Текст книги "Другой мир за углом (сборник)"

Ничего земного

Мы болтались на орбите планеты Тарлинг уже три недели, когда меня вызвал к себе капитан. Я пошёл, конечно, но с самыми дурными предчувствиями. Зачем, скажите, может понадобиться на орбите космический строитель?

Захожу в рубку, ко мне поворачивает лицо седой, усталый человек. Постарел, бродяга, за последние дни. Ещё бы – попробуй-ка взять на себя миссию по переговорам с разумными осьминогами. Я вытягиваюсь по струнке.

– Садись, – говорит он мне.

Я осторожно присаживаюсь в свободное кресло. Он смотрит на меня долго, изучающе, а потом спрашивает:

– Седов, ты кем был на гражданке?

Докладываю подробно:

– Был строителем-монтажником новых домов. А что? Красота! Заказывает тебе, к примеру, гражданин, откупивший участочек в Гималаях, зимний домик. Прыгаешь в флаер, координаты вводишь в компьютер и включаешь старый добрый рок. Тяжелый, конечно. На месте уже смотришь – нужно ли снег подтапливать, прикидываешь размеры комнат в зависимости от того, какой участок, потом варианты кидаешь заказчику. Тот ломается, конечно, выделывается – типа мне солярий пять на восемь мало, да на стене бассейна пожалуйста вид на черноморское побережье… Знаю я этих мажоров – им в Антарктиде подавай вид на сафари, будто лень до Африки смотаться. Дурость, в общем, но я его внимательно так слушаю – типа как работник серьёзной фирмы. Хотя какое там серьёзной – всем известно, что фирму нашу за глаза «мыльным пузырём» зовут. Так оно и есть: домик-то его дай бог неделю простоит, затем исчезнет как морок, успеет разве что друзьям похвалиться или бабе какой. Зато дёшево и никакого вреда экологии. Всем известно, что это главное.

Ну и пусть «пузырём» зовут, мне-то что. Я на это обычно отвечаю тем, кто всё любит «по старинке», так: построит кто-то в тех же Гималаях нормальный дом, прочный. А аренда кончится – не все же миллионеры. И что? Что-что, снос за его счет или плати штраф. А тут никаких проблем – испарился и всё. Современные технологии, между прочим.

Казусы, правда, случаются: тут один заснул с женой в шезлонге под пальмой, а в это время морок-то и пропал. И лежат они, родненькие, в болоте по колено. Смеху! Тот, оказывается, с участком продешевил – выбрал из низшей категории. Говорят, прямо так в флаер и лезли вместе с бабой – по уши в грязи, не помывшись. Наши техники долго потом рассказывали, как те кричали: «В суд подадим! Безобразие!». Какой там суд? Сами виноваты! В общем весело. А после работы я читаю книжки, все больше старые – нравятся они мне. Или на флаер – и к Зинке. Хорошая девчонка, учится на телохранителя. По этой причине половину мозгов у неё удалили (для преданности клиенту), зато мышц понакачали – страсть, да и растяжка – не приведи господи, на шпагат может сесть в две секунды из любого положения. Ещё она молчаливая и в постели, это у них входит в курс обучения…

– Так, хватит. Подробности опустить!

Лицо старика слегка багровеет, от общения со мной это случается. Капитан чешет седую щетину и говорит:

– Таланты присутствуют, будешь писателем.

– Че-во? – от удивления у меня аж глаза на лоб полезли.

– От-ставить!

Видимо он ожидал чего-то подобного и подготовился к твердым мерам воздействия. Но, посмотрев на меня, видимо сжалился. Ласково так говорит:

– Понимаешь, Саша, какое дело…

И рассказал…

Ни черта я на самом деле не понимал! Нет, конечно, никто не ожидал, что мы нарвёмся на разумную цивилизацию, и старику-капитану придется выступать в роли межпланетного дипломата… Но я-то тут причем? Навести морок-базу на поверхности дикой планеты, например – это ко мне, это моя работа. А писать?

– Что, – спрашиваю, – у нас книжек нет на корабле?

– Есть, – капитан поморщился. – Есть, конечно: полный набор, рекомендованный министерством межпланетных контактов. Плюс фильмы, картины, музыка. Плюс наша внутренняя библиотека. Но, понимаешь… Для этих чертовых тарлингов книги – это вроде как для нас живая музыка. Если в записи – не то, кровная обида.

