Текст книги "Другой мир за углом (сборник)"

Про осмотр достопримечательностей

– Ты только не проси устраивать для тебя экскурсию по достопримечательностям. Подпишешь свой контракт – и дуй отсюда.

– А что такое-то?

– Я тебя предупредил.

Не понравился мне этот тип: сизый какой-то весь. Пальцы опять же заскорузлые, глаза бегающие… Не люблю таких. А еще больше не люблю непрошеных советов.

Потому, когда Икс-ландцы любезно предложили мне экскурсию по достопримечательностям столицы, я, конечно же, согласился.

* * *

…Сутки спустя, даже пройдя зону досмотра, я все никак не мог успокоиться. Раньше я тоже всякое слыхал про Икс-ландцев, но личное впечатление они всегда производили достаточно благоприятное.

Проходя на зону посадки в космолет, я нос к носу столкнулся с коллегой-коммивояжёром. Выглядел он, наверное, примерно так же, как я вчера: самодовольная рожа космополита, которого ничем не прошибёшь.

Я мысленно взглянул на себя со стороны: круги под глазами от бессонной ночи, мятый костюм, припухшие глаза… Вряд ли я вызову доверие у коллеги.

Но я должен был рискнуть. Хотя бы из человеколюбия.

Прокашлявшись, я подошёл к нему и сказал:

– Ты только не проси устраивать для тебя экскурсию по достопримечательностям. Подпишешь свой контракт – и дуй отсюда.

– А что такое-то?

По-моему, я его не убедил. А рассказывать подробности было некогда: до посадки оставались считанные минуты.

Всё, что мне оставалось, это сказать ему:

– Я тебя предупредил!

Связь – наша профессия

Мы уходим, мы путаем следы, ныряем в подворотни. У нас с Валеркой уже давно развилось звериное чутьё – наверное, именно поэтому мы ещё живы. Но Валерке тяжелее: он толстый, и, несмотря на все диеты, несмотря на регулярные тренировки в служебном спортзале, бегает не очень быстро.

На улицах особенно опасны бритые с битами: они, сволочи, не курят и не пьют. Они бегают хорошо. Вот такие вот как они, не далее чем вчера, двоих наших отправили в реанимацию…

Мы тихонько присели в тёмном подъезде. Здесь сыро, здесь воняет мочой, но нам хорошо: нет сзади топота ног, нет истошных криков: «Вон они! Держи их!!!».

Я произношу риторическую фразу:

– А ведь хорошая была идея!

– Хорошая, – вздыхает Валерка.

Оба мы знаем – верни всё назад, и ни за что бы мы не оказались в числе тех, кто сейчас живёт в охраняемой зоне, а на улицах бегает от бритых гопников. В конце концов… их можно понять: повернись всё иначе, может быть мы с Валеркой сейчас тоже бы ловили… таких, как мы.

Всё гениальное просто.

Как просто заменить и радио, и сотовые, и доступ в Интернет, всего лишь мазком оранжевого маркера. Шлёп – и всё: через десять минут на коже никаких следов, а обладатель оранжевого мазка может усилием мысли переключать у себя в голове радио, входить в Интернет, звонить по телефону…

Мы-то кто? Мы всего лишь рекламировали эту услугу и распространяли её. Мы – те, кто ставили метки этим маркером.

Тогда, когда всё это началось, ведь никто и предположить не мог, что стереть след маркера невозможно, хотя учёные и бьются над этим.

…И дело даже не в спаме, которым заваливают наших клиентов, и даже не в том, что любой из них может теперь быть прослежен посекундно: хоть полицией, хоть собственной женой… (Кстати: эта долбаная полиция сквозь пальцы смотрит на то, как бритоголовые ублюдки нас бьют!) …Дело в том, что единицы (единицы!) могут усилием мысли эту хрень отключить хоть на минуту: и во сне, и на работе, и во время секса… всегда их (да что ИХ, ведь нас-то, НАС тоже!!!) преследует поток информации. Некоторые, правда, бегут в тайгу или в Гималаи, где, по слухам, ещё нет хорошей связи, другие смирились… Но есть третьи – и их много! – это те, которые просто нас бьют.

Где-то в глубине моего мозга раздался голос начальника: «Чем вы там заняты? Сегодня у вас девять подключений, а сделано только два!». Ему, козлу, хорошо, он не выходит из охраняемой зоны и не бегает от гопников…

Впрочем, думается мне, очень скоро все устаканится, и мы снова станем представителями очень уважаемой профессии. Все это ненадолго, надо только немного подождать.

