Текст книги "Черный Новый год"

Александр Дедов. Шайтанам не будет праздника

I. Подарочек

Он до сих пор помнил, как пахли волосы дочери: пшеница и жимолость. Спустя столько лет запах почти не изменился.

Голова Лейлы лежала у него на коленях. Отрезанная голова… Расул запустил трясущиеся пальцы в волнистые темно-каштановые локоны. Лицо дочери было удивленным и таким взрослым; он помнил ее еще совсем малышкой.

В ногах лежала подарочная коробка в новогодней зелено-красной расцветке. На самом дне, завернутый в полиэтилен, покоился новый мобильный телефон – дорогущий с виду.

– Не надо, Расул! – чуть поодаль стояла зареванная мама, невысокая полная женщина. Она безуспешно пыталась стереть с лица бесконечный поток слез. – Не надо! Аллах не простит…

Он посмотрел на мать строго; его взгляд обжег холодом, и несчастная женщина как рак попятилась к дверям.

– Аллах не простит! Не смей! Аллах не простит! – Мама уже не плакала – выла.

Расул громко зашипел; мать замолчала, тихонечко всхлипывая где-то на кухне.

– Дай силы, Эштр! Помоги! – Расул прерывисто выдохнул и приложил растопыренную пятерню к затылку Лейлы.

Голова дочери дернулась. Беззвучно раскрылся рот, ресницы запорхали как крылья бабочки, большие орехово-зеленые глаза уставились на отца.

– Папа! – синюшные губы шептали едва слышно. – Шайтаны забрали маму, шайтаны забрали Айшат! Они… Велели передать. Ты… Им нужен… Папа, забери мое тело… Забе… – Голова что-то прохрипела напоследок и затихла. Вывалился набок синюшный язык, закатились глаза. Благословение Эштра без крови всегда было коротким.

Пытаясь унять дрожь, Расул достал из коробки мобильник, затем положил в нее голову дочери и убрал в морозилку. Мать, провожающая убитым взглядом каждое движение сына, болезненно дергалась, пока Расул шумно пристраивал «подарок» в одну из ледяных камер.

– Мы сейчас идем в мечеть, и ни за что – слышишь? – не выходи оттуда, пока я не вернусь!

Мать запричитала по-ингушски. В ее глазах плескалось горе.

Они шли по неровным, но оттого живописным улицам родного аула. Казалось, что окруженный древними ингушскими башнями Галаш-юрт застрял во времени: немногочисленные каменные дома, уютные дорожки, пересыпанные щебнем, горы и бесконечная белизна заснеженных склонов! Только здание мечети из красного кирпича не вписывалось в общую картину. Когда-то Расул построил эту мечеть на свои деньги, и теперь местные молились у себя дома, а не ездили на праздники в Джейрах.

– Ас-саляму алейкум, Расул! Вижу, что-то стряслось. На Марьям лица нет. – Имам встретил их на пороге мечети.

– Ва-алейкум ас-салам, Ибрагим-хазрет. Долго рассказывать… Да и не хочу, старая жизнь… Вот что, – Расул протянул имаму тугую пачку пятитысячных банкнот, – здесь хватит на все про все. Нужно присмотреть за мамой. Я должен уехать ненадолго… Не могу всего рассказать, но я прошу вас, Ибрагим-хазрет, разрешите моей маме это время пожить в мечети. Они… Не посмеют зайти в святое место!

– Убери деньги, Расул. Ты и так нам очень помог с мечетью! Сколько надо, столько и присмотрю за Марьям. Что за загадки? Каким злым людям ты умудрился насолить, кого мы должны опасаться?

– Если бы это были люди, Ибрагим-хазрет… Прошу вас, не выходите из мечети! Я привезу продуктов и воды.

II. Старые знакомые

Закончив с продуктами для имама и матери, Расул прыгнул за руль своего старенького УАЗа «буханки». Трясущейся рукой достал из кармана «подаренный» мобильный телефон, включил. Залез в список контактов, где оказался один-единственный номер. Набрал его.

– Ну, салам тебе, Расул, – раздался с той стороны противный скрипучий голос. – Вот уж не думал, что спустя столько лет тебя услышу. Руки, кстати, до сих пор болят…

– Шейфутдинов, шакал ваххабитский! Когда мы виделись крайний раз, ты лежал на дне ущелья с простреленной башкой.

