Текст книги "Контрасты. Миниатюры, рассказы, эссе, новелла и повесть"

Увы, сейчас мы не в раю. Польза религий в том, что они подсказывают человеку как ему жить на Земле и что его ждет после умирания. Но люди беспечны и мало кто верит, что это не миф и не сказка, но отвечать за свои деяния всем придется.

– В наш век электроники эта версия понятна. А почему такая архаичная форма – подглядывание, подслушивание, черт с бородкой?

– Это дань традициям. Красота истории.

– А почему же Бог не уничтожит Зло?

– Зло привлекательно и без греха скучно, да и надо кого-то учить и исправлять. Вот говорят: «Бог не играет в кости». А очень даже великолепно играет. Приглашает для отчетности, контроля и назидания Сатану и играют. Следует уточнить, что Сатана это главный изгнанник из Божьего рая, он основал другую древнюю цивилизацию, строящую свою историю только на основе пороков и страха, отрицая доброту, милосердие и прощение, как ненадежные факторы взаимодействия. Сатана слабее и боится Бога. А Бог терпеливо зрит на дела Сатаны и не уничтожает его из милосердия, а может и любопытства. У Бога на всех любви хватает. Их игра очень сложна. Надо угадать расклад из тысячи кубиков перед броском. Играют на интерес. Так Россию Бог проиграл на сто тринадцать лет. То ли ветерок внезапно подул, то ли песчинка попалась, качнулся один кубик и упал в обманную сторону. Бог – сентиментальный романтик в эту минуту Баха заслушался или земного соловья, а может маленькую серенаду Моцарта ангелы «а капелла» исполняли. Сжульничал, конечно, по привычке Сатана, потому и со страху в инфузорию-туфельку превратился. Бог вспыхнул гневом, но сдержался и только в сердцах взорвал несколько сверхновых звезд. Потом с блеском разгромил Сатану в быстрые, «слепые» шахматы на тысяче досок. Пообещал Бог благо России после испытаний. Бог честен.

– Владимир Ильич, Вы начали говорить о Гитлере.

– Да, болтливый надзиратель мне многое рассказал. Я думаю, чтобы мучить меня ожиданием подобных наказаний, ведь состав преступления у нас одинаков – мы обманули своих сограждан и вместо справедливости и процветания принесли войну и разруху. Да и называют нас одинаково – вождь (нем. – фюрер), что уместно для дикарей. Звучит-то смешно и нелепо, но за этим названием ужас Истории. И любимый композитор у нас – Вагнер. Скажи какую музыку ты любишь и я скажу кто ты. (Ленин задумался). Да, продолжаю.

Положение Гитлера ужасно. Процедуры следуют с немецкой пунктуальностью, строго по расписанию, без отдыха и перерыва. Сперва – расстрел, затем повешение, следом – отравление в газовой камере. Далее по порядку – сжигание в танке, падение на подбитом самолете, подрыв на пехотной мине, утопление в подводной лодке и все виды смертей: для военных и гражданских, взрослых и детей, погибших на войне, в которой он виновник. А погибших 70 миллионов. Эта жуткая песня бесконечна. Не будет ему прощения.

А, когда он, измученный казнями, зовет маму, то прилетает на метле Анна Мария Шикльгрубер. Он видит – это не его мама, у неё холодные, пустые глаза – это ведьма. Она резко и тяжело бьет его в спину, он падает на четвереньки и ведьма вонзает ему черенок метлы в зад. Рвутся внутренности, он орет от боли и обиды, метлу беспощадно проталкивает та, что похожа на Анну Марию. Метла выходит через рот Гитлера, льется кровь, он кашляет кровью. Черти с усмешкой, услужливо хватают метлу с обеих сторон, кладут на плечи и несут его, как барана к костру под музыку вальса Штрауса. Делают черти правильные, изящные па, кружатся, приговаривая: «Будьте любезны, танцуйте с нами и пройдемте к огню – там уютно и тепло». Гитлер таращит глаза, кричит и извивается, а его старательно размещают над жаровней и покручивают, равномерно поджаривая. От боли и паленого запаха он почти теряет сознание, но видит, что вокруг жадно бродят гиены, ожидая угощения. Он продолжает видеть, что его снимают с жаровни и ловко бросают на метле к пестрым гиенам с огромными челюстями, и те сжирают его без остатка. А фоном экзекуции звучит какой-то легкомысленно-навязчивый фокстрот.