– Так что им, Пушкина вслух что ли читать?

– Я тебе дам Пушкина вслух! Ты мне что, под фанеру петь собрался? Да эти тарлинги за такую дипломатию наш корабль в порошок сотрут!

– И… что мне делать?

– Что-что! Язык у тебя подвешен, вот и соображай. Будешь «петь» вживую.

– О господи! О чём петь-то?

– О чём хочешь, меня не волнует. Главное – чтобы им понравилось.

– Историческое можно? Я дома всё больше исторические читаю…

– Можно. Всё можно, лишь бы им понравилось. Давай, чтоб завтра в семь был готов к высадке на поверхность. Можешь пока отдыхать и накидывать варианты.

– Семь… вечера? – взмолился я.

– Утра, причем по Гринвичу. И не опаздывать.

Я почувствовал, что погибаю и вышел от него на негнущихся ногах. Впереди была только ночь.

Мучился я долго. Решил начать сначала. А что сначала бывает?

Сначала должна быть идея. А идея эта должна от чего-то отталкиваться. Я прикинул и написал первое, что пришло в голову:

Смерть. Секс. Боль. Адреналин.

Потом стали прорываться какие-то дикие варианты начала. Типа:

Первое, что я почувствовал – холод и вкус крови во рту. Превозмогая дикую головную боль и дрожь во всём теле, я попытался разлепить глаза и понял, что не могу этого сделать без помощи рук – такое впечатление, будто мои веки намазали клеем. Деревянными пальцами я потянулся к лицу…

Потом родился сюжет. Дурной, конечно, но хоть что-то…

По заданию редактора корреспондент в онкологической больнице наблюдает за безнадёжным больным, у которого рак мозга. Этот больной бредит постройкой дома, который у него сожгли из-за голубого кота. Голубой кот – почти легенда и мечта всех богатых. Такой кот по народной молве лечит любые болезни. У больного был такой кот, но его украли…

На том и заснул…

Утром я надел всё чистое (русский обычай перед смертью) и пошел к капитану. Он в белом парадном мундире уже стоял у шлюза в шлюпку (капитанский доступ прямо из каюты). Шепнул мне значительно:

– Не подкачай. С Земли указание – угодить чужим любой ценой. Для них наш корабль аннигилировать – раз плюнуть. А если до Земли доберутся? Ну, в общем, ты понял.

Я молчал. Вот уж никогда бы не подумал, что буду поводом для межгалактической войны. А то, что ничего хорошего я этим тарлингам не «напою» – в этом я не сомневался. Хотя… чем чёрт не шутит?

Наша шлюпка, едва оторвавшись от корабля, перешла в управление чужих и понеслась к планете. Капитан в очередной раз поморщился: это была одна из загадочных технологий инопланетного разума. Шлюпка, построенная на лунной верфи (естественно как боевая), имела три независимых центра управления, перехватить которые полностью считалось невозможным.

По немыслимой орбите мы благополучно снизились до нижних слоев атмосферы и тут же попали в какой-то туннель. Капитан поморщился вторично: все знали, что с орбиты кораблем фиксировались города, но вблизи их никто не видел – чужие предпочитали огромную шлюпку доставлять к месту встречи таинственным туннелем.

Мягко, как на салазках, нас вынесло внутрь какого-то помещения, бледно-сиреневые стены которого были словно окутаны туманом, смазывающим перспективу. В подобии кресел разместились трое чужих. Я видел раньше их изображения, но вблизи меня передёрнуло: трехметровые осьминоги, переливающиеся всеми цветами радуги, были омерзительны. Капитан вышел вперёд, но его мягко отстранили. Я понял: сегодня ждут меня. Старик вздохнул и подчинился.

– Укусю масю сюсю ко? – спросил один чужой у другого.

– Каси ху фукнот, – ответил тот.

Ну и так далее.

Я понял, что тарлинги оживленно обсуждают, что же им со мной сотворить.

Не знаю точно, очень ли я ценный «образец» для них, но обработали меня по полной: я спелёнан как кукла, в боках – какие-то трубочки. К голове присоединили штук пятьдесят присосок.

