул Утесов и попытался пристроить на место оторванный рукав пиджака.

– Ты почему… зачем… Я что тебе сказал? – крикнул Марине Алексей, поправил выбившуюся из-под ремня гимнастерку, вскочил на подоконник и потащил Марину за собой. За полуоборванной шторой сейчас было самое безопасное место в зале, тяжелая плотная ткань скрывала их от сцепившихся не на жизнь, а на смерть ударников обоих сортов и от милиционеров. Из окна тянуло холодком, под подошвами туфель хрустело битое стекло. Марина выглянула из окна и сразу спряталась: к входу в ресторан подкатила еще одна «эмка», из нее на ходу выскочили пять или шесть человек в форме и бросились к дверям.

– Я бы на вашем месте не стал их дожидаться, – подмигнул Алексею артист. – Зачем вам ночь в отделении? – вкрадчиво прошептал он на ухо Марине. Она улыбнулась и выглянула из-за шторы.

Стахановцев нещадно вязали подоспевшие стражи порядка и выводили из зала. Кто-то передвигался самостоятельно, кого-то тащили под руки. Марина в последний раз взглянула на колонну, столика рядом с ней она не увидела, зато в глаза сразу бросилась нимфа, вернее ее кувшин. Фея держала его твердой рукой и лила воду себе на спину, минуя голову – ее не было.

– Пошли отсюда, – Алексей вышиб ногой остатки деревянного переплета рамы, спрыгнул с подоконника на тротуар и протянул Марине обе руки, – иди сюда, не бойся!

– Мариночка, я ваш навеки! – раскланивался Утесов, прижимал ладони к сердцу. Марина улыбалась ему, обещала писать, звонить, а также посетить все выступления его оркестра в этом и следующем году.

– Быстрее! – крикнул снизу из темноты Алексей. – Прыгай!

– Ах, не ревнуйте, товарищ военный! – страдальчески выкрикнул Утесов и поплотнее прикрыл штору у себя за спиной. – Я сам ревную!

Марина пометалась по краю подоконника и, наконец, решилась: присела на корточки, выставила руки вперед и ухнула вниз, в темноту. Алексей подхватил ее еще в полете. Марина обняла его за плечи, прижалась щекой к его виску и едва не разревелась.

– Что с тобой? – Алексей поставил Марину на асфальт и пристально посмотрел ей в лицо. – Ты не ушиблась?

– Нет, нет, все в порядке, – ей даже удалось улыбнуться, – не переживай за меня. Пошли отсюда. Куда-нибудь.

Над головой зашуршало, раздался чей-то вскрик, потом Марина услышала, как кто-то взял пару аккордов на рояле, но звуки тут же оборвались. Она взглянула вверх, но на подоконнике уже никого не было, штора тоже пропала, а в окно выглядывал милиционер. Он осмотрелся по сторонам, поправил фуражку и исчез, ярко освещенный проем был пуст.

– Пошли, только скорее, – Алексей подхватил ее под руку и потащил за собой. В спину им ударил яркий свет фар, Марина обернулась на бегу: к подъезду ресторана подкатили сразу две «эмки», машины одновременно остановились, и Марина услышала, как захлопали дверцы. «Даже если вас и заберут, вам нужно лишь продержаться до полудня завтрашнего дня», – пришли ей на память слова сколковского консультанта. До полудня завтрашнего дня… Знать бы еще, сколько до него осталось… Хмель из головы еще не выветрился, огни уличных фонарей расплывались перед глазами и покачивались из стороны в сторону. Марина вдохнула свежий теплый воздух и побежала за Алексеем. Он шел очень быстро и постоянно оглядывался на шум и крики за спиной. Справа на фоне освещенного фасада показались колонны Большого театра, слева – огромный темный камень на месте будущего памятника основоположнику марксизма. Но все это скоро осталось позади, они миновали поворот на Большую Дмитровку и Алексей сбавил шаг.

