Текст книги "Контрасты. Миниатюры, рассказы, эссе, новелла и повесть"

– Впервые общаюсь и понимаю шутку телепатически. – мелькнула у меня мысль.

– И далеко не последний! – тоже мысленно, с дружеским задором ответил Мефистофель, но светлый взгляд его был тягостен и неподвижен. – А что Вам понравилось иль удивило? – спросил он уже приятным, звучным Шаляпинским басом.

– Меня весь вечер не покидало впечатление, что я слышу живой голос Шаляпина.

– Считайте это мистикой, но это действительно так. Федор Иванович очень неохотно одалживает свой голос и мне забавно видеть – как он злится, а отказать не в праве. Интересно в нем это сочетание русской мощи и кавказской гордости. Впрочем, я понимаю – гениев надо беречь!

– Шпага Ваша великолепна!

– Да, это фамильная ценность немецкого барона фон Гаузена – потомка придворного поэта императора Барбароссы. Его наследница – дочь выручает меня этим подарком на гастролях.

– А можно ли познакомиться с балериной-вакханкой? – вмешался неугомонный Григорий, не отказавший себе в чудном коньяке, пока мы беседовали.

– О, – это мы устроим чуть позже. А сейчас, господа, предлагаю Вам участие в сказке. Это мой подарок. Через месяц – опера «Фауст» на сцене «Ла Скала». Исполнителю роли Фауста обеспечиваю голос Карузо, партия Валентина будет литься «маслянным» голосом Лисициана. Маргарита, согласно репертуара – Нетребко. Я остаюсь собой. Интонации Шаляпина мне родственны. Тому, кто любит музыку и чтит гениальность, трудно отказаться от такого предложения. Роль Валентина, Сергей Петрович, Вам подходит. А Ваше мнение можно ли услышать?

– Мефа Исаакович, я думаю – в этом предложении чего более, фальсификации или мистификации? Картошкин весело усмехнулся, но глаза его вспыхнули красным отблеском большого пожара.

– Никакого обмана, есть только доступ к тайне. Голоса настоящие, восторг зрителей будет подлинный, только они забудут, чьи голоса слышали, а Вы не забудете своей причастности к великому, исключительному, гениальному и не пожелаете с этим расстаться. Так ли, Фауст?

– О, эти дары незабвенны! – задумчиво и обреченно, согласился Фауст, но с галантным достоинством поклонился.

– Вот и славно. Время для репетиций достаточно, а в нынешнем электронном обществе многое дистанционно выполняется. На спектакле я избавлю Вас от ошибок. Заранее настройтесь на маленькие коррекции-манипуляции. Они неизбежны.

– А как же я? – с удивлением и обидой спросил Григорий.

– Вам, Григорий, – смелому первопроходцу оперных красот, в подарок: билеты на самолет в бизнес-классе, люкс-гостиница в Милане и место в ложе бенуара в день спектакля. И, поверьте, Вас ждет интереснейшая встреча. Разведенному мужчине иногда улыбается судьба. Свидание с «Ла Скала» состоится вне Вашей героической вахты на Крайнем Севере. Будьте готовы принять джекпот от капризного рока.

– Благодарю почтенно! Всегда готов! – нашелся, что сказать Григорий и сделал пионерский жест рукой. Мефа усмехнулся и обратился к Климову.

– Однако здесь душно. Где бы Вы сейчас хотели очутиться, Сергей Петрович?

– Давно мечтаю увидеть саванну, Масаев и львов.

– Серьезный выбор мужчины!

– Итак, мы с Петровичем уходим в разведку – Мефа с иронией изобразил агента 007. А Вы, Григорий и Иоганн, развлеките светской беседой двух жриц Терпсихоры, они будут здесь через пару минут для уточнения мизансцен «Вальпургиевой ночи». Чуть позже три изумрудных свистка призовут Вас к готовности переместиться в саванну. Внимание! – Мефа вмиг превратился в сосредоточенно колдующего волшебника в звездном халате и колпаке. – «Крибле, крабле, бумс!»

Кажется, я только моргнул – и вот мы уже сидим в плетеных креслах на просторной веранде домика-сафари. Картошкин и я – туристы в шортах и футболке. Перед нами саванна, веет её ветер. Пасутся зебры и с ними длинноногие, потешные их, полосатые зебрята. Постепенно зебр вытеснили могучие, крутолобые буйволы. Вожак – живая громадина подошел близко к нам и посмотрел вдаль, пыхтя ноздрями. Мощный он, как бульдозер. Я понял, что животные нас не чуют, не замечают, мы для них не существуем, а я, наверно, вижу эту саванну и ее обитателей из другого, неведомого пространства.

