Текст книги "Год 1941, Священная война"

Часть 67

Восемьсот восьмой день в мире Содома. Утро. Заброшенный город в Высоком Лесу, Башня Силы

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский

Маршала Кулика, как и порекомендовал товарищ Сталин, я сразу по прибытии в Тридесятое царство отдал в разработку Бригитте Бергман. На мой выпуклый глаз предводителя воинского единства, этот человек не был ни фрондером, ни заговорщиком, а просто фатально находился не на своем месте. С его талантами только орудийным расчетом командовать, а не принимать судьбоносные решения за всю страну. Но у меня поверхностный взгляд по этой части, а вот товарищ Бергман зрит прямо в корень. Вот и пошел пока еще товарищ Кулик в башню Терпения, в объятия моей службы безопасности, дожидаться своей очереди на разработку.

Товарища Карбышева на первую ночь я определил в ту же башню Терпения, но совсем в другое ведомство – к товарищу Лилии, на медосмотр и оздоравливающе-релаксирующую ванну. Он пытался было возражать, что, мол, абсолютно здоров, но я заявил, что в каждой избушке свои игрушки. Для всех хороших людей посещение Тридесятого царства начинается с медосмотра и восстанавливающих процедур – так же, как театр начинается с вешалки. Генерал Карбышев – он, конечно, стойкий оловянный солдатик, но у любой стойкости имеется предел, особенно с учетом возраста и ранений в предшествующих войнах. Когда Дмитрий Михайлович вышел из ванны, то, после обязательного в таких случаях массажа, в раздевалке его ожидал не поношенный гражданский костюм, а мундир офицера артанской армии с генерал-лейтенантскими петлицами.

Также на медосмотр я загнал ведь отряд майора Здорного вместе с командиром, но на попечении медперсонала на ночь там остались только тринадцать бойцов, имевших легкие ранения, не мешавшие им передвигаться вместе с отрядом. Остальные раненые остались по пути движения отряда по хатам местных жителей, и нам предстоит еще проверить, какова была их судьба, и воздать сторицей гостеприимным хозяевам и их соседям и за все доброе и за все злое. Уже утром двенадцать из тринадцати бойцов покинули госпиталь, чтобы похвастаться перед товарищами заросшими всего за одну ночь ранами, и только одного ранбольного Галина Петровна и Лилия оставили еще на сутки для дополнительного курса лечения.

Прочих пограничников и их командиров после ужина разобрали на квартиры воительницы уланского полка, в который входил эскадрон старшего лейтенанта Цыбульского. Никто не остался не согрет и не обласкан – всем щедро досталось женской любви и тепла, а вместе с ними по порции сокровенного знания, из каких кругов униженных и оскорбленных состоит костяк моего войска. Что касается чинов из штаба десятой армии, то их после медосмотра отправили в карантин, за исключением трех бойцов и одного молоденького лейтенанта-связиста, которых погранцы признали «своими». А все потому, что те не были обузой во время рейда, не нудели и не гундели, а честно и стойко переносили в тылу врага тяготы и лишения военного времени.

Утром за завтраком бойцов и младших командиров покормили на общих основаниях, вместе с приютившим их уланским полком (раскладку на который временно увеличили с семисот тридцати до тысячи порций), а генерала Карбышева и майора Здорного пригласили за мой командирский стол. А там, помимо каши, хлеба и чая, их ожидало немало интересного и поучительного. И речь даже не о Сосо с самой младшей версией Ольги Александровны (ведь в этих двоих в сорок первом году, наверное, уже никто бы не узнал будущего товарища Сталина и юную сестру последнего царя). Самыми главными украшениями стола были Владимир Ульянов-Ленин из четырнадцатого года и Александра Коллонтай из восемнадцатого, сидящая между Коброй и Птицей. Предсовнаркома товарищ Сталин, побывав в Аквилонии, уловил идею тамошнего Женсовета, и теперь готовил товарища Коллонтай к роли руководителя наркомата по делам женщин, дабы вывести лучшую половину человечества на активные позиции строительниц нового общества, но без тех половых перегибов, что эта женщина проповедовала в Основном Потоке.

