Текст книги "Год 1941, Священная война"

Часть 66

4 июля 1941 года, 4:25 мск, Брестская крепость, мост у Трехарочных ворот между Цитаделью и Кобринским укреплением

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский

Подготовка операции в Бяла-Подляске несколько затянулась. И в Тридесятом царстве предварительно требовалось «утрясти» бывших военнопленных, а майора Гаврилова следовало подготовить к должности временного коменданта карантинного лагеря. Временного, потому что майору такая «генеральская» должность на постоянной основе была просто не по размеру, каким бы героем он ни был. К тому же мои слова о путешествиях между мирами этот человек воспринимал с изрядным недоверием; хорошо хоть не возражал, размахивая руками (наверное, из-за патрулирующих в воздухе четырех десятков «Шершней», внушавших некоторое уважение).

Однако, когда я при нем открыл первый локальный портал (не идти же пешком Тереспольское укрепление, чтобы отправить тамошних пленных немцев голышом на Красную площадь), весь его скепсис как рукой сняло. Одно дело – сто раз рассказать, и совсем другое – один раз показать. А уж вид бойцов из первой бригады полковника Кантакузина, деловито занимавшихся сбором трофеев, да построенных на дороге лицом к Цитадели в колонны голых дойче зольдатенов и вовсе привел его в полное ошеломление. Ну не похожи мои «бородинцы» на местных красноармейцев видом и повадками, даже несмотря на знаки различия РККА в петлицах. Вот и немцы чуют эту разницу, а потому дрожат мелкой дрожью, будто рядом с ними без решеток и привязи ходят вовсе не люди, а дикие хищные звери, вроде тигров. Ну прямо какое-то волшебство, разом превратившее заносчивых и воинственных белокурых бестий в тихих и скромных Михелей (прозвище немцев в середине девятнадцатого века). Майор Гаврилов тоже уловил разницу между вчерашними и сегодняшними немцами, покосился на бравых подтянутых бойцов в незнакомой, но явно удобной и практичной экипировке, и спросил:

– Кто это, товарищ капитан?

– Это герои битвы при Бородине и обороны Севастополя в Крымскую войну, – ответил я. – Я дал им в достаточном количестве современное оружие и обучил новым тактически приемам, а вот высокий боевой дух и опыт затяжных войн конца восемнадцатого и начала девятнадцатого века у них были свои…

– Да ведь они же крепостники?! – полуудивился-полувозмутился майор Гаврилов.

– Каждый, кто вступает в воинское Единство, оставляет все классовые и национальные различия за его порогом, – строго сказал я. – Нет у нас ни эллина, ни иудея, ни барина и ни холопа, а только бойцы и командиры, равные в своем социальном статусе Защитников Отечества. И это бывшим господам-крепостникам даже пришлось по душе, так как в первую очередь они все-таки боевые офицеры и генералы. Батальон ветеранов-Верных, прошедших дополнительную подготовку, в сражении по силе равен полку, если не бригаде с аналогичным вооружением.

– Ну, если так, тогда это по-нашему, – согласился мой новый Верный. – У Бородина дрались настоящие бойцы, не то что мы.

– И вы такими станете, и даже лучше, если выпьете свою чашу до дна и доживете до штурма Берлина, – уверил я. – Война – это такой университет, месяц в котором идет за год, а то и за два.

– А он будет, этот штурм Берлина? – недоверчиво спросил майор Гаврилов.

– Обязательно! – произнес я. – Без меня он случился бы через четыре года, после тяжелейших потерь; с моей помощью все будет гораздо быстрее, легче и проще. Но сейчас этот разговор пора заканчивать, ибо дело превыше всего.

Ко мне подошел полковник Кантакузин и, козырнув, доложил, что вверенная ему часть потерь во время операции не имеет, а пленный контингент к параду в натуральном виде на Красной площади построен.

– Благодарю за службу, Григорий Матвеевич, – ответил я, обнажая свой меч. – Не будем тянуть кота за хвост и сделаем все прямо сейчас. Раз, два, три!