– Все так, Расул, все так, дорогой! Но Визирь посчитал, что моя миссия на этом свете не завершена. Ты помнишь, какие у меня были руки? Красивые, белые руки! Помнишь, как ты наживую отпилил их лобзиком? Я вот отлично помню… Уж давно новые отросли, а я все забыть не могу.

– Надо было тебе еще и хер с яйцами оторвать…

– Кончай ерничать. Я тебе сейчас скину геолокацию, и ты непременно приедешь. А не приедешь, мы тебе еще подарочков пришлем: головы жены и младшей дочери прекрасно дополнят твою коллекцию.

Мобильник пиликнул, на экране сам собой открылся GPS-навигатор: до цели три с половиной километра.

Проехать на машине удалось лишь половину пути: слишком много снега! Дальше пришлось идти пешком, пробираясь сквозь полуметровые сугробы. Расул был уже не молод, но опыт и выдержка помогали преодолеть это препятствие пусть и нелегко, но уверенно.

GPS пропел «Конец пути». Впереди, уютно расположившись промеж двух разлапистых сосен, стояла армейская палатка. Вокруг – ни отпечатков ног, ни следов от лыж: ничего. Будто брезент сам собой вырос из снежной толщи.

Расул отодвинул край полога и, пригнувшись, шагнул внутрь. Здесь горел электрический свет, пол и стены, облицованные голубой керамической плиткой, сияли чистотой. Столь просторное помещение явно не могло быть частью палатки размером полтора на три метра. Расул потрогал языком фальшивый зуб: в войну он очень боялся попасть в плен, поэтому пришлось разок смотаться в Швейцарию и заказать себе зубной протез с капсулой яда внутри. Всего один сильный укус – и до свидания! Ингуш прикидывал шансы попасть в руки врага; очень не хотелось соваться в логово шайтана, но ситуация диктовала свои условия.

– Не топчись в сенях, дорогой, – раздался голос Шейфутдинова, – я тебя жду.

Расул сглотнул, по привычке сунул руку за пазуху, чтобы потрогать рукоять «Стечкина»: на месте, родненький!

– А вот стрелять я тебе не рекомендую, – словно прочитал его мысли ваххабит, – это место – мой дом, здесь убивать – харам. Убьешь меня – умрешь сам. Не сразу, конечно, но проклятие добьет за два-три дня. Хватит трястись, как рассерженный барсук! Заходи уже. Утомил.

Расул прерывисто выдохнул, уверенно зашагав к единственной двери в конце сеней. Дернул за ручку…

Внутри оказалась просторная комната без окон. Ковры на стенах и полу были расшиты серебряной арабской вязью: суры. В центре комнаты, сидя по-турецки, пил чай Шейфутдинов. Расул помнил его красивым поджарым татарином, но существо перед ним лишь отдаленно напоминало человека: кожа – словно потрескавшаяся бело-голубая мозаика, из трещин рвется наружу нездешний огонь. Правый глаз остался неизменным, но из левой глазницы вырывался слабенький язычок пламени. И руки… Похожие на лопаты уродливые отростки на удивление ловко обходились с крошечными пиалой и чайной ложечкой.

– Я сам еще не привык. Визирь слепил меня заново, – сказал Шейфутдинов, пожав плечами. – Теперь я наполовину ифрит. Мог бы и целиком ифритом стать, но тогда эти ковры с цитатками из Корана и меня лишали бы сил. Мы здесь на равных: ты не сможешь колдовать – я не смогу колдовать. Садись, выпей чаю.

– Мне некогда чаевничать с джиннами. Не тяни кота за яйца.

– Расул, Расул… Не ценишь традиции! Ты мой гость, а я здесь хозяин. Таковы правила. Выпей чаю и выслушай. Уверен, мое предложение придется тебе по душе.

Расул разулся и сел чуть поодаль от полуджинна, так и не притронувшись к предложенному чаю.