– Ну и порядки у вас тут, товарищ капитан! – сказал мне майор Здорный, умяв порцию каши с мясом и подливкой и попивая духовитый цейлонский чаек. – Сходу накормили, напоили и в койку спать уложили. Не скажу, что это было плохо, но уж больно непривычно, когда баба сама тебя обнимает и целует, а тело у нее будто из камня, и только сердце горячее, как у всех людей. Однако, должен сказать, что за всех тех униженных и оскобленных, которым вы подали руку и поставили в общий строй, вам большое спасибо. По-нашему это было, по-советски.

– А я, товарищ майор, – ответил я в том же стиле, – и есть советский человек, с некоторыми поправками на семьдесят пять лет исторического развития. На самом деле этих женщин-воинов создали для большой и чистой платонической любви длиною в жизнь, а использовали методом самого гнусного принуждения, заставлявшего делать то, что было противно их сути. Я сделал лишь то, что велела мне совесть, и поскольку это соответствовало их собственной натуре, эти женщины ответили мне самой чистой и преданной любовью, скрепившей наше Единство. Я – это они, а они – это я, и я убью любого, кто скажет, что мы не равны друг другу. Вместе мы сила, а по отдельности мы ничто. Впрочем, это же правило относится к любому бойцу и командиру моей армии, вне зависимости от его видового, национального или классового происхождения. Что касается остроухих женщин-воинов, то для них возможность обнять и поцеловать понравившегося мужчину является одним из их основных прав свободной воительницы, ибо в прежнем рабском состоянии мужская любовь им могла только сниться. Но поскольку я сплю только со своей женой, то они изливают свой пыл в отношении тех мужчин, в которых находят сходство со своим идеалом. И то, что вас приняли со всем жаром души, с объятиями и поцелуями, говорит лишь о том, что разница между нами, несмотря на три поколения, значительно меньше, чем кажется. Мы действительно одной крови, но только у меня это далеко не последнее задание, а вам, после завершения мной всей грубой черновой работы, еще придется наводить в собственном мире окончательный порядок.

Майор Здорный в ответ лишь задумчиво промолчал, а генерал Карбышев сказал:

– А меня, товарищ Серегин, больше всего удивила совсем юная девчонка, которая тут у вас считается чуть ли не главным медицинским специалистом, причем взрослые врачи во всем ее слушаются. Я, знаете ли, человек образованный, не только в военно-инженерном деле, но должен признаться, что не понял и половины тех терминов, что прозвучали во время моего осмотра, а вторая половина так и вовсе показалась смесью знахарства и алхимической ереси. Хотя должен признать, что ночь в ванне с этой магической водой позволила мне отдохнуть, прекрасно выспаться, и сейчас мне почему-то кажется, будто я сбросил с плеч лет десять…

Я уже было начал опасаться, что Лилия, как это обычно бывает при упоминании ее персоны в негативном ключе, объявится тут же, немедленно, причем прямо на столе. Но обошлось – видимо, личность Карбышева вызывала у нашей маленькой богини определенное уважение, да и я бы не одобрил такого поведения. Поэтому она не стала хулиганить, а культурно объявилась напротив Карбышева, прямо за спинами Ильича и Птицы. Хлоп! – и она уже здесь.

