Текст книги "Чернокнижник"

– Ну, что? – спросил Мишель полковника, который, дочитав до конца рукопись, выразительно посмотрел на своего собеседника.

Тот ничего не ответил, а лишь покачал головой.

– Распад Советского союза! Как вам это?

– Во-первых, никакого распада нет. Там же написано, что ни президент, ни народ этого не знали.

– А во-вторых?

– А во-вторых, неизвестно, завтра или через сто лет?

– Он писатель. Этого даже в кремле не знают.

– Мы знаем про Кремль то, что даже Кремль про себя не знает!

– Ты сам-то понял, что сейчас сказал? – засмеялся полковник.

– А что я такого сказал?

– Да, без стакана здесь точно не разобраться.

Полковник наполнил фужеры и собеседники молча выпили.

– А теперь попробуй сформулировать информацию, которую ты мне только что выдал.

Мишель задумался. Он попытался сформулировать свою мысль так, чтобы никому, даже при очень большом желании, не удалось истолковать её по-иному. Он долго думал, потом пододвинул фужер и заполнил его.

– Сейчас, одну минуточку, – сказал он. – Уже почти получилось.

Мишель поднял фужер, но его тут же остановил полковник.

– Вот это уже слишком! Пить в одиночку даже у твоих русских друзей не принято.

Пришлось срочно исправлять допущенную ошибку. После исправления Мишель медленно и членораздельно начал формулировать свою мысль:

– По данным, полученным от компетентных источников, в ближайшее время Союз Советских Социалистических Республик прекратит своё существование, но пока этого в СССР не знают.

– Давай ты вместо меня пойдёшь и доложишь.

– Это невозможно.

– Почему?

– Не по рангу.

– С рангами всё в порядке, – успокоил полковник, – если я эту информацию доложу, то мой ранг опустится ниже твоего.

* * *

Пётр с Наташей стояли на острове Сите и смотрели, как огромный корабль, плывущий вниз по течению Сены, тем не менее, уже много сотен лет оставался на одном и том же месте. Если в ненастную погоду, когда ветер гонит по серому небу чёрные тучи, посмотреть на башни Собора Парижской Богоматери, то невольно представляется огромная корабельная надстройка, которая качается из стороны в сторону и, опираясь на неустойчивую палубу, грозит в любую секунду обрушиться в пучину.

– Ой! – крикнула Наташа и ухватилась за рукав Петра.

– Ты что?

– Мне показалось, что она сейчас упадёт.

– Это обман зрения. Кстати, этот обман полностью доказывает состоятельность теории относительности. Относительно облаков собор действительно падает, а относительно земли – остаётся стоять на месте.

– Так же, как и мы, – грустно сказала Наташа. – Относительно России мы иностранцы, а относительно Франции мы русские.

– Тебе плохо здесь? – спросил Пётр.

– Я родителей уже тысячу лет не видела.

– А если бы родители были здесь?

Вместо ответа Наташа посмотрела куда-то далеко-далеко.

– Петя, а почему мы никогда с тобой не были в русском ресторане?

– Началось! – раздражённо сказал Пётр.

– Что началось?

– Мишель предупреждал меня об этом: стоит зайти в русский ресторан, и из него уже не будет сил выйти. Начинается депрессия, из которой нет выхода.

– Так происходит со всеми русскими?

– Насчёт всех не знаю, а со многими происходит именно так.

– Тебе хорошо. Ты окунёшься в свой роман, и как будто находишься дома.

– Нет, там, где я нахожусь, всё не так, как ты думаешь.

– Я читала. Ты закончил на том, что Россия прекратила своё существование.

– Ты не внимательно читала. Не Россия, а Советский Союз.

– А разве это не одно и то же?

Пётр отрицательно помотал головой.

– Что же тогда будет?

– Как говорится, – вздохнула Наташа, – остаётся начать да кончить.

– Другого, к сожалению, не дано.

– Петя, но ведь ты можешь хотя бы сказать, что ты чувствуешь?

– Могу.

Наташа умоляюще посмотрела на своего мужа.

– Всё будет хорошо, – сказал он.

– И всё?

– И всё. Только, чтобы это хорошо настало, должно быть вначале очень плохо.

– Как плохо?

– Должно быть так плохо, что тебе даже трудно представить.

– А ты представишь?

– Попытаюсь.

– Представляй побыстрей. Может быть, мы вернёмся домой?

– Обязательно вернёмся. Но сейчас нам туда нельзя.

– Почему?

– Потому что мы получаем очень большие деньги, которые обеспечат достойную жизнь не только нам здесь, в Париже, но и нашим родителям там, в России.

