Текст книги "Год 1941, Священная война"

Совсем другая картина сложилась в расположенных восточнее казармах. В эти благостные первые дни войны, когда даже поезда на железных дорогах водили те же паровозные бригады, что и при Советах, немцы даже не задумывались о каком-либо укреплении своих пунктов размещения. Вот году в сорок третьем вокруг этих казарм имелся бы самый настоящий укрепрайон с окопами, проволочными заграждениями, пулеметными дзотами, минометными позициями, а окна зданий были бы заложены кирпичом и превращены в амбразуры для самообороны. Вот тогда без осадной артиллерии, желательно бронированной и самоходной, а также штурмовой авиации, этот пункт было бы не взять.

Разбуженные внезапными кошмарами и совсем близкими взрывами на пассажирской станции, от которых в окнах повылетали стекла, солдаты оккупационных частей, частично одевшись (серый низ, белый верх) и еще более частично вооружившись, увидели перебегающих вдоль Красноармейской улицы (бывшей Кошарной) весьма серьезно настроенных «дроздов», ничуть не похожих на обычных красноармейцев. Кто-то крикнул: «Большевистский десант!» (что было недалеко от истины), и «покорители Европы», принялись сигать из всех дверей и окон первого этажа своих казарм и беспорядочно отступать в направлении моста через речку Волковыю и далее в сторону центра города. Ну нет же никакой причины защищать эти дурацкие казармы, которые в любой момент могут стать целью кружащих над городом штурмовиков, тем более когда трясутся поджилки и кажется, что враг безжалостен и непобедим.

При этом часть белокурых бестий, перебежав под огнем ту же Кошарную улицу, постаралась, прыгая через плетни и заборчики и отстреливаясь от преследователей, рассыпаться и затеряться в частном секторе. Так оно безопасней, потому что пара эскадронов амазонской кавалерии, которым в лагере просто не нашлось дел, в сопровождении трех БМП-2 уже скакала в обход по Колеёва, чтобы у ее слияния с Красноармейской-Кошарной (улицы сходятся где-то под углом двадцать градусов) отрезать беглецам путь к отступлению. А вот тут как кому повезет, ибо, целясь в пригибающихся бойцов в форме цвета хаки, можно заполучить от хозяина дома сзади поленом по затылку или двурогими вилами в поясницу. Немцы в городе пробыли всего неделю, но уже успели показать себя во всей арийской красе. Правда, бывали и обратные случаи, когда немецкие солдаты в тщетной надежде спастись убивали мужчин и брали в заложники женщин и детей – но всегда все кончалось одинаково. Ожесточившиеся на прошлой войне офицеры были твердо намерены не оставить в живых ни одного германца. Были еще убитые гражданские, были раненые и контуженные «дрозды» (немцев подводила привычка стрелять противнику в грудь, а там у артанцев бронежилет производства «Неумолимого»), но ни один оккупант не прожил дольше одного часа с момента начала операции.

Тем временем командир «бородинской» бригады подполковник Палицын, убедившийся, что дело на вокзалах сделано, саперы приступают к своей работе, а противник в южной части города полностью зачищен, развернул в северном направлении на помощь Дроздовскому два своих кадровых батальона. Задача комбатам была поставлена простая: прочесать местность и истребить господ оккупантов до последнего человека, ибо такой приказ отдал Его Светлость Артанский князь Серегин.

Таким образом, к восьми часам утра под контролем артанского воинства оказался весь Волковыск, включая специально разрушенные[13]13
  Такая версия высказывалась на одном из местных волковыских исторических сайтов и перекочевала в Википедию.


[Закрыть] немецкими бомбежками первых дней войны еврейские кварталы. Впрочем, причиной таких разрушений могло стать то, что как раз через место компактного расселения вечно страдающего народа проходило шоссе, по которому с двадцать пятого по двадцать восьмое июня в тщетной попытке вырваться из окружения отступали большие массы советских войск. Домам евреев досталось только из-за того, что при бомбежке с горизонтального полета (особенно при групповом сбросе по команде ведущего) бомбы ложатся плюс-минус километр по дальности и на пару сотен метров в обе стороны. Вторая версия более правдоподобна.