– Вам, Дмитрий Михайлович, – сказала Лилия елейным голоском, – следует знать, что я не просто юная девчонка, а античная богиня первой подростковой любви, дочь известной вам Афродиты-Венеры, призванная объяснять юным дурачкам и дурочкам, что от первых сердечных несчастий не следует лезть в петлю или топиться в омуте. И лет мне поболее, чем с тысячу. Трагедия Ромео и Джульетты – это моя недоработка. Не уследила, а Вильям наш Шекспир возьми и раскопай эту историю. А еще я большой талант по части врачевания, с тем же самым тысячелетним стажем. Лечу всех и каждого, без различия социального статуса, хорошо и бесплатно, потому что мне нравится, когда больной человек вновь становится здоровым, и это есть моя главная награда. За эту мою особенность дядюшка (вы, смертные, зовете его Богом-Отцом) присвоил мне почетное звание Святой Лилии-целительницы. Но самое главное, я приемная дочка товарища Серегина, потому что сама произвела себя в это звание после того, как он оторвал голову моему юридическому отцу Аресу-Марсу, домашнему тирану и самодуру, и закинул ее в кусты. Моя смертная подруга Ася-Матильда после этого сказала, что губа у меня не дура, потому что таким отцом, как Серегин, гордилась бы любая девочка во всех подлунных мирах. А ведь тогда мой приемный папочка еще не стал ни Богом Оборонительной Войны, ни Божьим Бичом, ни Патроном Единства, а был всего лишь офицером спецназа, которого престранные обстоятельства забросили так далеко от родных краев, что это казалось неправдой.

По мере того как Лилия говорила, менялись ее образы: от богинюшки в хитончике к докторше в очках и со стетоскопом, при нимбе, а потом – от докторши к девочке в такой же военной форме, как и у моих пажей-адъютантов Профессора и Матильды. Кстати, они оба здесь, и товарищи советские командиры премного бы удивились, если бы узнали, что в плечевых кобурах у «детей» вполне настоящие «федоровы», снаряженные боевыми патронами. Этим двум своим воспитанникам я верю даже больше, чем иным взрослым дядям, ибо ментально они уже давно взрослые, а «дяди» до седых волос могут оставаться инфантильными иждивенцами.

Впрочем, ситуация после монолога Лилии сложилась весьма неловкая, и разрядить ее помог Сосо, который рассудительно произнес:

– Вы, товарищи, должны привыкнуть к мысли, что тут невозможное возможно, а невероятное очевидно. Товарищ Серегин и сам никому не врет, и другим врать не дает, ибо таков его модус операнди.

После завтрака мы вышли на залитую светом восходящего солнца площадь Фонтана, а там уже все, как бывает в подобных случаях: знаменная группа при карауле с саблями наголо, барабанщики из полкового оркестра, готовые отбить дробь, и больше сотни человек народу из числа тех, кого к сегодняшнему утру одолел Призыв. В основном тут бывшие военнопленные первого улова – самые быстрые и нетерпеливые, редко прослоенные господами офицерами из восемнадцатого года. При нашем появлении установилась тишина, и все взгляды обратились в мою сторону. Я почувствовал желание и нетерпение этих людей, стоящих на пороге Воинского Единства, выхватил из ножен меч, произнес формулу взаимной встречной клятвы, услышал раскат грома, и только потом осознал, что это мои первые Верные в мире Священной Войны. Теперь они мои, а я их. Я ощущаю всю боль этого мира, а они чувствуют мою силу, ледяную ярость и неколебимую решимость, и это наполняет их уверенностью в победе.

– Ну, вот и все, Дмитрий Михайлович, – сказал я своим Карбышеву, когда отгремели крики ликования, – начало вашей зафронтовой армии положено. Теперь надо отделить танкистов и артиллеристов от пехоты и кавалерии, выявить командный состав и начать створаживать хаос в систему, а также попутно активизировать работу по отжиму у немцев других лагерей военнопленных, чтобы не забыть никого, кто хочет и может сражаться.

– Товарищ капитан, как понимать то, что вы приняли присягу свою у бойцов и командиров Красной Армии? – недовольным тоном спросил у меня майор Здорный.