– Кстати, насчёт денег. Вчера заходил Мишель. Я не стала тебя отрывать от работы. Он принёс аванс из издательства. Хороший он человек. Если мы уедем домой, жалко будет с ним расставаться.

– А мы не расстанемся с ним.

– Ты хочешь сказать, что он уедет с нами?

– А почему не уехать? Я же сказал, что в России всё будет хорошо. Не хуже, чем в Европе.

– Ну это уже из области фантастики.

Обе башни Собора Парижской Богоматери резко накренились к земле (относительно облаков). Наташа с испугом подняла глаза вверх и посмотрела на небо. Крупная капля дождя сорвалась с тучи и упала прямо в глаз.

– Надо идти домой, – сказала она мужу. – Пусть этот корабль плывёт по Сене без нас.

– Я не знаю. У меня в голове только чувства, которые ещё надо одеть в слова. Слова составить в предложения, те собрать в сюжеты, сюжеты разбить по главам, а главы выстроить в нужном порядке.

Глава 15

Последний опубликованный роман принёс доходы, о которых никто даже не мечтал. И дело совсем не в уникальности и не самобытности писателя. Дело в том, что, самым необычным образом, главный сюжет произведения был подхвачен средствами массовой информации. Но и это ещё не всё: после того, как СМИ поведали о том, что главная героиня романа покончила с собой не только в книге, но и наяву, к автору стали относиться, как к пророку. Таинственность придавало то обстоятельство, что в сознании обывателя писатель жил за границей и умудрялся публиковать свои произведения здесь. Но как он из-за границы умудрялся наблюдать и описывать конкретного живого человека? Более того, корреспонденты, описывающие этот феномен, раскопали интересную деталь, поднявшую рейтинг писателя до недосягаемых высот. Оказывается, героиня романа наложила на себя руки гораздо позднее, чем книга вышла в свет. Это означало только одно – писатель мог заглядывать в будущее. «Лагерный роман» был распродан за рекордно короткие сроки. Издательство переиздало роман, но и этот тираж растаял в книжных магазинах, как снег. Всё это происходило на фоне внезапно свалившейся на страну свободы. Можно было говорить о чём угодно и как угодно. Литературная классика, которая навязла в зубах и набила оскомину, перестала пользоваться спросом. В магазинах на прилавках становилась всё меньше и меньше продовольствия. К огромной стране медленно, но верно подкрадывался голод и, как водится в таких случаях, отсутствие хлеба насущного можно было компенсировать только зрелищами (желательно, с кровью и насилием).

Страна, которая совсем недавно считалась практически атеистической, в одночасье наводнилась магами и колдунами, экстрасенсами и пророками. Книги, автором которых был человек с мистическим псевдонимом «Чернокнижник», расхватывались ещё до того, как их успеют расставить на полках в книжных магазинах.

– Ещё, несите ещё! – требовали в издательстве от автора. – Только побольше крови и убийств!

– Но я и так работаю на износ!

– Увы, мой друг, – сочувственно трясли головой редакторы, – сейчас не кодекс законов о труде диктует нам условия, а рынок. Современный читатель похож на капризного ребёнка. Кто предложит ему сладкую конфету, за тем он и пойдёт. На сегодня ваша конфета самая вкусная. Что будет дальше, одному Богу известно.

– Но я… – хотел возразить Чернокнижник.

– Вы оказались в нужное время в нужном месте, – прервал его редактор. – Не советую вам шутить с читателем. Ему могут понравиться и другие конфеты. Через два месяца жду вашу рукопись.

Это ведь только кажется, что знаменитости живут, как в раю. На самом деле многие из них ничем не отличаются от каторжника.

– Я больше не могу так! – жаловался самый популярный писатель своей любовнице. – Они хотят загнать меня в гроб!

– Это ты меня хочешь загнать в гроб! – неожиданно ответила любовница.

– А ты-то здесь причём?

– Это я-то не при чём? А откуда к тебе такая бешеная популярность пришла?

Чернокнижник только хотел открыть рот, чтобы поведать о своём непревзойдённом таланте, но его тут же прервали.

– Только не надо мне рассказывать о твоём литературном даровании!

После этих слов Чернокнижник застыл с открытым ртом, будто его разбил паралич.

– Что ты рот раскрыл? Или ты себя гением считаешь? Гений живёт в Париже, и нам с тобой это хорошо известно.

– За что ты так напустилась на меня?

– За то, что я ради тебя вся измазалась в дерьме, а ты хочешь остаться чистым и пушистым.

– Ты вымазалась в дерьме?