– Скоро Новый год, – Шейфутдинов с удовольствием пригубил из пиалы, – грань между мирами истончится, и мы сможем ее разорвать! Я и мои люди: мы хотим вытащить Визиря. Но чертовы сирийцы, русские и американцы решили устроить нам темную. Еще куча наемников понаприезжала: за бабки готовы хоть с мамой родной воевать. Врать не буду, сейчас дела обстоят так себе. Не удалось нам сыграть на противоречиях: нашего брата теперь и правительственные войска щемят, и оппозиция. А ведь как все недурно начиналось! Собственное государство, государство мусульман!

– Не имеющее к вере никакого отношения, шайтаново ты отродье.

Шейфутдинов недовольно скривился.

– Никакого отношения? Это мне говорит человек, который перешел в ислам, но продолжает во сне разговаривать со старыми богами? Ты никогда не станешь частью этого мира, Расул. Ты язычник, и хоть обвешайся полумесяцами и читай суры сутки напролет, язычником и останешься. А мы что? Мы обещаем и даем людям удовольствия в жизни этой, здесь и сейчас, а не гурий и вечный кайф в посмертии. И люди идут, а когда мы победим, они и не подумают, что все это время дрались во славу Иблиса. От тебя требуется не так много: воскрешай. Ты ведь это умеешь, верно? Поднимай наших павших бойцов и займешь место рядом с Визирем, когда мы его вытащим! А уж потом…

– Не будет шайтанам праздника… Нет!

– Подумай хорошо, Расул. У нас ведь козыри на руках! Оставишь жену и младшую дочь умирать?

Расул попытался вспомнить лицо жены, но перед глазами всплывала картина старой обиды: он возвращается из командировки раньше срока и застает родного брата на собственной супруге. Тогда Расул едва сдержался, чтобы не убить обоих. Но брата избил так, что тот еще два года ездил по больницам. И Айшат… Три года он воспитывал ее, считая, что воспитывает свою дочь. Можно было догадаться и раньше: Айшат вся в брата – рыжая и веснушчатая. Однако жизнь вынудила Расула позаботиться и о ней: чтобы устроить старшенькой Лейле безопасную жизнь, пришлось выскрести все свои банковские счета, купить квартиру в Австрии и увезти туда проклятую изменницу с ее нагуленышем. Но шайтаны таки сумели забраться и в эти, казалось бы, далекие дали. Козыри… Не было у Визиря козырей. Последний лежит в подарочной коробке, в морозильнике двухкамерного «Стинола».

– Да мне насрать… – сдавленно прохрипел Расул. – Пойдем, воздухом подышим.

Матерый ингуш одним ловким движением встал на ноги и тут же, вложив в удар весь свой вес, ткнул Шейфутдинова ногой в грудь.

Полуджинн крякнул от неожиданности и попытался встать, но тяжелый армейский ботинок крепко прижал его к полу.

– Тхы… тх… – полуджинн кашлял. – Ты сейчас делаешь охрененную ошибку!

Расул обеими руками схватил нечистого за волосы и потащил прочь из этого обманчивого уюта. Снаружи охранная сила сур уже не работала, и Шейфутдинов мог применить свое колдовство. Тело полуджинна вспыхнуло, очертив контур рыжими языками пламени. От жара снег начал таять.

– Стреляй, Расул! Стреляй, дорогой! Адскому пламени свинец нипочем!

Расул для пробы пару раз выстрелил: пули расплавились, не достигнув цели. Не соврал, тварь!

Шейфутдинов довольно зашипел.

– Руки, говоришь, болят? – Расул убрал пистолет в кобуру. – Это они у тебя еще не болели… Вот сейчас заболят!

Расул закатал рукава, показались на свет старые татуировки: на левом предплечье – лестница, спускающаяся в яму, на правом – желтая сумка с черепом. Годы немного подпортили четкость краев, но рисунки на коже до сих пор выглядели чертовски реалистично.

Расул прикоснулся к правому предплечью и открыл сумку, запустив в нее пальцы. Он неотрывно смотрел на Шейфутдинова, пока тот не заорал как резаный.

Руки полуджинна, и без того бугристые, пошли волдырями. Уродливые пальцы вздулись и лопнули, как переваренные сосиски. Кожа и мясо лоскутами слезали с культей. Шейфутдинов с ужасом наблюдал, как его новые руки оплыли двумя горками искореженной плоти, превратились в огрызки, которые когда-то оставил Расул.

