Текст книги "В поисках настоящего"

– А кто в конце концов решает, и по каким критериям, чего в моей жизни было больше – Зла или Добра? Кто это взвешивает? Кто этот судья и карающий Родитель?

– Ты не понял… не понял… – еще тише говорит художник, вновь оставляя кляксы на ткани. – Нет родителя… и нет Судьи… Есть лишь Творец… Никто не взвешивает добрые и злые поступки человека… Зачем взвешивать? Зачем оценивать и присуждать призы? Творец создал Мир единым целым… И если ты делаешь кому-то зло, то это зло ему нужно… как урок, как необходимость увидеть неверный путь. Но от совершенного зла больше всего вреда будет тому, кто зло совершает… Чтобы творить зло, нужно закрыть свой разум от голоса души, чтобы не слышать ее крик… А тот, кто перестает слышать голос души, всегда страдает болезнью, несчастьями… и в конце концов, так и не прозрев умирает… Нет Родителя, что наказывает за причиненное другим зло … Царящее вокруг человека зло необходимо, как индикатор неправильно выбранной дороги… Мир справедлив… поэтому никто не взвешивает твои поступки. Какая разница, хороший ты или плохой? Главное, выполняешь ты свое Предназначение… Миссию… или нет. Бояться черноты вокруг себя глупо – Путь Мечты пролегает посередине добра и зла… Путь Мечты учит любить… принимая ненависть в себе. Путь мечты – верный путь… Не надо бояться, не надо рассуждать… просто иди! Иди за мечтой и будешь творить добро. Мы и рождаемся для того, чтобы следовать цели, воплощать живущую внутри нас Идею, тем самым оставляя белое пятнышко в квадрате. Я здесь именно потому, что ты не смог… не смог создать белую точку в черноте… Ты – творец, как и каждый человек.

Когда он замолчал, я не мог говорить – тяжесть сковала горло и грудь. Мне было невыносимо сделать вдох…

– Всмотрись в черноту квадрата! Всмотрись в его белую часть, пока она еще есть… Всмотрись получше и сможешь увидеть здесь все человечество… увидеть, как оно все делится на созидателей-творцов и разрушителей. Всмотрись, и увидишь, что лишь создание белого цвета… А все остальное… Потребление без создания – это разрушение… Бездействие – это разрушение. Люди потребляют, бездействуют и разрушают… поэтому черный цвет подбирается к границе… кредит доверия скоро исчерпает себя.

Человек рожден создателем – это его наипервейшая цель… Белое и черное… Создание и разрушение… Но даже те, кто борется с плохим, с разрушением… они ведь тоже разрушают, а не создают… Разрушение черного – это тоже всего лишь еще одна черная точка – под какими бы благодарными знаменами разрушение не выступало. Разрушение есть разрушение…

– Смертная казнь… – догадался я.

– Человек рожден увеличивать создавая, а не уменьшать разрушая…

– Но как это относится ко мне? – спросил я, хотя уже знал ответ, просто боялся признаться, даже себе.

– Творец и Разрушитель живут внутри нас… и борьба между ними… вечная борьба, происходит внутри каждого… Кто победит? Творец – это мечта, движение, радость, сила, спокойствие, любовь… Разрушитель – это страхи, слабость, скука, пассивность… При жизни ты выбрал своего Разрушителя… путь уменьшения… поэтому здесь. Слабости и страхи не дают тебе видеть выход, они тянут тебя на дно… Но они не твои враги… они, как и любое зло, всего лишь напоминают тебе, чтобы ты воплотил Идею… напоминают о когда-то данном Творцу обещании…

– Почему тогда… – пытаюсь я возразить, но его спокойный голос не останавливаясь снежной лавиной сметает мою жалкую попытку оправдаться.

– Пока ты не создашь то, что хранится внутри души, Мир не отпустит тебя. В этом и есть смысл перерождения… Не важно, совершил ты хорошие дела или плохие… Главное, что тебе придется бесконечно слоняться в цикле перерождений от жизни к жизни, пока не реализуешь свою Идею… Миссию… Предназначение… Ведь в них хранится Его Любовь… через них Он приходит в мир материи…

– Это что же получается, – улыбнулся я своей догадке. – Медитируй сколько влезет, изучай духовные практики, пытаясь приблизиться к божественным материям молись день и ночь в одиночестве, но если на тебя возложена задача открыть сеть ресторанов, вся духовность без толку?

