Текст книги "Невозможное в науке. Расследование загадочных артефактов"

Однако, самым поразительным было то, что, взяв геологические данные, группа Ковалева обнаружила, что концентрация элементов в земной коре практически совпадает с кривой распределения стабильных изотопов в реакциях трансмутации! Друзья мои, вы же догадываетесь, что таких совпадений не бывает.

– Вы же понимаете, что это значит? – спросил меня Ковалев.

– Дураков нет, – покивал я.

– Да! Это означает, что когда-то, на молодой горячей Земле трансмутационные процессы вовсю шли и дали именно такой состав коры… Это совпадение мы обнаружили совершенно случайно. И очень удивились, когда выяснилось, что поведение элементов в коре Земли полностью повторяет огибающую энергию связи в наших экспериментах. Перепроверяли много раз! В конце концов, написали обстоятельную статью, и отослали ее в Париж Жоржу, она вышла в 2005 году… Жорж до такой степени возбудился, прочитав ее, что написал нам в письме: ребята, это абсолютно знаковая работа! Сами геологи понятия не имеют, почему поведение выхода разное у разных элементов в коре Земли… Поэтому Лошак и выделил на вторую статью почти столько же места, сколько на первую. Его этот факт привел в совершеннейшее изумление, он даже связывался с геологическим агентством Франции, показал им этот результат. Даже конференция была специально этому посвящена, куда нас с Генкой приглашали. Генка – это мой сотрудник… Но у нас были какие-то свои проблемы, было не до конференции, и Жорж Лошак сам сделал доклад, геологи и физики только развели руками. Потому что таких совпадений и вправду не бывает.

Некоторое время я сидел и переваривал то, что сообщил мне Ковалев. Голова гудела. А затем начал спрашивать, слишком уж много вопросов вертелось в голове.

– А почему в ваших ядерных реакциях нет никакой радиации, никакого ионизирующего излучения, и даже радиоактивные элементы превращаются в стабильные?

– Такова физика этого процесса. Здесь все соблюдается – закон сохранения энергии, закон сохранения заряда. А основным строительным материалом для трансмутации являются протоны, входящие в состав воды. При этом, если происходит сборка атомных ядер, значит, вылетают нейтрино. А если, напротив, идет разборка тяжелых ядер – а мы из свинца получали калий и кальций – то вылетает антинейтрино. И все! Поскольку нейтрино практически не регистрируются, мы ничего и не видим – ни осколков деления, никаких альфа-частиц, бета-частиц, нейтронов, гамма-квантов… То есть мы имеем классический неядерный процесс.

– Я бы сказал, неклассический ядерный… Допустим. Еще вопрос. Если вы говорите, что попасть в этот хитрый режим непросто, нужны определенные поля, токи и прочее, то что же запустило процесс трансмутации на ранней Земле?

Я уже знал ответ, и Владимир Дмитриевич подтвердил мою догадку:

– Думаю, грозы – те самые молнии, где имеется самый широчайший набор частотных параметров во всем электромагнитном спектре. Что-то случайно подходит и запускает… А грозы когда-то были чудовищными: геологи находили проплавленные на 10–20 метров базальты от удара молнии. Так что возможно, запускала этот природный процесс именно электрическая деятельность в присутствии магнитного поля Земли – последнее должно быть обязательно.

Еще некоторое время помолчав и утоптав информацию в голове, я вздохнул и решил вернуться к началу истории.