– А теперь, позвольте просьбу – начал Картошкин-Мефистофель. Она покажется Вам странной и не логичной. Я прошу Вас убедить Фауста не подписывать окончательный контракт с моим Хозяином. Дата подписания контракта – день спектакля в «Ла Скала», в котором мы участвуем. Впереди месяц. Вы будете общаться по Скайпу в процессе репетиций. Я буду иногда появляться для необходимых коррекций. Вы удивлены просьбой? Дело в том, что человеческий мир переполнен злобой и часы Судного дня уже заметно отстают, а в наших планах нет уничтожения Земли. Да, люди корыстны, подвержены страстям, эгоистичны и неблагодарны, потому глупы, как марионетки, но уничтожить их и Сатана не желает. В таком варианте – не кому будет предлагать грехи в ассортименте, не над кем потешаться, награждая пороками и некого будет вводить во искушение и уводить за нос в царствие Тьмы. Этот мудрец Фауст не желает: ни улететь в райские небеса, ни провалиться к нам в адское пекло. Хочет он продлить очарование земной жизни. Признаться, я его понимаю. А сейчас наслаждайтесь исполнением мечты! – сказал Картошкин и театрально простер руку вдаль.

В самом деле, прекрасна саванна своей почти инопланетной жизнью! Пасущиеся буйволы подняли головы и испуганно потрусили вдаль. На поляну вышел львиный прайд. Львы проследовали в паре метров от нас. Самый крупный возлег по-царски напротив, зевнул, показав огромную пасть и жуткие клыки, потянулся и положил свою буйногривую, рыжеватую голову на тяжелые лапы. Стал смотреть перед собой, блаженствуя на ветерке, где мухи и другие насекомые-кровопийцы мало докучали. Глаза у льва светлые, холодные, неподвижные, как у Картошкина, но львиный взгляд прост в своей жестокой силе; правда его жизни – «увидел, убил, съел», почти как девиз Цезаря – «пришел, увидел, победил». Но Картошкин страшнее – в глубине глаз Мефы иногда вспыхивает красный, жуткий, уничтожающий адов огонь. Вид мощного льва в двух шагах предо мной невольно заставлял замолчать, замереть, сжаться. Исаакович заметил мою скованность и щелкнул пальцами. Никогда бы не подумал, что грозный лев так может. Одним прыжком он отлетел метров на 8 и встал на задние лапы, как испуганный кот, потом торопливо убежал. Саванна близ нас опустела, только два отважных медоеда деловито обследовали следы и запахи, и вдали застыл изваянием массивный носорог.

– Однако, пора 3-х изумрудных свистков настала – сказал Картошкин, и через мгновение мы уже вчетвером сидели на веранде за одним большим столом. Фауст и Григорий выразили дежурное удивление красотам саванны и продолжили оживленно и весело обсуждать недавнюю встречу с балеринами.

– А не отведать ли нам жареного мясца с красным вином? – предложил кстати Картошкин. Мы все дружно согласились. Шашлыки и стейки нам принесла девушка-африканка от вида которой я обомлел. В ней соединилась нежная грация аристократки и дикая плавность пантеры. Карие, любопытные глаза ее смеялись, большая, изящная бабочка пухлых губ и белозубая улыбка заставили замирать мое сердце. Кружилась голова, когда я смотрел на ее точенную, совершенную фигуру и ловкие, быстрые движения. Кожа ее была светлее, чем у соплеменников, одежда и манеры – европейские, английский язык чист и хорош. С этой минуты я понял, что меня больно ударила любовь. Нежданно, нелогично, напрасно и безнадежно.

Мефа Исаакович с внимательной насмешкой глянул на меня и сказал:

– Похоже, Вы ранены. Сильные чувства порой доводят до контракта с моим ведомством. Ха-ха. Но его смех уже не пугал меня. Я, всё забывши, с жадным восторгом смотрел на эту поэзию линий, на мою африканскую нимфу.