И тут случилось то, чего Серегин в принципе не ожидал. Поняв, что это кратковременный набег, а не освобождение, предводители волковыской еврейской общины во главе с местными врачами Исааком Вейнбергом, и его заместителем Яковом Седелецким (кстати, назначенные самими немцами) слезно начали просить прибывшего к месту событий подполковника Палицына забрать их с собой. Тень смерти уже легла на местных евреев. Их квартал превратили в гетто, а им самим велели надеть желтые повязки на правую руку, нашить «звезду Давида» на одежду спереди и сзади и нарисовать жёлтый круг на дверях домов. Им запретили ходить по тротуарам, покупать некоторые продукты питания, в том числе мясо. Всех здоровых евреев обязали трудиться на принудительных работах, первое время – на расчистке завалов после бомбардировки города. Нарушение евреем любого запрета или приказа немецких властей каралось смертью. К тому же с целью устрашения за три дня до описываемых событий немцы провели «акцию» (так в Третьем Рейхе называли организованные массовые убийства). Солдаты ландверного батальона и местные полицаи (это дерьмо образовалось в Волковыске почти сразу) окружили еврейские дома, по заранее составленному списку схватили двести человек, и в тот же день всех их расстреляли.

Подполковник Палицын и его офицеры относились к гонимому народу без большого сочувствия, но на эту тему тоже имелся приказ Командующего: «Каждый, кто захочет уйти вместе с артанскими войсками, должен иметь возможность это сделать. Силой никого к спасению не гнать, но и не препятствовать тем, кто пытается убежать от воплотившегося Антихриста при первой возможности». А приказы в армии положено выполнять, а не обсуждать.

– Так, господа кагальные[14]14
  Так в начале девятнадцатого века называли предводителей самоуправления еврейской общины.


[Закрыть], – сказал командир бригады просителям, – время вам на сборы до полудня. Кто не успеет, того ждать не будем, а потому поторопите своих людей. А теперь ступайте, ничего более я вам сказать не могу. Остальное вам поведает наш государь, Великий князь Артанский Сергей Сергеевич Серегин.

И началась тогда в еврейском квартале великая суета, ибо до полудня оставалось всего три часа с небольшим.

5 июля 1941 года, 12:35 мск, лес в 20 километрах к востоку от местечка Узда (50 километров южнее Минска), дневка отряда пограничников под командованием майора Гурия Здорного.

Отряд начальника 86-го погранотряда майора Гурия Здорного проделал большой путь от Августова (где на рассвете двадцать второго июня пограничники приняли первый бой) и до окрестностей Минска. Сначала пограничников отвели в тыл: не их это дело – драться с врагом на линии фронта; ну а после приказа Павлова двадцать пятого июня третьей и десятой армиям срочно отступать к Минскому Уру пограничников подхватил общий поток безудержного и безнадежного бегства. Двадцать восьмого июня пограничники с боем пробились через брод на реке Щара, занятый подразделением 29-й моторизованной дивизии, и из Волковыского котла угодили в Новогрудский, так как Минск к тому моменту советские войска уже оставили.

Тридцатого июня в окрестностях населенного пункта Мир к отряду присоединились остатки штаба 10-й армии, разгромленного при попытке пересечь шоссе Барановичи-Минск. Вместе со штабными пограничники получили два таких неоценимых подарка, как командующий 10-й армией генерал-майор Голубев (который уже пять дней ничем не командовал) и заместитель наркома обороны маршал Кулик.