Художник ответил, что духовность помогает лучше слышать голос своей души, который не даст сбиться с пути.

– Это значит, что я здесь не потому, что совершил какое-то зло? – странно, но я упорно спрашивал о том, что и так уже понимал.

– И да, и нет… Ты здесь… и я здесь… потому что предал свою мечту… поставил черную точку… разрушил… уменьшил…

– Но что?!

– …бездействовал… сдался… Вся разница между черным и белым… добром и злом лишь в том, что добро действует в соответствии с мечтой, с голосом души… А зло лишь знает как надо, боясь пойти за велением сердца… Зло предпочитает врать себе, что все в порядке, что так и надо…

– Например, убийцы? Получается, они чувствуют, что разрушают, но закрывают на это глаза?

– … предпочитают закрыть глаза на мечту и не слышать себя, не слышать послания Мира…

– Я понял! – у меня действительно было ощущение прозрения. Мне показалось, что я действительно понял, как устроен Мир. – Боже мой, я понял…

Художник заполнил черной краской некогда пустой квадрат. Краска подсыхала, а я смотрел на его глубину, восхищаясь смыслом, содержащимся в простоте черного квадрата.

– Если я только что понял свою ошибку… Если понял суть своей жизни, понадобиться ли мне новое рождение? – спросил я.

Не отрывая взгляд от фигуры на столе, он ответил:

– Ты рождаешься не для того, чтобы учиться и осознавать – это само собой разумеющееся… Ты рождаешься для того, чтобы выполнить Миссию. Чтобы потратить меня – энергию Идеи Творца. Понимать и действовать – разные вещи. Я уже говорил об этом… Многие прекрасно понимают и знают верную дорогу… но страх рискнуть приводит к неподвижности. Многие так и умирают – зная. То, что ты все понял – это не столь важно, главное чтобы ты действовал… реализовал идею… Только процесс имеет значение… В зачет подходит только действие!

Я только сейчас заметил, что кожа старика изменилась. Она уже не была такой дряблой – казалось, он молодел.

– Чтобы реализовать свое Предназначение… чтобы суметь действовать, нужно впустить в себя и добро… и зло… чтобы использовать их в зависимости от обстоятельств… – голос Художника крепчал, вместе с растекающейся по телу молодостью. – Какой смысл в добром добре, не умеющем отстоять свое право на жизнь? Добру… как и любой энергии и материи во Вселенной, для существования необходимо свое пространство… свое место, где оно может расти и развиваться… где оно сможет свободно дышать и расправлять крылья в солнечные дни… А свое пространство нужно уметь защищать, стоять за свои интересы и мечту… Именно для этого в нас закладывается темная часть. Нельзя другого прогнать поцелуями и улыбкой!

– Я это уже понял, – перебил я рассуждения сидящего передо мной подростка. Он поднял хмурый, полный силы взгляд. Куда делась дряблая до прозрачности кожа? Куда подвались слезящиеся глаза? А тихий голос, произносящий отрывистые фразы, больше похожие на загадки, чем на связную речь? Где это все? Передо мной сейчас сидел полный жизни, молодой, крепкий парень. Он смотрел на меня в упор, с вызовом… От его взгляда мне стало не по себе, словно само присутствие его нового облика вытесняло меня отсюда, лишало силы и уверенности.

– Если ты все понял, что ты тут делаешь до сих пор? – победоносно улыбнулся он, но ответить ему мне было нечем. – Я тебе сейчас неприятен… Ты боишься меня! Ты не ощущаешь себя хозяином здесь, ведь так?! – он не спрашивал, а утверждал. – Скажу больше… Сейчас я ненавистен тебе. Ты не понимаешь, откуда взялся этот наглец вместо милой мумии, рисующей квадратики и философствующей о добре и зле. Как это здорово, наверное, понимать, что нужно идти посреди черного и белого, но при этом опять же ни черта не совершать! Именно так ты и поступил при жизни. Именно так и поступает большинство людей – вот почему квадраты из раза в раз получаются чернее некуда!