– Мефа пояснил. – История этой девушки интересна и особенна. Ее мама, из английской фамилии аристократов, путешествовала 20 лет назад по Африке, и вопреки всем правилам хорошего тона, как вольная леди или капризная дура (любовь всех равняет – сердцу не прикажешь) влюбилась в стройного, улыбчивого юношу племени Масаи. Несмотря на протесты и бойкоты родственников, она родила девочку, которую все вскоре полюбили за ум, изящество и дикую красоту. Сейчас она учится в Оксфорде и на каникулах прилетает на родину африканских предков – подрабатывает официанткой и гидом.

Когда эта девушка вновь подошла к нашему столику, я спросил, чтобы вновь услышать её голос:

– Назовите Ваше имя, пожалуйста! – Она улыбнулась, как будто пальцем погрозила и сказала – «Анна». Голос её точно музыка, звучал колыбельною песней.

– А Вас как зовут?

(Я немного опешил) – Сергей.

– А Вы откуда?

– Я из далекой Сибири.

– Там, где холодно и медведей больше, чем людей? – она рассмеялась.

– Да, очень много холода, как в Африке жары.

– А Вы можете убить медведя копьем?

– Мой прадед ходил на медведя с рогатиной, – это тоже копье. Мой дед заколол вилами большого алтайского волка, когда тот проник в овчарню, а выпрыгнуть через крышу не смог. Зашел внутрь помещения и заколол. Я же убил только крысу.

– Крысу? – она так весело, звонко и заразительно засмеялась, что я не припомню такого милого смеха.

– Где вы ее нашли?

– Мы жили на первом этаже, она пришла из подвала – большая, серая, противная. Я загнал ее в угол на кухне. Она вдруг высоко подпрыгнула, стараясь укусить за лицо, но я ударил её тяжелым ботинком, который был у меня в руке, она упала и, я успел замолотить этим ботинком до смерти.

– Да, всякий зверь страшен, когда загнан в угол и защищается. А что же Ваш отец никого не убил?

– Он был профессором и пребывал в научных фантазиях так увлеченно, что даже машину не мог водить.

– А мой отец убил льва копьем в честном, открытом бою. А потом стал вождем.

– А где же он сейчас?

– Три года назад его разорвал и затоптал слон, когда всё их стадо ринулось разгромить наше поселение – крааль, потому, что, какой-то браконьер ранил одного из слонов, а вожак в гневе направил стадо на крааль. Мой отец выбежал наперерез и копьем смертельно ранил вожака, но тот успел отомстить человеку. Мне жаль отца и вожака. Раненый, сильный, умный зверь слабел, шатался и упал. Стадо оставалось рядом с вожаком, пока он не умер. Они гладили его своими хоботами. Я это помню, а тогда я плакала по отцу. От него осталась кровавое месиво. По обычаю племени Масаев мертвых съедают хищники.

– Простите. Мы так много сказали друг другу, что нельзя сейчас расстаться навсегда.

– Она посмотрела на меня большими, черными проницательными глазами и сказала. – Возьмите мою визитку и напишите письмо. И она вручила мне эту изящно оформленную вещицу – на одной стороне, которой, был силуэт пантеры, на другой фото Биг-Бена. Мы больше не разговаривали, но каждый раз, когда она шла возле нашего стола, мы встречались глазами, и нам было хорошо внутри этого взгляда. Я вдруг понял, что заболел любовью и мне жизнь не в радость без этих черных, внимательных, глаз.

За столом Картошкин вновь ко мне обратился.

– Сударь, похоже, Ваш сердечный недуг серьезен. Надо ли Вам помочь?

– Пожалуй, да. – я задумался и продолжил с искренним сомнением. – Неужели её счастье, моё и наше вместе, возможно?

– Вы счастливы уже сейчас и это всем заметно. – Мефа сказал это просто и утвердительно. – Обещаю, – высокий статус жизни, все радости её и тот металл, который мера достоинства людей и государств, – всем этим обеспечу.

– Так много и легко?

– Не совсем. Надо сделать вступительные взносы, чтоб доказать, что Вы согласны стать «парнем с нашего завода».

– Что это за взносы?

– Нарушьте заповеди. Для начала отзовитесь дурно о родителях.

– Я думать плохо не могу о своей основе – об отце и маме.

– А как же Пушкин? Скажите, и Вам станет легко и весело.

Я тягостно замолчал.

– Моя мама – сучка! – крикнул Григорий. Все засмеялись.

– Да и я – сукин сын! – как-то невольно вырвалось у меня.

– Вот видите, Вы способны – отметил пунктом протокола Мефа. С заповедью о прелюбодеянии Вы уже справились успешно, поскольку дважды женаты и душу готовы, не терзаясь отдать за девочку моложе Ваших дочерей.