Худшая для Гитлера пытка в конце рабочей смены.

– Замечу, – здесь тоже для удобства время сутками меряют.

Его помещают в клетку со стальными колоннами, за клеткой подключают магнитное поле, способное удержать и звездную плазму. Гитлеру показывают издали «Мадонну» Рафаэля и включают музыку «Аве Мария» Шуберта. И тут начинается жуткий гул, и вой, и рык, и скрежет. Земля гудит и качается волнами, тьма и свет мерцают. Из Гитлера выскакивает огромный черный зверь и с безумной яростью кидается в сторону картины, но сталь и силовое поле удерживают его; тогда зверь начинает метаться, бить и грызть клетку, ломая зубы, когти, кости. Этот раненый, неистовый, черный зверь возвращается в фюрера, и уже Гитлер в безумии бешенства бросается на клетку и бьет её, и грызет, ломая кости и зубы. Затем он падает о каменный пол в судорогах большой хореи, его выкручивает и подкидывает, он разбивает тело и голову, в глазах его ужас и отчаяние, – осознание того, что он злая марионетка чужой черной воли. Обессиленный, он затихает в конвульсиях. В неподвижных, черных глазах его – холод неверия и жестокости. И некому ему помочь, пожалеть и спасти. (Звучит вторая часть «Апассионаты»).

Бывает и здесь контрольное тестирование. Неизвестный голос задает вопросы. Так вот, во время этого опроса Гитлер, невольно увлекаясь, начинает вскидывать руку и трещать, как сорока о Третьем рейхе, о факельных шествиях, о непобедимом, истинном арийце-сверхчеловеке. Товарищ безнадежен и чужд к милосердию и спасению.

Ленин помолчал, посмотрел мне прямо в глаза и сказал четко и с презрением: «А те, кто дал нам денег для партийной работы и вооружения и здесь не сильно мучаются!»

Потом поник и опять задумался.

– А что Вам, Владимир Ильич, известно о царской семье?

Он обрадовано встрепенулся.

– О, царская семья хорошо устроена! Императрица Александра Федоровна – психолог в приёмном отделении ада. Помогает пережить стресс и шок прибываюшим. Хороший она консультант – беседует, наставляет, инструктирует. Авторитетный, умелый специалист. С ней все послушны и внимательны, строптивости или капризов никто не посмел проявить. Николай второй очень преуспел, он великолепный мастер – садовник райского сада, цветовод. Его цветы удивительно красивы. Николай передает мне приветы, когда его милые дочери навещают меня и дарят эти райские цветы. Чудо как они хороши! Царевны добрые и кроткие, утешают и ободряют меня. Цветы нежные, свежие, чистые и капли росы сверкают на них.

Тут Ленин заёрзал, лицо его пробило тиком страдания, он отвернулся и тихо вскрикнул: «Как же мне больно смотреть на их сияющие крылья!» Он быстро справился с угрызением и отчаянием, и взгляд его стал прям и отрешен. По щеке его пробежала слеза, он смахнул её рукой, но она успела превратиться в уголек и размазалась чёрной полосой на щеке. Он безнадежно и тоскливо махнул рукой, – мол, сами видите, что творится!

Потом Ильич, что-то вспомнил и приободрился. «Меня и цесаревич навещает. Очень бойкий, веселый, здоровый и умный мальчик – «золотое сердце». Во флотской форме, только вместо боцманской дудки у него малая труба, он играет на ней звонкие, бодрые мелодии и даже может летать. Мы с ним соревнуемся в пятнашки, он всегда побеждает и весело смеется над моей неловкостью. Алексей оберегает меня и заботится, называет меня – «дедушка Ленин» или по имени-отчеству. Еще мы играем с ним в шахматы или городки. Бывает, я посмотрю на него, или встречусь с его ясным, удивительным взглядом – открытым, понимающим и прощающим, и вдруг станет мне невыносимо трудно, невыразимо тяжко, и сердце клещами сдавит, и слезы польются, и жажда молитвы приидет, а мне… запрещено молиться, потому, что я… некий контракт кровью подписал. Да, точно так-с, по Гёте, в 17 году.