Он отшвырнул холст со стола в сторону, как поступил с часами. Затем встал, желая подойти ко мне, но я сделал шаг назад. Глупо. Даже захоти, я не смог бы убежать.

– Я тот, чье существование ты отвергал – Сила… Уверенность… Импульс… Риск – ты никогда не допускал их в себя, окрашивая черным и считая злом! И даже сейчас ты пятишься, готовый слиться со стеной, лишь бы не столкнуться со мной.

Он будто видел меня насквозь, теперь я стал для него прозрачным.

– Ты хочешь выбраться отсюда?!

– Да… – неуверенно ответил я.

– Я не слышу?! Ты хочешь выбраться из порочного круга обыденных, однообразных дел, скуки и бессмысленных блужданий?!! – чуть не кричал он, приближаясь ко мне.

– Да! – ответил я ему тем же тоном.

– Я тоже хочу! Мне уже надоело сидеть и ждать… ждать… Хватит! Если хочешь выбраться отсюда, ты должен принять меня… принять свою злость, ярость и ненависть… чтобы двигаться дальше. Именно для этого Господь и создал эти чувства, и поверь, они далеко не черного цвета… Это люди приклеили им клеймо запрета… Хватит быть послушным рабом своей доброты… Когда следуешь мечте, позволено быть разным… Будь разным!

Именно ты виноват, что внутри тебя не осталось ни капли от прошлого. Ты сам полностью отверг свою причастность к случившемуся… не хочешь отвечать… не видеть, что все произошло не из-за их силы, а от твоей слабости. Чтобы выбраться, ты должен стать тем, кем всегда боялся быть. Отсутствие в тебе хоть какой-то из частей – будь то белое или черное, любовь или злость – разъединяет тебя на части, не дает двигаться и созидать… а значит, и завершить свой путь! Если хочешь выбраться отсюда, ты должен принять в себе разрушение!

Он стоял, буквально нависая надо мной. Я был уже прижат к стене и отступать, уходить от его натиска, было уже некуда.

– Слышишь?! Прими в себе разрушение! – орал он на меня.

– Ты просто псих! – смог ответить я, но он даже не среагировал, еще больше приблизившись.

– Я может и псих, а ты предатель мечты! РАЗРУШАЙ!!!

– Иди к черту!!! – и я с силой оттолкнул его. Зацепившись за рамы, он не смог удержаться на ногах – парень с грохотом повалился на пол, свалив холсты в одну большую кучу.

Мое сердце сжалось в испуге, болезненное чувство вины сковало тело. Но уже спустя секунду из под свалки разноразмерных картин слышался громкий, радостный смех. Поведение моего мучителя вызывало во мне смятение.

– Наконец-то! Наконец-то ты позволил себе быть злым! Ура! – он встал, держа в руке часы, что кинул в стену. Видимо он подобрал их с пола. – Ах, если бы тогда… если бы тогда, ты поступил так же… Если бы оттолкнул! Ну да ладно, что уж теперь поделать…

Его голос стал спокойным, без капли прежней угрозы и напора. Теперь он был уравновешен и довольно улыбался.

– Кажется, это твое… – протянул он мне механизм, до сих пор кажущийся воплощением бессмысленности.

Художник садиться на стул. Я молча стою чуть в стороне.

– А знаешь в чем удобство и гениальность черного квадрата? – спрашивает он, но не дожидаясь моей версии отвечает, – В том, что внутри квадрата можно нарисовать все, что угодно, а затем закрасить… И никто… даже ты сам, не найдешь, что под чернотой что-то спрятано. Жаль, ты не видел чудесную картину, что я как раз закрасил перед самым твоим появлением. Она бы тебе понравилась.

Он умолкает и просто смотрит на меня, туманно улыбаясь, будто спрашивая: «Ну, ты понял, на что я намекаю?». Но я не понимал.

– Часы в твоих руках… – говорит он. – Они показывают время… Жаль только нельзя отмотать время вспять и посмотреть, что было… Правда, жаль, а?