– Ладно, возвращаемся к господину Уруцкоеву, который колол бетон и случайно обнаружил в бетонных лунках…

Ковалев отрицательно покачал головой:

– Нет, не в бетоне! Когда они начали изучать вопрос «пшиков» и «бахов», то перенеслись в лабораторию. Создали установку и начали делать лунки в больших полиэтиленовых блоках. И опять-таки размер блоков был ими найден совершенно случайно – позвонили знакомым в соседний институт, те говорят: да, у нас есть обрезки литого полиэтилена, пока не выкинули, приезжай и забирай. Так делалась наука в девяностые… Они поехали и вывезли круглые блоки размером 380 мм в диаметре и толщиной сантиметров в двадцать. Этакие полиэтиленовые ковриги! Начали в них по кругу сверлить лунки – 8 штук – совать туда электроды и закладывать разные образцы сгораемых элементов. Закладывали проволочки и фольгу, никель и свинец, меняли нагрузку. Смотрели зависимость от состояния центрального толстого электрода. Ведь токи там были до 5 килоампер, поэтому электрод изнашивался, выкрашивался…

Прервав рассказчика и забегая вперед, скажу, что счастье просто улыбнулось тогда Уруцкоеву с этими полиэтиленовыми ковригами! В них можно было проделать восемь лунок по кругу, они и начали проделывать. Потом-то выяснилось, что когда взрывная емкость была одна, эффект отсутствовал, когда их было в блоке две – почти не улавливался. При четырех уже заметно проявлялся. И максимума достигал при восьми, высверленных по кругу, лунках. Важна была также форма лунок, их число и взаиморасположение. То есть процесс трансмутации носил явно резонансный характер.

Три года ребята Уруцкоева проводили свои эксперименты, деньги у них на тот момент от производственников были, пробовали и так, и сяк, пока не нашли ту самую зависимость, о которой мы уже говорили: когда идет сильный удар, случается трансмутация, а если удара нет, нет и превращения элементов. Причем они так и не поняли, почему получается трансмутация.

– Они просто констатировали экспериментальный факт. Кстати, в середине полиэтиленового слитка с восемью лунками, в момент трансмутации образуется светящийся шар величиной с футбольный мяч молочно-белого цвета. Который сразу распадается на мелкие шарики, а они уже просто исчезают.

– Ох ты… Владимир Дмитриевич, а вы про Шахпаронова не слышали, случайно?

– Нет. А кто это такой?

– Советский Тесла. Это человек из науки, не бог весть какой теоретик, но прирожденный талантливый экспериментатор, который в теории не преуспел, в отличие от вас, но хорошо чувствовал предмет исследования. У него получались не только летающие плазмоиды, но и другие удивительные вещи, о которых даже рассказывать страшно.

– Нет, я не знаю Шахпаронова, – вздохнул Ковалев. – И я не думаю, что это плазма. Есть так называемое понятие – рекомбинация плазмы. Обычная плазма должна распадаться за сто микросекунд. А этот шар у курчатовцев держался в тысячу раз дольше. Они на камеру его даже сняли… Кстати, тоже интересный вопрос – зачем они поставили камеру? Как вы думаете? Разве нельзя было смотреть процесс взрыва глазами? Клетка-то, в которой осуществлялся взрыв, была прозрачна…

– Клетка?

– Да. Там же взрыв! Если что-то вдруг отлетит… и такие случаи, кстати, были. Но опасность представляло не это. Опасность была в другом – если люди слишком быстро входили в эту клетку после взрыва, они начинали болеть. Поэтому камеру и поставили, и после взрыва выжидали часами, пока там все не рассеется.

– Что «все»? Там же нет радиации.

– А это не радиация. Как и светящийся шар – не плазма… Это нечто другое.

– И чем же люди болели, если быстро входили в клетку? Я спрашиваю потому, что у Шахпаронова люди тоже начали чувствовать себя плохо и, в конце концов, забросили свои опыты.

– Общее тяжелое состояние. Похожее на облучение. У некоторых начали выпадать волосы… Поэтому и ждали, включали вентиляцию даже. Все происходило в одном из корпусов Курчатовского института, рядом с чайным домиком, где дом-музей Игоря Курчатова. Это если через центральную проходную идти от «бороды» [памятник Курчатову. – А.Н.] слева вдоль забора…

В этот момент беседы меня охватило волнение: вот оно – все сходится! Трансмутация элементов, возникновение светящихся шаров, странное воздействие на организм…

Некоторое время я размышлял, потом вздохнул и решил не гнать лошадей, а вернуться к генеральной линии повествования. Не для себя. Для потомков. Для истории. Для читателя.