– Вам удобно? – спросил меня один из осьминогов на чистом русском.

– Еще бы расчленили сначала, потом бы спрашивали… – проворчал я.

– Вы желаете быть разрезанным на части? – удивился чужой.

Я так энергично замотал головой «нет», что он поспешно отступил.

Подошел к капитану, о чём-то с ним поговорил. Передо мной возникла точная копия монитора моего личного компьютера.

«Как похож!» – подумал я, глядя на него. Он тут же засветился и выдал: «как похож». Здорово! Я мог на нем писать одной лишь мыслью, причем целенаправленно – на мониторе появлялись только те слова, что я там хотел увидеть.

Осьминоги стали похожи на шары. Я подумал, что это аналог скрещённых рук и выпяченных животиков на людской манер и уставился на монитор.

…Совсем недавно пришёл в себя – сегодня первый день, когда могу что-то царапать в своем блокноте. Что-то очень любопытное происходит с моими глазами – стоит совсем чуть-чуть изменить угол зрения – и буквы начинают расплываться, иногда мне даже кажется, что они сознательно нагромождаются друг на друга, издеваясь надо мной. Доктор говорит, что это нормально после операции, и скоро все пройдет…

Я лежу в совершенно новом корпусе онкологической больницы, что на краю нашего города. Больница – просто блеск! Ни для кого не секрет, что это любимое детище нашего Губернатора, «на личном контроле» так сказать, поэтому здесь всё на высшем уровне – напоминает булгаковскую клинику доктора Стравинского (мне, по крайней мере). Психиатров, правда, нет – все больше хирурги, но сумасшедших хватает… У всех нас (а в палате нас трое) диагноз – опухоль головного мозга, а это, я вам скажу, к сумасшествию очень даже располагает.

Я по профессии журналист, газетный писака, а по призванию – писатель. И попал я сюда из-за своей работы – в этом я уверен на все двести процентов. Мой редактор меня вообще чуть в гроб не вогнал. Судите сами: творческому человеку, который всю свою сознательную жизнь стремился зарабатывать только своим пером, предлагают писать произведения на тему шурупов и о том, из чего катают проволоку. Я удивляюсь ещё, как я в «дурку» не попал. К тому самому доктору Стравинскому. С другой стороны «дурдом» не на личном контроле у Губернатора, это я точно знаю…

Опять начались головные боли. Мне что-то вколола в ягодицу медсестра Светочка. Клонит в сон.

Если верить моим часам, то сегодня 24-е. Значит, уже пять дней (и все пять помню очень смутно). ПЯТЬ! Пофигу на эту «утку», и на санитарку-дуру тоже. Перетерплю как-нибудь…. На душе – ощущение настоящей победы, всё ликует.

…Когда это случилось в первый раз, то я подумал – галлюцинация.

Стоял первый теплый день мая, и я в своей куртке «кожзам» просто изнывал от жары. Ещё бы – всю неделю погода делала жуткие выкрутасы: днём, как правило, шёл дождь, временами переходящий в снег. И когда я утром увидел на термометре «+7» (было восемь утра), то, естественно, надел куртку. Пожалеть об этом пришлось ближе к обеду – по моим ощущениям к этому времени температура была уже около двадцати градусов, и я весь взмок, пока шел от редакции к Дому культуры.

Накануне я брал интервью у директорши этого заведения – стервозной бабы лет под сорок – и в тот день нёс на её суд уже готовый текст статьи. Мне, помню, ещё не очень повезло – когда пришел, то у неё в кабинете была «оперативка». Сунул было нос, но, увидев её распекающей с десяток своих сотрудниц, поспешно убрался обратно в коридор, сел на стул и вынул книжку. Так я обычно коротаю время.

Чтение, однако, не шло – я вспомнил, что мне сказали в редакции про эту бабу: «Вредная как сам черт, журналистов терпеть не может. Смотри – всю душу вынет!». Я вынул из сумки и медленно перечитал написанную статью. Она мне совершенно не понравилась. Ну, да волков бояться…

Вот тут-то всё и началось. У меня прихватило сердце. Причём так сильно, что я подумал о том, что сейчас упаду в обморок. То-то весело будет! Мелькнула мысль, что я сегодня много курил и лег вчера поздно, не выспался. Однако слегка отпустило. Я, сжав зубы, расстегнул одну пуговку на рубашке и, сунув в образовавшуюся щель ладонь, прижал её к груди – так вроде чуть-чуть лучше. В это время из кабинета посыпались сотрудницы, кивая мне в знак приветствия, на лицах – облегчение. Я, вздохнув, встал, всё ещё не веря, что смогу удержаться на ногах, и поплелся в директорскую берлогу с самыми дурными предчувствиями.