Мне кажется, до меня наконец-то дошли его туманные намеки:

– Или все-таки можно, – отвечаю я. – Ведь это – Мой Мир, и он ограничен лишь рамками моего воображения. Мне так говорили.

Маленькая стрелка стоит на семи, большая на трех. Я касаюсь торчащего справа маленького, пузатого колесика и стараюсь его крутить. И… у меня получается! Оно поддается – длинная стрелка медленно ползет против часовой к двенадцати. Мне приходится испытывать огромное напряжение, будто мое тело отдает все силы в пальцы рук.

Стрелка движется, а меня наполняет странное ощущение – грудную клетку сдавливает, воздуха не хватает и кружится голова. А вокруг… по мере того, как стрелка проходит все новые расстояния, комнату наполняют силуэты, размытые контуры нашего пути, и чем больше кругов совершает стрелка, тем менее отчетливым кажется тело художника… Виден весь его и мой путь… Вот он лежит в груде картин… Я отпихиваю его… Он наступает на меня… отбирает картину… рисует… все говорит и говорит… Здесь он должен постареть обратно, но почему-то этого не происходит. Он остается все таким, же молодым парнем… Опять ставит точки, и при этом чернила с картины всасываются в кисть, а из кисти обратно в банку с краской… Контуры квадрата… Абсолютно чистый холст… Отшвыривает фантом часов, ведь настоящие у меня в руках… Вот Художник новый холст укладывает в стопку, а старый с рисунком черного квадрата возвращает на стол… Держит в руках часы… Мой силуэт исчезает в проеме, а он остается один…

Не переставая крутить барабан часов, я подхожу ближе, наблюдая как краска с черного квадрата опять втекает в кисточку и постепенно остаются лишь контурные линии, а затем исчезают и они… Все! Барабан больше не поддается, и стрелки часов невозможно сдвинуть с места – их последнее пристанище цифра двенадцать.

А на холсте – прекрасная обнаженная девушка. Она смотрит на меня, лучезарно улыбаясь. Этот рисунок… он кажется мне до безумия знакомым, близким, будто является частью меня самого, но все же я не могу вспомнить, кто эта девушка и откуда мне знаком этот рисунок. Кто изображен на нем?

Всю комнату наполняет оглушительный щелчок. Это часы! Я чувствую, как по телу разливается блажь. Каждая клеточка превращается в ощущения… боли и счастья.

Тик… так… тик… так… – мощными ударами разносится сердцебиение часового механизма. Они ожили, и я чувствую внутри себя ход секунд. Я ЧУВСТВУЮ ВРЕМЯ!

Из глаз фонтаном брызжут слезы… слезы благодати, благости.

Этот звук я слышал у Старьевщика. Этот же звук слышал у замерзшего озера, но не понимал сладкого голоса Времени… а теперь понимаю и чувствую!

– Я тот… – улыбаясь, говорит Художник, – кем ты должен был стать, но не смог…

Он заносит кисточку над рисунком девушки, чтобы написать всего две буквы – «D.А.» D.А.? Д.А.? ДА! Дзгоев Алан…

Затем он встает, чтобы протянуть мне руку:

– Дай! – требует Художник не понятно чего. – У тебя в кармане… Дай!

Я запускаю ладонь в карман и достаю карандаш – тот самый, полученный от девушки в Торговом Центре. Признаться, я о нем совсем забыл. Вкладываю находку в протянутую руку.

Художник с вожделением, словно хрупкую ценность принимает от меня самый обычный, остро заточенный карандаш, а затем подходит к висящему на стене «Черному квадрату». Также внимательно, боясь сделать лишнее движение, он обводит квадрат по периметру, чтобы затем резко втыкает карандаш в середину картины.

Сразу же дикая головная боль вновь острым железным шилом впивается в мозг. Боль раскалывает череп, и кажется, я даже слышу треск ломающихся костей. Но это всего лишь Художник засовывает палец в проделанную дыру, и разрывает черную ткань рисунка. За которым оказывается окно…

«Эта боль не из Этого Мира! – слышу я голос Старьевщика. – Она что-то значит. Несет в себе воспоминания.»