При слове «три» примерно там, где находится мост через Буг, образовался огромный проем, в котором с краю виднелись кремлевские башни, Мавзолей и полностью собор Василия Блаженного, а за ним, чуть левее, восходящее солнце. Раздались крики: «Шнель, шнель!» – и толпа примерно в шесть тысяч голых немцев припустила в эту дыру со всем возможным энтузиазмом. Будет теперь товарищу Сталину о чем поразмышлять на досуге. А майору Гаврилову я объяснил, что Гитлер обещал своим белокурым бестиям парад на Красной площади, но у меня и советского народа свои планы, а потому пусть немцы не жалуются, что маршировать придется совсем не так, как им хотелось.

– А ты злой, капитан, – хмыкнул майор. – Гордых, как петухи, немцев послал голыми на Красную площадь на позор и поругание, пред светлые очи товарища Сталина и всего советского народа.

– Я не злой, а суровый и справедливый, – ответил я, – по-другому при моей должности Божьего Бича нельзя. Каждому по подвигу будет и награда.

Примерно через пять минут с площадки между Кобринским укреплением и городом я закинул в Москву вторую такую же толпу, но размером чуть поменьше. И в самом конце открыл еще один портал прямо в приемный покой госпиталя в Тридесятом царстве, отправив туда всех последних защитников Брестской крепости, нуждавшихся в поправке здоровья. Таких, что могли сразу встать в строй, включая майора Гаврилова и его адъютанта, было всего человек пять, в том числе и старший лейтенант зенитного дивизиона Илья Степанов, в нашей истории так и оставшийся безвестным героем.

На этом первую фазу операции можно было считать законченной. Теперь, когда окрестности Брестской крепости очищены от посторонних, пришло время реализации плодов победы, и вся дивизия генерала Воронцова превратится в неутомимых хомяков, перетаскивающих в Тридесятое царство все движимое и ценное, а мне пора приступать к операции по освобождению лагеря в Бяла-Подляске, тем более что все задействованные в ней части и подразделения наготове и, фигурально говоря, роют землю копытом.

Но сначала мне требовалось отпустить домой шаттл клана «Игла Мрака»: держать его при себе не было необходимости. Завтра после полудня по местному московскому времени я снова позову их к себе, чтобы точно локализовать отряд майора Здорного, вместе с которым движутся на восток генерал-лейтенант Карбышев, генерал-майор Голубев и маршал Кулик, а сейчас пусть летят. Портал для перехода я открыл совсем низко над землей; на мгновение в нем нарисовались плотные снеговые тучи в небе и верхушки заснеженных сосен на правом берегу Гаронны. Потом черный силуэт, похожий на рыбу-ската скользнул в эту дыру, и она тут же закрылась.

– Где это? – спросил майор Гаврилов, когда все закончилось.

– Это очень давно, сорок тысяч лет тому назад, – сказал я, – когда люди одеты в шкуры, дерутся камнями и живут коммунистическим строем просто потому, что у них ничего нет сверх самого необходимого. И на этой пустой еще земле, как роза посреди зарослей репейника, возникла сказочная страна Аквилония.

– А почему сказочная, товарищ капитан? – спросил меня один из бойцов, оставшихся с майором Гавриловым.

– А потому, боец, что многие обычаи и порядки, которые там выглядят правильными и естественными, немыслимы ни в одном из других сущих миров. Впрочем, углубляться в подробности сейчас нет времени. Как-нибудь потом сержант Кобра, которая знает Аквилонию гораздо лучше моего, расскажет вам о ней несколько занимательных историй, а сейчас вам предстоит познакомиться с двумя очень интересными людьми. В вашем прошлом в силу различных обстоятельств они оба были врагами Советской власти, но сейчас это уже не имеет никакого значения. Я имею в виду Нестора Махно и полковника Дроздовского…

– Но как так может быть, товарищ капитан, что это не имеет никакого значения?! – воскликнул лейтенант Степанов. – Ведь они же и в самом деле были враги лютые – что один, что другой!