А может… Может тоже махнуть в Гималаи? Махнем, а Валерка?!!

– Отдохнул? – спрашиваю я у напарника. Тот кивает.

– Ну, тогда вперед!

Связь – наша профессия.

Про сильный ветер

– Господи, что здесь произошло? – Марк, командир корабля “Омега-6”, хрустел ботинками по мелкой бетонной крошке. – По всем координатам здесь должен быть Нью-Йорк, а в реальности – пустыня. И ни радиации, ни воронок взрыва…

Руку поднял метеоролог:

– У меня есть предположение, капитан.

– Слушаю.

– Мы исключили вероятность исчезновения человеческой цивилизации из-за атомного взрыва, химического воздействия, экологической катастрофы… Мы исключили все причины, достойные внимания, так?

– Так.

– Мы забыли самое простое.

– Что?

– Известно, что если идеально обработанный бильярдный шар увеличить до размеров планеты, то на ней окажутся куда более высокие горы и глубокие впадины, чем на Земле.

– Ну и…

– Ну и представьте себе, что человечество – это мелкая пыльца на поверхности этого шара. Дунь – и нет её…

– То есть причина…

– Ветер. Просто сильный ветер.

Крушение мечт

Вот и осень, и снег в окно стучится,

Вот и осень, и улетают птицы.

Вот оторвался от земли

Последний журавлиный клин…

Владимир Асмолов

Делать нечего, да и не хочется ничего. Осень. Зябко.

Мысли, как сонные мухи, ползают, шевелятся в голове, попискивают, цепляются одна за другую. Им хочется чего-то – чего? Нового? Необычного? Яркого?

Каждый день одно и то же: ходить в школу, есть, спать, читать книги, поливать цветы, слушать новости, прибираться в квартире – сегодня, завтра, послезавтра, через месяц, через два… И больше ничего! Как люди не сходят с ума? Как глупо, бесполезно утекает жизнь…Мечтается о чем-то далеком и прекрасном: о голубых мерцающих звездах далеких галактик, о дальних странах, о полных приключений путешествиях по Земле, о пиратских сокровищах и необитаемых островах, о сказочных балах в старинных замках, о параллельных мирах, о полете на ковре-самолете, об экспедициях в морские глубины в поисках затерянной Атлантиды…

Маша, зевнув, села на кровать. Взглянула на телевизор, надоевший ей своей крикливой, пошлой болтовнёй. Он сердито молчал, надув серый стеклянный живот.

Как же так? – думала она. – Почему детские мечты развеиваются? Почему, перешагнёшь 16 – и вытесняет всё «взрослая» жестокая практичность, стремление к стабильности и спокойствию? Работа с оплатой «максимум» и усилиями «минимум», автомобиль, квартира, выгодный брак, дорогая мебель, модная одежда отгораживают душу от наивного, но такого прекрасного мира детских мечтаний, и за этой серой массой не виден больше простор и далекий чистый горизонт. Тонет человек в житейском море, тонкая струйка его жизни вливается в море ей подобных. Иссякнет она, нет ли – никто не заметит, только цвет её, возможно, разглядишь среди кишащей массы…

О мечтах (сказки о…)

Великий маг Кирибей, пролетавший неподалеку (срочные дела звали его на Север, но – когда нужно! – он всегда оказывался неподалеку – иначе не был бы Великим магом), почувствовал неожиданно одиночество юной девушки. Ей так хотелось многого… и так мало было суждено. И он пожалел её и решил рассказать несколько сказок. Именно таких, о которых она мечтала. С приключениями.

Решить-то решил – да только вспомнил, что сказки – они только для детей. Для маленьких детей. Девушке же было лет 16, не меньше. Не мог он ей рассказывать сказки. Зато мог… Да, да не удивляйтесь – он очень многое мог. Нечто гораздо большее, чем просто сказки. Он мог ей подарить…

Что? Слушайте.

Снова зевнув, Маша почувствовала, как сон бесцветной тенью скользнул по потолку, опустился на подушку. Шепчет-шепчет, застилает глаза мягкой дрёмой, гладит по лицу невесомой пушистой лапой. Хитрый…

О голубых мерцающих звёздах далеких галактик

…Когда она их впервые увидела, они действительно были голубыми, эти звёзды.

«Оптический эффект отраженного луча», – так объясняли это в космошколе.

Но ей было всё равно: оптический это эффект или какой другой – она просто была в них влюблена. С первого взгляда.