«Конечно, не из Этого… из другого, – мысленно отвечаю я, заворожено глядя в квадратное окно дедушки Азамата. Из него открывается прекрасный вид на Старый Город. – Эта боль – воспоминание из Мира, где я рисую обнаженную Мари – манящую иностранку… Где лучшая подруга оказывается давно влюбленной в меня… Где мать живет лишь ради сына… Где я решаю, выбрать путь мечты или путь долга… Где я – всего лишь парень, который ищет свое место, и надеется сделать правильный выбор… Мир, где я еще живой…

Глава V. Полдень

Алина ушла перед самым рассветом, а он лежал в темноте, просто думая, думая… думая. В голове вертелись, кружились спутанным хороводом сотни мыслей, каждая из которых требовала обратить на себя внимание. И вроде бы хотелось отбросить весь этот ненужный хлам и просто уснуть, но даже этого Алан не мог. Его тело, как и вся жизнь в последнее время, будто и не принадлежало ему.

«Я лишь могу наблюдать куда, к какому из скалистых берегов вынесут меня воды бурлящей реки», – размышлял он.

Мысли об Алине выбивались из общего хаоса, и успевали добираться до сознания первыми. Кровать еще хранила теплоту тела, а губы помнили поцелуи. От этого было и сладко, и отвратительно одновременно. Ее гладкая кожа, запах желания, пронзающий даже тьму влюбленный взгляд – манили, требовали слиться с ней до конца жизни… А собственная слабость перед чарами ближайшей подруги, единственного соратника, похоть своего тела, воспринимались предательством – все это вызывало отвращение и злобу к себе.

«Почему я не смог удержаться, оттолкнуть ее, заставить уйти?» – спрашивал он себя, кусая губы.

И сам же отвечал: «Потому что не хотел… Потому что всегда влекло к ней, но боялся даже себе в этом признаться, как и подобает трусу.»

«Не правда! – тут же вступал на защиту голос в голове. – Я всегда принимал ее как подругу, но не возлюбленную…»

«А какая разница? Что для тебя значит любить, и что – дружить?»

«Любовь… это то, что я испытываю к Мари… Ощущение счастья… мечты о ней… стремление быть вместе…»

«Ты сейчас говоришь о страсти, но никак не о любви. Признайся, и ты поймешь, что любовь похожа именно на чувства, испытываемые к Алине: интерес к ее жизни, желание поддерживать ее, сопереживать, быть вместе, но не одним целым… и конечно же желать ее саму, а не только ее тело, как с Мари… Разве не это любовь?! Я не пойму, чего ты мучаешься? Почему тебя тошнит, если было хорошо с твоей «подругой»? Если ты чувствовал ее всем своим телом и душой? Почему ты ненавистен и противен себе? Почему ты….»

«Да потому что я знаю, на что обрек ее! Знаю законы нашего мира. Знаю, как муж к ней будет относиться за то, что он не первый… И это все потому, что я не смог остановиться!»

«Ну, вот опять… не успел еще о своем будущем позаботиться толком, как думаешь о ее. Не много ли на себя берешь, вечный виновник?! Может хватит? Может наконец вспомнишь, что это было и ее решение тоже, что это она захотела впервые быть именно с тобой? А сейчас ты коришь себя за то, что отдался на волю желаний, послушал свое сердце и… ну ты понял что еще. Расслабься! Хотя… кому я это говорю?»

Этот нудный внутренний диалог, больше похожий на бессмысленное барахтанье тонущего, продлился до самого утра – и вот уже пора вставать, чтобы идти в школу, а голоса в голове все не умолкали.

Визг будильника вырвал Алана из дремы, спасая от розг собственного разума.

Первое, о чем подумал Алан, открыв глаза, была та пушинка-посланница, «пообещавшая» доставить его просьбу Богу.

«Интересно, она добралась до Него?» – вполне серьезно задумался он, но затем усмехнулся собственным мыслям, коря за присущую детям наивность.

На улице огромными хлопьями валил снег. Встав с кровати, и мельком глянув в окно, сердце мальчика екнуло на доли секунд. Показалось, будто опять миллионы «пушинок-желаний» устилают землю. Но слепящая белизна принадлежала именно снегу – это можно было сразу понять по той тяжести, с какой он шлепался вниз, ведомый силой притяжения.