Генерал Голубев был туп в тактике и стратегии, не обладал харизмой крупного военачальника, однако являлся большим экспертом по личному комфорту, о чем потом вспоминал его начальник генерал-полковник (впоследствии маршал Советского Союза) Андрей Иванович Еременко (впрочем, тоже изрядно грешный): «Что я обнаружил в 43-й армии? Командующий армией генерал-лейтенант Голубев вместо заботы о войсках занялся обеспечением своей персоны. Он держал для личного довольствия одну, а иногда и две коровы (для производства свежего молока и масла), три-пять овец (для шашлыков), пару свиней (для колбас и окороков) и несколько кур. Это делалось у всех на виду, и фронт об этом знал.

КП Голубева, как трусливого человека, размещен в тридцати километрах от переднего края и представляет собой укрепленный узел площадью один-два гектара, обнесенный в два ряда колючей проволокой. Посредине – новенький рубленный, с русской резьбой пятистенок, прямо-таки боярский теремок. В доме четыре комнаты, отделанные по последней моде, и подземелье из двух комнат, так что хватает помещений и для адъютантов, и для обслуживающих командующего лиц. Кроме того, построен домик для связных, ординарцев, кухни и охраны. Подземелье и ход в него отделаны лучше, чем московское метро. Построен маленький коптильный завод. Голубев очень любит копчености: колбасы, окорока, а в особенности рыбу, держит для этого человека, хорошо знающего ремесло копчения. Член военного совета армии Шабалов не отставал от командующего.

На это строительство затрачено много сил и средств, два инженерных батальона почти месяц трудились, чтобы возвести такой КП. Это делалось в то время, когда чувствовалась острая нехватка саперных частей для производства инженерных работ на переднем крае. Штрих ярко характеризует этих горе-руководителей. Шабалов по приказу должен заниматься тылами, но ему некогда, и тылы запущены, особо плохо выглядят дороги… В этой армии… от командарма до командиров частей каждый имеет свою личную кухню и большое количество людей, прикомандированных для обслуживания… Много семей комсостава приехало к офицерам – народ начал перестраиваться на мирный лад. Это очень плохо влияло на боеспособность войск».

А вот как о начальнике Главного Артиллерийского Управления маршале Кулике вспоминал его заместитель, генерал-полковник артиллерии (впоследствии главный маршал артиллерии) Николай Николаевич Воронов:

«Г. И. Кулик был человеком малоорганизованным, много мнившим о себе, считавшим все свои действия непогрешимыми. Часто было трудно понять, чего он хочет, чего добивается. Лучшим методом своей работы он считал держать в страхе подчинённых. Любимым его изречением при постановке задач и указаний было: „Тюрьма или ордена“. С утра обычно вызывал к себе множество исполнителей, очень туманно ставил задачи и, угрожающе спросив „Понятно?“, приказывал покинуть кабинет. Все, получавшие задания, обычно являлись ко мне и просили разъяснений и указаний».

Как говорится, картина маслом. Впрочем, в присутствии майора Здорного оба больших начальника вели себя скромно, пальцев не растопыривали и требований не предъявляли, ибо в его отряде они находились исключительно на должностях приживалов-попутчиков. Да и наркомат у майора был страшненький, и неважно, что он числился в Главном Управлении Пограничных Войск, а не Государственной Безопасности. В любом случае после выхода из окружения в компании маршала Советского Союза и командующего армией его рапорт ляжет на стол к всесильному наркому Л.П. Берии. И если там будет написано что-то не то – как минимум, это конец карьере, а то и жизни. Кулика, кстати, понизили сразу, а вот генерала Голубева практически до конца войны пытались использовать в должности командарма.

Вырваться из Новогрудского котла пограничникам и приставшим к ним лицам удалось только второго июля, проскочив в щель, которая приоткрылась в результате того, что 17-я панцердивизия, вопреки распоряжениям фельдмаршала фон Бока, снялась с позиций и направилась на восток выполнять последующие задачи по плану «Барбаросса». Впрочем, бойцы и командиры майора Здорного этим вопросом не заморачивались, а двинулись дальше в сторону фронта. Шли ночами, пока в небе висела растущая луна, а все остальное время отсиживались на дневках в лесных массивах. Двигаться днем было слишком опасно: в воздухе постоянно присутствовали немецкие самолеты, высматривая выходящие из окружения группки советских бойцов.