– Тогда я повторю свой вопрос, оставшийся ранее без ответа. В 2003 году вы опубликовали это открытие. Был большой фурор и доклады. Где же Нобелевская премия? Где воспроизводимость? Почему семнадцать лет прошло и никаких результатов?

– Почему никаких? Во-первых, результаты есть, и они вполне практические. Я о них расскажу попозже, только вы со стула не упадите… И с воспроизводимостью, как выяснилось, все не так однозначно плохо: я же говорил, что в те годы, когда я делал доклады в разных институтах после публикации нашей статьи в «Анналах…», ко мне, к моему удивлению, стало после выступлений подходить довольно много разных людей, которые этот эффект наблюдали, причем порой до анекдота. Одну такую историю расскажу.

Значит, сделал я доклад в ФИАНе, подходит потом ко мне такой мужичок невысокого росточка: «Хочу с вами поговорить…» Это был 2004 или 2005 год, как раз самый пик интереса. Потом-то у широкой научной общественности пропал интерес к теме, потому что пропала сама широкая научная общественность: очень многие просто поумирали, а остальные, кто могли, уехали за границу, у нас сейчас пустые институты стоят, некому думать… В общем, оказалось, что этот невысокий мужик приехал из Алма-Аты, где был очень мощный институт по разработке сверхбыстрых торпед для подводных лодок. Движителем винта в торпеде был сплав меди и свинца, он прямо на борту торпеды расплавлялся электромагнитной катушкой и направлялся струей на турбинку. И поскольку металл очень плотный, его требуется не очень много, а торпеда – изделие такое, что ничего в ней жалеть не надо, все на один раз, и потому можно форсировать возможности двигателя до предела и крутить лопатки турбинки, приводящей в движение винт, чтоб торпеда двигалась с максимальной скоростью, которая только возможна в воде.

Поняли идею, да? Расплавляется свинец с медью, магнитное поле раскручивает эту жидкость как ложка раскручивает чай, и потом она подается по тонким трубкам диаметром миллиметра два на лопасти турбинки. Этого заряда расплава хватает, чтобы разогнать торпеду, вес которой приблизительно 5 тонн, до максимума, пока она не воткнется в цель. Все, вроде, придумано классно. Но на каком-то этапе произошел у них странный затык. Затык заключался в следующем… В какой-то момент все вдруг останавливалось, турбинка переставала вращаться. Оказалось, подводящие жидкий металл трубки забивались кристаллами вольфрама и молибдена, которых в свинце и меди просто не может быть по определению.

Получив такой странный результат, они сначала кинулись в алма-атинский институт ядерной физики, но там только плечами пожали: отстаньте, это невозможно, вы же взрослые люди! Самое интересное началось дальше. Ребята затеяли скандал, написали рекламацию поставщикам: вы нам посылаете негодные свинец и медь, загрязненные вольфрамом и молибденом, вы что – обалдели что ли, это же госзаказ, оборонка! Тогда было очень строго… Написали и отправили реляцию в Москву, в Москве ее переправили туда, где выплавляли эти слитки, а там сильно обиделись, специально создали комиссию, которая показала, что у них сверхчистый свинец, сверхчистая медь. Вот вам еще одна проверенная партия!

Алмаатинцы опять свою бандуру запустили, и опять все повторилось один к одному. Тогда собрались вместе уже три комиссии совместно – алма-атинцы, производители слитков и московская надзирающая комиссия. Вместе они проследили весь путь металла от начала и до конца, сделали РФА-анализ свинца и меди, провели масс-спектрометрию – нету молибдена! Нету вольфрама! Да и откуда им взяться? Они же не плавятся так легко, как свинец и медь, у молибдена температура плавления 2600 градусов, а у вольфрама так вообще 3700 без малого! Как они могут попасть в медь или свинец в качестве примесей? Никак!