Я голову потупил и ничего не сказал.

– Есть великолепный бонус за убийство брата.

– Но это невозможно. Он уже умер.

– В зачет идет и не рожденье в срок. Вы вернетесь в прошлое (я помогу) и помешаете свиданью и зачатью. Брат родится Ваш, но позднее – это будет другая судьба и другой человек. А Вас станет ожидать наследство честного дяди.

– Я знаю. Мы в переписке. Он бездетный бизнесмен в Канаде.

– Какое подспорье Вашим решениям с Анной!

– Я буду думать.

 
                                     * * *
 

Два-три раза в неделю я беседовал с Фаустом по скайпу. Мы смотрели оперу с его именем в постановке «Ла Скала», разбирали сцены и картины, где мы будем участвовать, обсуждали, как нам играть в спектакле. Я пытался говорить с ним о счастье добра, о побеждающей силе любви, о героизме самопожертвования, о блаженстве чистых помыслов. Он слушал меня с заметным невниманием, кивая головой, и обычно спрашивал о моих разговорах с Анной. Я тут же вдохновлялся и болтал без умолку. Только однажды он задал вопрос: «Вот, скажем сегодня, воскрес бы Христос и все апостолы его, и пошли бы они по всей Земле и со всеми говорили. Что бы изменилось?» Мне стыдно, но я не знал, что ответить. О чем я еще скажу Фаусту, чтобы он не подписывал контракт? Что его душа сольется в вечном блаженстве с Маргаритой? А здесь на Земле, зачем человеку святость? Доброта беззащитна и не имеет никакого преимущества. Она следствие любви, а любовь слепа, глуха и безумно жертвует собой, не разбирая, кого она спасает. Власть, деньги, карьера, секс, азартные игры – все эти страсти без совести дороги людям, но к этим страстям доброта не стремится и не творит из них кумира. Надо ли хвалить человека, если он с чистым сердцем смотрит в глаза ребенка; искренне молится; не лебезит перед начальством и не страшится мук после смерти? Непосильная задача, не способен я уговорить Фауста не подписывать сей мрачный документ. О своей лишь темнокожей красавице мечтаю. И есть только один способ добиться ее драгоценной любви – самому подписать контракт с Мефой, зная, чей он посредник. А брат мой, – пусто, одиноко прожил жизнь, и смерть его была такой же, – ночью, в метель, один он возвращался домой пьяным и замерз, – его вовремя не увидели и не подняли упавшего. Вроде не жалко лишить его такой прошлой судьбы и наделить новой, может быть и лучше. Иногда посреди разговора, когда Фауст задумывался или сомневался в моих словах, внезапно впереди экрана показывалась, как живая голова Картошкина. Это жуткое появление заставляло отпрянуть. Пахло от Мефы не душной серой, а приятным, дорогим, мужским парфюмом. Он, то шутил-балагурил, стреляя в меня своим тяжелым, острым взглядом, то усмехался по-сатанински.

 
                                     * * *
 

Об этом я вспоминал и прошлое обдумывал в самолете, летя в Милан. И, перед приземлением, когда неизбежно нападает тревога, мне сильно захотелось, с какой-то особенной жаждой увидеть Христа. Я мысленно, духовным зрением, легко и отчетливо представил его статную, словно парящую близко и одновременно в бесконечной, недосягаемой дали знакомую, высокую фигуру. Увидел его тонкое, умное, прекрасное лицо, его небесно-глубокий, прощающий взор и понял, что он никого не обманывает, никогда не предает, и нет в нём тьмы, и нет в нём фальши. Он всегда и всех только хранит и спасает. И так будет навечно. Свет и Правда от него. Он и есть – Свет Истины. Он мира Спаситель.

Но самолет уже плавной глиссадой зашел на посадку, колеса шасси с должной силой ударились о взлетную полосу, самолет покатился прямо, гремя на стыках бетонных плит, вздыбились спойлеры на крыльях, взревели реверсы двигателей, самолет сбросил скорость и, тормозя, качнулся вперед – мы приземлились. Пассажиры обрадовались, что живы-здоровы, некоторые захлопали в ладоши и все забыли свои молитвы, и я тоже.

На этом записки Климова обрывались, а продолжился рассказ Е-письмо Григория. У Климова не было секретов в электронной почте от жены, поэтому она прочла это письмо после того, как Сергей Петрович не вернулся из Италии.