Ленин встряхнул головой и плечами, и продолжил.

– А Цесаревич Алексей утешает меня и, говорит жалея: «Не плачьте, Владимир Ильич, довольно переживать! Бог добрый. Я знаю. Он простит Вас и Вы увидите маму и брата!»

Тут слезы побежали по щекам вождя, он закрыл ладонями размазанное, в черных, угольных полосах лицо, медленно сполз со стула и, потеряв форму, как ледяная статуя в оттепель, встал на колени, боком ко мне. В порыве страха и стыда он обхватил свою лобастую голову и, раскачиваясь, стал каяться, картавя: «Что я натворил? Как я посмел!? Пугачев, – мятежник и преступник, но хуже я – подлый предатель! Упрямый фанатик, бездну зла я принес обманной идеей! О, эта революция! – устрашила и озлобила весь мир, – благие намерения превратила в ад диктатуры безбожников, – сограждан моих, как псов стравила ненавистью, разрухой и войной! Миллионы бежали, убиты иль стали бездомны! Учение Маркса лживо, бессильно и потому – вредно. Эта овчинка выделки не стоит! Спасительный НЭП по сути свободная торговля капитализма! Я злой властолюбец отомстил царю люто, без чести! Я политический маньяк – безумец без совести!! Лысый демон, я сокрушил Россию!!!»

На коленях он повернулся ко мне, поникший, затравленный и пронзительно глянул в глаза с тоской и надеждой. Сказал сломлено и тихо: «Простите грех мой великий! Я измучен пытками и совестью, я устал быть мумией, я хочу успокоиться навек возле мамы.»

Тень появилась внезапно и зычным голосом диктора на вокзале произнесла: «Свидание окончено. Вот выход!» и указала на прозрачную дверь.

Уходя, я оглянулся на Ильича. Он уже сидел в инвалидной коляске (как на фото в Горках после повторного инсульта) с плоским лицом идиота и круглыми, бессмысленными глазами. Меня невольно передернуло от брезгливой жалости. Он заметил, понял и слабо кивнул головой на прощанье.

 
                                     * * *
 

Как возвращался я в реальность, не помню. Очнулся за рабочим столом, голова на ладонях. Сонный монитор мерцает. Кликнул мышкой. Открылась страница Википедии – «Ленин, Владимир Ильич». Даже в кратком перечислении – очень много заслуг, достижений, значений для одного человека. Более, чем у других великих. Справа, рядом с текстом, фото Ильича в июле 1920 года. Проницательный, памятный Ленинский взгляд. Мы подмигнули друг другу, как старые приятели, которые много раньше чудили-куролесили, что не каждому и расскажешь.

Пошел я на кухню варить пельмени с луком, перцем, лаврушкой, сальцой и травками. В глубокую тарелку, с острым и пряным, дымящимся бульоном и невыносимо горячими, сочными пельменями, добавил обильно сметанки из холодильника и, по вкусу, майонеза. Налил рюмку интимно-доверительной, прохладной водки и… услышал знакомый, бойкий, картавый голос.

– Долой разор политических революций!

– Никакого доверия авантюристам – проходимцам истории!

– Вся власть разуму и добру!

– Наша задача – достойная жизнь гражданам России!

– Мы пойдем путем мира и созидательного труда!

– Ученым – наука, рабочим – работа, колхозникам – колхоз!

– Летчикам красивый самолет и мягкой посадки!

– Да здравствует светлое настоящее!

– Ура, товарищи!

Что ж? Тезисы-наживка современны. Будет, кому клюнуть. Не сдается, перестроился Ильич. Правдивый обман живее всех живых.