И вот около полудня пятого июля выставленный возле дневки секрет задержал двоих мужчин в штатском. Это германские пехотинцы-топтуны могли пройти мимо этих двоих гражданских и не обратить на них внимания, но в погранвойсках служат прирожденные физиогномисты – они сразу заподозрили, что эти мужчины, причем оба, являются кадровыми командирами в немалых чинах. Когда задержанных доставили к месту стоянки, то их тут же узнали генерал Голубев и маршал Кулик, а также их подхалимы из состава остатков штаба 10-й армии. Непонятные незнакомцы оказались генерал-лейтенантом Карбышевым и его адъютантом полковником Сухаревичем. Они выходили из окружения вместе со штабом 10-й армии, и покинули его перед прорывом через шоссе Барановичи-Минск, ибо для Карбышева, имевшего опыт Первой Мировой Войны, было понятно, что под руководством таких гениев тактики, как Голубев и Кулик, можно прийти только в плен. Самостоятельно проникнуть через кольцо окружения им было гораздо проще, тем более что Дмитрий Михайлович Карбышев знал немецкий язык как родной. И вот опять нежданная встреча.

Тут надо сказать, что Кулик и Карбышев, являясь прямыми противоположностями, ненавидели друг друга со всем пылом души. Точнее, не так. Кулик Карбышева ненавидел по классовым основаниям и изводил претензиями[15]15
  Другой причины, по которой генерал Карбышев мог оставить организованную группу и принять решение на самостоятельный выход из окружения, мы не видим. И причина, по которой этого не сообщали немногочисленные свидетели и очевидцы, тоже понятна. Кто же будет сигнализировать на всесильного красного маршала, заместителя наркома обороны и прочая, прочая, прочая? Любого маленького человека (других среди окруженцев не было) он, со своими связями, просто сотрет в порошок. А Карбышев пропал, ну и черт с ним.


[Закрыть] все время, пока они вместе с людьми генерала Голубева выходили из окружения у самой западной границы. Карбышев же Кулика… не замечал, ибо, как настоящий человек, был выше низменных обезьяньих эмоций.

И вот, когда они снова оказались в одной компании, маршала опять понесло во все тяжкие… А то как же. Кулика, старшего фейрверкера старой армии, на поверхность бытия вынесла мутная волна гражданской войны, чему помогло личное знакомство со Сталиным во времена обороны Царицына. За участие в подавлении Григорьевского восстания в мае 1919 года награждён орденом Красного Знамени. С июня 1920 года – начальник артиллерии 1-й Конной армии, в составе которой участвовал в боях против войск Деникина, Врангеля, в Советско-польской войне. В 1921 году за заслуги на этом посту награждён вторым орденом Красного Знамени, а в 1930 году (к юбилею обороны Царицына) – третьим. В 1936 году под псевдонимом «Генерал Купер» принимал участие в гражданской войне в Испании в качестве военного советника командующего Мадридским фронтом. Однако в мае 1937 года неожиданно вернулся в СССР, где занял пост начальника Артиллерийского Управления РККА, сменив арестованного за день до того комкора Ефимова. Летом 1939 года во главе комиссии прибыл в район боёв на реке Халхин-Гол для помощи комкору Г. К. Жукову в вопросах применения артиллерии. Его попытки вмешиваться в командование войсками 1-й армейской группы в критический момент боя привели к тому, что нарком обороны объявил Кулику выговор и отозвал в Москву. Принимал участие в подготовке армейских и артиллерийских частей к злосчастной для Советского Союза зимней войне. Несмотря на провальное начало войны, Кулику Григорию Ивановичу по ее итогам были навешены маршальские звезды и присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда». В самый канун нападения Германии, девятнадцатого июня 1941 года, он был освобожден от должности начальника Главного Артиллерийского Управления РККА, после чего его карьера неизбежно должна была покатиться вниз до самой расстрельной стены. Но помешала война, в Основном Потоке продлившая этому человеку жизнь на долгих девять лет.