– Сука! Как же больно! Сука! – Шейфутдинов кричал фальцетом.

Огонь вокруг тела шайтана потух, нечестивец лежал в снегу и пытался обугленными культями обнять тощие колени.

Ударом ноги Расул перевернул Шейфутдинова на спину.

– Передавай Визирю привет! – ствол Стечкина глазницей покойника глядел на Шейфутдинова. – Скажи, чтобы обрадовал своих шакалов в Сирии: я еду.

Короткий выстрел, и все закончилось. Куда-то делась вся выдержка, пальцы снова стали ватными.

Трясущимися руками Расул выудил из кармана сигареты. Щелчком выбил из пачки «Союз Аполлон» одну штучку, наклонился над Шейфутдиновым и прикурил от тлеющей глазницы. Дым немного успокоил.

Выбора не было: ехать действительно придется. Возможно, удастся отбить тело дочери, привезти его в Ингушетию, пришить голову… А потом спуститься в Эл и вымаливать у владыки Эштра прощение. Возможно, он смилостивится и простит своему жрецу отступничество. Возможно, разрешит оживить дочь… Хотелось на это надеяться. Шансы призрачные, но других вариантов нет.

Стрельнув окурком в кусты, Расул бросил следом «подаренный» мобильник и достал из кармана старенькую «Нокию». Пальцы забегали по клавишам: он помнил эти цифры, даже когда напивался в хлам, даже когда сидел в яме у ваххабитов; этот номер он вспомнил бы после пыток и легко набрал бы с выбитыми зубами и сломанными пальцами.

– Привет, Шимон, это Расул. Я слышал, ты сейчас в Сирии. Мне нужна работа…

III. Дорога в Ад

Расул не любил шумные компании, а сейчас подобралась именно такая. Вагоны поезда на Москву были буквально забиты людьми со всего Кавказа, в основном молодежью. Пестрая палитра языков, наречий и диалектов придавала поезду атмосферу старинного базара. Декабрь едва начался, а целая прорва народу уже спешила к родственникам на зимние каникулы.

Расул стоял в тамбуре и курил, безучастно провожая взглядом зимний пейзаж за окнами.

Зашла проводница и попыталась сделать замечание, дескать, курить в тамбуре нельзя! Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы немолодая склочная баба поспешила убраться восвояси.

– Доброго дня! Сигаретки не найдется? – В тамбуре появился невысокий плотный мужчина. На такого посмотришь, и сразу ясно – десантник. Красивое и по-мальчишески курносое лицо, редеющие светлые волосы и лучистые голубые глаза выдавали рязанскую кровь.

Расул молча протянул пачку.

– «Союз Аполлон»! Давненько их не видел. Что, тоже тошнит от этой кутерьмы?

– Я у батюшки на исповеди? – съязвил Расул.

– Да не кипятись, братан, – «десантник» поднял руки в примирительном жесте. – Я тебе в душу лезть не собираюсь. Просто хочется парой слов перекинуться с нормальным человеком, а не с этими, что Новый год в начале декабря отмечают. Ненавижу этот сраный праздник. Вечно какая-то херня происходит…

– И не говори. Херня…

Десантник пустил кольцо дыма в потолок и задумчиво глянул на кончик тлеющей сигареты.

– Я последний раз в армии отмечал, – зачем-то сказал Расул.

– И я в армии. Единственное приятное воспоминание: повар тогда не стал мясо для супа крысить. И оливье было! Обожрались все.

Расул рассмеялся. Ему нравилось общество таких же, как и он. Шестое чувство подсказывало, что перед ним сейчас стоит не кадровый военный, а матерый пес войны, наемник, который сделал охоту на людей своим призванием. Кажется, и «десантник» чувствовал нечто похожее.

– Валера, – десантник протянул руку.

– Расул.

Они крепко пожали руки и оба обратили внимание на татуировки. У Валеры на правом предплечье красовался знак, похожий на перевернутую куриную лапку: руна Чернобога.

– А ты не так-то прост, Валера…

«Десантник» размял уголек окурка пальцами.

– Югославия, девяносто восьмой. Воевал на стороне сербов.

– Чечня, две тысячи шестой. Я сам по себе, но работал напрямую с федералами. Что, тоже Шимон подсобил с работенкой?