Все три комиссии приехали в институт с проверенными слитками, запустили стенд, и на каком-то моменте лопатки перестали крутиться. Вытаскивают, режут трубочки и обнаруживают кристаллики вольфрама и молибдена. Вот тут они сели и стали молча смотреть друг на друга. Что дальше-то делать?.. А дальше распорядилась сама история. Наступил 1991 год, и все кончилось само собой…

Я слушал Ковалева, не перебивая, а он, глядя куда-то мимо меня в прошлое, продолжал:

– Мужик этот невысокий, который ко мне в ФИАНе подошел и который, кстати, был помощником главного инженера, давно уже уволился из алма-атинского института, работал в Москве на машиностроительном заводе, но эта история не давала ему покоя. И он спросил меня: могло присутствие сильного магнитного поля и сильного тока, который расплавлял металл, привести к трансмутации? Я говорю: «да, могло, и эти спектры я показывал в докладе». Мы потом просчитали медь и свинец своей программой и действительно получили кучу вольфрама и молибдена на выходе. Так что не врал он.

– Потрясающая история, – снова вздохнул я, мне как будто не хватало воздуха в тесноте этого подвального кафе. – Ну хорошо, ладно, вернемся к Уруцкоеву. Там есть еще непонятные для меня моменты… Вот вы убедились, что эффект существует, но его же еще надо было как-то объяснить!

– Нет. От нас, вообще-то говоря, Минпромнауки требовало только сказать, есть эффект или нет. Потому что поднялся жуткий скандал в академических и правительственных кругах. И только тот факт, что Леня Уруцкоев был в дальней родственной связи с Гайдаром, а еще то, что был поставлен под вопрос имидж Курчатовского института, и привели к появлению этого запроса от Минпромнауки. Это был 2002 год.

– А почему это случилось так поздно, почти через десять лет после обнаружения эффекта Уруцкоевым?

– Пока окончательно разобрались, что дело не в случайных неучтенных примесях, что происходит невозможное, прошли годы. Вот посмотрите, – Ковалев положил передо мной материалы, – здесь довольно крупно все нарисовано, это схема установки, вот эту кнопку я нажимал, а вот здесь стояли здоровенные баки размером с два таких стола, за которым мы сидим, накопители…

Я внимательно осматривал горы бумаг, которые выкладывал передо мной Владимир Дмитриевич, – статьи, таблицы, спектры, графики, формулы, схемы и чертежи установок – и не понимал главного:

– Владимир Дмитриевич! Но как с помощью обычного электромагнитного излучения преодолевается кулоновский барьер? Почему атомные ядра на таких низких энергиях входят в соприкосновение?

– А он не преодолевается. Кулоновский барьер выключается трансмутационным излучением.

Я выругался. Это было уже слишком!

– Какого хрена! Что вы такое говорите?! Что значит выключается?

– Вот это вопрос вопросов, почему кулоновские силы выключается… Но выключаются они на 10^-21 секунды. Невозможно объяснить, почему это происходит, но выключение кулоновского барьера никак не нарушает законов сохранения – энергии, момента, импульса… Кстати, вы должны еще со школы знать, что, согласно квантовой механике, просачивание под потенциальным барьером с какой-то определенной вероятностью возможно!

– Туннельный эффект. Проходили в школе…

– Только для этого должен быть резонансный переход. Так что кулоновский барьер вполне преодолим! Просто этот переход очень мал по вероятности. А наше электромагнитное воздействие повышает сечение реакции, то есть вероятность ее прохождения. Вот и все.

Ковалев снова стал перебирать бумаги:

– Сейчас я вам найду картинку поярче, чтобы был четко виден эффект. Ну вот, например. Проба 662.7 – тантал взрывается в дистиллированной воде. Берется проволочка танталовая, наваривается в пробойном промежутке, заправляется в эту банку, подается ток. И вот видно, что молибдена, например, до взрыва не было вообще, а был цирконий, который после взрыва пропал. Его совсем нету в пробах после взрыва.