В противоположность скороспелому, но до поры неубиваемому «классовому» выдвиженцу Кулику, которого несколько раз снимали «за развал», а потом снова посылали «на укрепление», генерал Карбышев по происхождению был кадровым офицером царской армии и потомственным дворянином из сибирских казаков. Благодаря высокообразованной матери он с детства одинаково хорошо говорил без акцента и думал на литературных русском, татарском, французском и немецком языках. С детства проявил качества лидера: под его руководством казачата строили крепости (зимой из снега, в другое время из земли) и штурмовали их. Его старший брат Владимир оказался замешан в революционное движение (умер в заключении от туберкулеза, поэтому юного Дмитрия не приняли в Сибирский кадетский корпус на казенный кошт, разрешив обучаться за плату. Через два года обучения за успехи в учебе его зачислили полноправным кадетом, и закончил он учебу с отличием, первым из своего курса. Поступил в Николаевскую инженерную академию, закончив ее девятым из всего курса. Как офицер телеграфной роты, принимал участие в русско-японской войне, заслужив пять боевых орденов и три медали. В 1906 году поручика Дмитрия Карбышева обвинили в революционной агитации среди солдат. Наказание по тогдашним «столыпинским» порядкам – военно-полевой суд и расстрел. Но молодого офицера оправдал офицерский суд чести, пославший жандармов по известному русскому адресу. В 1911 году штабс-капитан Карбышев с отличием окончил Николаевскую военно-инженерную академию, после чего принимал участие в совершенствовании обороны Брестской крепости. В первую мировую войну воевал в составе восьмой армии генерала Брусилова – сначала в должности инженера дивизии, а потом и корпуса. В начале 1915 года участвовал в штурме крепости Перемышль, где был ранен в ногу. За храбрость и отвагу получил орден Святой Анны второй степени с мечами и чин подполковника. В 1916 году был участником знаменитого Брусиловского прорыва. В декабре 1917 года вступил в Красную Гвардию, а в феврале 1918 года – в Красную Армию. В Гражданской войне по инженерной части воевал против Колчака, Семенова и Врангеля. Участник боев на Каховском плацдарме и штурма Перекопа. В 1919 году Карбышева наградили золотыми часами с надписью: „Красному борцу Социалистической революции от ВЦИК“. В 1929 году он руководил проектированием „линии Сталина“, а в феврале 1934 года стал начальником кафедры военно-инженерного дела Военной академии Генерального штаба. В 1938 году окончил Высшую военную академию (Военную академию Генерального штаба) с присвоением учёного звания профессора. В 1940 году отвечал за инженерное обеспечение прорыва „линии Маннергейма“ и тогда же вступил в ВКП(б), а также получил звание генерал-лейтенанта инженерных войск и научную степень доктора инженерных наук. Таким образом, к 1941 году Дмитрий Карбышев уже считался одним из виднейших специалистов в области военно-инженерного искусства не только в Советском Союзе, но и в мире.

И тут, в самом начале безобразного базарного скандала, инициатором и главным участником которого был красный маршал, все кончилось быстро и радикально. Отдыхающих на дневке пограничников неожиданно и бесшумно окружили одетые в лохматки-кикиморы рослые вооруженные люди самого зловещего и угрожающего вида, которые каким-то образом сумели обойти выставленные майором Здорным посты и секреты. Но это и не удивительно: специальная маскировочная экипировка, тактический грим, а также подготовка сибирских егерей, помноженная на практическую дрессуру лесных лилиток из мира Содома, в лесных условиях давала воительницам Артанского князя сто очков вперед даже перед опытными советскими пограничниками.