– Во-первых, – сказал я, – тут не отказывают никому, кто захочет принести страшную встречную клятву верности. Без этого обстоятельства я просто не могу дать людям в руки оружие. Бывают отказы по моральным показаниям, если человек просто не подходит для того, чтобы быть членом Воинского Единства, но этот контингент в подобном смысле чист как слеза. Во-вторых, это не бойцы и командиры Красной Армии, а бывшие военнопленные, один раз уже брошенные своим командованием, проклятые и забытые. А потому я опять же не могу ставить их в строй без принесения страшной встречной клятвы, потому что иначе получится не армия, а плохой колхоз «Сорок лет без урожая», где кто в лес, кто по дрова. За последние две недели, я думаю, подобных картин вы насмотрелись в достаточном количестве. В-третьих, не воспринимайте меня как какого-нибудь чужака, что смотрит на вас свысока и ищет только добычи и славы. Я – такой же, как и вы, сын своей страны, и когда она ранена, у меня течет кровь. А потому присягнули бойцы не армии иностранного государства, а той силе, что оберегает и защищает Россию через века от глубокого прошлого до далекого будущего. Потом, когда мы закончим все свои дела и двинемся дальше, каждый из этих бойцов и командиров сам для себя решит, остаться в родном мире или отправиться с нами наверх, где тоже нужно бороться за дело Ленина-Сталина, ибо первая часть заветов искажена до полного оппортунизма, а вторая просто забыта.

– Ах вот даже как, товарищ капитан… – хмыкнул майор Здорный, – в таком разрезе ваши объяснения меня устраивают и товарища Сталина, надеюсь, тоже устроят.

– Не забывайте, что для товарища Сталина я не подчиненный и даже не союзник, а сила, присланная Свыше для исправления тяжелой ситуации, – резко ответил я. – Поэтому для того, чтобы избавить вас от иллюзий и всяческих ортодоксальных предубеждений, я настоятельно рекомендую посещение нашей библиотеки и ознакомление с историей Великой Отечественной Войны и ее последствиями, вроде двадцатого съезда партии. Должен сказать, что товарищ Сталин уже в курсе всех негативных явлений и принимает меры, так что, если вы просто примете данную информацию к сведению и не будете ее распространять, то и вам за это ничего не будет. Профессор, отведи товарища майора к Ольге Васильевне и посиди там, почитай книжку, пока он не скажет, что наелся сведениями по самые уши. Потом снова приведи его ко мне. Приказание понятно?

– Так точно, Сергей Сергеевич, – ответил мой паж-адъютант, – понятно!

– А что вы прикажете делать мне? – спросил генерал Карбышев, когда Профессор с майором Здорным ушли.

– А мы с вами, Дмитрий Михайлович, – сказал я, – сейчас займемся планированием операций в тылах групп армий «Север» и «Центр» – то есть в Белоруссии и Прибалтике. На линию фронта южнее Припятских болот я пока не замахиваюсь, да и дела там обстоят не так плохо, как на севере. Задачи номер один и два, одинаково важные – это разрушение транспортной инфраструктуры и наиболее полный отжим лагерей с военнопленными. Помимо того, что это ценный боевой ресурс, своих людей в беде бросать нехорошо.

– Так вы, Сергей Сергеевич, и в самом деле считаете, что из этой затеи может получиться что-то путное? – с сомнением спросил Карбышев.

– Я не считаю это, а просто знаю, – ответил я. – Командиров в вашу армию надо подбирать исключительно по талантам. Лейтенантов и капитанов, если потянут, ставить на полки и дивизии, а полковников и генералов, если они так и остались престарелыми поручиками, разжаловать к ядрене фене и посылать взводными в пехоту. В числе прочего, для того и нужна отдельная от РККА структура, чтобы командиры шли на повышение и понижение в соответствии с талантами и заслугами, как это принято в моей армии, а не по причинам интриг в управлении кадров наркомата обороны. Я еще превращу этих молодых парней в солдат-победителей, которые поставят хваленых юберменшей в позу пьющего оленя и заставят сожрать все собственное дерьмо.