 
                                     * * *
 

Я прилетел в Милан в день спектакля. Устроился в номере гостиницы недалеко от театра. Шикарный номер, 5 звезд. Подарки Мефы щедры, да расчет наверно будет дорогой. Пришел на театр заранее поглядеть, задолго до начала спектакля. Да, красивая штуковина «Ла Скала», особенно внутри, а моя ложа бенуар рядом со сценой – сплошная крутизна. Зал был полон, много внимательных знатоков оперы, в ложах – аристократы с вековым гонором и скучающие богатеи. Страстные люди итальянцы – отдаются музыке без остатка. Плачут на спектакле, не то, что я. Хотя нет, я тоже начинаю врубаться, что почем. Артисты пели так, что публика замирала от счастья. А когда зал хлопает от восторга, то это море эмоций, как после решающего гола в футболе. Я знаю, кто пел, чьи голоса всех завораживали. Мои друзья не подкачали, на сцене держались отлично. В перерыве познакомился с соседкой – Эйлин, она из Шотландии, близ того города, где жил Томас Лермонт Правдивый – предок нашего Михаила Юрьевича Лермонтова. Посмотришь в её зеленые глаза и поверишь в прорицателя Лермонта и в королеву лесных фей. Мы с Эйлин почему то друг другу понравились. Наверно я красивый и умный, а она добрая и смелая или наоборот или как-нибудь вроде того. Шутка. Договорились с ней назавтра поехать в Венецию. Я рассказал ей, что там состоится помолвка моих друзей Сергея и Анны, а Эйлин обожает Венецию. А когда спектакль закончился – началось шоу. Артистам вдруг надоело раскланиваться на бис. И тогда Фауст и Валентин-Сергей плавным винтом запустили цепочки балерин танцевать в воздухе «Лебединое озеро», а затем их классический танец по-шулерски подменился совсем уж возмутительным кан-каном. Зрители бесстрашно смотрели вверх на танцующих в воздухе балерин и были заметно довольны. Потом на сцену вышел, спотыкаясь, режиссер и удивляясь себе, назвал это безобразие новаторским спец-эффектом, но поглядев на Мефистофеля, побледнел и сказал: «Он настоящий!» «Нет сомнений!» – браво воскликнул Картошкин и немедля превратился в Змея Горыныча, который вырос до исполинских размеров и выдохнул тремя головами огонь в зрительный зал. В оркестровой яме музыканты со страху пригнулись, испугавшись более за свои инструменты, нежели за свои кудри и лысины. Но вместо жара все ощутили приятный бриз и тотчас сверху захлопали негромкие, разноцветные салюты, и каждому приятно удивленному зрителю в руки тактично упала конфетка «Рафаэлло». После чего все внезапно забыли про шоу и начали деловито, но с чувством восторга покидать свои места. Позднее я видел как Фауст и Сергей подошли к высокому памятнику Леонардо да Винчи, который напротив входа в Ла Скала, подпрыгнули разом и зависли в воздухе, сделав пошлый вид, что фамильярно, в обнимку фотографируются с величайшим гением. Леонардо их грубо оттолкнул, то ли каменной десницей, то ли темной энергией, так сильно, что они далеко отлетели, но не обиделись, а с достоинством извинились. Фауст и Сергей одновременно опустились на левое колено, прижав правую руку к груди и почтительно склонили головы. Потом они медленно поднялись и полетели вдаль, дружески живо беседуя, и вскоре стали невидимы.

На следующий день Григорий и Эйлин поджидали гондолу с Сергеем и Анной. Издалека был слышен чарующий и звонкий, летящий голос тенора, он пел неаполитанскую песню «Санта-Лючия». И вот гондола остановилась у причала, закончилась песня. В гондоле находились: гондольер, вытирающий слезы – он расплакался, слушая живой голос Карузо; был там и Фауст – не такой задумчивый, как обычно; с ними подвижная, губастенькая, улыбчивая, быстроглазая, стройная девушка Анна, наполовину африканской крови, наполовину английской; и статный, моложавый, седовласый мужчина – Сергей – ловкий и галантный. Он встал на одно колено, поцеловал Анне руку, она стала серьезной, и подал ей изящную синюю коробочку-луковку. Анна её открыла, и многочисленные туристы увидели обручальное кольцо из благородного белого золота со сверкающим большим бриллиантом.