– Ша, товарищи, прошу не беспокоиться, только держите руки подальше от оружия, – сказал командир суровых незнакомцев, откидывая капюшон лохматки и расстегивая ворот, чтобы показать петлицы с тремя кубарями старшего лейтенанта. – Вы тут так кричали, что не услышать вас мог только глухой. А это неправильно.

Майор Здорный беглым взглядом скользнул по старшему лейтенанту, в уме просчитал его речь, акцент на слове «товарищи», голосовые интонации и повадки, и сделал вывод, что это действительно советский командир (скорее всего, из армейского ОСНАЗа), а не переодетый немец или там эмигрант. Окружившие пограничников бойцы держат в руках самозарядные винтовки, отдаленно похожие на АВС-36 или СВТ-40, и в то же время майору известно, что ни Германия, ни Италия, ни даже уже побежденная Франция самозарядных винтовок собственной конструкции не разрабатывали, а о существовании американской М1 он был не осведомлен.

И в то же время генерал Карбышев, участник двух жестоких войн, отметил, что старший лейтенант – еще совсем молодой человек, а вот глаза у него волчьи, да и в волосах видна прядь седых волос, будто ему довелось повидать нечто такое, что непереносимо для простых смертных. Также он отметил нетипичное для Красной Армии качество снаряжения, в том числе специальные перчатки с обрезанными пальцами, а так же то, что и у бойцов, и у командира под маскировочными накидками, скорее всего, надето что-то вроде противопульной кирасы.

Маршал Кулик ничего не подумал из-за отсутствия привычки к такому роду занятий, просто он сначала побледнел от испуга, а потом покраснел от переполнявшего его начальственного гнева. Но в этот момент на месте дневки отряда пограничников появился новый персонаж, без боевой раскраски на лице и в полевой униформе с капитанскими петлицами, чуть пониже ростом, чем лейтенант, но шире его в плечах. А еще от этого человека исходило почти зримое ощущение неколебимой уверенности в себе и непререкаемой правоты, отчего Кулику сразу расхотелось скандалить. И тут из-за деревьев, под руки, без особой грубости, другие «кикиморы» начали выводить обезоруженных бойцов, стоявших в секретах.

– Товарищ майор, подойдите сюда, – позвал он Здорного таким тоном, что ослушаться было невозможно, и, когда тот подошел, показал ему какие-то бумаги и служебное удостоверение.

По мере чтения на лице командира Августовского погранотряда последовательно сменялись выражения скепсиса, узнавания, понимания, неприятия и ужаса.

– Так вы… – спросил он.

– Да, – ответил незнакомец, убирая свои бумаги в полевую сумку. – Впрочем, в данный момент какие-либо дополнительные разговоры излишни, ибо время дорого. Сейчас я, вы, генерал Карбышев, маршал Кулик и генерал Голубев отправимся на прием к товарищу Сталину, где каждый получит новое назначение. Кто-то вознесется выше звезд, а кто-то будет Сатане в аду сапоги чистить.

– Прямо сейчас, товарищ капитан? – удивился Здорный.

– Да, прямо сейчас, товарищ майор, – ответил его собеседник. – Лучше один раз показать, чем сто раз объяснять. Много времени это не займет, а ваши люди пока побудут в компании старшего лейтенанта Цыбульского и его воительниц.

Поле этих слов бойцы в «кикиморах» как-то разом откинули капюшоны своих лохматок, и, несмотря на устрашающий боевой макияж, оказались довольно миловидными девицами с экзотическими заостренными ушками. И на поляне как-то сразу потеплело.

– Если вы, мальчики, не будете делать глупостей, – глубоким голосом сказала одна из девиц-воительниц, – то впоследствии, когда мы будем вне службы, между нами возможно многое и многое. Все вы тут красавцы и герои, а потому от вас могут пойти хорошие дети.

Большинство пограничников были и в самом деле мальчиками, бойцами срочной службы, восемнадцати-двадцати лет от роду, так что от такого недвусмысленного намека покраснели до корней волос.

Тем временем Артанский князь Серегин взмахом руки открыл портал с лесной поляны прямо в сталинский кабинет.