– Сергей Сергеевич, – укоризненно произнес Карбышев, – честно сказать, я от вас такого не ожидал. Немцы же культурная нация, а вы к ним с такой прямо-таки нечеловеческой ненавистью. Не по-людски это, знаете ли…

– Значит, так, Дмитрий Михайлович, – сказал я с нажимом, – вы человек у нас новый, а потому то, что представляет собой нынешний немец, вам лучше один раз увидеть в натуре, чем сто раз услышать. Свожу-ка я вас в район Гродно, где прямо сейчас во вражеском тылу орудуют гренадеры генерала Воронцова. Арийской натуры во всей ее красе сейчас там хоть отбавляй – вот и полюбуетесь на нее вдосталь. Вот там вы и поймете, какую такую культуру собирался принести нам Гитлер и что с этими европейскими цивилизаторами следует сделать прямо сейчас, не откладывая вопроса в долгий ящик.

Кажется, во время этого монолога у меня внутри проснулся и зашевелился архангел: Карбышев отступил от меня на шаг и посмотрел куда-то поверх головы немного расширенными глазами.

– Хорошо, Сергей Сергеевич, – проговорил он, – если вам так будет угодно, я пойду с вами. Действительно, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

– Вы, Дмитрий Михайлович, настоящий, хороший человек, – смягчившись, сказал я, – и вожусь я с вами как с малым дитем именно по этой причине. Но на этой войне вам придется ожесточиться, ибо по-иному теперь никак. А сейчас идемте, ибо, помимо этого, у нас еще много других дел.

6 июля 1941 года. 10:15. Левый берег Немана, южная окраина города Гродно, окрестности пригородного военного городка Фолюш

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский

Вылазка в район Гродно привела генерала Карбышева в чрезвычайно взбудораженное состояние. Один лагерь советских военнопленных имелся прямо в центре города, в бывшем военном городке еще царского времени, один на окраине и еще три – в непосредственных окрестностях Гродно, причем в части лагерей вместе с военнопленными содержались не успевшие эвакуироваться члены семей красных командиров, советских и партийных работников, а также прочий просоветский актив. Еще один лагерь находился в окрестностях города Лиды и не входил в зону действия дивизии Воронцова. По данным орбитального сканирования, общее наполнение лагерей в Гродно и окрестностях, без разделения на военнослужащих и гражданских, составляло сорок пять тысяч человек плюс-минус пять тысяч. На юге, под Брестом, в зоне ответственности четвертой армии генерал-фельдмаршала фон Клюге, немцы хотя бы гражданских не тащили за колючую проволоку, но командующий девятой армией Адольф Штраус переплюнул его по этой статье на две головы.

На ту сторону мы отправились верхами в сопровождении взвода первопризывных амазонок под командованием Дока. Это не так нудно, как пешком, и не так шумно, как на машине, которых у нас к тому же еще не очень много. К тому же кони в случае чего обеспечивают значительно лучшую проходимость, чем автотранспорт.

И вот, миновав портал, наша кавалькада очутилась в окрестностях лагеря, расположенного у пригородного военного городка Фолюш на левом берегу Немана. Все как в Бяла-Подляске: кусок поля, огороженный ключей проволокой и разделенный на секторы, пулеметные вышки (к настоящему моменту уже полностью унасекомленные неумолимыми «Шершнями») – и более ничего, кроме двадцати тысяч обреченных на смерть человек, брошенных прямо на голую землю. Примерно четверть из них составляли гражданские, остальные были бойцами и командирами различных частей третьей армии РККА. А к северу от нас в небо поднимались столбы густого черного дыма: там мои солдаты жгли склады, уничтожая содержимое, которое было нецелесообразно вывозить в Тридесятое царство.