Невольные зрители помолвки удивлялись и улыбались, и думали, что старик сошел с ума, но сошел красиво, а девушку, может, спасет Бог-любовь. Георгий закричал: «Виват! Горько!» Разноязыкие туристы весело и забавно вторили трижды. Анна и Сергей с каждым криком целовались всё дольше, а зрители качали головами и невольно всё громче аплодировали.

 
                                     * * *
 

В последний день контракта Фауст беседовал с Климовым: «Вы, Сергей Петрович, попались в расставленные сети. Все эти спектакли устроены только ради Вашей погибели, потому, что не моя душа ценна – чернокнижника, а Ваша, – из потомственных священников. Ваш поступок с контрактом идет мне в зачет, и я останусь на грешной Земле „прозябать и мучиться“ еще 24 года. Ура!» Клим ничего не ответил, а только подумал, что ему всегда нравился Андрий Бульба и зря его ругают, как предателя. Многое на свете меняется с ног на голову, особенно в людских мнениях, а любовь пребывает вовеки. «Лучшее в моей жизни – это встреча с Анной и от любви я не отрекусь.» – сказал он в ответ.

 
                                     * * *
 

Сергей и Анна были счастливы в браке, посетили они бразильский карнавал, испанскую корриду и сердце Парижа с его главными символами. Родился у них сын Петр. Они его любили и бережно воспитывали. Григорий женился на дочери миллионера Эйлин. Их брак был весел и приятен, как искренний смех. Родили они девочку Мери. И всё было хорошо– по-человечески, и долго, почти 10 лет.

Но, есть житейское наблюдение – за все надо платить. Есть научный закон о сохранении энергии. Есть библейское – гибель тому, кто не устоит в истине.

Часы нашей жизни тикают мгновениями. Время идет, маятник качается. Кто заводит часы и запускает отсчет наших мгновений, а потом решает, когда эти часы остановить, можно только догадываться. Ясно, что механизм этот тонкий и вмешиваться опасно. Судьба Климова, Григория и Анны переменилась чудесным образом, потому, что маятник их часов насильно был отведен в сторону почти невозможного, мистического счастья. И вот этот маятник упал вниз, ломая механизм часов, сокрушая их жизни. «Мне отмщение и Аз воздам».

Григорий, путешествуя на своей яхте в южном море, во время рыбалки сорвался вниз, ударился головой и утонул. Тело его не нашли.

Анна заболела скоротечной формой рака крови. Она умирала в ясном сознании и, прощаясь с сыном, улыбалась ему, гладила его руку и сказала: «Сынок, ты вырастешь и сможешь, как твой дед, честно убить льва.»

Сергей Климов, когда понял, что старость и немощь пришла, отдал все свои миллионы Анне и сыну Петру, постригся в монахи в северном ските и получил новое имя Георгий. Стыдился он своего преступления – договора подписанного кровью, но не открыл этой тайны никому, даже на исповеди, так как не считал грехом это счастье прожитых лет с Анной. Молитва его была о том, чтобы чертовщина, с которой он столкнулся и стал ей обязан, не коснулась его сына Петра. Душа Климова осталась беспокойной. Он боялся задать себе вопрос – эта черная пантера на эфесе Картошкина и на визитке Анны простое совпадение? Жгло его предательство – отречение от брата. Страх и тревога поселились в нём. В горячей молитве он забывался, но при всякой свободной минуте он чувствовал, что внезапно может показаться Картошкин-Мефистофель, как он появлялся из монитора ноутбука. Настоятель монастыря, человек строгий, но добрый, встречая Георгия, всегда был сосредоточен, как при ожидании опасности и в глазах его длился заметный испуг. Настоятель после каждой их встречи уединялся в келье и долго, истово молился. Климов, узнав, что его любовь и позднее счастье, жена Анна смертельно больна и нет далее надежды, стал сдержанно и постоянно горевать. Вскоре он, всё обдумав, пожелал, чтобы сын его Петр стал жителем и гражданином России. Английские родственники были не против. Климов решил вернуться в мир для воспитания сына. Оставалось смиренно известить настоятеля и просить благословления о своем решении. Георгий, накануне Рождества пошел из скита в монастырь, разыгралась густая, внезапная метель, он сбился с пути. Его нашли в сугробе на следующее утро. Светло-серые глаза монаха Георгия были открыты, лицо светилось улыбкой блаженства. Отчего он возликовал, улетая в Вечность, мы все узнаем, только знание это торопить не следует.