– Давайте, давайте свою писанину! – директриса едва удостоила меня взглядом, совершенно проигнорировав традиционное приветствие, и уставилась в написанные мной строчки так, будто я ей принес чью-то анонимку в её адрес. Дойдя примерно до третьей строчки, она подняла на меня негодующее лицо и слегка приоткрыла рот…

Однако чем она осталась недовольна в моей статье, я так и не узнал – в этот момент словно чья-то невидимая рука стальными тисками сжала моё сердце и я, каким-то шестым чувством осознав, что оно больше не бьётся, с легким вздохом упал куда-то набок, на миг потеряв всякий контроль над своим телом. Сознание почему-то оставалось совершенно ясным – я, так и не почувствовав удара, тупо взирал на ножку письменного стола, обречённо думая о том, какой переполох вызовет сейчас мое падение.

Это длилось целую вечность. Тишина заполнила меня без остатка, боль куда-то ушла, а затем вернулась вновь, но слабее. В этой тишине я почувствовал частые-частые удары своего сердца и холодный пот, стекающий вниз по спине. Я как мог поспешно вскочил на ноги со словами: «Всё в порядке, не беспокой…», и остолбенел – директорша сидела неподвижно, как статуя, уставив свой негодующий взор в то место, где я сидел до своего падения. Я осторожно дотронулся до её руки – та была теплой, но какой-то безжизненной. Взгляд её был осмысленный, но какой-то замороженный.

В панике я рванулся к двери, распахнув её резким движением. Дверь глухо ударилась обо что-то твердое. Я протиснулся в щель и увидел одну из сотрудниц Дома культуры (Ирина, кажется), наклонившуюся к двери.

ПОДСЛУШИВАЛА ЧТО ЛИ?

Она была также неподвижна. В панике я, обогнув её, вылетел в коридор – тот был полон восковых статуй, выглядевших до абсурдного неестественно: в конце коридора техничка с ведром в руке сморкалась на ходу в видавший виды носовой платок, а в двух шагах от нее миловидная девушка, наклонясь, поправляла туфель.

Я прошел на лестницу, где обычно курили, доставая сигарету. Здесь картина была ещё интереснее – парень в зелёном пиджаке держал в вытянутой руке зажжённую спичку, а девушка, слегка наклонясь, утопила в этом огоньке кончик своей сигареты. Огонёк стоял совершенно неподвижно…

Что-то меня отвлекло, «выбросило». Шары сидели кружком и чего-то там «сюсюкали», на капитане не было лица. Я почему-то обозлился и меня понесло…

…»Что? Что делать, что?» – эта мысль неотвязно преследовала его, как муха, жужжащая и бьющаяся в стекло. «ЧТО?».

То, что жизнь состоит из полос – черных и белых – он знал давно, привык неудачи переносить стоически и радоваться подаркам судьбы, но события последних месяцев перевернули всю его жизнь.

Как игра с дьяволом: первый же бросок костей – и пара черепов, перекрещённых костями. Не забыть никогда, как безнадёжен был голос профессора, который ещё вчера шутил с ним, рассказывая всякие байки: казалось, профессионализм в тот момент уступил место простому человеческому состраданию.

«Год, два, может быть… Бывали случаи, когда три, даже пять… Мой совет – немедленная операция. Шансов мало, но без неё – вообще никаких. Это я тебе, парень, уже просто по-дружески… Нужно обязательно лечь на дополнительное обследование…».

Его руки – уверенные руки хирурга – сейчас были такими же безнадёжными, как голос. Безнадёжная сигарета в безнадёжных пальцах, безнадёжный стол с отвратительным телефонным аппаратом безнадёжно черного цвета.