– Он, родимый. А кому мы еще нужны? Другие ЧВК[1]1
  Частная военная компания.


[Закрыть] вся эта… сверхъестественная хренотень до седины пугает, а Шимон, ну, ты и сам знаешь. Свой человек, всегда рад нашему брату-колдуну.

– Ты бы так не радовался, Валера-чернобожник. Это тебе не сотня шайтанов на стороне НАТО да парочка поехавших демонопоклонников у албанцев. Слышал я, как там у вас было. Ты лезешь в очень глубокое дерьмо! Там все серьезно.

– Да насрать. Дети выросли, у них своя жизнь, с женой пять лет как в разводе. И так вышло, что без этого «дерьма» мне жизни нет! Ты знаешь, кем я работаю, Расул? Школьным физруком в Нальчике! За пятнадцать, мать их ети, тысяч рублей в месяц! У меня каждый день – день сурка. Что мне терять? Пристрелят? Да и хер с ним! Зарежут? Да и хер с ним! Заколдуют насмерть? Да и хер с ним! Хоть живым себя почувствую напоследок.

Расул неодобрительно цокнул и потушил сигарету. Он уважал псов войны, бойцов «колдовского круга» уважал вдвойне, но его всегда раздражала эта порода «отчаявшихся», которые ездили на войну за смыслом жизни или воевали, чтобы красиво умереть.

– Любая жизнь, Валера, даже самая херовая, всегда лучше красивой смерти. Я бывал на той стороне, там нет ничего прекрасного. Только скорбь и холод.

Они выкурили еще по сигарете и разошлись по своим купе.

* * *

Из Шереметьево был перелет до Стамбула, там наемников подобрали люди в форме с шевронами ЧВК «Лев». Шестерых добровольцев, включая Валеру и Расула, увезли на военный аэродром в тонированном микроавтобусе, там посадили на транспортник и спустя пару часов доставили на закрытую базу в двухстах километрах от Ракки.

– Ба! Старые знакомые. – На взлетно-посадочной полосе добровольцев встречал сам Шимон Лев. За тринадцать лет, что они не виделись с Расулом, этот матерый наемник почти не изменился. Разве что фигура стала еще суше, а в бороде прибавилось седых волос. – А я уж думал и не увижу тебя больше, слуга Эштра! Живым, во всяком случае. Кто тут еще у нас? Валера «Сербский», Араик «Святоша» Гаврилян, остальных не знаю. Ну, ничего. Еще будет время познакомиться. Ну, пошли по чайку сообразим, что ли? Пошли-пошли! Чего как неродные?

Лев вел их сквозь жилые и нежилые помещения базы, попутно рассказывая о нехитрых особенностях местного быта.

– Вы-то не первоходы, – говорил Лев, – с вами проблем быть не должно. Просто делайте что говорят, не рыпайтесь почем зря. Домой вернетесь целые или почти целые – на это стопроцентную гарантию дать не могу, – но по бабкам не обижу, нормально выйдет.

Одолев крутую лестницу, спустились под землю, пересекли длинный бетонный коридор и оказались в небольшой комнатушке, доверху уставленной консервами, пачками чая, макаронами и другой нехитрой снедью.

– Опыт говорит: жратву нужно хранить там же, где боеприпасы. То есть в самом надежном месте. ЦАХАЛ плохому не научит… Ну? Черный – зеленый?

– Чер… – хотел сказать Валера, но не успел. Наверху что-то знатно ухнуло, затряслись балки под потолком.

– Стингеры, отвечаю… – буднично сказал Лев. – Три штуки, не меньше! Эти тупорылые фанатики из ПЗРК херачат по всему подряд. Дай им микроскопы – гвозди забивать будут. Ну, пошли. Поглядим, что там к чему.

Пока поднимались наверх, прогремело три оглушительных выстрела; рация Льва пронзительно зашипела, и один из снайперов сообщил, что снял трех «бородатых».

– Вот суки! Точно стингеры, – Шимон смотрел на истерзанное ракетами, но все еще целое здание. – У меня тут котельные по всей базе. Повезло: это мои ПЗРК, бракованные. Бородатым продал шлак, который и на тлеющую сигарету наведется.