 
                                     * * *
 

Жена Климова – Зинаида любила своего мужа, даже за то, что он покинул её ради Анны – Масаи. Петра усыновила дочь Зинаиды – Марфа – черноглазая брюнетка, учитель английского языка. Мальчишка рос худощавым и сильным. В классе его любили за спокойное достоинство и приветливый нрав. Однажды он рассказал, что его дед с копьем и щитом в честной схватке один убил льва. Так он в юности доказал своё мужество, принеся в племя отрубленную кисточку хвоста взрослого льва. Один ехидный насмешник в классе при всех назвал Петра – «Дед Мазай». Петр окаменел, лицо его вспыхнуло чернотой, глаза стали ужасны. Он вдруг начал высоко и легко прыгать вверх – это танец Масаев. Поначалу все удивились, как высоко он прыгает, зависая в верхней точке полета. А он всё прыгал и прыгал, взлетая копьем, и как будто парил в вышине. Потом некоторые испугались его неутомимости и сказали: «Ну, хватит!» А он всё прыгал, как летал, и лицо его светлело радостью. Тогда всем по-настоящему стало стыдно и страшно, девочки заплакали, стали просить и взмолились: «Ты нас прости, пожалуйста!». Он, легкий, ловкий и будто стальной остановился, белозубо улыбнулся – открытый, веселый, добрый и вышел из класса. После чего его называли только по имени, а за глаза, с оглядкой – «Дед Масай». Следующий случай сделал его героем. Петр гулял с одноклассниками по улице; у одной из девочек была маленькая, симпатичная собачка-мальчик. Этот забавный кобелек облаял большого, боевой породы пса, который шел с хозяином им навстречу. Вдруг эта озлобленная псина сорвалась у хозяина с поводка и ринулся на маленькую собачку, а девочка взяла своего песика на руки. Петр мгновенно схватил толстую палку с земли и встал на защиту девочки. Большая собака со злобным оскалом и хриплым рычанием напала на Петра, а он с непостижимой быстротой и ловкостью стал колоть и бить её, так, что полилась кровь из носа, шеи и сломанных ребер. Эта мощная собака вскоре заскулила и, поджав хвост, убежала к хозяину. Хозяин собаки, посмотрев на каменное лицо Петра и его глаза, из которых, казалось, летели иглы и искры, тоже испугался и закричал: «Не убивайте мою собаку, она очень дорогая!» С тех пор Петр стал другом и авторитетом для мальчишек класса, а в школе, когда его не было рядом, называли Петром и добавляли гордое имя его племени – Петр Масаи.

 
                                     * * *
 

Золотая цепочка родословной состоит из обручальных колец – это завершенные круги судеб, и хочется верить, что мы сами куем свою судьбу, выбирая спутника жизни. В прошлом, оценивая опыт – видим кольца-судьбы наших родителей. Смотрим в будущее, надеясь на лучшее – видим наших детей и желаем им счастья. Пусть они будут хорошими кузнецами и продолжат эту благую цепь. Их очередь настанет мучиться вечными, глупыми вопросами, типа: «В чем смысл жизни?» А жизнь прекрасна тем, что любопытна и бессмысленна, и каждый кузнец своего счастья.

Часы Петра и Мери тикают ровно. Петр живет в Новосибирске, Мери – в Шотландии, г. Мелроз. Их жизнь обычна, здорова, естественна и потому не заметно для них – счастлива. Они заочно познакомились благодаря Зинаиде и состоят в интенсивной переписке об умном и разном, делятся новостями и подолгу общаются в мессенджерах на английском и русском языках, глядя в глаза друг другу. Петр юноша высокий, жилистый, чуть сутулый, взгляд черных глаз цепкий и пристальный. Он любознателен и начитан. Хорошо шутит, преуспевает в физике и математике. Спортивен. А Мери блондинка – хохотушка и, несмотря на то, что она гибкая и сильная как змея, выглядит она пампушкой, похожей на Мерлин Монро, а глаза у неё зеленоватые – колдовские. Любит она поэзию Лермонтова и многое помнит наизусть. Тревожат её строки из «Демона» и трогают из «Ангела» – «по небу полуночи ангел летел и тихую песню он пел». Обожает она также романы. Читает быстро и вдумчиво. Занимается бальными танцами. Скоро закончится школа. Решили Петр и Мери учиться в одном университете, пока не выбрали в каком. И, что из этого будет?