– Спасибо, – негромко сказал он, – мне очень понравилось.

– За что? – удивилась Марина и подняла голову. В темноте не разобрать, но по голосу она догадалась, что Алексей улыбается.

– За подарок. Мне очень понравилось, как ты пела.

Они шли мимо нового многоэтажного здания, на тротуаре перед ним и внутри было пусто, темно и тихо. Пройдет еще семьдесят с лишним лет и здесь днем и ночью будет не продохнуть от народных избранников и их машин ценой с небольшой космический корабль, но когда еще это будет… За углом здания показался вход на станцию метро, а слева – Исторический музей и угловая башня Кремля. По ярко освещенной Тверской («По Горького, – поправила себя Марина. – Сейчас это улица Горького».) неторопливо проезжали автомобили, прошел одинокий пустой троллейбус и скрылся за поворотом Моховой.

– А ты только про кошек петь умеешь? – Алексей наклонился к Марине, взял ее за плечи и повернул к себе.

– Нет, не только. Пойдем погуляем, – предложила она.

– Пойдем, если ты не торопишься, – легко согласился он.

«Не тороплюсь. До завтрашнего дня я совершенно свободна», – Марина взяла своего спутника под руку. Они пересекли Манежную площадь, обогнули здание музея, миновали проход на месте снесенных Иверских ворот и оказались на Красной площади. Позади мигнул яркий свет фар, Алексей поспешно отступил в сторону и потянул за собой Марину. Мимо проехал грузовик, водитель выкрикнул что-то зазевавшимся пешеходам из кабины и покатил дальше, грохоча по брусчатке. Впереди на фоне темного неба показались купола собора, справа тянулась стена из красного кирпича. Они дошли до угла большого темного здания и остановились у фасада бывших торговых рядов. Огромный магазин пустовал, окна и двери первого этажа оказались заколочены, длинное приземистое сооружение напоминало гигантский склеп.

– Сносить будут, – негромко произнес Алексей, – чтобы наркомат построить.

«Не снесут, а отреставрируют и сделают государственным универсальным магазином», – Марине надоело стоять в темноте и она потянула Алексея дальше, вниз по площади к собору. Их обогнали еще две машины – то ли «эмки», то ли «ЗИСы», Марина толком рассмотреть не успела. Оба автомобиля свернули к Спасской башне и исчезли в воротах. Идти по брусчатке было неудобно, Марина смотрела под ноги, но в полумраке и скудном свете фонарей почти ничего не видела. Поэтому постоянно оступалась, хваталась за Алексея обеими руками, но мужественно брела вперед. Громада храма Покрова-на-Рву проплыла слева и осталась позади, брусчатка закончилась и перешла в асфальт проезжей части. В лицо пахнуло сырой свежестью: впереди была река. Марина высвободила руку, первой выбежала на мост и остановилась. Внизу – набережная у кремлевской стены, а сразу за ней слышится плеск воды, бьющейся в каменные берега. Марина перегнулась через гранитные «перила» и посмотрела вниз.

– Как ты думаешь, здесь очень высоко? – спросила она у догнавшего ее Алексея. Он посмотрел на воду, потом на Марину:

– Не знаю. Метров пятнадцать, не меньше. А что? Искупаться хочешь?

– Ничего. Дай руку, – потребовала она, подобрала подол и по выступам взобралась на парапет. Ветер сразу задул сильнее, разметал волосы и поднял над плечами залитую вином накидку. Марина почти ничего не видела перед собой, но по гранитным мосткам шла уверенно, ощущая рукой надежную опору.

– А тебе только песня понравилась? – Она посмотрела на отблески воды далеко под ногами, потом на яркие алые точки – звезды над кремлевскими башнями.

– Не только, – Алексей сжал ее пальцы и потянул на себя, – хватит, слезай. Тут высоко.