Но, что же я видел во сне или фантастической реальности о Ленине? Прозрение, осознание правды? Страх ответственности за преступления? Раскаяние заблудшего – начало покаяния? Или продолжение дьявольски хитрой и злой игры фанатичного большевика в выдуманную справедливость и возмездие? Увы, увидел, услышал, да не всё понял. Трудно быть однозначно-категоричным. В жизни, истории и салате многое соединяется, потому и вкус неповторимый. Монолит прошлого неисправим. События истории, как слова из песни, не выбросишь. Такова и наша песня-история.

И всё же Ленинские тезисы, сказанные им в аду точнее и справедливее «Апрельских». «Берегитесь лжепророков… по плодам их узнаете их».

Ну, будем здравы и добры! Пора уж выпить рюмку или две.

Злоба заразнее чумы

Борис Акунин

Каждый из нас – сын своих добрых дел

⠀

«Дон Кихот»

Мигель де Сервантес

Твой путь к добру
или ко злу?

Если ты желаешь зла кому-нибудь, мечтаешь о мщении, то в чём злому отрада? Только в злорадстве, но это чувство ущербное, даже к поверженному противнику. А когда ты встречаешь друга или родителей, или играешь с маленьким ребенком, который вдруг тебе улыбнулся, и тебе стало невольно радостно и даже смешно, а может, ты спешишь на свидание на крыльях любви – тогда нужны совсем другие чувства. Необходимы: великодушие – победителю, привет и уважение – друзьям, забота и почет к стареющим родителям, сердечное умиление к малым детям, а любви – любовь. Ведь все знают непреложный закон, что зло возвращается злому, и каждому воздается по вере и делам его. Бывает, что и доброму человеку достанется от злой судьбы, но он зло отвергает, как чуждое, ненадежное, вредное всем, а приемлет только ценность доброты, умножает это сокровище полезными делами, искренними словами, тактичным поведением и легко раздает эти подарки доброты ближним и дальним.

Не зря в русских сказках герой – «добрый молодец», а если кто злой, тот не молодец и не герой. Ясно, что нельзя никого доводить до греха, грех опасным возвращается бумерангом. Не дразни собаку – укусит. Не ехидствуй с собеседником – разбудишь злобу в нем. Не провоцируй стресс, чтобы не увидеть ненужных тебе тараканов и демонов. А добрым быть выгодно, ведь не принято на вежливость отвечать грубостью. Творить зло – удел несчастных. Так зачем же идти дорогой зла к несчастью? Каждый хочет быть здоровым, богатым и счастливым. Но злые чувства сжигают телесное здоровье и мутят душу, потому злому человеку не дано быть долгожителем, и счастье ему «не светит». Остается злому только стремление к богатству и власти, которые всегда служат «яблоком раздора», страшат потерей, загоняют в угол неверия и одиночества. Вот пример из истории. Жил-был художник один, картины доход приносили, а как ушел на сторону зла, то весь мир поверг в ужас фашизма. Когда он войну проиграл, то Лувр приказал взорвать. Хорошо, что этот приказ не выполнили. Злое властолюбие убило в нем художника. Как 2х2=4 всегда остается в силе, так и доброму человеку естественно быть благодарным, влюбленным, творческим и счастливым. Это и есть «царство божие внутри нас». Так мир устроен. Для этого музыка Моцарта и Александр Пушкин нам чувства добрые лирой пробуждал.

Кто общался с мудрыми стариками или молодыми, успешными людьми, тот наверняка замечал, что они разумны и приветливы, деятельны и здоровы, всегда помогут давно знакомому и человеку новому.

Радуется добрый человек утру наступающего дня и не печалится о днях ушедших.

Предлагаю осознанно и смело продолжать эту полезную эстафету добра и созидания!

Примечание: Эта миниатюра заняла 1-ое место в номинации «Малая проза» международного литературного конкурса им.