– А как ты думал? Неужели ты рассчитывал, что тебе на голову возложат лавровый венец, когда брал за основу сочинения гения? Твоя писанина была бы невостребована так же, как и у остальных бездарей, если бы не я!

– Ты?

– Да, я. Или ты считаешь, что если бы та дура не повесилась, то твоя популярность была бы такой?

– Это была просто случайность.

– Рассказывай эти сказки своим читателям. Никакой случайности не было.

– Ты убила её?

– Не я, а ты. Я лишь заплатила корреспондентам, которые затравили её.

– Ты сделала это специально?

– Нет, я просто хотела, чтобы они пропиарили твою книгу.

– Я же говорю, что это была случайность.

– Нет. Теперь никакой случайности не будет, потому что я знаю формулу успеха. Если мы совместим твою формулу и мою, то нам равных не будет.

Чернокнижник снова застыл в ожидании.

– Чем сейчас занимаются твои институтские знакомые?

– С работой сейчас сложно. Кто-то устроился писать речи политикам, кто-то трудится на жёлтую прессу, а остальные…

– А остальные готовы выполнить любую работу, лишь бы получить на кусок хлеба?

– Примерно так.

– Среди них есть талантливые?

– Конечно, есть.

– А сколько глав должно быть в твоём новом романе?

– Я ещё не знаю, о чём писать.

– Об этом мы поговорим позже. Меня интересует объём.

– Около двадцати глав.

– Ты возьмёшь себе пять негров. На каждого в этом случае придётся по четыре главы.

– Кого, кого? – не понял Чернокнижник.

– Писателей, которые пишут под чужим именем, называют литературными рабами или неграми.

– Кажется, я начинаю врубаться, – улыбнулся Чернокнижник. – Это же моя формула успеха.

– Тебе остаётся только дать каждому сюжетную линию и определить стиль изложения.

– Действительно, это же так просто!

Чернокнижник заулыбался, но его лицо снова померкло.

– Дело за малым, – вздохнул он. – Надо придумать сюжетные линии и соединить их.

– А вот это уже моя формула успеха, – улыбнулась Катя. – Самое главное, чтобы было побольше крови, чтобы герои были подлинными и чтобы историю их конца средства массовой информации рассказали по телевидению после того, как книга выйдет в свет.

– Но как это сделать?

– Так же, как ты сделал с этой дурой.

– Но я ничего не делал! Я просто придумал душещипательную историю.

– От которой она повесилась, – засмеялась Катя.

– Почему тебе кажется, что она повесилась из-за моей истории?

– Потому что именно я это устроила. Понял теперь, как ты стал популярным?

– Значит, ты…

– Я, – прервала Чернокнижника Катя. – Я и дальше буду делать так, чтобы ты был на самой вершине славы. Лавры будут возлагать на тебя, но мы будем знать, что и я к ним причастна.

Чернокнижник подошёл к своей подруге и обнял её.

– Ты больше не сердишься на меня?

– Больше не сержусь.

– Катюша, а как поживает Жу-жу? Что-то мы давно не виделись с ней.

– О Жу-жу на время забудь. У неё впереди много работы.

Чернокнижник хотел обидеться, но, вспомнив, сколько денег принёс последний роман, решил стерпеть. Что ни говори, а Катерина была права: если бы не её пиар-компания, вряд ли они получили бы от издательства столько денег. Правда, в результате этой акции погибла женщина… С другой стороны, не Катя же её в петлю засунула? Что касается его, то тут совесть абсолютно чиста. Писатель ничем не стеснён в своей фантазии. Более того, если человек так остро реагировал на художественное произведение, то можно говорить о незаурядности автора, его умении выстроить сильные психологические линии. Да к тому же, Катерина совершенно права: эта баба была просто дурой. И нечего больше о ней думать, нечего забивать свою голову всякой ерундой. Работать, работать и ещё раз работать. Народ ждёт его творений, народ не может без них, народ хочет, чтобы он – звезда, горел на небосклоне удачи всегда и никогда не угасал!

Чернокнижник подошёл к столу, вытащил из ящика записную книжку и собрался кому-то позвонить.

– Кому это ты, на ночь глядя? – спросила Катя.

Чернокнижник ничего не ответил.

– Завтра звони, – сказала Катя, будто на лбу Чернокнижника был написан ответ на её вопрос. – Утро вечера мудренее.