На старте ей было 16. Считалось, что это лучший возраст: большой запас здоровья и времени, когда она ещё может рожать детей. Не исчезли ещё детские мечты о далёких галактиках и голубых звёздах. Способность к самопожертвованию ещё не была вытеснена стремлениями к стабильности и спокойствию, к желанию иметь автомобиль и квартиру, к выгодному браку…

На Земле её – и таких как она – провожали как героев. Ещё бы: первый полёт к другой галактике: такое не забывают…

…У капитана были грустные глаза и седые виски. Совсем седые. Это было первое, что ей запомнилось, когда она вышла из анабиозной камеры. Ей почему-то вспомнился он (вчерашний?) перед её «заморозкой»: бравый такой, совсем еще молодой… Сколько ему было? 25? 27? Может быть 30? Никак не больше.

Камеры размораживались произвольно (как в лотерее), видимо ей не повезло, и она пробыла в «заморозке» довольно долго. Сколько? 10 лет? 15? Спрашивать почему-то не хотелось.

Из зеркала на неё смотрела незнакомая женщина лет 30. Или меньше? Говорят, что в анабиозе стареют намного медленнее. Ей стало слегка страшно. Она оторвалась от зеркала (не буду смотреть!) и пошла к массажному столу – в период адаптации ей положено было по инструкции проводить там не менее 6 часов в этой стадии реабилитации – несмотря на продуманную систему массажа тела в анабиозе, мышцы всё равно сильно ослабели, и её содержали в режиме минимальной гравитации.

Капитан пока больше не появлялся: он должен был только убедиться в том, что «разморозка» прошла удачно, сейчас в течение нескольких дней ее предоставили самой себе, и только чуть позже она присоединится к бодрствующим. Считается, что такой период необходим. Ей же было скучно, и она считала дни (часы!), когда же наконец её тело восстановится до прежней нормы.

Как-то сложится её жизнь дальше? Она постаралась вспомнить то, что было заложено в уложении-инструкции. Там было записано, что после полной реабилитации она должна выбрать себе мужчину (из тех, кто сейчас бодрствует) в качестве полового партнера и забеременеть в указанный срок. Если получится – её ждет несколько лет бодрствования, если нет – то снова придется лечь в анабиоз. Она знала: получится, снова лежать в камере хотелось меньше всего в жизни.

…После очередного массажа она прошла в столовую-автомат и заказала несколько блюд из меню. Когда же кончится это одиночество? Она готова была уже проклясть этот дурацкий «реабилитационный период». Кто его выдумал? Она попробовала выйти в общий бокс, но дверь не открывалась, личный код на цифровом замке не работал. Встроенный телефон, конечно же, был, но он – для экстренных случаев. Вдруг они решат, что у неё не все в порядке с психикой и засунут её назад – от греха подальше? Нет, рисковать не стоило – лучше потерпеть.

Неожиданно дверь в бокс запищала и подалась в сторону. Она успела увидеть красную лампочку – капитанский доступ. Не в силах совладать с волнением, присела в кресло.

Капитан был в штатском – видимо отдыхал от дежурства. Зашел, молча сел в кресло напротив и взглянул на неё своими грустными глазами.

Неожиданно ей почудился легкий запах спиртного, исходивший от него.

– Виски, – усмехнулся он. – Настоящий шотландский виски, если, конечно, верить этикетке.

– Вы пьёте? – удивилась она.

– Почему нет? Когда не на дежурстве, естественно. Хотя, может быть, зря пью только не на дежурстве… Привычка. Управление полностью автоматизировано, курс задан ещё на Земле. Наши дежурства – традиция, не более того. – В его глазах проскользнуло что-то, похожее на отчаянье.

– Скажите, капитан, когда я смогу присоединиться к экипажу?

– Когда? – Казалось, её вопрос оторвал его от каких-то своих мыслей. – Завтра. Сегодня. Сейчас. Когда хочешь.

Ей полегчало, уже сегодня в её жизни будут перемены. К лучшему, естественно. Она поднялась.

– Не спеши, Мария. Я правильно называю твоё имя?

Она кивнула.

– Подожди, сначала я должен с тобой поговорить. Серьёзно поговорить.

– Что-то идёт не так? – она посмотрела на него встревоженно. Что-то случилось?

Он молча кивнул.

– Неужели ты думаешь, что я бы решился прийти сюда, выпив виски, если бы всё было хорошо? Впрочем…

Он достал откуда-то небольшую плоскую бутыль и, свинтив с нее крышечку, сделал небольшой глоток, затем протянул ей.