Уолта Уитмена в 2023 году

Фауст и Масаи

Есть у меня приятель со школьной поры, он редактор и заметна в нём прилежная обязанность мыслить и чувствовать; гармоничны на умном лице русая бородка и очки; в общении он приветлив и мягок, но взгляд его испытующий и в убеждениях честен – настоящий потомственный интеллигент. Хлеб редактора труден – «тонны словесной руды» необходимо перелопатить в поисках «золотой жилы» или хотя бы крупицы таланта. Это значит, надо прочесть сотни страниц незнакомого, скучного текста, чтобы сказать: «Это никуда не годится!» Но он неизменно доброжелателен и загорается надеждой, приступая к чтению новой рукописи – «А вдруг будущий классик пожаловал?» Кажется, что рецепт создания шедевра прост – надо заинтересовать ум читателя интригой иль наукой; потерзать сердце страстями и наградить любовью; и напомнить о вечности в том, что бренная жизнь коротка, а душа бессмертна. Но не встретился редактору новый Гомер иль Шекспир, а Чехова и на горизонте не видно. Хорошо, что классики создали золотые стандарты, на которые следует опираться писателю, стараясь дотянуться до небес и читательского внимания. Занятными же новинками часто делится со мной школьный товарищ. Недавно он рассказал мне в приятельской беседе следующее. На электронную почту редакции пришло письмо от вдовы некого инженера Климова. Она прислала дневник своего покойного супруга, его переписку, собственные наблюдения и назвала это повестью «Картошкин». Попросила вдова соблюсти литературные каноны и опубликовать произведение в свободном доступе под авторским псевдонимом – Аполлон Коровин. От гонорара отказалась. Редактор лично скомпоновал эти записи, что-то исправил и немного добавил, изменил название и сказал мне, как вывод: «Инфернальная тема всегда мистически интересна и страшит читателя не сказанным вопросом: «А Вы, собственно, на чьей стороне?» Вот эта повесть.

 
                                     * * *
 

Зовут меня Сергей Климов, инженер крупного завода. Работа моя – «так себе», редко в ней нахожу огоньки и изюминки, скучна ежедневная рутина, маловато места для творчества, но я привык, и вряд ли стану иную искать. Желанный итог финансов и призвания соблюден – и, слава Богу! А вот путешествовать в отпуске – мой конек, хобби прямо скажем. Вернулся из Италии, впервые был в Венеции. До сих пор, как перед глазами, пестрая толпа на маленьких улицах и спокойные воды каналов. Какое разнообразие лиц, нарядов и речей! Туристы отовсюду, со всех стран и континентов, бредут, довольные своим любознанием, озирают щедрые красоты и рады исполненной мечте, де – «наконец-то и я увидел это чудо – Венецию!» Она единственна и неповторима, запоминается навсегда, дарит яркость и обилие впечатлений: блеск южного солнца и блики воды, шум гуляющих людей, разноцветие красок. Гармоничен Гранд-канал с его живописными видами и разнообразием движения. Здесь и гондолы с грацией черного лебедя, и шустрые моторные лодки, деловые катера и маршрутные вапоретто с глазеющими туристами. Вдохновляет огромность и изящество площади Сан-Марко. Взойдешь на эту тысячелетнюю реликвию и будто генетическая память включает вестник из прошлой жизни, и ты, удивляясь, узнаешь это величие и изысканность. По долгому периметру Сан Марко в открытых ресторанах играют одновременно небольшие оркестры. Усилителем звука они не пользуются, поэтому не мешают друг другу. Музыканты выглядят аристократами, судя по классической одежде и сдержанности манер. Туристы, опьяненные свиданием с Венецией, шагают по большим, квадратным плитам этой знаменитой площади и эстафетой меняются приятные, часто знакомые мелодии. Хороша, волшебна площадь Сан-Марко!

А вечером, в теплом и нежном воздухе далеко разносится восхитительная, трогающая душу, песня итальянского тенора, который стоит осанисто в черной, атласной гондоле, и поет bel canto для влюбленной парочки. Счастливая пара свободно и уютно уселась на красном диванчике этой таинственной лодки, украшенной внутри золотыми узорами, а на бортах её золоченые фигурки морских коньков. Очень гондола похожа на роскошный гроб, но это только добавляет ей шику до замирания сердца. Плывет венецианская лодка неспешно и ловко управляет ею колоритный гондольер в фирменной «тельняшечке» с крупными полосами. Эта картина суть жизни красота, но тотчас вспоминается река Стикс. Momento more. Сильный и сладкий голос тенора отражается от глади вод, арочных мостов и старинных зданий, и создается ощущение 100-процентной романтики. В такую минуту, в этой волшебной лодке, сделать предложение своей судьбе-избраннице – что может быть лучше?!