Невдалеке от кирпичного здания котельной, прижав колени к груди, с боку на бок перекатывался окровавленный человек.

– Они… Я видел! Они стреляли по казармам, но ракеты по котельной ушатали…

– Ну че, бывает, – Лев пожал плечами и потянулся за рацией. – Фельдшера к третьей котельной, живо! – Шимон выключил рацию и широко улыбнулся, похлопав по плечу Расула. – С возвращением домой!

IV. Опыт не пропьешь

– Ну, Сербия, чего умеешь? – Шимон положил руку на плечо Валеры. – Слышал я, что жрецы Чернобога тьму посреди дня делать могут.

– Не только. Эту тьму и фонарь не берет, и прожектор. Если нашепчу, то и сам смогу в темноте видеть, и товарищу это зрение передать. Но кровь нужна, жертва нужна.

– Экий ты затратный! Ну, ничего. Этого добра здесь имеется. Сейчас поедем вам тест-драйв мутить. Готов, десантура?

– Как пионер!

Шимон что-то прокричал в рацию по-арабски, и через минуту к «Рендж Роверу» привели связанного человека с мешком на голове.

– Этот козлик сгодится? – спросил Лев.

– Да, – сглотнул Сербский. Как же давно ему не приходилось приносить людей в жертву! Это было целую вечность назад, но лица тех, кого он отдал Чернобогу, все еще стояли перед глазами; албанский мальчик, десятилетний щегол, которому едва хватало сил взвести затвор автомата, до сих пор приходил в кошмарах.

Связанного араба затолкали в багажник, Шимон сел за руль, Расул и Валера удобно устроились на широком заднем сиденье.

Про себя Сербский отметил, что ничего не чувствует. Вот прямо сейчас они едут на «тест-драйв», придется зарезать плененного террориста, скорее всего, устранить еще парочку в процессе. Но на душе у Валеры было пусто, а оттого почему-то неуютно.

Джип петлял среди разоренных руин, огибал остовы военной техники, повинуясь свихнувшемуся наемнику. Сегодня ехали не на войну, сегодня ехали на бойню.

Остановились в километре от полуразрушенного здания, которое еще совсем недавно было торговым центром.

– Приехали, касатики. Мои разведосы тут немножко уже поковырялись. В подвале штук шесть отщепенцев: основной состав порешали русские бомбардировщики, а эти от сирийской армии ныкаются. Вот они нам и как раз! А еще здесь глинозем…

Лев присел на корточки, достал из рюкзака саперную лопатку и наковырял себе немного глины. Его большие ладони, такие неуместные на тонких запястьях, споро работали, вылепливая бурых человечков. Всего получилось три. Далее он раздобыл несколько пивных бутылок, разбил их, с помощью осколков сделал своим истуканчикам руки-клинки.

Лев уколол палец булавкой и сцедил юшки в ладонь. Аккуратно макая фалангу в багрянец, на каждой глиняной фигурке он вывел слово «אמט», «эмет» – истина.

– Да будет человек, – негромко прошептал Лев. Истуканчики в его руках зашевелились. – А теперь идите и немножко попугайте этих шлимазлов!

Маленькие големы послушно зашагали к зданию.

– Ты бы лучше по гранате в каждого замуровал. КПД повысится, – пробурчал Расул.

– Нет, – возразил Шимон. – Гранаты бабок стоят, а глина и мусор – бесплатные. Ну, Валера, пошли. Покажешь свою тьму. Расул сейчас помолится своей вайнахской богине болезней и увечий – там целая дискотека начнется.

– У-Нане не надо молиться, – возмутился Расул. – Она всегда со мной.

* * *

Гариб сосредоточенно загонял патроны в изогнутый магазин Калашникова. Это успокаивало. Щелк — и ты не думаешь о том, что приходится воевать плечом к плечу с низшими джиннами, щелк — и как-то сами собой на задворки сознания уходят мысли о том, что приехал в Сирию не ради веры, а ради прибыли. Тридцать щелчков – тридцать крамольных мыслей ушли. Невдалеке, шумно переругиваясь на фарси, дэвы жарили на костре свинью. Свинью!