– Прошу вас, товарищи, – сказал он, – проходите по одному, не задерживайтесь. Товарищ Сталин ждет…

5 июля 1941 года, 13:05 мск, Москва, Кремль, кабинет Сталина

Товарищ Сталин только что выпроводил Берию, Маленкова, Меркулова и Молотова, и в течение часа больше не ждал посетителей. После сегодняшнего разговора с Лаврентием у него сложилось окончательное мнение, что этот человек достоин частичного доверия, но только после дополнительной проработки с участием товарища Бергман и совсем не на должности всесильного наркома внутренних дел. Слишком много власти ему вредно. Его зам, Меркулов, производил впечатление человека, который всегда будет держаться в фарватере своего начальника, вместе с ним будет верен, и вместе с ним, если что, изменит. Так что тут нужен другой человек, никак не связанный с кавказским кланом, а потому честный и искренне преданный товарищу Сталину и Советской стране. Впрочем, додумать свою мысль до конца советский вождь не успел: прямо посреди его кабинета открылась дыра в воздухе, и оттуда, настороженно озираясь, вылез маршал Кулик (почему-то одетый в танкистский комбинезон без знаков различия), за ним вышли генерал Голубев, генерал Карбышев в штатском костюме, а также незнакомый Сталину майор-пограничник и, наконец с независимым видом появился товарищ Серегин. Сталин сосредоточил Истинный Взгляд на маршале Кулике (в последнее время это у него стало получаться естественно, без лишних усилий) – и скривился, будто откусил тухлого пирожка с уже осклизлой начинкой.

– Товарищ Серегин, – с недовольно-брезгливым видом спросил лучший друг советских физкультурников, – где вы нашли это дерьмецо?

– Вестимо, в лесу, товарищ Сталин, где же еще, – ответил тот. – Их маршальская высокоповажность в таком вот виде выходил из окружения, после того как бросил все и удрал с поля боя как последний трус, даже не попытавшись предотвратить неуправляемое бегство двух армий, вызванное преступным приказом генерала Павлова.

– Так вы считаете, что разгром и гибель Западного фронта можно было предотвратить даже без вашего вмешательства? – с серьезным видом спросил Сталин.

– Нет, предотвратить этого было нельзя, – с горечью ответил Серегин, – но можно было, опираясь на выдвинутые к самой границе армейские и окружные склады, связать противника полевыми сражениями на две-три недели. Таким образом, десятая и третья армии выиграли бы столь необходимое Красной Армии время, внушили к себе уважение и с самого начала войны показали немцам, что легкой прогулки, как во Франции, у них не будет. Одно дело – гибель в бою, когда враг за каждый свой шаг платит реками крови и совсем другое – полный разгром во время неуправляемого бегства на восток. Но не нашлось авторитетного и высокопоставленного командующего, который своим приказом заместителя наркома обороны перебил бы преступный приказ Павлова и повел войска в бой.

Кулик хотел было возразить, но Сталин пригвоздил его таким взглядом, что, казалось, сейчас на бывшем маршале задымится его танкистский комбинезон с чужого плеча.

– Мы, товарищ Серегин, согласны с вашими доводами, – вынес свой вердикт Верховный. – Это все, что вы хотели сказать, или у вас есть что-нибудь еще?

– Да, есть, – ответил Артанский князь, положив на стол советского вождя три стопки фотографий. – Вот это – бывший Вильнюсский железнодорожный узел, это аэродром Парубанек, который мои фурии прихватили, чтобы два раза не ходить в одно и то же место, а это – железнодорожные станции и лагерь военнопленных в Волковыске.

– И вы считаете, что из тех, кто сдался врагу, выйдет какой-нибудь толк? – спросил Сталин, перебирая фотографии.