– Прошлым моим заданием был мир восемнадцатого года, – сказал я, – где мне требовалось предотвратить Гражданскую войну и укрепить советскую власть без всяких ненужных эксцессов. Первым делом я помог товарищу Ленину заключить вполне благоприятный мир с Германской империей. Правда, для этого в глубоком немецком тылу пришлось провести несколько локальных тактических операций вроде этой. В ходе одной из них я отрезал головы генералам Гинденбургу и Людендорфу, после чего представил их на обозрение кайзеру Вильгельму, и тот все понял правильно. Ша, никто никуда не идет. Потом я, на двадцать лет раньше, чем в вашем мире, очистил ЦК партии большевиков от троцкистов, без единого выстрела ликвидировал калединщину, и в мелкую кровавую кашу в самом зародыше размолол корниловщину, не оставив в живых никого. После этого на самом верху решили, что дальше местные товарищи справятся уже сами, и направили меня к вам, так как здешние дела не терпели отлагательств. С Нестором Махно я встретился случайно, когда разыскивал совсем другого человека, и он мне понравился. Анархистскую дурь из него я уже повыбил, несколькими примерами из своего прошлого опыта показав, чем кончается подобная безвластная идиллия. Такие эксперименты, товарищи, лучше ставить где-нибудь подальше от родных осин. Теперь, после окончательной обработки, из Нестора Махно получится командир подвижного зафронтового соединения, который будет рвать в клочья вражеские тылы не хуже, а может, и лучше, чем товарищ Буденный, ибо это человек есть народный талант-самородок. За полковником Дроздовским, не успевшим присоединиться к Корнилову, а потому ничем себя не запятнавшим, я сходил специально. Самое главное, что этот человек никогда не ставил себя над русским народом и простым солдатом, и те отвечали ему искренней любовью и обожанием. И советской власти не будет хлопот с этим человеком, и в моем войске появится командир ударного штурмового соединения, которое можно будет послать хоть на захват рейхсканцелярии и рейхстага, хоть на Букингемский дворец, или на Белый дом с Конгрессом. Иногда людей требуется спасать не от внешних обстоятельств, как сейчас вас, а от последствий собственной дури, предубеждений и политической безграмотности. Только так, товарищи, и никак иначе.

4 июля 1941 года, 05:05 мск, Москва, Красная площадь

Ровно в четыре часа утра в первых лучах восходящего солнца прямо из пустоты откуда-то со стороны Исторического музея на Красную площадь повалила толпа голых, как из бани, мужиков, отчаянно гомонящих на германской мове. Часовые у Мавзолея и боевые расчеты охраны на гребне кремлевской стены тут же взяли наизготовку свое оружие, а начальник караула, надавив кнопку тревоги, принялся отчаянно названивать по телефону. И вот в Кремле яростно завыла сирена, поднимая в ружье базирующийся на здание Арсенала полк спецназначения НКВД. Но пару минут спустя такая же дыра открылась на Васильевском спуске, и оттуда хлынула вторая волна голых пришельцев. Где-то в районе Мавзолея две этих волны, схлестнувшись, остановились, и тут же из ворот Никольской, а потом и Спасской башен стали выбегать злые от неурочной побудки бойцы спецполка НКВД с самозарядками Токарева наизготовку, колючей щетиной ножевых штыков оцепляя толпу голых перепуганных белокурых бестий. А в том, кто это такие, сомнений ни у кого не было, ибо горгочущую германскую речь ни с чем не перепутаешь.

Минут пятнадцать спустя с Лубянки на эмке примчался злой как черт Берия, от хронического недосыпания с красными, как у вурдалака, глазами. Впрочем, убедившись, что подчиненные в своих докладах ему ничуть не врали и даже не преувеличивали, главный советский инквизитор тут же сменил гнев на милость. В чем-то увиденное ему даже понравилось. В отличие от всех прочих участников этого действа, он присутствовал на вчерашнем совещании у Сталина, и примерно догадывался, кто мог прислать советскому руководству такой экзотический подарок и в чем его тайный смысл. Из кабинета коменданта Кремля Берия позвонил Сталину, который в столь ранний час только-только собирался лечь спать. А если не позвонить сразу, будет еще хуже.