– Не хочу, мне здесь хорошо, – Марина вырвала руку и, не оглядываясь, зашагала по парапету вперед. По мосту проехала машина, яркий свет фар ударил по глазам, Марина отвернулась и покачнулась под ветром, но равновесие не потеряла.

– Иди сюда, – крикнул ей Алексей, – хватит, пошли назад.

– Не пойду, – Марина вытянул руки в стороны, и пошла дальше. – Я кошка, хожу где вздумается и гуляю сама по себе… – вниз она больше не смотрела, от высоты захватывало дух.

– Марина, хватит, – просил ее Алексей, – это глупо… Вернись сейчас же!

– А ты поймай меня, – Марина больше не слышала за спиной звуки его шагов, она была уже на середине моста. Башни и звезды остались позади, впереди темнела громада многоэтажного дома, в нем светились несколько окон. Марина остановилась и прислушалась к звукам: вокруг никого, нет ни машин, ни людей, только плещется внизу вода и на ней играют мутные отблески фонарей с набережной. Вернее не фонарей – луны, она выходила из-за крыш. Откушенный с одного бока диск повис над рекой, его свет отражался в волнах реки, и Марина засмотрелась на блики. Они дробились, переливались и снова сливались в неяркие лужицы расплавленного серебра и разбивались принесенной ветром рябью. «Красиво как», – Марина повернула голову и замерла на месте, не в силах отвести взгляд от воды. С реки поднялся порыв ветра, взлетел снизу, подтолкнул ее, Марина покачнулась и поняла, что падает. Только не вниз, а назад…

Алексей сгреб ее в охапку и отбежал от парапета почти на середину моста. На его лицо упал свет дальнего фонаря, Марина видела, как сошлись к переносице его брови, а губы дрогнули, но слова потонули в низком звоне и громе. Под бой часов Спасской башни Алексей нес ее обратно по мосту, он почти бежал вниз под горку, и за медным звоном и гулом Марина смогла разобрать лишь несколько его слов: «Тебе что, жить надоело… куда тебя несет, по земле сначала ходить научись».

– Я умею, – попыталась высвободиться она, – отпусти.

– Я тебя поймал и больше не отпущу. Ты опять под колеса кинешься или топиться побежишь, – ответил он и крепче прижал ее к себе.

– Не побегу, – на ухо ему прошептала Марина, – отпусти, пожалуйста.

– Я тебе не верю, – Алексей уже шел мимо кремлевской стены. Он пересек улицу и остановился у стены собора. Над головой шуршала ветками огромная старая липа, на брусчатку площади с нее тихо падали первые желтые листья.

– Ты что, испугался? – Марина смотрела на переплетение черных шевелящихся теней на фоне неба.

– Да, очень. Я же знаю, что ты летать не умеешь, – отозвался Алексей.

– Зато ты умеешь. Отпусти меня, я не убегу, – Марина прижалась лбом к его виску и закрыла глаза. Не упасть бы, голова все еще кружится… нет, совсем не от шампанского, но гораздо сильнее.

– Ну, смотри. Ты обещала.

Каблуки негромко стукнули по камню, Марина выпрямилась и закрыла ладонями лицо. Еще не хватало разреветься прямо здесь, чтобы испортить своими слезами вечер.

– Посмотри на меня, – Алексей заставил ее опустить руки, – царевна-лягушка.

– Почему это лягушка? – Марина улыбнулась сквозь слезы.

– Потому что мокрая, как из болота, и сейчас заквакаешь, – Алексей едва успел отстраниться, перехватил занесенную для удара женскую руку, притянул Марину к себе и поцеловал ее в губы…

Время остановилось, свернулось и легло у ног большим пушистым котом. Исчезли звуки и образы, пропала липа и древний собор, ночь заволокло искрящимся туманом. И в нем Марина слышала лишь стук сердца – звонкий и гулкий. Этот звук и вернул ее в реальность, он оказался звоном часов со Спасской башни, они как раз отбивали четверть.

– Где ты живешь? – Алексей все еще продолжал обнимать ее. – Я тебя провожу. Уже поздно.