«Ну, что ж, пусть это будет хорошей приметой!»

Застелив кровать, прикрыв одеялом следы ночи на простыне, Алан пошел умыться, сменил нижнее белье, затем отправился на кухню.

– Доброе утро, – поздоровался он с матерью, на что она лишь бросила не него обиженный взгляд, да еще сильнее поджала губы.

Так же молча она положили в тарелку поесть.

– Мам… – позвал он. Ему не хотелось расставаться с ней так, и Алан даже готов был извиниться, хотя и не чувствовал за собой вину. Он всего-то сказал, что в действительности думал. Но мать, положив перед ним тарелку и хлеб, вышла из кухни. Сбежала.

После съеденного подчистую завтрака (ведь неизвестно когда в следующий раз придется поесть), Алан направился обратно в комнату. В школьный портфель он положил все, что на его взгляд стоило брать с собой: свидетельство об окончании начальной школы, паспорт и свидетельство о рождении (в столе был отведен ящик, где хранились все важные документы семьи), рисунки и чистые листы, ножик для заточки и карандаши разной твердости, еще кое-какие вещи – ничего лишнего, только самое необходимое.

На рисунке проводника Алан написал послание матери. Не хотел, чтобы она волновалась. Пусть знает, что с ним все в порядке. Куда он и с кем, конечно же, писать не стал. Занеся руку для подписи, Алан на секунду замешкался. Его почему-то до судороги в мышцах потянуло оставить свои инициалы, но сделав над собой усилие, он все же написал фамилию с закорючкой на конце – привычную подпись, которую мать сможет легко узнать. Перед тем, как положить рисунок с запиской в верхний ящик стола, Алану захотелось дописать маме благодарность за любовь и заботу, и объяснить ей, извинившись, надеясь, что поймет – о том, что если не уедет сейчас, то останется здесь навсегда, догнивать несчастным человеком с печатью неудачника на лбу.

Прикрывая за собой дверь, он окинул родную комнату взглядом, стараясь запечатлеть в памяти каждую вещь, заполняющую ее небольшое пространство – этот стол и стул, паркетный пол, серые обои, ковер и шкаф… Все цвета, запахи и звуки, что столько лет жили здесь вместе с ним. А теперь он уходит, оставляя их доживать в одиночестве. Закрыв дверь, Алан сжег за собой последний мост.

На улице было невероятно красиво. Снег принес с собой запах зимы и договорился с безжалостными ветрами взять небольшой таймаут, чтобы каждый мог насладиться мягкостью кристалликов льда, неуклюже сыплющихся с неба.

Алан обошел дом позади, подальше от главной дороги и школы, откуда бы наверняка кто-нибудь из детей заметили его, бредущего в сторону «Красного Замка». А ему сейчас меньше всего хотелось, когда обнаружится его исчезновение, чтобы у кого-нибудь из обитателей санатория возникли лишние хлопоты, и не дай Боже проблемы.

Добравшись со стороны холма до конца деревни, он внимательно огляделся – свидетелей его побега вроде как быть не должно, и можно спокойно идти. Природа словно решила помочь Алану, прикрыв его тыл непроницаемым столбом снегопада.

Чем дальше Алан отдалялся от дома деда Азамата, тем сильнее его сердце сжимали тиски страха… Но откуда этот страх? Ему казалось решение принято и никаких «но» быть просто не может. Когда он добрался до поворота между деревней и санаторием, Алан остановился перевести дух – все же бессонная ночь заявляла о себе. Хотя, наверняка, его больше вымотали противоречия, до сих пор борющиеся внутри…

«Ну конечно! Вот почему так тяжело идти! Вот почему сердце болит и хочется кричать… Ведь выбор так еще и не сделан…» Он посмотрел в сторону, где испокон веков стоит родная деревня. Сейчас из-за снегопада проступали лишь трудно различимые очертания домиков. Деревня позади, и вроде как вернуться нельзя… Остались лишь следы на тонком покрове первого снега, но и они исчезнут за считанные мгновения. Не станет их, обратный путь будет отрезан навсегда.