– Доброе утро, товарищ Сталин, – сказал он, – у нас тут чрезвычайное происшествие. Ровно в четыре часа утра на Красной площади неожиданно из дыры в воздухе появилось примерно десять тысяч голых немцев. Но мои люди сразу взяли все под контроль, оцепили толпу и не допустили ее разбредания по окрестностям…

– Дэсять тысяч голых нэмцев? – переспросил Верховный. – Появились прямо на Красной площади из дыры в воздухе?

– Да, из дыры в воздухе, и примерно десять тысяч, – подтвердил Берия. – Точнее можно будет сказать, когда это стадо пересчитают по головам и поименно перепишут, отделив офицеров от рядовых.

– Есть мнение, – хмыкнул Сталин, – что эти ваши голые нэмцы – явление того же порядка, что и воздушная армада неизвестного происхождения, устроившая фашистам кровавое побоище под Борисовом. Необходимо допросить хотя бы часть наших незваных гостей и выяснить, где, когда и при каких обстоятельствах они попали в такое некрасивое положение, а, самое главное, кто все это над ними это проделал. И поинтересуйся у товарищей Иоффе, Капицы и Ландау, что они думают по поводу таких вот «дыр в воздухе», через которые из одного места в другое возможно очень быстро перемещать десятки тысяч солдат. Боюсь, что если такое явление станет массовым, то вся тактика со стратегией полетят куда-нибудь к чертовой матери. И даже если наши академики в ответ будут только разводить руками, мы с тобой уже знаем, что где-то существуют люди, или не совсем люди, которые знают, как это делается, и не стесняются пользоваться этим знанием. Ты понял меня, Лаврентий – это наиважнейший вопрос жизни и смерти. Когда будут готовы первые результаты, хотя бы по первому вопросу, приедешь с докладом прямо ко мне на Ближнюю дачу.

После Берии большие начальники к Красной площади начали прибывать пачками, но это уже не имело большого значения. Все главные слова были уже сказаны.

4 июля 1941 года, 5:35 мск, Бяла-Подляска, лагерь военнопленных «Шталаг-307».

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский

Операция в Бяла-Подляске прошла как по нотам. Первым делом «Шершни» вдребезги разнесли пулеметные вышки периметра, превратив их в жалкие огрызки, и лишь потом вокруг лагеря на некотором удалении от ограды из порталов появились танки и кавалерия. Весь этот шум поднял на ноги как узников, так и еще почивавшую часть охраны. Вид тихо свистящих турбинами «восьмидесяток», которые, бодро перебирая гусеницами, приближались к проволочному заграждению, и сопровождавших их нескольких тысяч кавалеристов под красными знаменами привели администрацию лагеря в состояние шока, да и краснозвездные «Шершни» над головами выглядели как какой-то Ужас Господень. Воевать с таким врагом эти люди, привыкшие властвовать и издеваться над беззащитными и безоружными, согласны не были. Попытка драпануть в сторону дороги – частью на машинах, а частью на своих двоих – случилась стихийно, без всякой команды, и таким же естественным были расстрел беглецов с воздуха и земли, а также вырубание оставшихся в живых рванувшимся в ту сторону кавалерийским эскадроном. Для этих людей-палачей я только Бич Божий, и ничего, кроме смерти, их с моей стороны не ждет. Потом танки броней и гусеницами сломали двойное проволочное заграждение, а кавалеристки-уланши с седел перестреляли мечущихся между проволочными рядами собак-людоедов. На этом первая фаза операции завершилась; сопротивление охраны удалось подавить в самом зародыше, и теперь предстояло реализовать плоды победы, в первую очередь эвакуировав госпиталь со всем его персоналом и ранеными, затем командирский сектор, ну а потом и всех остальных.