…Он тогда нашел в себе силы собрать в сумку диктофон и свои журналистские блокноты. Даже улыбнуться: «Чёрт дёрнул пройти обследование, жил бы себе спокойно… Нет, нет, спасибо, что сказали, я не хотел… Да, да, обязательно. Обязательно пройду. Да, конечно, все понимаю. Да, да, ДА!».

Потом пил в одиночестве отвратительную, тёплую водку (как это по-русски!) и рассматривал с отрешённостью руку, державшую стакан. Эта рука уже казалась какой-то чужой. Невольно представилась рука скелета из третьесортного «ужастика».

Жизнь выбивалась из-под привычного контроля, логики планирования.

Уйти, убежать, уплыть, улететь. Разбросать, раскидать, сжечь мосты. Так легче терять.

Второй бросок – пара шестёрок на бис: новая работа, друзей побоку. Ветром всех расшвырял – любимую на Запад, друга – на Восток. Одиночество, зарплата – на еду и выпивку, плюс жильё. Живи – не хочу. Точнее – умирай.

НЕ-ХО-ЧУ. В том то и дело, что не хочу!

И вот один. Всё удалось, но… испугался. Впервые в жизни так сильно испугался, что заметался. Чего? Сам не знал, пожалуй. Просто как фобия – не хочу и всё. Исследовать свои желания и поступки к тому времени я уже зарекся…

Меня «выбросило» снова. Ощущение: вывернут наизнанку. Я взглянул на «зрителей» – их не было. Капитан молча показывал мне на нашу шлюпку. Я вяло доплёлся до неё.

Неужели война? Про себя я ругался, обзывая себя то Еленой, то троянским конём. Так и не выбрал.

…Спал я долго, без сновидений. Так спят после тяжелой физической работы. Разбудил звонок капитана.

– Мне зайти? – спросил я у него.

– Не нужно, отдыхай. Вечером – ко мне.

– Зачем? – я не удержался.

– Зачем, зачем… Вторая попытка.

– Им… Им понравилось?

– Нет. Но они хотят ещё.

Ах ещё?!!! Ну я им выдам!

Я лихорадочно сел за наброски. У меня была идея – из произведений многих авторов беря по несколько абзацев или даже строчек и сочиняя «мостики», составить что-нибудь осмысленное и интересное…

Стоп! Я осознал свой «прокол»: как может быть инопланетянам понятна какая-то там «опухоль мозга»? Нужно что-то… что-то вечное, как у классиков. Что?

Любовь, например. Ревность. Или что-то в этом духе. Накидал в качестве сюжетного наброска что-то совсем уж непонятное:

…В. соблазняет Н. по заданию М. Этому М. это очень важно, т.к. Н. «избранная» – та, через которую в Мир может прийти Ч.

«Мешающие» факторы – С. (который её любит) и, в какой-то мере, сама Н…

Мура, конечно. Но ничего лучшего в голову не приходило. Главное – чтобы был соблазн, ревность, любовь и т.д. …

Тут мне на плечо легла тяжелая рука.

– Что, готов, писатель?

– А?

– Извини, я воспользовался капитанским доступом в твою каюту. Нам пора.

– Каша в голове, – пожаловался я в катере.

– Каша так каша… – неожиданно легко отреагировал капитан. – Откуда ты знаешь, что им нужно? Меня другое волнует – понимаешь, с Землёй никакой связи уже около суток. Боюсь, что плохи наши дела. По сути, мы просто тянем время. Так что давай… работай.

«Шаров» на этот раз было около десятка. Я на них даже не взглянул. Сел за свой «компьютер» и погнал по полной. Ух, развернусь! Для начала я решил описать образ девушки – чтобы им было понятно, о ком идет речь.

…Волосы – вороново (воронье?) крыло, карие глаза пытаются спрятаться за стеклышками очков, нежный овал лица с неожиданно волевым подбородком с ямочкой, над верхней губой – легкий пушок волосков. Кожа с оттенком лёгкого загара, походка – иноходь (иноходец!), движения удивительно мягкие, голос не слишком высокий, но чистый. Фигурка тоненькая и хрупкая, веет чем-то восточным и пряным.