– Какие претензии можно предъявлять простым солдатам, если с поля боя убегают даже маршалы? – парировал Серегин. – К тому же большинство из ваших бойцов и командиров сдались в плен после полного исчерпания носимого боезапаса и утраты управления со стороны вышестоящих начальников и командиров, когда стало непонятно, что делать дальше и куда стремиться, а враг был повсюду. Толк из этих людей будет, надо только дать им оправиться и собраться, назначив на эту зафронтовую армию правильного командующего, не являющегося ни трусом, ни дураком.

– Как мы понимаем, на эту роль вы планируете товарища Карбышева? – спросил Верховный. – Но ведь он у нас специалист по инженерным вопросам…

– Армия, которая будет заниматься тотальным разрушением вражеских тыловых коммуникаций, должна иметь командующего с профильным инженерным образованием, – ответил Артанский князь. – Самое главное, что товарищ Карбышев является стойким патриотом своей Родины, настоящим коммунистом, обладает умом и сообразительностью, а также харизмой крупного военачальника, необходимой для того, чтобы вести людей в бой. Таких людей у вас в Красной Армии совсем немного, и все они должны быть наперечет, как величайшая драгоценность.

Сталин посмотрел на Карбышева Истинным Взглядом, кивнул и сказал:

– Мы утверждаем ваш выбор, товарищ Серегин. Берите товарища Карбышева и вводите его в курс дела. Соответствующую бумагу с правами командующего отдельной зафронтовой армии, подчиняющегося непосредственно Ставке, мы ему обеспечим. И двух остальных высокопоставленных товарищей тоже забирайте. Если у них нет талантов командовать фронтами и армиями, то используйте их в качестве ротных или взводных командиров. Нам они не нужны.

– Товарищ Голубев после понижения в звании на одну-две ступени будет неплох в качестве начальника краткосрочных стрелковых курсов, в старой армии именовавшихся школами прапорщиков, – поспешил сказать Серегин. – Взводные командиры – это самый короткоживущий элемент военной машины, они первыми погибают или выбывают по ранению, и значительно реже уходят на повышение. Пополнять их состав лучше не вчерашними школьниками, а повышая квалификацию кадровых сержантов и старшин. На мой выпуклый глаз бога русской оборонительной войны, такие, как товарищ Голубев, на этом месте будут незаменимы.

Сталин посмотрел на затаившего дыхание генерала Голубева Истинным Взглядом и сказал:

– Глаз у вас алмаз, товарищ Серегин. В таком разрезе товарищ Голубев и в самом деле будет нам полезен. Но только выйти, так сказать, на поверхность он должен не через наш кабинет, а не то товарищ Поскребышев, который не в курсе происходящего, просто сойдет с ума. Используйте его пока при своем штабе для разных поручений, а там поглядим. Организация краткосрочных стрелковых курсов – дело не одного дня. Теперь осталось решить вопрос с товарищем майором, имени которого я, к сожалению, не знаю.

– Майор пограничных войск Гурий Константинович Здорный, командир 86-го Августовского пограничного отряда, – представился пограничник, чувствующий себя в этом кабинете также комфортно, как кот на собачьей свадьбе.

– Товарищ Здорный кристально чист, не замешан ни в какие негативные явления, предан делу партии и своей стране, – сказал Артанский князь. – А еще он является относительно небольшим чином, чей взгляд не зашорен идеологическими установками. Я бы просил прикомандировать этого человека к моей армии вместе с подчиненными ему людьми для организации вторичной фильтрации бывших военнопленных…

– А почему вторичной, товарищ Серегин? – спросил Сталин.

– Первичную фильтрацию у меня каждый производит для себя сам, – ответил Защитник Земли Русской. – Если этот человек настоящий патриот своей страны и советский гражданин, то, едва оправившись от шока, он приходит ко мне, просит выдать оружие и поставить в строй. И таких людей среди освобождаемых военнопленных большинство. Проверять надо тех, кто этого не сделал, отделив кадры с нулевым боевым потенциалом (а в человеческом обществе есть и такие) от предателей родины и врагов советской власти. Поэтому эта фильтрация и называется вторичной.