Одновременно с началом операции по освобождению лагеря одно звено «Шершней» в ударном обвесе отштурмовало расположенный поблизости аэродром, разнеся в алюминиевый хлам базирующиеся там разведывательные и транспортные самолеты и сильно повредив наземную инфраструктуру. Не осталась без внимания и железнодорожная станция: там ударом с воздуха разбило водокачку и подожгло склад угля. Чем больше повреждений транспортных коммуникаций, тем лучше. И в то же время где-то далеко несколько раз сильно бумкнуло. Это капитан Трегубов рвал мосты через Буг, да так, чтобы немцам потом было интереснее их чинить.

Все это время мы кружили над окрестностями на штурмоносце моей супруги, наблюдая происходящее внизу во всем его многообразии.

– Вот, товарищи и некоторые пока еще господа, – сказал я Дроздовскому, Махно, майору Гаврилову, старшему лейтенанту Степанову и заодно своей супруге, – там, внизу, вы наблюдаете нацистского арийского зверя в его естественной среде обитания. Так эти нелюди видят будущее человечества: планета, покрытая лагерями, в которых в скотских условиях содержатся рабы-недочеловеки, и властвующая повсюду раса белокурых господ в черных одеждах СС. Убедитесь, с кем мы воюем. Наполеон, кайзер Вильгельм и даже Батый с Аттилой, на фоне этих двуногих зверей кажутся сущими детьми, а Гитлера и его миньонов можно считать прямой противоположностью Христу с апостолами.

После зрелища лагеря и моего комментария по этому поводу на лице у Дроздовского заиграли желваки.

– Пожалуй, вы были правы, господин Серегин, – сказал он, – такое лучше один раз увидеть собственными глазами, прочувствовать и понять, чем выслушать о том сто рассказов. Против такого врага я пойду в одном строю даже вместе с большевиками, особенно если они такие, как вы или майор Гаврилов. Пожмете вы мне теперь руку или нет?

Я почувствовал, что Дроздовский «дозрел», а потому пожал ему руку и сказал:

– Повторяйте, Михаил Гордеевич: «я – это вы, а вы – это я»…

Когда клятва была принесена, поверх наших рук легла рука Нестора Махно, повторившего те же слова, а затем свои руки сверху положили майор Гаврилов и старший лейтенант Степанов.

– Ну прямо мушкетеры… – с долей ехидства произнесла Елизавета Дмитриевна, а потом положила свою ладонь поверх пирамиды наших рук. Она у меня тоже боевой офицер и патриотка России во всех мирах и во все времена.

– Сейчас все еще только начинается, – сказал я, – и до победы еще далеко даже по моим меркам. Враг силен и опасен, а потому дел впереди столько, что даже сложно и представить. Майор Гаврилов назначается временным комендантом карантинного лагеря, а старший лейтенант Степанов становится его помощником. Полковник Дроздовский и Нестор Махно позже получат у меня отдельные задания. А теперь спускаемся вниз, чтобы посмотреть на происходящее вблизи и показать себя пока еще военнопленным. Время для этого пришло.