В её комнате царил беспорядок, который вежливые люди называют «творческим», а зануды именуют «бардаком». Она выплывала навстречу в лёгком халате, ошеломляя при этом какой-то странной обнажённостью, которая, кажется, проглядывала бы в ней даже через зимнюю шубку. Сигарета, зажатая длинными пальцами со свежим маникюром, её ничуть не портила, даже придавала какой-то необычный шарм…

«Портрета» мне показалось мало – я решил описать противоречивость женской натуры:

– Значит так: первую из них зовут Матильда, – она смотрела на меня лукаво. – Тебе здорово повезло, что она проявляется чаще остальных, потому что именно она говорит тебе: «Люблю, сю-сю» и всё такое прочее. Она – лентяйка и неряха, но зато очень добрая.

– А как зовут ту, которая устраивает ссоры? – я смотрю на неё насмешливо, стараясь подыграть этой очередной шутке.

– О, это страшная личность! – она старается придать своему лицу серьёзное выражение. – Мало того, что это редкостная стерва, так ей ко всему прочему доставляет удовольствие унижать других людей (тебя, в частности!), делать им всевозможные гадости. Её зовут Кларисса.

– Это всё?

– Нет, конечно. Опять ты меня недооцениваешь! Третью зовут Джейн. Это та, которая работает – например, может сутки просидеть за компьютером, занимаясь вёрсткой твоей дурацкой газеты…

– Ну, во-первых, не только моей…

– Не перебивай, а то срочно стану Клариссой! Есть ещё последняя, четвертая. Это та, которая все бросает и начинает заниматься уборкой в доме. К счастью, эта дура появляется настолько редко, что у неё даже нет имени…

– Так значит, – я подхватил её на руки и закружил, – ты едина в четырёх лицах?

– Именно так! – она обхватила руками мою шею, с шумом повалила на диван и, оседлав, сделала страшное лицо.

– Ты чем-то разве недоволен?

– Совсем наоборот! – я попытался опрокинуть её на спину, но не справился.

– Джейн, лапушка, нам пора на работу, и не забывай, что в шесть у тебя сегодня курсы!

– Смотри, если ты всегда будешь так спешить, я заведу себе любовника из тех, которые никуда не торопятся!

– Ой ли? – я засмеялся беззаботно.

Впервые за много лет я подумал, что счастлив. Ну… почти.

И ошибся.

Правильно сделал, что «ошибся». Теперь… теперь нужны муки ревности!

… Гость в доме – всё внимание ему. Как закон. Поэтому быстренько приготовили бутерброды, разлили по рюмкам водку, включили на «видике» хороший фильм. Устроились втроём на одном диване.

Когда бутылка почти опустела, меня стало непреодолимо клонить в сон. Я пытался как-то встряхнуться, даже умылся холодной водой – ничего не помогало. Тогда я с трудом доплёлся до соседней комнаты и повалился на кровать.

Она подходит к двери и плотно прикрывает её – последняя вспышка-воспоминание…

Так, это – измена. Что дальше?

На следующий день он пришел снова, а я, в бессильной ярости, заперся в своей комнате. Через дверь мне были слышны их разговоры. Больше всего мне хотелось выйти и вышвырнуть его вон, я еле сдерживал себя.

Он ушёл сам. Ушёл поздно. Примирения после его ухода не получилось, а получился скандал. Результат – запертые двери между нами.

Ночью я прокрался в её комнату тихо, как вор. С нежностью гладил её обнаженные плечи, чувствуя, что сейчас у меня есть шанс. Проснувшись, она открыла глаза, и это были глаза Матильды. Её руки обвили меня за шею, и долгожданное примирение состоялось. Заснули мы в объятиях.

Утром я проснулся первым. Проснулся с ощущением хрупкости своего счастья. Мир вокруг казался мне натянутой струной, готовой лопнуть от малейшего прикосновения. Я прошептал ей, ещё спящей: «Я люблю тебя», поцеловал в тёплую щёку и выскользнул из постели.

Несмотря на какое-то внутреннее напряжение, настроение было приподнятое. Умывшись, я вышел из дома в ближайший магазин за продуктами. Подумав, к обычному набору прибавил фрукты и букетик цветов. А когда вернулся, то застал её уже проснувшейся. Она пила на кухне кофе в компании… его. Я чертыхнулся про себя и едва не выронил из рук сумку с продуктами. Всё начиналось заново.