– Далеко, – голос был чужим, словно за Марину сейчас говорил кто-то другой, – очень далеко.

«В другой стране».

– Подумаешь, далеко. Говори, – но ответить она не успела, Алексей поцеловал ее еще раз, и ответа ему пришлось ждать несколько минут.

– Нет, это очень далеко, не в Москве. Я собиралась переночевать в гостинице, – призналась она, – а завтра я уезжаю.

– Отлично. Пошли, тут есть одна неподалеку, – Алексей взял ее за руку, и повел за собой, как непослушного ребенка. – Только разговаривать буду я, а ты молчи и улыбайся.

– Хорошо, – согласилась Марина, – хорошо. Как скажешь.

И отвернулась, чтобы не расплакаться.

Они шли мимо Спасской башни, Марина всмотрелась в темный силуэт, прищурилась, но разглядела только круглый циферблат, стрелки скрывала ночь. «Сколько времени – десять, одиннадцать часов вечера, полночь? Я не успела сосчитать удары… Да какая разница…» Здание заброшенных Верхних торговых рядов осталось позади, в глаза ударил луч света, раздался резкий отрывистый сигнал. Мимо них по брусчатке промчалась черная с блестящими боками «эмка» и свернула к воротам Спасской башни. Марина обернулась вслед машине и едва удержалась на ногах: каблук застрял между камнями и подозрительно хрустнул. Но не сломался. Алексей терпеливо ждал, пока Марина разберется со своей обувью. Они выбежали на Манежную и остановились у освещенного фасада новой гостиницы. Ее подсвеченный силуэт выделялся на фоне ночи и казался нарисованным, точь-в-точь как на этикетке водки «Столичная».

– Помнишь, что надо делать? – Алексей сжал ее ладонь.

– Да, молчать, – незамедлительно ответила Марина, и они направились к огромной двери между стилизованными колоннами из светлого камня. На крыльце собралась небольшая толпа, кто-то курил, кто-то смеялся, вернее, гоготал, да таким знакомым голосом, что Алексей и Марина переглянулись, дружно отступили назад и вышли на середину площади. Стахановское ржание немного утихло, но его раскаты долетали до тихой Моховой.

– Ничего страшного, – мигом сориентировался Алексей, – пошли.

Они перебежали улицу и остановились на тротуаре у подъезда старого здания, выходящего полукруглым выступом на угол Тверской и Моховой. Марина подняла голову, чтобы рассмотреть наружное убранство «Первого дома Советов»: лепнину, кованые решетки балконов и наборную картину над фасадом.

– Прошу вас, молодые люди, – пожилой швейцар открыл перед ними дверь. Алексей отошел в сторону, пропуская Марину вперед. Она перешагнула порог и ступила на роскошный мозаичный пол «Националя».

– Стой здесь, – прошептал ей вошедший следом Алексей, – молчи и улыбайся.

Марина кивнула ему, улыбнулась двум белоснежным статуям, поддерживающим потолок в вестибюле, потом сделала несколько шагов вперед и осмотрелась. Мрамор, позолота, белый и желтый камень, цветы – на всем еще нет отпечатка глянца, от которого веет безразличием и пустотой. Сейчас это просто очень старая, очень респектабельная и очень дорогая гостиница. Неудивительно, что стахановцев разместили в новом и дешевом здании по соседству, где удобства на этаже. А здесь, похоже, есть свободные номера, Марина поспешила к стойке портье. Он улыбнулся ей и подал ключ, который сразу перехватил Алексей.

– Я провожу, – летчик подхватил Марину под руку и повел к лифту. Портье что-то крикнул им вслед, Марина повернула голову и как могла широко и беззаботно улыбнулась важному, похожему на британского кота служащему в униформе. Он так и остался стоять с открытым ртом и следил за парочкой, пока Алексей не закрыл дверь в кабину лифта и подъемник не уехал вверх.