4 июля 1941 года, 14:40 мск, Москва, Ближняя дача в Кунцево, кабинет Сталина

– Итак, Коба, – начал Берия свой доклад, – в общих чертах картина с нашими недобровольными голыми «гостями» выглядит следующим образом. Все они – солдаты и офицеры сто тридцать третьего и сто тридцать пятого пехотных полков, девяносто восьмого артиллерийского полка, входивших в состав сорок пятой пехотной дивизии, а также приданного ей восемьсот пятьдесят четвертого отдельного дивизиона ограниченной подвижности. Это первый точно установленный и неоспоримый факт. Второй факт заключается в том, что все эти части были задействованы при осаде и штурме Брестской крепости, часть гарнизона которой оказала неожиданно яростное и упорное сопротивление. Несмотря на применение тяжелой и сверхтяжелой артиллерии и бомбардировочной авиации, тяжелые бои в крепости продолжались до тридцатого июня, но полное затишье наступило только позавчера – очевидно, потому, что у защитников полностью закончились боеприпасы. С полудня вчерашнего дня штаб дивизии, разведывательный батальон и сто тридцатый пехотный полк выдвинулись в направлении Кобрина, а остальным частям приказали готовиться к передислокации в течение нескольких последующих дней. На этом естественный ход событий заканчивается, и начинаются чудеса в решете с прыжками через голову. Этой ночью все эти немцы, мирно спавшие в своих палатках, разом проснулись из-за того, что всем им приснились ужасные кошмары, каждому свой, но одновременно. И в то же время бодрствовавшие часовые на допросах показали, что в тот же момент у них появилось чувство, что на них из темноты смотрит ужасный хищный зверь страшнее тигра и льва, который вот-вот бросится и сожрет. От этого страха даже у самых отъявленных храбрецов ослабели руки и ноги, и тут из темноты появились солдаты неизвестной армии, обмундированием и экипировкой только отдаленно напоминающие бойцов Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Один из пленных, до войны учившийся в Венской художественной академии, сделал для нас по памяти несколько рисунков. Вот… – Генеральный комиссар госбезопасности положил перед советским вождем с десяток листов альбомной бумаги.

– Хороший художник, гораздо лучше Гитлера, – произнес Сталин, рассматривая изображения. – А если по существу, Лаврентий, то форма действительно только отдаленно напоминает красноармейскую. Это на них что, противопульная кираса?

– Судя по всему, да, – подтвердил Берия, – нечто вроде пресловутого панциря Чемерзина[8]8
  Панцирь Чемерзина – изобретение русского военного инженера Авенира Чемерзина. Изготавливался из особой стали, состав которой был секретом изобретателя. При весе около пяти килограмм в упор держал тупоконечную пулю из винтовки Мосина (испытание производилось с двадцати шагов). Единственным и главным недостатком изделия была его запредельная стоимость в две тысячи золотых рублей. Поэтому Берия и называет его пресловутым.


[Закрыть], обтянутого тканью того же цвета, что и мундир. Поверх панциря надет жилет того же защитного цвета со множеством карманов, используемые солдатами той армии в основном для ношения снаряженных винтовочных обойм, ручных гранат, а также разных ежеминутно необходимых мелочей. У командиров и пулеметчиков кобура револьвера или пистолета закреплена не на поясе, как у всех нормальных людей, а слева под мышкой. По показаниям пленных, такая экипировка не используется ни в одной армии мира, хотя наверняка очень удобна в использовании.

– Понятно, – хмыкнул Сталин, набивая трубку. – Есть мнение, что то неизвестное государство, что взялось помогать нам против германских фашистов, ценит своих солдат гораздо больше, чем все другие страны мира, включая нас. Один такой комплект экипировки должен стоить как обычная военная форма на отделение или даже взвод.

– Опять же, по показаниям пленных, – сказал Берия, – солдаты этой неизвестной армии по своим манерам и поведению выглядят так, будто провели в боях и походах всю жизнь. Некоторые из них носят пышные усы, переходящие в бакенбарды, что были в моде среди старослужащих всех европейских армий примерно во времена Наполеоновских войн. У бедной немчуры от одного вида таких бойцов мороз просто шел по коже: не люди, а тигры в человеческом обличье. Очевидно, опыт и сноровка таких солдат определяют их ценность для государства, не жалеющего средств на их экипировку. И в то же время стрелковое вооружение у них самое обычное: магазинные винтовки и пулеметы Мадсена.

– Наполеоновские войны – это серьезно, – пыхнул трубкой советский вождь, – тогда воевать умели и любили…

– Вот еще, – Берия положил перед Сталиным новый лист бумаги, – действия этих суровых незнакомцев поддерживали до полусотни подобных аппаратов с советскими опознавательными знаками, с тихим свистом непрерывно барражировавших в воздухе. Внешний вид совпадает с описанием, изложенным в донесении корпусного комиссара Сусайкова.

– Ну, теперь все сходится, Лаврентий, – произнес лучший друг советских физкультурников, выпустив изо рта струю дыма. – Два непонятных, хоть и дружественных нам, происшествия, и один общий автор.