К счастью, он забежал ненадолго. Раньше наши с ним отношения всегда были лёгкими, и на этот раз мы поболтали почти непринуждённо, а когда он собрался уходить, я напросился его проводить. На улице я повёл разговор «в открытую»:

– Знаешь, я хочу, чтобы ты не приходил к нам в гости какое-то время.

– Хорошо, конечно, – ответил он весело. – Я всё понимаю.

И пришел снова – в тот же вечер.

– Если он не уйдет, мне придется его выкинуть, – сказал я ей.

– Не надо, пожалуйста. Я… я попробую сама.

Она заперлась с ним на кухне и вскоре он ушёл. После его ухода воцарилось напряжённое молчание. Я подошёл и попытался обнять её, но она неожиданно отстранилась.

– Он больше не придёт, – в её глазах сверкнули слёзы.

– Ты жалеешь об этом?

– Знаешь – да. Я действительно очень увлеклась им. А ты… ты заставил меня выгнать его!

– Я…

– Молчи, пожалуйста, молчи! Мне нужно… Слушай, не мог бы ты ненадолго переехать к себе, поживем недельку раздельно, а? Я чувствую – мне это очень нужно.

Повеяло холодком, словно погасло что-то светлое.

– Хорошо. Неделю я выдержу.

…Но выдержал только три дня.

– Я не хочу тебя видеть, – голос из-за двери.

– Открой, пожалуйста, мне нужно с тобой поговорить.

– Нет, уходи.

– ОН здесь?

– Нет. Не важно. Я не хочу тебя видеть. Ни-ког-да! Вещи принесу тебе на работу.

Уже не задумываясь больше ни о чем, я открыл своим ключом железную дверь и упёрся во вторую – деревянную, ключа от которой у меня не было.

– Открой, пожалуйста, всего несколько слов!

– Нет, уходи!

И тогда я ударил в дверь плечом, затем ногой.

«Если он там, я его убью!» – одна мысль засела в мозгу. Дверь начала понемногу подаваться, а я яростно бил по ней ботинком ещё и ещё. Наконец она открылась, и я, взъерошенный и запыхавшийся, весь в мелких щепках, ворвался в квартиру.

Он был там. Ужом проскользнув мимо меня, он выбежал в подъезд. Я бросился было за ним, но она меня удержала за руку.

– Нет! – глаза ее сверкали, как у львицы. – Не трогай его!

Я замешкался, и время было упущено. А она была в ярости:

– Собирай свои вещи и уходи. Между нами всё кончено.

Ничего не отвечая, я прошёл на кухню и нервно закурил. Она заперлась в своей комнате, оттуда были слышны рыдания…

На этот раз меня просто грубо прервали. Зал вокруг был пунцовым, «шары» – тоже. Без слов нас препроводили в катер. Капитан сквозь зубы матерился, я был почти без сознания от усталости.

Выспавшись, я впал в хандру. Просто просидел несколько часов, тупо глядя в одну точку. Неожиданно снова заглянул капитан. Посмотрел на меня, покачал головой и спросил:

– Ты когда ел последний раз?

Я пожал плечами.

– Всё ясно. К врачу бы тебя. Но… они снова требуют.

– ???

– Я попытался запустить маршевые – и домой. Но… нас не выпускают. И снова требуют тебя. Справишься?

Я снова пожал плечами.

На этот раз был настоящий зал. «Шаров» колыхалась целая толпа. Стараясь не смотреть в их сторону, я начал «играть» новый акт. На этот раз задумано было что-то в духе мистики.

…Проснулся он на пике ночи. Проснулся окончательно и бесповоротно, с удивлением не почувствовав ни обрывков снов в голове, ни заторможенности, которая с ним обычно случалась в первые утренние часы. Ничего, кроме неясного предчувствия, засевшего тупой иглой где-то глубоко в груди.

Даже не взглянув на часы, как обязательно сделал бы, проснись в любую другую ночь, он, подчиняясь какому-то внутреннему чутью, подошел к окну и выглянул в полутьму ночного города.

Ничего особенного: окно спальни выходило на пустырь, за которым виднелись пустые глазницы пятиэтажки – там уже третий месяц шел ремонт, и жильцов выселили. Деревья, тёмные в своей весенней голытьбе, безобразно таращились в затянутое тучами, беззвёздное небо.