Когда мы появились на месте событий, из лагеря как раз началась эвакуация, и через раскрытые ворота прямо в эвакуационный портал текла непрерывная река настороженно озирающихся женщин, детей, да каких-то штатских дядечек в грязной помятой одежде. Рослые гренадеры-бородинцы, выстроившись в две цепочки, без особой грубости подгоняли людской поток, а также выносили на носилках в отдельный портал всех больных и ослабевших. Эти чудо-богатыри, несмотря на то, что в положенных местах на униформе у них имелись знаки различия РККА, откровенно пугали освобождаемых из лагеря людей – и своей нездешней экипировкой, и манерами. Если сначала я стремился привести униформу своей армии к внешнему виду, принятому в РККА начала этой войны, то потом, после обретения «Неумолимого», плюнул на эту заморочку и стал ориентироваться на стандарты своего родного мира, чтобы все было прочно, немарко, неброско и удобно в походных и боевых условиях.

Немцы, кстати, вида моих героев испугаться не успели, потому что сразу умерли, так как солдаты дивизии Воронцова были на них дюже злы. У меня в Единстве горизонтальные связи развиты ничуть не слабее вертикальных. То, что знает один Верный, известно и всем остальным, или, сказать точнее, они это не знают, а чувствуют. Но если поступившие впечатления очень сильные, то знание о них в Единстве распространяется почти мгновенно. В Бресте и Бяла-Подляске я старался держать солдат армии Багратиона подальше от лагерей военнопленных. Контактировали с ними в основном бойцы танкового полка (знакомые с этим явлением, так сказать, теоретически), амазонки, которые у себя дома с подобной дрянью воевали, да бойцовые остроухие, извлеченные мной из подобного ада. Особенно сильных впечатлений из-за отсутствия эффекта неожиданности у них возникнуть не могло.

Но вчера бойцы бригады подполковника Палицына побывали в одном из таких лагерей, увидели все собственными глазами и возмутились: «Нечто так можно?», а сегодня я принял в Единство первую сотню освобожденных военнопленных, перенесших этот ужас на себе. И это сокровенное знание, вброшенное в сердцевину коллективного сознания, взбаламутило его и поставило на дыбы. Отныне люди в мундирах цвета мышиной шкурки стали самыми лютыми врагами моих воителей и воительниц. Даже солдаты Наполеона воспринимаются ими как достойные противники, а не как двуногая саранча, которую следует истребить до последней особи. Но это чувство не распространяется ни на гражданских немцев, ни на наших собственных германоговорящих кригскамрадов. Первые пока за бортом рейтинга омерзения, а вторые продолжают у нас считаться «своими».

Впрочем, генерал Карбышев пока не является моим Верным, а потому не имеет доступа к информации внутри Единства. Все, что ему доступно, это смотреть собственными глазами и слушать ушами, чем он и занимается. Бредущие в портал изможденные гражданские вызывают у него ужас, а герои Бородина – недоумение. Ведь этой части моего воинства, в настоящий момент базирующейся на летние лагеря в мире Славян, он пока не видел. Да и не общались мы с ним на эту тему за краткостью знакомства.

– Сергей Сергеевич, должен сказать, что вы меня убедили, – сказал Карбышев, зябко передернув плечами (наверное, представив среди этой толпы гражданских свою жену и детей). – Должен сказать, что не ожидал от германской нации ничего подобного и не представлял, что немцы могут дойти до такого уровня отношения к людям – будто к какому-то скоту.

– Вы еще много чего себе не представляете в нынешней арийской действительности, – с мрачной решимостью сказал я. – То, что вы видите сейчас, это еще цветочки, ягодки должны были созреть немного позже, но главный ужас я все же намерен предотвратить на корню. Десятки миллионов людей – из числа тех, что в Основном потеке были убиты германскими нацистами как скот на бойне – в вашем мире останутся жить, и большинство из них – это граждане Советского Союза. Когда вернемся обратно, сходите в библиотеку и попросите библиотекаря Ольгу Васильевну сделать вам соответствующую подборку литературы, чтобы вы знали, с чем на самом деле воюете.