– Автора «наши» немцы тоже видели, – сказал Берия, – и на это есть соответствующие показания. Этот человек вместе со свитой и охраной пришел через совсем небольшую «дыру», и именно ему рапортовал командовавший подразделением тигролюдей старший офицер или генерал. Роста этот человек среднего, но очень широкоплечий, обмундирован так же, как и его солдаты. Волосы русые, глаза серые, взгляд стальной леденящий, но собственные солдаты смотрят на него с преданностью и обожанием. Особая примета – старинный меч в потертых ножнах, в обнаженном состоянии сияющий так, будто раскален добела. Именно этим мечом он открыл «нашим» немцам «дыру» на Красную площадь. Вытащил, обрисовал острием овал – и готово. Задействования при этом каких-либо приборов и аппаратов никто не заметил, хотя это ничего не значит.

– Да, Лаврентий, действительно, это ничего не значит, – кивнул Сталин, – хотя картина получается до предела странная, совмещающая в себе фантастические аппараты из далекого будущего, профессиональных солдат из прошлых веков и самого настоящего сказочного героя с пылающим мечом Святого Михаила. Как получилось, что все это совместилось в одном месте, я сейчас сказать не могу, как и то, почему этот человек взялся помогать нам, а не немцам. Ну да ладно! Собирай свои бумаги, и поехали в Кремль, решать текущие вопросы. А этот загадочный господин с нами на связь еще выйдет, есть у меня такое мнение.

4 июля 1941 года, 16:15 мск, Москва, Кремль, кабинет Сталина

Первое, что увидел вождь, входя в свой кабинет, это аккуратная стопка книг на рабочем столе и поверх них – большой белый конверт. Поскребышев, открывший дверь Хозяину своим ключом, при виде этой картины побелел и завибрировал от страха, да так, что даже лысина вспотела.

– Не трясись, – сказал ему Сталин, – я знаю, что ты тут ни при чем. Тот, кто это сделал, большой мастер незаметно приходить ниоткуда и подкидывать в дом разные предметы – ну прямо Багдадский вор наоборот.

– Не входите, товарищ Сталин, – немного успокоившись, сказал Поскребышев. – Это может быть опасно.

– Эта бомба, – кивнул вождь в сторону книг и письма, – должна взорваться не на столе, а у меня в голове. Если бы человек, который это сюда положил, хотел моей смерти, он мог бы добиться этого гораздо более простыми способами. Но пока от его руки умирают только немцы. Пойдем, Лаврентий, посмотрим, что нам прислал загадочный мистер Икс.

– А может, все-таки не надо? – спросил Берия, опасливо косясь на книги. – Давая я вызову сюда своих людей? Они проверят тут все и дадут заключение, насколько это безопасно.

– И увидят то, что предназначено только для товарища Сталина? – хмыкнул Верховный. – Ты, Лаврентий, вообще в своем уме? Там, может быть, изложены тайны, означающие жизнь или смерть Советского Союза, а ты предлагаешь впутать в это дело маленьких людей из своего наркомата? Идем! Как писал товарищ Джек Лондон в одном из своих романов о жизни проклятых буржуазных воротил, время не ждет. А вы, товарищ Поскребышев, никого к нам не пускайте, пусть даже явятся мессир Воланд[9]9
  Сталин был почитателем таланта Булгакова, и в 37-м году «критики Латунские», не пикнув, толпами шли в расход по 58-й статье.


[Закрыть] с Иисусом Христом в придачу. Товарищ Сталин работает с документами и приказал не беспокоить. И распорядитесь, чтобы нам с товарищем Берия принесли крепкого горячего чаю.

На пухлом конверте, выведенная четким почерком канцелярского писаря, красовалась надпись: «Верховному главнокомандующему вооруженных сил Советского Союза, Генеральному секретарю ЦК ВКП(б) и прочая, прочая, прочая, Иосифу Виссарионовичу Сталину-Джугашвили, лично в руки».