– А откуда он раньше-то взялся? – не понял я.

– Он находился в тантале в виде примеси на уровне сотых процента.

– Ага, вижу. Марганец пропал, медь пропала…

– …цинк пропал. Зато нагорело никеля на порядок больше, чем было!

– А вот ниобий не изменился почти.

– Ниобий, да, практически никак не изменился, но появился, как я уже сказал, молибден. Причем это взрыв в одной чашке, потому что их было восемь штук. Разные чашки, но один удар, то есть заряд пошел одинаковый, но при этом в разных чашках получается разный результат! Смотрим образец 622.3, то есть уже 622-й удар, но третья чашка. И вот в третьей чашке уже получился свинец, причем много – на уровне 1 %. А в тантале свинца не бывает в виде примесей… И вот еще опять появился никель.

– Слушайте, – заинтересовался я, – а нельзя было определить, в чем все-таки разница между чашками? Может, провода от накопителя к ним шли разной длины? В одну взрывную камеру чуть раньше пришло, в другую – чуть позже?

– Кабели были совершенно одинаковые, сгораемые элементы тоже – чтобы токовая нагрузка была одинаковая при разрушении.

– Прям вот точно-точно отмеряли? – уточнил я.

– Ну настолько, насколько точно можно это сделать, взвешивая проволочку на микрометрических весах, чтобы по закону Ома сопротивление у всех проволочек было одинаково. Причем токовый удар был взят с двойным запасом – чтоб непременно сгорело.

– Ну, значит, это просто стохастический процесс, – махнул я рукой. – Там же вручную никто эти шарики атомных ядер не лепит по заказу исследователей, как уж полетели, так и полетели. Случайно…

– Как вам будет угодно, – театрально кивнул головой Ковалев. – Может, и так… Смотрим теперь 670-ю пробу. Получили после взрыва молибден, никель, сурьму и опять очень много марганца. А еще имеем группу легких атомов, которых либо не было в исходном образце совсем, либо было так мало, что их рост составил четыре порядка. То есть если посмотреть поэлементный эффект роста, он может достигать тысяч процентов на отдельные элементы! Но если брать на круг, то новых элементов возникает приблизительно 1–2 %, правда, был случай у нас, когда выскочило 5 %. То есть из материнских 100 атомов тантала, 5 превращались во все остальное разнообразие.

– А вот это что, следы, что ли? – я устало ткнул в диаграмму, где сбоку был выписан ряд элементов.

– Да, это отмеченное присутствие элементов, следы, совершенно правильно вы сказали… Серебро, индий, золото… То есть Уруцкоев получал золото! И это мой ответ американцам, про которых я вам еще не рассказывал, но пора пришла. Помните вы спрашивали о практических результатах?

Глава 3. Американский дядюшка

Если бы у меня в каждой главке были эпиграфы, для этой главы я бы выбрал эпиграфом слова Александра Шадрина, доктора физико-математических наук, сказанные им об установке уральского ученого Вачаева. И слова эти такие, проникновенные и берущие за душу:

«Плазмоид Вачаева А. В. – это «прирученная» шаровая молния диаметром 2–3 мм, переходящая в рабочем режиме в тонкую, почти сверхпроводящую пленку пароводяного пузырька кипения, и осциллирующая в закрученной [вихрем. – А.Н.] струе воды…»

Каково! Прям наша тема!

Ну а если вам фамилия Вачаева ни о чем не говорит, мне придется сначала рассказать о нем, а потом вновь вернуться к золоту и американцам. Иначе вы не поймете, о чем речь…

Вачаев – это примерно то же самое, что Уруцкоев, только пожиже, да простит меня господь за такую метафору. Впрочем, это даже и не метафора: Уруцкоев наливал в свои лунки воду и жег в ней металл, а Вачаев металл не жег, а экспериментировал только с «голой водой», потому и «пожиже». Именно воду он превращал в плазму.