– Хорошо, Сергей Сергеевич, я так и сделаю, – ответил генерал, а затем, кивком головы указав на рослых усатых гренадер, спросил: – А этих солдат, так не похожих на наших современных людей, вы откуда взяли?

– Они пришли ко мне прямо с Бородинского поля, где моя армия помогла Кутузову хорошенько взгреть Бонапартия, – ответил я. – Тот мир уже не будет знать ни пожара Москвы, ни гибели Великой армии в русских снегах, ни восстания декабристов. И даже царь Александр Первый не умрет загадочной смертью в Таганроге, потому что уже отрекся от престола ради жизни вечного путешественника. Это была одна часть моей платы за избавление России от страшного разорения. Другой такой частью было высочайшее разрешение нового императора Николая Первого каждому солдату и офицеру, кто пожелает, оставить ряды русской армии и по доброй воле присоединиться к Артанскому воинству. Вот и ушли со мной будущие декабристы, жаждущие военных походов и славных побед, и солдат своих за собой увели. Через мой госпиталь прошли все раненые на том поле, и если русские остались у меня девять из десяти, то французы – лишь каждый четвертый. Мои врачи восстановили новым солдатам и офицерам моей армии здоровье, ликвидировав как последствия прошлых ранений, так и разрушительное воздействие возраста. Теперь всем им по внутренним ощущениям не более двадцати пяти лет, они бодры, полны сил и отваги, и готовы, выставив штыки по фронту, защищать Россию во всех мирах и временах, где им придется сражаться. Такая вот историческая диалектика, Дмитрий Михайлович.

– Теперь понятно, – вздохнул Карбышев, – но скажите, зачем вам наши красноармейцы, если у вас уже есть подобные солдаты, прошедшие огонь, воду и медные трубы?

– Во-первых, – сказал я, – для меня нет тут ни наших, ни ваших, а есть только свои, которых немыслимо бросить в беде. Во-вторых, вы еще не знаете своих современников. Если с этих красноармейцев, придавленных неожиданным нападением, разгромом их части и пленом, содрать коросту неуверенности в собственных силах и ложного пиетета перед европейской цивилизацией, то из них получатся солдаты-победители ничуть не хуже, а может, и лучше героев Бородина. Красное знамя нашей Победы над раздобанным вдребезги Берлином взовьется в любом случае, со мной или без меня. Это я вам говорю как уроженец мира семьдесят лет тому вперед, Защитник Русской Земли и Бог-полководец справедливой оборонительной войны.

Генерал Карбышев в ответ промолчал, и тут у меня над ухом тоненько запищало, будто назойливый комар. Я машинально махнул рукой, отгоняя кровососущее насекомое, и обнаружил, что никакого комара в природе нет, а пищит у меня прямо в голове, причем, если прислушаться, по-немецки. Существо (если можно так назвать мелкого беса) от имени фюрера Великой Германии предлагает мне должность главного арийского бога, храмы из чистого золота и много-много человеческих жертв на алтари, лишь бы я сменил сторону и начал помогать нацистам установить в мире их Новый Порядок. Если бы такое предложение получила Кобра, то она выжгла бы сделавшего подобное предложение концентрированным выбросом энергии Хаоса, а я только от души расхохотался. Давненько меня и заодно моего архангела так не смешили. Забавные в нынешнем германском варьете клоуны, и шутки у них интересные, куда там старику Петросяну.

Карбышев покосился в мою сторону и недоуменно спросил, чему это я так самозабвенно смеюсь. Пришлось объяснять:

– Понимаете, Дмитрий Михайлович, мне только что поступило предложение стать главным богом нацистской Германии, со всеми прилагающимися к этой должности ништяками: храмами из чистого золота, всеобщим поклонением и миллионами жертв на алтарях. И именно этому я и смеюсь. Ничего более дурацкого придумать было нельзя. Это все равно, что вам бы предложили стать главарем шайки американских гангстеров-грабителей банков, потому что вы способны правильно организовать подкоп и рассчитать заряд, необходимый для вскрытия сейфа.