Или ночью на набережной смотришь вдаль, в темень моря и слышишь плеск волн, качающих гондолы на причале, и, кажется, что они переговариваются друг с другом. Я влюблен в Венецию.

 
                                     * * *
 

Наш завод шефствует над театром Оперы и Балета. Так повелось еще с Советских времен, когда большое предприятие помогает учреждению культуры. Театр получает шефскую заботу и техническую поддержку, а работники завода «растут над собой», принимая духовную пищу, ненавязчиво предложенную театром. Билеты на спектакли распространяются прямо в цеху – так удобно.

В первый же день, как вышел я из отпуска, начальник цеха поздоровался со мной, спросил про отдых и дела и продолжил уважительно и с хитринкой: «Петрович, все знают, что Вы любитель оперы и я приберег Вам два билета в партер. Знаменитый гастролер главную партию исполняет. Вот буклет и билеты. А, я начальнику тоже «леща подпустил»: «Петр Захарович! Сердечное, дружеское Вам спасибо за заботу! Ни хвоста, ни чешуи Вам за такую радость!» Начальник разулыбался и ответил, как подобает суеверному, заядлому рыбаку: «К водяному тебя, я купаться пойду! А, уж Вы простите меня.»

Смотрю, предложенный буклет оригинален и наряден. Опера «Фауст». Гастролер М. И. Картошкин исполняет партию Мефистофеля. Что-то не припомню такого оперного баса. Опера через неделю. Накануне спектакля жена простыла, а с насморком и кашлем к людям идти не следует, тем более в театр. Обзвонил друзей и родственников – все отказались по разным причинам от праздника искусства. Жена сказала: «Иди один, коли так, ведь тебе интересны эти арии, а лишний билет, может, кто купит.» Ряд 13, места 16 и 17. Здесь акустика хорошая. Какой билет лишний продать? Рассуждаю. Число 17 у итальянцев считается несчастливым, а рядом место 18 – вообще сумма 3-х шестерок. Подумал: «Что я итальянец?» И в мистику не очень верю. Продал 16 место. У входа в театр купил этот билет белобрысый, энергичный мужчина средних лет, сказал весело – «надо галочку поставить в культурной программе командировки в славный град Новосибирск».

Большой театр Сибири – отголосок Римской империи, её театров и цирков. Впечатляет воздушность огромного зала без колонн, «парящий», высокий, круглый потолок в причудливой росписи и величавая хрустальная люстра в центре. В геометрической строгости линий – ярусы, ложи, балконы, ряды красных кресел и над верхним ярусом – белые, мраморные, античные статуи.

Со вторым звонком мы пришли на свои места с Григорием – это имя командировочного нефтяника из Тюмени. Он болтал всю дорогу о скважинах, вахтах и рыбалке не глядя ни на красоты зала, ни в либретто, которые мы купили. 18-ое место, справа от меня уже было занято странным господином. Я его про себя так назвал, потому, что, он будто из другого века явился, не хватало только трости и котелка. Этот пожилой мужчина был статен и седовлас, одет в сюртук и серые брюки. Его гордая и солидная осанка, молчаливость и значительность настораживали и почти пугали, как всё неведомое. Внешне и по возрасту, сосед был схож со мной, но почему-то казался гораздо старше и вызывал почтение. Господин этот был сосредоточен, погружен в себя и отстранен от происходящего, но когда начался пролог оперы, он преобразился, всё внимание его направилось на сцену, он подался вперед и повторял отдельные фразы вслед за солистами. Губы его шевелились и лицо стало вдохновенным, глаза заблестели. Иногда он, забывшись, тихо говорил на немецком языке. Такая разительная перемена, конечно, удивила меня, и я решил познакомиться с ним в антракте. А самым же фантастическим в начавшемся спектакле было то, что гастролер – бас Картошкин исполнял партию Мефистофеля неповторимым голосом Федора Шаляпина. Это был эффект в соответствии с фразами «не может быть!» и «очевидное-невероятное»!