Гарибу ужасно хотелось есть, запах жареного мяса игриво щекотал ноздри. Помог второй магазин: щелк — не слышно грязной ругани двух здоровенных уродцев, покрытых рыжей шерстью, щелк — и появились силы игнорировать аромат харамного мяса, щелк…

Посреди дня вдруг исчез свет, будто кто-то выключил солнце словно лампочку. Гариб выхватил фонарик из подсумка, щелкнул кнопкой: дрожащий луч терялся в темноте через два-три шага. Тьма будто бы затвердела, стала непроходимой для света.

Гариб шагал бочком, сам не зная куда. Невдалеке тревожно завыли дэвы.

– Заткнитесь, шакалы! Заткнитесь! – кричал Гариб нервно. – Лучше ищите выход.

– Ты пожалеешь о своих словах! – басовито прорычал один из дэвов. – Выйдем отсюда, и я тебе покажу шакала.

– Я перегрызу его глотка! – с сильным персидским акцентом выкрикнул второй.

Гарибу было жутко, но не из-за угроз. Все дэвы видели в темноте, но, судя по грохоту и жалобному рыку, даже они сейчас не видели дальше собственного носа.

Щелк! Шух-шух, шух-шух – кто-то мелкий засуетился в ногах. Вдалеке вскрикнули дэвы; должно быть, происходящее напугало и их.

– Мохсен! – крикнул Гариб одному из дэвов. – Ты видишь что-нибудь?

– Нет! – Мохсен ответил со смесью злобы и страха. – Ни хрена не вижу.

Что-то больно впилось в ляжку, Гариб вскрикнул. Поочередно вскрикнули и оба дэва.

Что-то мелкое, учуяв кровь, все быстрее и быстрее пробегало совсем рядом, раздирая штаны и царапая ноги.

– Да сдохни ты уже! – Гариб наугад топнул ногой и, не веря своей удаче, почувствовал, как попал во что-то мягкое.

В тяжелой темноте луч фонаря оставался кургузым. Гарибу пришлось наклониться, чтобы рассмотреть свою добычу: под сапогом чавкнула сырая глина. От вида собственных ног араб едва не вскрикнул: щиколотки были исчерчены неровными кровоточащими полосами.

Громко топали дэвы, шлепая по бетону безразмерными ступнями. Их «охота» продолжалась еще некоторое время, а потом все стихло. Еще через минуту тьма начала рассеиваться, в рамах выбитых окон заструились робкие лучи вечернего солнца.

Гариб протер глаза запястьями и вскрикнул: перед ним стоял бледный бородатый человек. Чуть поодаль, дергаясь в предсмертных конвульсиях, лежали дэвы. Алые ниточки их крови тянулись по воздуху к жуткому бородачу и исчезали в татуировке на его правой руке. Кровь утекала в сумку.

– Отойди от меня, ради Аллаха! – вскрикнул Гариб, взводя затвор автомата. Но бородач выученным движением вырвал оружие из его рук.

– Где офицеры Визиря? – сказал бородач на сносном арабском. – У тебя есть выбор: либо ты говоришь мне, где офицеры, либо У-Нана заберет всю твою кровь. Расскажешь – я тебя не трону.

Бледный человек в чистом камуфляже повел пальцами, словно веером, и из ран Гариба алой пряжей потянулась к татуировке кровь.

Араб чувствовал, как силы покидают тело. Капля за каплей, капля за каплей…

– Я не знаю всех офицеров! – ответил Гариб слабеющим голосом. – Но наш командир, ифрит – Бен-Газиз… Его логово в десяти километрах к югу от Хасеке, на заброшенной скотобойне. Это все, что я знаю.

– Молодец, – бородач потрепал Гариба за густые бакенбарды. – Хороший мальчик.

– Пожалуйста! Я больше не хочу воевать, я хочу вернуться с Палестину…

– Я дал слово, я тебя не трону! А вот он, насколько я могу судить, тебе ничего не обещал.

Из-за бетонной колонны вышел невысокий светловолосый человек. Руки его были по локоть испачканы кровью. В правой ладони он сжимал длинный кривой нож. Гариб почему-то был уверен, что совсем недавно этот человек перерезал кому-то горло.

– Я хочу домой! У меня в Газе четверо детей… Я…

Гариб не успел договорить: тяжелая рукоятка ножа гулко ударила в затылок.