От Серегина Сергея Сергеевича, 1981-го года рождения, на 2016-й год капитана сил специального назначения ГРУ ГШ, члена ЦК РСДРП(б) миров 1914-го и 1918-го годов, самовластного князя Великой Артании, воина и полководца, Специального Исполнительного Агента Творца Всего Сущего по вопросам решаемым путем меча, бога Священной оборонительной войны, Защитника Земли Русской и Бича Божьего для всяческих негодяев».

– Это не шютка, – нахмурившись сказал вождь, пока откладывая конверт в сторону. – Шютка была утром, а это серьезно.

Под конвертом обнаружилась изрядно потертая темно-зеленая обложка книги с вытесненной золотом надписью: «История Великой Отечественной Войны Советского Союза. 1941–1945». Открыв титульный лист, вождь прочел: «Том 1. Подготовка и развязывание войны империалистическими державами. Военное издательство министерства обороны Союза ССР, Москва-1960». Под первым томом обнаружился второй: «Отражение советским народом вероломного нападения фашистской Германии на СССР. Создание условий для коренного перелома в войне (июнь 1941 г. – ноябрь 1942 г.)», год издания 1961-й, третий: «Коренной перелом в ходе Великой Отечественной войны (ноябрь 1942 г. – декабрь 1943 г.)», четвертый: «Изгнание врага из пределов Советского Союза и начало освобождения народов Европы от фашистского ига (1944 год)», пятый: «Победоносное окончание войны с фашистской Германией. Поражение империалистической Японии (1945 г.)» и шестой: «Итоги Великой Отечественной войны».

Разложив книги по порядку, Сталин с укором произнес:

– Вот видишь, Лаврентий, а ты хотел звать сюда своих людей! Показывать такое кому-то за пределом весьма ограниченного круга лиц, пользующихся нашим полным доверием, будет смерти подобно. Я, ты, да товарищ Шапошников, и на этом, пожалуй, все. А у всех остальных нет либо ума, либо совести для того, чтобы быть посвященными в тайну такого масштаба. А теперь давай прочтем, что нам пишет товарищ Серегин, член ЦК партии большевиков и в то же время самовластный князь, воин, полководец и прочая, прочая, прочая. Скорее всего, это именно его так выпукло описали наши голенькие, как пупсики, пленные немцы.

Но первым из вскрытого конверта выпало не послание Серегина, а рекомендательное письмо товарища Ленина из четырнадцатого года. Берия непосредственно с вождем мировой революции никогда не работал, а вот товарищ Коба сразу узнал почерк своего вождя и учителя. Впрочем, это письмо было составлено в таких обтекаемых выражениях, что, если не знать контекста событий, то можно было подумать, что оно обращено к товарищу Кобе в четырнадцатом году, а не к товарищу Сталину в сорок первом.

«Дорогой товарищ Коба, – писал Ильич из четырнадцатого года, – Сергей Сергеевич Серегин – надежнейший товарищ, настоящий большевик, член ЦК нашей партии и неистовый борец за права всех трудящихся, оказал нам множество неоценимых услуг, и тебе он тоже поможет решить все внешние и внутренние проблемы. 5 декабря 1914 года. В. И. Ульянов-Ленин».

Следом за рекомендательным письмом из конверта выпали копии карт-бланшей, подписанных Лениным из восемнадцатого года. Первый – на ведение мирных переговоров с Центральными державами, от 9 января 1918 года по григорианскому календарю (27 декабря 1917 года по юлианскому). Второй – на проведение операций по ликвидации калединщины и корниловщины от 23 (10) января 1918 года. И только потом на стол шлепнулся портрет-миниатюра размером с игральную карту, изображавший автора послания и собственно письмо товарища Серегина.

– Вот это необходимо срочно отдать твоим специалистам на графологическую экспертизу, – безапелляционно сказал Верховный, отдавая Берии карт-бланши из восемнадцатого и рекомендательное письмо из четырнадцатого года, – чтобы установить, в самом деле это почерк товарища Ленина или только похож. Ответ немедленно сообщишь мне по телефону одним только словом – да или нет. А теперь иди, Лаврентий: решение этого вопроса тоже не терпит отлагательств.