– Нет.

Она помотала головой. Настойку крепче обычного вина она пробовала только раз и твердо помнила только то, что ей это здорово не понравилось.

– Пей! – Сказал он твёрдо. – Можешь считать, что это приказ.

Она послушно сделала глоток и тут же захлебнулась обжигающей жидкостью. Однако, откашлявшись, действительно немного расслабилась.

Он взглянул на неё оценивающе и забрал бутылку назад.

– Ты должна быть готова к очень тяжёлому для тебя разговору. То, что я должен рассказать тебе, очень неприятно, но я обязан это сделать.

Она была вся – само внимание. Сказанное ей совсем не нравилось, но само обращение капитана (интимное?) было почему-то приятно. А он, казалось, всё не мог собраться с силами для решающего рассказа, всё медлил.

– Говорите, капитан, я готова.

Он поморщился.

– Называй, пожалуйста, меня Стив. И лучше на «ты», мне так будет немного легче.

– Хорошо, Стив.

Ей это далось, легче, чем она думала. Несмотря на его седые виски. «Во мне проснулась женщина, когда я спала», – подумала она совершенно некстати.

– Нет никакой команды, Мария. Мы сейчас одни, совсем одни на корабле… Кроме тех, кто спит.

– Она молчала, глядя на него глазами, полными ужаса.

– Что… Что произошло, капитан? – в этот момент она снова перешла на «вы», назвать этого человека «Стив» ей показалось неожиданно совершенно невозможным. – Что…

– Тихо, тихо. Сейчас расскажу, только прошу тебя – будь готова к худшему.

– Я готова. – Скулы ее побелели, кулаки, ещё слабые, непроизвольно сжались так, что костяшки тоже стали белыми.

– Что-то произошло с анабиозом, Мария. По инструкции при взлете я бодрствовал один. Просчитали, что в анабиозе старт переносится много легче. И действительно: перегрузки были очень сильными – я бы никому не пожелал… Но дело не в этом. Дело в том, что, когда после старта я вывел корабль на заданный курс и поднял дежурную команду из анабиоза, произошло нечто ужасное. Нет, не сразу: сначала всё было как задумано – штурман и запасной пилот очень быстро пришли в себя, мы поздравили друг друга с успешным стартом и примерно неделю держали связь с базой – все шло по графику. Потом связь прервалась, мы шли уже на сверхсветовой скорости, странно даже, что эта связь держалась неделю… В общем, всё было в порядке, пока… Пока я не заметил, что мои коллеги как-то необычно выглядят…

– Они чем-то заболели?

– Нет… Не совсем. Понимаешь… Они стали стариться. Очень быстро стариться.

– Что?

– Стареть, понимаешь? Очень, очень быстро. Я потом подсчитывал – год за день примерно. Майк, мой штурман, продержался 37 дней. Пилот – 42. Они умерли. Оба. Умерли от старости, понимаешь?

Она с неподдельным ужасом снова взглянула на него. Он молча протянул ей бутылку. Она послушно сделала ещё глоток. И не почувствовала вкуса.

– И что было дальше?

– Я будил остальных. Иногда по одному – как тебя сейчас, иногда сразу по нескольку человек. Результат был всегда один и тот же. Всех, кто имел медицинское образование, я будил первыми. Они уже все… Все умерли.

– Сколько… – голос её неожиданно охрип. – Сколько мне… Сколько мне осталось?

Он пристально посмотрел на нее. Очень внимательно посмотрел.

– Тридцать, может быть сорок дней… Ты в порядке? Может быть, хочешь остаться одна?

– А вы… ты не пробовал повернуть корабль назад?

– Это невозможно… К сожалению. Да и что бы это изменило?

– Как что бы изменило?!!! Там врачи, клиники.

Он с сожалением помотал головой.

– У нас в команде были врачи. Очень хорошие. Может быть даже лучшие. И клиника тоже оборудована по последнему слову техники. Они ничего не смогли сделать.

– Но… Может быть, тогда не нужно было размораживать меня… остальных. Зачем? Мы могли бы сначала долететь… Там другая медицина, они смогли бы…

– Мы не долетим. Никто. Моей жизни не хватит, чтобы долететь.

– Но… Может быть, хотя бы тела. Замороженные тела, я имею в виду?

Он с сожалением покачал головой.

– Нет, к сожалению, нет. В анабиозе тоже старятся… Чуть медленнее, но… Не долетит никто. Я сожалею. Месяц жизни – все, что я могу тебе подарить, девочка. Только месяц.