Анатолий Васильевич Вачаев был не просто похож на актера Игоря Ильинского, коего сейчас мало кто уже помнит. Он был также похож на любого партийного деятеля эпохи поздней КПСС, а также на крепкого хозяйственника средней руки. С таким лицом хорошо жить в каком-нибудь Магнитогорске… И в науке Вачаев занимал положение среднее – работал в провинциальном институте, был всего лишь кандидатом наук. Но ему повезло, и его имя будет вписано в историю науки серебряными буквами. А имя Ковалева – золотыми. А Макса Планка – уже вписано платиновыми. Но если и когда теория Ковалева окажется верной и будет признана наукой, его имя, я полагаю, нужно будет выложить натуральными бриллиантами разной степени крупности, но никак не менее 4–5 каратов. Вот такая градация у меня в голове сложилась…

Вы, надеюсь, не обижаетесь на меня, что я все шучу да ерничаю? Нервы, нервы. Уж больно странные вещи мне придется вам рассказывать в этой части книги…

В общем, в те самые трудные девяностые годы, когда Уруцкоев крошил бетон боевыми накопителями Бороды, товарищ Вачаев с коллективом решал задачу поскромнее, он вознамерился чистить воду. Качество питьевой воды в России приводит народы в изумление, поэтому спрос должен был наличествовать. И он наличествовал! Деньги на столь прикладную вещь вачаевцам удалось найти, и на своем далеком Урале Вачаев начал ставить эксперименты. Первым номером в планах стояло очищать воду от железа, для чего Вачаев решил пропускать ее через небольшой стеклянный реактор, представлявший собой трубку с перекрестными электродами.

Сначала вачаевцы придумали проволочки типа метелок – сверху на них льется вода, на метелки подается разность потенциалов, здесь плюс, там минус, идет захват железа из потока, все дела. В принципе, электрофильтры известны в мире, народ как только не изощряется, чтобы избавиться от примесей в воде… Но потом вачаевские очистители приняли следующий вид.

Схема вачаевского реактора. Пояснения: 1 – область разряда; 2 – верхний трубчатый электрод; 3 – нижний трубчатый электрод; 4 – корпус реактора; 5 – катушка (индуктор); 6 – импульсные электроды

Обратите внимание, вертикальные металлические трубки, по которым протекает сверху вниз через стеклянный реактор вода – это тоже электроды, на них тоже подается напряжение! А есть еще рабочие электроды, создающие плазму – горизонтальные. И все это хозяйство было поверху обмотано катушкой, то есть шубой магнитного поля (катушка видна на схеме в разрезе), это важно. Причем токи подавались зверские, электроды выгорали, их нужно было менять и корректировать расстояние между ними на выгорание, а кроме того, под определенным углом затачивать. Показателем правильной работы реактора было формирование в реакторе плазмоидной поверхности – разряда в виде плазменной пленки, образующей многомерную фигуру типа гиперболоида вращения с пережимом диаметром 0,1–0,2 мм. Пленка обладала повышенной электропроводностью, была полупрозрачная и светящаяся, толщиной до 10–50 мкм.

– Электрику они нашли на свалке, – рассказывал Ковалев, – там же нашли и соленоиды, которые поместили по каким-то своим соображениям вокруг реактора. Я после смерти самого Вачаева общался с его дочерью, так даже она, сама будучи кандидатом технических наук, не могла нам сказать, зачем Вачаев разместил вокруг реактора магнитное поле (те самые соленоиды), какая у него была идея… Но если бы не разместил, ничего бы не получилось! У Вачаева были неплохие электронщики, ими подавался достаточно большой разряд в зону реакции, причем управляемый и синхронизированный с током, подающимся на магнитную катушку, на тот самый соленоид. В общем, они залили в приемный бак дистиллированную воду…

– Зачем? Ведь их целью было чистить грязную?