Мое знакомство с соседом 18-го места я начал фразой: «Простите, но Вы так увлеченно и самозабвенно погружены в действие оперы, что хочется узнать что-нибудь новое об этом шедевре от человека знающего.» Мой сосед с черными, непроницаемыми глазами мгновенным взором оценил собеседника и сказал взвешенно, как человек, говорящий на иностранном языке: «Да, с этой историей у меня многое связано.» Он на секунду задумался и невольно проговорился: «Я будто вновь живу в тех событиях.» И протянул быструю, горячую ладонь для знакомства. «Иван Кулак, хирург. Репатриант из России на родину предков в Лейпциг. В Германии зовусь Иоганном.» Я тоже представился: «Сергей Климов, инженер.» – и продолжил: «Иоганн, я обескуражен и не верю ушам, потому, что сегодняшний Мефистофель – вылитый Шаляпин. Неужели неизвестный гастролер Картошкин способен так точно копировать гения?» Мой новый знакомый враз потемнел лицом и усмехнулся: «О, поверьте, чудеса возможны! Мы сегодня еще получим приглашение к тайне. Я знаю господина Картошкина весьма давно.» Он покачал головой и сделал движение, как бы раскланиваясь, мол, пора и обратить внимание на сцену. Начался второй акт оперы – «Вальпургиева ночь».

Эти танцы ночи ведьм очень порадовали Григория. «Я и не думал, что в оперном театре может быть так интересно. Это круче варьете!» – сделал он вывод. Конечно, балерины в роли вакханок весьма и очень соблазнительны. От новизны и смелости такого умозаключения, вдохновенный Григорий пригласил нас в театральный буфет – угостить коньяком. Я не нашел причин отказать и Иван Кулак легким поклоном поблагодарил за приглашение, приобщенного к высокому искусству Григория. В буфете было уютно и, после второй рюмки Иван Кулак показался мне более приземлённым и даже симпатичным. Он уточнял внимавшему покорителю Сибирских недр ряд моментов ведьминого шабаша. После третьей рюмки наш немецкий гость Иоганн тонко усмехнулся и сказал: «При таком русском темпе употребления коньяка, еще рюмка и я приглашу Вас Григорий на этот таинственный, веселый праздник, тем более, что он ежегодно проводится вблизи моего родного города Лейпцига.» «А, что, пожалуй, я соглашусь!» – ответил энергичный Григорий и продолжил: «А чем занимались Ваши предки в Германии?» Кулак стал строже лицом и после паузы ответил: «Мой предок из Средневековья – чернокнижник и астролог доктор Фауст». Мы с Григорием перестали жевать закуску – бутерброды с маслом и красной икрой, и уставились на нашего приятеля. «Отчего Ваша фамилия другая? – я поинтересовался, несколько сдрейфив в тягостном молчании. «Русский писарь переиначил. Кулак по-немецки – фауст». «А может Вы тоже колдун?» – прямодушно удивился Григорий. Иоганн помолчал и произнес четко и даже торжественно: «Да, такого рода знания передаются по наследству.» Последовала немая и трезвая сцена по Гоголю и чувство, будто мне кусок льда положили за шиворот и приказали не шевелиться. «Так эта опера про Вас?» – спросил я с заметной сухостью во рту. Фауст с тонкой, сатанинской усмешкой медленно кивнул. «За это надо выпить!» – сообразил находчивый Григорий. «Так точно!» – ответил Фауст по-военному, с иронией и гордым прищуром. Раздался третий звонок, мы выпили и пошли втроем смотреть и слушать оперу.

В самом начале следующего антракта распорядительница по залу, – строгая, черноглазая, интеллигентная женщина, мне и Фаусту отчетливо передала просьбу артиста Картошкина – подойти к служебному входу в фойе театра после окончания спектакля. «Он, таким образом, изучает мнение зрителей и обычно выбирает 17 и 18 места, как демократичные» – это её слова. «Судьба стучится в дверь» – сказал, не глядя на меня Фауст – «Откроем?» «От судьбы не убежишь!» – я ответил, поникши.