– При определенных обстоятельствах, – усмехнулся Карбышев, – я бы согласился на роль предводителя гангстеров. Разумеется, если бы добытые мною деньги шли на благое дело – например, на винтовки для революции. А вот вы, Сергей Сергеевич, как я понимаю, на роль злого бога не согласны категорически.

– Не согласен, Дмитрий Михайлович – это не то слово, – хмыкнул я. – Первым моим заданием в карьере Бога-полководца справедливой оборонительной войны и Божьего Бича и было уничтожение вот такого злобного нацистского божка, вместе со своими последними последователями сбежавшего на самый низ Мироздания из мира, похожего на ваш, от победоносной и безжалостной Красной Армии. Вы ведь читаете по-немецки?

– Да, – кивнул Карбышев, – читаю и говорю по-немецки и по-французски так же хорошо, как и по-русски.

– В таком случае, – сказал я, – после возвращения на базу в Тридесятое царство я дам вам один интересный манускрипт, можно сказать, мемуары предводителя тех беглецов, чтобы вы могли сравнить описанное там с историческими сведениями Основного Потока из нашей библиотеки. В том мире решительная и сплоченная команда тех, кого у нас принято называть Старшими Братьями, при полном согласии и содействии товарища Сталина решительно сдвинула график войны влево[19]19
  Сдвинуть график влево – ускорить.


[Закрыть] на полтора года и привела под власть Советского Союза всю Европу целиком, а не только ее восточную часть. История – это весьма вариативная штука, особенно если знать, где, когда и с какой силой следует ударить. Впрочем, это уже детали, а сейчас, если вы увидели все, что вам нужно для получения правильного морально-психологического настроя, нам следует возвращаться обратно, ибо и у вас, и у меня впереди еще очень много дел. Вам надо будет вникать в курс дела и приступать к формированию своей армии, а мне предстоит провернуть еще одну операцию по затягиванию вражеского наступления. У нас сейчас каждый день и час на счету, и чем сильнее мы сдвинем следующий этап вражеского наступления вправо[20]20
  Сдвинуть вправо – замедлить.


[Закрыть], тем легче будет Красной Армии остановить и разгромить врага, и тем меньше жертв окажется среди мирного советского населения. Ведь, как я уже говорил, то, что вы видите сейчас, это еще цветочки.

– Хорошо, – согласился Карбышев, – возвращаемся, ибо я и в самом деле увидел все, что необходимо, и больше желания любоваться на подобные картины у меня нет. Но, если не секрет, Сергей Сергеевич, скажите, что же вы ответили на то предложение Адольфа Гитлера? Или, может, вовсе решили ограничиться этим своим издевательским смехом, от которого кровь стынет в жилах?

– Да нет, Дмитрий Михайлович, – серьезно ответил я, – это совсем не секрет. Я ответил, что пришел в этот мир не за уделом, добычей или рабами, а исключительно ради того, чтобы снять скальпы с предводителей Третьего Рейха и вразумить их последователей до полного их исправления. Когда эта информация пройдет по команде и достигнет ушей главного бабуина-людоеда, я, как бы между делом, выжгу штаб-квартиру СС концентрированным плазменным ударом, чтобы отправить на Суд Божий тех единственных людей, что способны разбудить своего дьявола, окликнув его по имени. Впрочем, вам сейчас вся эта практическая демонология совсем ни к чему. Потом как-нибудь объясню, что тут к чему.

– Но все же, Сергей Сергеевич, – сказал Карбышев, – поведайте мне об этом хотя бы в общих чертах. Уж очень разожгли мое любопытство ваши слова о том, что дьявола можно разбудить, окликнув его по имени… А то я человек хоть и верующий, но не воцерковленный и не сведущий в таких тонкостях.