– Ну это же ученые все-таки! Они делали калибровку от дистиллированной воды… Потом, конечно, наливали из водопроводного крана, так мало того, они туда соли добавляли и просто-напросто брали железяки, напильником снимали металл, делали пудру и просто сыпали в воду, то есть искусственно ухудшали ситуацию по максимуму, чтобы испытать свое оборудование по очистке. Но в первый раз чудо случилось именно на дистиллированной воде!..

Действительно, иначе как чудом то, что произошло тогда, назвать нельзя. Когда вачаевцы в первый раз залили в верхнюю приемную емкость 10 литров дистиллированной воды и пропустили ее через только что собранный реактор, случилось невозможное – в эмалированный таз, позаимствованный Вачаевым у жены, полилась черная жижа. В которой, как чуть позже выяснилось, была вся таблица Менделеева. Часть воды превратилась в металлы и прочие элементы. Причем представляли они собой мелко-мелко-мелкодисперсную нано-взвесь.

Новичкам везет! Я, честно говоря, даже не представляю себе, что они в этот момент подумали и ощутили, когда вместо прозрачного полилось черное. Которое нельзя было списать по химсоставу ни на выгорающие электроды, ни на микропримеси в воде…

Дальнейшие результаты были хуже. Тем не менее, Вачаев успел опубликоваться в отраслевом журнале, уехал в командировку, а по приезде выяснил, что электрооборудование было его сотрудниками слегка модернизировано в целях улучшения. И эффект пропал. Это было настолько большим потрясением для старика, что он слег и через некоторое время умер. Дочь ученого хотела передать остатки оборудования нашему Ковалеву, но тому негде было его хранить, не в квартире же. А из института его группу к тому времени уже выперли, подняв арендную плату.

Почему же Вачаеву не удалось восстановить параметры установки? Да потому что всех параметров выходящего сигнала вачаевцы просто не знали. Как уже говорилось, таз они принесли из дома, что-то из электроники нашли на свалке, коими СССР был богат (мой знакомый однажды нашел на промышленной свалке часть спутника и выковырял из него несколько уникальных линз, после чего имел неприятности с КГБ), и осциллографы у вачаевцев были самые обычные. А нужны были для правильной регистрации всех параметров излучения компьютерно-управляемые шестилучевые осциллографы, по утверждению Ковалева. Что это такое, я даже не знаю…

– И сколько же энергии они тратили на трансмутацию? – спросил я Владимира Дмитриевича, поскольку при словах «ядерные реакции» у меня перед глазами все время непроизвольно вставали ускорители, токомаки и ядерные реакторы.

– Да очень небольшие там были энергии, примерно как у плитки: 0,4–0,5 киловатт на разрядном промежутке.

Ну а теперь вернемся к тому, чем я закончил предыдущую главу…

– Вы спрашивали, где же моя Нобелевская премия и почему никаких подвижек нет после наших публикаций? – побарабанив пальцами по столешнице задумчиво сказал Владимир Дмитриевич. – Есть! Не зря же американцы в 2012 году мне предложили поехать в США.

Итак, в 2012 году на спокойно сидевшего дома Владимира Дмитриевича вышли некие американцы. Через скайп. Предварительно наведя справки по поводу Ковалева у мировой звезды Жоржа Лошака, обладавшего немалым авторитетом в мире физики. Жорж охарактеризовал Ковалева в превосходных словах. Поэтому в квартире Ковалева раздался призывный сигнал скайпа. И после настройки видеосвязи американец с Макинтошем в руках, пройдя прямо с ноутбуком по цеху, рассказал и показал Ковалеву то, чего он увидеть никак не ожидал. Представитель огромного американского холдинга по ходу виртуальной скайп-экскурсии рассказал, что они освободили помещение склада и устроили в нем цех размером с футбольное поле, расставили бесконечные столы и установили на них колбы и прочее, в чем наметанный глаз Ковалева сразу узнал вачаевское оборудование.