После окончания спектакля зрители долго и бурно аплодировали, артисты неоднократно раскланивались, а когда я смотрел в бинокль на Мефистофеля-Картошкина, у меня было неприятное чувство, будто он острым взором видит нас в зале и напоминает о приглашении. После сутолоки выходящих из зала зрителей мы направились к служебному входу, который ведет во внутренние помещения театра. Григорий увязался за нами. Я его остановил и предупредил: «Григорий, слишком много мистики и приглашали только 2-х зрителей.» А, он в ответ, бесшабашно: «Чертей бояться – в раю не бывать! Очень любопытно посмотреть – что будет?!» Дверь в фойе театра с надписью «Служебный вход» была не заперта. Мы вошли. Нас встретил охранник с вопросом: «Вы к кому?» Невесть откуда появился Картошкин в сценической одежде Мефистофеля и коротко, убедительно сказал: «Эти гости ко мне, с администрацией есть договоренность, посмотрите в списке.» «Предъявите паспорт!» – обратился к нам охранник. У меня в кармане был заводской пропуск, его и показал, Фауст – паспорт гражданина ФРГ, Григорий с серьезным видом отдал в руки охраннику театральный билет. Страж порядка и режима внимательно сверил все документы. Две цифры в «паспорте» Григория показались ему сомнительны, он пригляделся и сказал: «Нет, всё нормально, проходите.»

«Прошу в наше Закулисье!» – Картошкин сделал широкий, приглашающий, театральный жест. Это был крупный, полноватый мужчина с сильными и точными движениями. Он ростом высок, а быстрый взгляд его тяжел и насмешлив. Ладно сшитый, с дорогим изыском, средневековый, красный камзол и черная бархатная накидка были как литые на нем. Колыхалось петушиное перо и острилась смуглая эспаньолка. Восторг вызывала драгоценная шпага с золоченным, узорным эфесом и крадущейся черной пантерой на витой рукояти. Рукоять завершалась округлым, граненым рубином, который искрился, а внутри него что-то менялось и двигалось. Наш путь был мимо сцены, где рабочие шумно разбирали декорации. Навстречу нам попадались артисты хора, что-то весело напевающие и балерины, идущие своей выворотной, волнующей мужское сердце, походкой. Григорий, не удержавшись, оглядывался на них – что, называется – пялился до неприличия. Мы вошли в довольно просторную гримерную, с приглушенным светом и выключенными лампами возле зеркал. Накрытый стол с легкой закуской и фруктами казался натюрмортом из жизни аристократов. В центре стола массивный графин играл хрустальным блеском. «Отведайте!» – предложил Картошкин – «Это значительно лучше, чем в буфете!» и разлил темный напиток по тяжелым, фигурным бокалам. «За магию искусства!» – произнёс тост артист. Мы подняли бокалы, и выпили не чокаясь. «Вот это вещь! Дас ист фантастиш!» – воскликнул Григорий. И действительно, коньяк был достоин восклицания и разлетелся горячими, легкими искрами по телу.

– Что Вы пожелаете сказать о сегодняшней опере? – спросил Картошкин.

– Она поразительно высока качеством! Я искренне восхищен! Позвольте представиться – Сергей Климов, инженер. – Господин Картошкин, скажите о себе немного, чтоб легче обратиться к Вам.

– Я родился в Крыму и был назван татарским именем – Мефа. Отец мой Исаак, принадлежал народу, за которым грешок поклонения Золотому Тельцу. А фамилия с немецкого языка переведена, не без иронии, пьяным русским писарем.

– Он – настоящий! – с ужасом я подумал. «Тоффель» – это картошка с немецкого. «Меф Ис Тоффель» – знаем мы это страшное ФИО из рассказа Куприна.

– Они настоящие! – ответил с юмором на мои мысли Мефа Картошкин – и на миг превратился в Санта Клауса из рекламы Кока-Колы. А Григорий и Фауст этой мгновенной трансформации не заметили, иначе бы улыбнулись.