«Или же… еще можно остановиться, и прочь от сказки, обратно в обыденность? Поверив Алине оставить все как есть. Убедить себя, что мечты о чем-то большем – лишь несбыточные мечты… чужие… ненужные. Что единственная радость и смысл жизни – быть лучшим отцом и мужем, на протяжении всей жизни доказывая всем окружающим, и еще больше себе самому, постоянно демонстрируя собственную силу, собственное счастье…»

«СЛАБАК-АК-АК!!! – откуда-то раздался дикий, оглушительный крик, эхом разнося среди гор его клеймо.

– Просто послышалось… – убеждал он себя трясущимся голосом. Сильно зажмурив, а затем открыв глаза, Алан двинулся дальше, шаг за шагом все ближе и ближе приближаясь к новой жизни.

Когда сквозь снег проступила тень высокого забора, у Алана вновь возникло желание остановиться или даже кинуться обратно. Но на этот раз он справился с собой быстрее, даже не сбавив шаг.

Дальше были ворота… Охранник кивнул, как своему. Алан в ответ приветливо улыбнулся. Странное дело, лишь стоило ему зайти на мощеную плиткой территорию санатория, как тревога, державшая тело в напряжении отступила, и вместо нее внутри появилось равнодушное смирение, будто здесь и сейчас он уже ничего сам не решает, а лишь выполняет чьи-то указания. Уж лучше пускай так, чем то, что было…

Возле самого крыльца стояло пара больших черных джипов и три микроавтобуса. Внутри них, за тонированными до непроглядности окнами, не было видно никаких признаков жизни.

«Наверное сегодня уезжает не только Мари», – подумал он, но взойдя на несколько ступеней крыльца «Красного Замка» резко остановился. До него вдруг дошло, что одна из этих машин и увезет его отсюда… навсегда.

Алан обернулся и посмотрел на черные «танки», как впервые. Сколько раз он с тоской в глазах наблюдал за этими победоносно шествующими мимо деревни толстяками? Они ему всегда казались огромными загадочными кораблями, недостижимой мечтой, отголоском чужой сытости и счастья. А вот сейчас он смотрит на них, покинутых псов, послушно ожидающих своих хозяев, и (о, чудо!), может представить себя внутри машин, уносящих его с собой в Большой Город.

Дежуривший в холле за стойкой администратор спросил Алана, куда его следует провести, на что он назвал мисс Мари Уилсон. Администратор набрал на телефоне нужный номер, о чем-то справился, ему тоже что-то ответили. Он коротко кивнул и положил трубку.

– Вас сейчас проведут, – вежливо сказал мужчина. – Но Мисс Уилсон нет в номере, она просила подождать ее там.

– Спасибо, – поблагодарил Алан служащего.

Через минуту появился незнакомый коридорный и попросил следовать за ним. И опять начались бесчисленные блуждания по лабиринтам «Красного Замка». Как ни старался Алан, но никак не мог уловить хоть сколько-нибудь знакомую обстановку. Все выглядело так, словно он здесь был впервые.

Коридорная беготня заняла как всегда кучу времени… Кстати о времени! Алан приподнял рукав – часы все так же незаметными когтями охватывали запястье. Число на квадратном вырезе календаря было почти 31-е, сверху выглядывала лишь маленькая часть единицы – нового месяца. Маленькая стрелка застряла посреди 12-ти и единицы, а большая застряла между шестеркой и семеркой. Минутную стрелку еле заметно сотрясали судороги, словно она не могла решиться куда нужно идти – вперед или назад. «Прямо как я сейчас»– мелькнула у Алана мысль.

Подойдя к нужной двери, коридорный открыл ее, пояснив, что госпожа Уилсон просила впустить гостя внутрь. Выполнив свою миссию, коридорный испарился, а Алан зашел в знакомый номер.

Ах, эти запахи – ароматы богатства и свободы. Комната, какие бывают только в кино, великодушно позволяла побыть хозяином, и Алан с удовольствием принял это приглашение.