– В этом гигантском цеху, по которому ходил американец с ноутбуком, на столах стояли огромные мерные стаканы, в которые влезало от 2 до 5 литров водного раствора медного купороса, из коего они делают палладий уже в промышленных масштабах. Они даже показали мне мою статью, показали воспроизведенный по нашей работе компьютерный расчет, поблагодарили нас за эту работу…

Тут надо сказать, что американцы – народ ушлый. Когда была опубликована знаменитая «статья пяти авторов» о трансмутации, и Ковалев начал выступать с докладами по институтам, это сразу стало известно не только в научном мире, но и в бизнес-сообществе. Поэтому в 2007 году в Москве после одной из лекций к Ковалеву подошел симпатичный американец, и сказал:

– Доктор Ковалев, мы прочитали ваши работы. А вы не могли бы нам предоставить копии всех русских печатных работ, которые в России опубликованы по поводу трансмутации в открытых источниках? Меня специально за этим командировали.

При словах «в открытых источниках» американец поднял палец вверх, акцентируя внимание на этом замечании. Видимо, чтобы не сочли за шпиона, пытающегося скупить секреты.

Ну Ковалев с простой душой взял, накопировал и предоставил ему все открытые российские статьи по этому вопросу. И американец довольный уехал.

Прошло пять лет. И вот в 2012 году состоялось то, о чем вы уже знаете – Ковалеву устроили виртуальную экскурсию с «Макинтошем» по цеху, и он опознал работающее оборудование, подивившись, правда, что американцам понадобилось целых 5 лет на то, чтобы запустить производство палладия.

– Но потом я понял, почему это произошло. Они долго искали резонансные режимы, поскольку в работах Вачаева об этом ничего не было сказано, а нашей теории американцы не знают. У них была только наша программа.

– О программе позже… И все-таки, как выглядит этот цех? – уточнил я, силясь представить себе.

– На столах стояли вот такой вот высоты, – Владимир Дмитриевич показывает расстояние от столешницы, – мерные цилиндры, плоское дно, с сетки наверху спускаются кабели, которые питают установку, вокруг реактора располагается катушечный трансформатор, идет процесс – подается заизолированный потенциал, и видно, как бледная зелено-синяя жидкость бурлит в этом месте. Бесконечные столы, столы, столы… И на каждом примерно по двадцать таких стаканов, ходят лаборанты в белых халатах. Идет реакция, а после того, как медь выработалась по ядерному процессу и не может найти себе партнера в жидкой фазе, процесс останавливается. И ничего больше не происходит.

– А партнер меди – это кто, точнее, что?

– Добавки дешевые. Там ведь еще нужно, чтобы была правильная концентрация меди в растворе! Если ее слишком много, не идет процесс. Потому что соотношение атомов меди, присадок и атомов воды должно быть вполне конкретное! Это вачаевские тонкости, которые он никому не открывал, но американцы их нашли… Меня потом дочь Вачаева Татьяна, симпатичная девчонка, кстати, спрашивала: «После смерти папы мы никак не можем выйти на ту же амплитуду, что была у него. Вы не знаете, почему?» Я говорю: «знаю, папа ваш присаливал раствор, добавляя в него химические элементы, чтобы получилось как можно больше атомных партнеров, чтобы прошел трансмутационный процесс. Он ведь идет лавинообразно, но там нет эффекта «цепняка», когда конус развития идет до взрыва. А здесь процесс постепенно выполаживается и идет, пока все входящие ингредиенты не будут израсходованы. Процесс просто дожигает материал до конца и останавливается».

В общем, как американцы сами рассказали Ковалеву, они вложили в палладиевый проект 90 миллионов долларов, зато теперь производят около тонны палладия в год (цена за грамм около 100 долларов). Тонна – это немного, что позволяет, с одной стороны, не обвалить рынок (за год в мире добывается примерно 200 тонн палладия), а с другой, насколько Ковалев понял, мухлевать с НДС, ведь добавленная стоимость одна, а декларируется другая.