– Н–Е–Е–Е–Т!!!!!

Прежде, чем закатиться этим криком, она подумала о том, какими красивыми были звёзды. Такие мерцающие, голубые. Такие обманчивые.

От крика она открыла широко глаза, но тут же провалилась в новый сон.

О дальних странах

…Где она находилась, узнать так и не удалось. Впрочем, не ей одной. Все, с кем ей удалось поговорить на этот счёт, были разного мнения: Наташа говорила – Бейрут, Ленка почему-то считала, что Кабул, Верка – что Тегеран. Все почему-то предпочитали думать, что это какая-то столица. Маше же почему-то казалась, что она в Турции и город этот – вовсе не столичный, а просто большой город (областной центр или как это у них называется?). Одно ясно – конечно же, это Восток. Именно Восток с большой буквы. Жара, чадры, смуглые мужчины в легких рубашках. И никакого просвета. Никакусенького.

Зато она была единственной, кто не помнил, как здесь оказался. У остальных истории разные. Поначалу. Верка, например (желтоволосая пышная хохлушка) на рынке в Польше торговала сигаретами. В гостинице к ней подошли двое смуглых мужчин… Ленка того хлеще – поехала после полугодовой переписки замуж. В Финляндию. Говорит, что этот бледнолицый флегматичный финн сам ее продал, козёл. Потому как забрали её прямо с его «виллы». Сам дверь открыл. А Наташа… Да не суть. Непонятно было, что делать дальше.

Тут всё просто: не то гостиница, не то пансион. Кругом – смуглые мужчины, которые говорят (по-арабски?). И все смотрят. Плотоядно.

Но – не трогают. Приближаются только женщины. Хватают грубо, зачем-то бреют волосы под мышками и на лобке, затем (без укола!) прокалывают губы и вставляют туда какие-то кольца. Толстый араб, улыбаясь мясистыми губами, ощупывает – словно ты лошадь, а не человек. Очень больно щиплет за обнажённую грудь и что-то говорит другому. Продаёт?

После этого – бесчувственную от страха – натирают каким-то маслом и ведут в комнату, где другой араб – еще более жирный и противный. Скалит зубы.

– Ой, мамочки! Только не это! Нет, не надо, господи!!!

Кровать, старая знакомая кровать. Только сердце не попадает в такт часов, как бывало обычно. Неожиданно снова сон – вроде и не хочется уже…

О полных приключений путешествиях по Земле

…К Марии подошел Старший и сказал, что сегодня придётся съесть Куцего. Коротко так сказал, не тратя лишних слов. Она молча кивнула – понимала, что спорить бесполезно. Сама видела, что пёс уже еле держится на ногах. А ведь был самый сильный из девяти…

Она посмотрела на четверых мужчин, шедших впереди, сквозь красный туман.

Этот туман преследовал её уже давно. Всё тело – сплошное движение: шаг, шаг. Ещё один шаг. Она знала: остановиться нельзя, падать тоже. Конечно, её поднимут, но нести не достанет сил ни у кого. Даже у Старшего.

К ней повернулся Врач и подмигнул. Вернее она догадалась, что он подмигнул. За маской, за кожей, которая от мороза висела у него на лице почерневшими лохмотьями, глаза были видны еле-еле. Воспалённые красные щёлки, а не глаза. Мороз – страшный, выжигающий мороз не пощадил даже их цвет: такие яркие, небесно-голубые, они были сейчас мутными и белёсыми. Даже из-под очков. Ей почему-то подумалось, какими они будут, если он умрёт – наверное, совсем белыми.

Все идут с большим трудом и страшно измучены. Только каюр, коренной ненец, кажется таким же невозмутимым как всегда: те же глаза-щёлочки, которым не требуются полярные очки, та же добродушная физиономия. Она будет такой же добродушной, когда он будет своим ножом свежевать Куцего. А ей Куцего почти не жаль: хоть один из них отмучается, все остальные будут идти дальше. А каждый шаг – такое мучение, что кажется следующего и не сделаешь. Однако делаешь – и ещё, и ещё. Больше всего ей не хочется, чтобы мужчины жалели, что взяли её – женщину – с собой, чтобы она была обузой. Чтобы была с ними на равных – как вчера, как неделю назад.