Разувшись и сняв куртку, он сразу же прошел в спальню Мари, забрался на огромную кровать, улегся на подушку… Запах ее кожи, тепло тела, чарующий голос и улыбка полная любви – все это окружило его дурманящим наркотиком, жаждой, желанием принадлежать ей, сопровождать каждый ее вздох возгласами восхищения и искреннего счастья…

– Что бы она там не говорила… я не завишу… я люблю…

Лишь стоило закрыть глаза, как в темноте представала ее белая кожа, усыпанная вьющейся рыжей копной спадающей с головы на гладкое тело… Возбуждение переполнило его. Казалось, всего шага не хватает до сумасшествия… Так хочется сойти с ума от страсти, от любви к ней…

– Надо же, еще и заснуть успел, – разбудил Алана смех Мари. – Ишь, ты, шустрик…

– Привет, – садясь на кровати и потирая сонные глаза, улыбнулся он.

– Привет, – ответила девушка тем же. Мари была одета в темное бордовое пальто, вязанные перчатки и шапку темно-синего цвета. Джинсы спрятаны в красные сапожки под колено. – Я рада, что ты все таки здесь, – а затем будто вспомнив зачем пришла, махнула рукой, зовя следовать за ней. – Одевайся скорее и выходи в коридор. Тебя проведут…

– А ты куда? – испугался Алан. Ему не хотелось терять ее из виду.

– Сюрприз… Иди умывайся, – сказала Мари, а сама вышла из номера.

В гостиной у стены аккуратно в ряд стояли собранные чемоданы. Вряд ли она их собирала пока Алан спал, по ощущениям он вырубился не больше чем на полчаса. Скорее всего зайдя в номер Алан просто не обратил на них внимания.

В ванной ополоснув лицо, вернулся обратно, натянул куртку и сапоги, одел на плечи рюкзак.

Открыв дверь, он увидел откровенно скучающего в ожидании, того самого коридорного, что привел его сюда.

– Идите за мной… – сказал тот, и без промедления двинулся в противоположном направлении, нежели Алан ожидал.

По дороге он заметил царящую здесь суматошную оживленность. На пути встречалось намного больше жильцов с сопровождающими, да и просто спешащего по делам персонала. Алан связал это с ожидающими у крыльца машинами.

Бредя вслед служащему санаторию, Алан старался почувствовать, ощутит до конца, что видит все это убранство и гостеприимную теплоту «Красного Замка» последний раз, но ничего, ровным счетом ничего – ни тоски, ни грусти, ни ностальгии по чуду, что короткой вспышкой промчалось в его жизни – не возникло.

Спустя какое-то время, коридорный остановился перед очередной дверью, похожей на один из черных ходов. У большого здания таких наверняка целое множество.

– Мисс Уилсон ожидает вас… – вежливо кивнул коридорный и ушел, а Алан потянул за ручку двери.

Морозная, зимняя свежесть разом обрушилась на лицо. Снежинки медленно кружились, крупные хлопья наполняли все кругом радостной атмосферой.

– Что это за дивная музыка? – прокричал Алан. Оказавшись позади «Красного Замка», он увидел перед собой ряд широких площадок, соединенных меду собой тропами. Одну из них заполнял ледяной покров – небольшой самодельный каток с расставленными по периметру скамьями. На одной из них стоял небольшой магнитофончик-бумбокс. Из динамиков лилась музыка, заполняя пространство ощущением праздника. И над всем этим снежным великолепием уходил в небо силуэт горы.

– «Мика – Любой другой мир»[3]3
  Mika – Any other world


[Закрыть], – прокричала ему Мари, и разбежавшись вскочила на лед, с радостным восторгом отдаваясь несущей ее вперед силе, еле удерживая равновесие… – «Скажи проща-а-ай…» – подпевала она детскому хору, не переставая кататься. – Давай ко мне!

Замешкавшись лишь на секунду, Алан скинул с плеч рюкзак, чтобы как следует разбежаться и, прикрывая глаза от летящего в лицо снега, с визгом радости промчался по скользкому льду, и в конце не удержавшись, все же плюхнулся к ногам Мари.

– Видишь, я у твоих ног, спасибо не говори, – пропел Алан по-русски.