Вдруг где-то далеко, совсем едва слышно, завыли собаки. Потом вой послышался ближе, еще ближе – по нарастающей: казалось, что целая стая собак, подвывая, приближается прямо к нему с невероятной, невообразимой скоростью. Наконец пронзительно завыли прямо под его окном.

Выглянул кусочек луны, и он заметил их неясные силуэты. Только ниоткуда они не приближались – они просто вылезали из подвальных окон и, тесно прижимаясь друг к другу, поднимали вверх узкие морды, присоединяясь к хору.

…Замолкли они так же неожиданно, как начали, оставшись молча стоять в прежних позах, и в тот же миг вой раздался откуда-то с запада, постепенно удаляясь.

Ему открылось: он увидел смутную тень, проносящуюся в воздухе над городом, приближение которой собаки встречали воем. Открылось – и он с ужасом осознал, что открылось ему недозволенное, потому что одновременно с этим открытием всё его существо наполнилось таким всепоглощающим ужасом, что он дрожащими руками захлопнул раму окна, судорожным движением припёр ее щеколдой и бросился обратно в постель, зарывшись с головой под одеяло. Уже оттуда он снова услышал собачий вой неистовой силы – он проникал к нему прямо в душу, казалось, доходя не через уши, а через всё тело разом. Сердце его на минуту остановилось, а потом забухало как-то особенно тяжело, будто с надрывом…

Потом снова пришёл сон – на этот раз беспокойный и страшный.

Неожиданно для самого себя я «выскочил» и посмотрел в «зал». Цвет его был кровавым, «шары» колыхались.

И тут меня осенило – я сказал всего два слова, тут же поднялся, оторвав от головы «присоски» и пошёл к шлюпке. Капитан недоумённо окликнул меня:

– Седов!

– Станешь тут «седовым», – отозвался я. – Всё капитан, домой. Я раскусил этих тварей.

Покосившись на «шары», продолжавшие сидеть неподвижно, он нерешительно последовал за мной.

– И что теперь? – спросил он.

– А ничего. Можем лететь домой.

– В смысле?

– В прямом. Запускайте маршевые. А мне… Мне снова нужно вздремнуть…

Часов через десять я уже сидел в баре за бутылкой виски. Корабль находился на пути к Земле.

Мне было скучно: снова полгода сна, месяц бодрствования на дежурстве, из развлечений – старые видеодиски да замусоленная колода карт. Противно. Книгу что ли почитать?

Я сидел в кресле возле иллюминатора, за которым – ничего, кроме тьмы. Дежурный пилот дремал в соседнем кресле – делать ему было решительно нечего. Впрочем, как и мне: анабиозные кабины функционировали нормально. Где-то там, в одной из них, сейчас застыл Макс, мой дружок-оптимист, сто лет его не видел. Лучше бы дежурил он. Ганс (так зовут дремлющего пилота) меня порядком достал – никаких интересов у человека, пожрать да поспать. Б-р-р-р!

Из иллюминатора вышел капитан, молча сел рядом со мной и налил себе рюмку из моей бутылки.

– Чем кончилась история с тарлингами? – спросил я его лениво.

– Договор о вечной дружбе, наилучшие пожелания.

– Я так и думал.

Он осторожно спросил:

– Чего ты там им написал?

– Да так, пару слов всего.

– Каких?

– Да… Ничего особенного.

Лицо капитана начало покрываться пятнами. То ли это реакция на спиртное, то ли на меня… Так недолго и взыскание заработать.

– Экзюпери читали? – спросил я его.

– Ну.

– Помните, как Маленький Принц просил нарисовать барашка?

– Ну!

– А летчик все не мог нарисовать такого, какой нужен…

– Ну!!

– И тогда он нарисовал ящик.

– Ты… нарисовал ящик?

– Ну да.

– Вот оно что…

Он, пошатываясь, отправился восвояси. У двери всё же спросил:

– Какие два слова ты написал?

– Простые два слова. Понимаете, что им наши чувства, переживания… Вот вы бы стали читать про почкование осьминогов?

– Седов! Ты меня доконаешь, я тебя просто убью.

Мрачный Ганс покосился на нас, жуя бутерброд.

– Какие два слова?

– Я ж говорю – простые…

– !!!

– Ничего земного. Ни-че-го зем-но-го.