Куцего ей было не жаль. Жаль было немного себя: то, что Куцего не будет, означало бессонницу – такую же, как у мужчин – на таком холоде Врач не позволял никому дремать больше нескольких минут, иначе всё – не проснёшься. Она же последнее время спала в обнимку с псом…

Она прощально положила руку на голову Куцего, но тот неожиданно прянул. Что-то покатилось у неё под ногой, и она неловко присела. Боли она не чувствовала, просто нога перестала слушаться – вот так, сразу. Все остановились. Подошли. Глаза-щёлочки каюра были добродушны: как всегда.

«Кажется сейчас время меня под нож, а не Куцего. Ничего, пусть пёс ещё поживёт…».

Сквозь помутневшее сознание она слышала голос Старшего:

– Где-то здесь по карте должно быть жильё. Я пойду один. Я вернусь.

Он не тратил слов – как всегда.

…Когда прогорел костёр, ей почудилось, что она умирает. Что это сияние, этот белый свет будет теперь с ней навсегда, что кроме этого света никогда и ничего больше не будет.

Очнулась от того, что её грели два тела. Два почти холодных тела. С двух сторон. И от этого тепла и заботы ей стало неожиданно так страшно и стыдно, что больше всего на свете ей захотелось домой.

– Мамочка! – Шептала она. – Мамочка…

А на небольшом костре, в котелке, остро пахнув, варились куски того, кто ещё утром назывался Куцым.

* * *

Этот сон сошёл неожиданно легко, а другие были мимолётны: о пиратских сокровищах и необитаемых островах она вспомнила только то, как люди с автоматами прыгают с катера на их белоснежный морской теплоход. Мускулистому юноше, который минуту назад так нежно обнимал её в танце, ударили прикладом в колено.

Уплывая среди других женщин, она увидела, как он всё ещё корчится от боли, пытаясь стоять – в числе других на пустынном берегу небольшого островка. Как бы она хотела, чтобы её оставили там, с ним… НЕТ!

Сказочный бал в старинном замке ей понравился меньше всего остального: он с самого начала был какой-то фальшивый. В первую очередь фальшивыми были музыканты: почему они все во фраках, но при этом без штанов? А дамы, господи, дамы – все разрисованы, раскрашены и возбуждены. Ей решительно здесь не нравилось. А когда один из фрачных кавалеров – этакий Мефистофель с рогами (или Пан?) потянул к ней руки с длинными ногтями, она почувствовала, что дышать ей очень трудно: грудь сдавил корсет, да так сильно, что сейчас она упадёт в обморок… НЕТ!

В параллельном мире (было почему-то сразу ясно, что там всем всё параллельно) было ещё хуже. Взглянув в одно, в другое лицо, она поняла: все тут живут для себя, и она тут никому не нужна. Не нужна настолько, что её просто никто не заметит, хоть воем вой. Она и завыла. У–У–УУУУУ!!!!!

Ковер-самолет был старый. Латанный-перелатанный. Побитый молью. Некто в чалме на голове сидел на его краю, спиной к ней, скрестив под собой ноги. Она, едва придя в себя, поняла: всё так и будет. Ковёр этот будет лететь, а этот некто в чалме всё будет так сидеть, что бы ни произошло – хоть час пройдет, хоть год. Ей даже показалось, что она увидела, что чалма эта уже давно посерела от времени… А ещё ей почудилось, что он повернется и лица у него не будет: только халат – и сразу чалма. Тут он медленно начал поворачиваться, а ей стало так страшно, что она начала кричать, просто визжать от страха. А–АААААААААА!!!!!!!!

А вот экспедиция в морские глубины в поисках затерянной Атлантиды ей понравилась. Где-то сбоку (или чудилось?) все время вертелся Кусто в неизменной смешной шапочке. Добрый такой, на Ленина похож, только почему-то без бороды. И всё лопотал по-французски что-то ласковое… А вот те, которые из Атлантиды – те наоборот, страшные какие-то: вместо глаз – одни белки, и всё руки тянут: «Иди к нам! Иди к нам!». И пузыри пускают. Жуть, да и только. А Кусто к ним бежит, лёгкий такой, невесомый. И шепчет ей:

– Не бойся, они уже умерли. – И добавляет шепотом: – И я умер, ты не бойся.

И совсем, еле слышно:

– И ты умерла…

И даже кричать не хочется. Тело – как вата, вся измучена. Зато скуки – ни в одном глазу.

И мысль страшная: «Режиссер хреновый попался. Во, блин, попала, а?». Что ж дальше-то будет?

И так вдруг захотелось покоя. Стабильности, спокойствия. И чтоб муж хороший, квартирка, машинка, мебель дорогая…

Ой ли?