С этим известным утверждением, действительно, трудно спорить. Посудите сами, кого можно застать дома утром? Естественно, того, кто не ушёл на работу. А разве Чернокнижника интересовали люди, которые утром уходили на работу? Ни в коем случае! Его как раз интересовали именно те, кто, оставшись дома, сидели, потупив голову, и готовы были бежать куда угодно и делать что угодно, лишь бы не носить этот постыдный и ужасный титул – безработный. Нельзя, конечно, утверждать, что им было некуда бежать. Нет, места были: можно было наняться, к примеру, грузчиком или дворником, а можно пойти на завод учеником, отложив свой литературный диплом до лучших времён. Зарплата, правда, копеечная, но с голоду не умрёшь во всяком случае. Но разве это выход? Встретит вас, к примеру, знакомый, а вы в грязной спецовке и с метлой в руках. Нет уж, лучше руки на себя наложить, если до этого не издохнешь с голоду. Гордыня – вот истинная причина депрессии, безработица здесь ни при чём. А вдруг зазвонит телефон, и в трубке прозвучит какое-нибудь головокружительное предложение? Нет, этого быть не может. Но, когда верить больше не во что, веришь даже в такую утопию.

Когда Чернокнижник обзванивал своих однокашников, первое, что он слышал, был восторг. На другом конце провода скороговоркой произносились комплементы, будто связь сейчас же оборвут и абонент не успеет высказать всё, что он думает о своём собеседнике. Потом наступала продолжительная пауза. Абонент с замиранием сердца ждал, что вот сейчас прозвучит то волшебное предложение, которого он ждал столько времени. Однако вместо работы предлагалось посетить кафе и встретится всей группой, чтобы вспомнить студенческие годы. Каждый знает, что творится с человеком при таком резко обрушившемся разочаровании. Наступает небольшой шок, и человек еле сдерживается, чтобы не послать куда подальше и вчерашних друзей, и студенческие годы, и сам институт, будь он трижды проклят. Он сдерживает себя в рамках приличия, но не в силу своей воспитанности, а благодаря тому самому шоку, который на время перекрыл дыхание. Через несколько секунд шок проходит, но человек к тому времени уже способен вежливо отказаться.

– Что-то ничего из этой затеи не выходит, – посетовал Чернокнижник Кате.

– И не выйдет, – ответила она спокойно.

– Почему не выйдет?

– Посуди сам, посидеть в кафе – это хорошо, а кто за всё это платить будет? Они безработные.

– Я про оплату даже не заикался.

– Думаешь, они сами этого не понимают? Кто раньше платил за ваши посиделки?

– Мы всегда вскладчину встречались.

– Ну вот, то, что я говорила. А ты скажи, что банкет уже оплачен, так они, чтобы пожрать нахаляву, бегом прибегут.

Катерина будто в воду глядела. Стоило Чернокнижнику только заикнуться, что за банкет платить не надо, как всё перевернулось на сто восемьдесят градусов. Уже не Чернокнижник обзванивал однокашников, а те обрывали ему телефон. Не успевал он закончить разговор и положить трубку с одним приятелем, как другой спешил дозвониться до своего самого лучшего друга.

– Петька, я тебя не правильно понял! – кричал в трубку один из приятелей так, что Пётр отодвинул трубку от уха и сморщился. – Я почему-то подумал, что ты меня в среду приглашаешь, посмотрел календарь, а это пятница. В пятницу я свободен, так что обязательно буду.

Что ни говорите, а вечера встреч придумали не напрасно. Прошло всего несколько лет, а изменилось всё до неузнаваемости. Если раньше студенты, как правило, дружили небольшими группками, то нынче сидят в кафе все вместе с таким видом, будто и жить друг без друга не могут. Все важные, чопорные, будто не в кафе пришли, а в совет министров. Взять хоть старосту Ворошилова. Раньше к нему и на пушечный выстрел не подойдёшь. Хоть должность и неказистая – староста, а так себя поставил, что если и не выше ректора, то, во всяком случае, не ниже. А как же? Одна фамилия чего только стоила. С такой фамилией карьерный рост и без высшего образования обеспечен, а уж с институтом и говорить нечего. А сейчас он кто? Никто, и зовут его никак. Сидит и уписывает за обе щёки красную рыбу, будто он в последний раз в жизни кушает. А вот два комсомольца: Шурик и Юрик. Когда ленинские зачёты сдавали, так они вопросы задавали не хуже, чем профессора с кафедры истории КПСС. Уж больно идейными были. А сейчас карманы дорогими конфетами набили, и смотрят, что бы ещё спереть. Дураки, к концу вечера конфеты их растают, что тогда с брюками делать будут? Колька Семёнов – ничем в институте не отличался. Он и здесь не отличается. Вот только, к спиртному неравнодушен. Попробовал, кажется, всё, что только можно. На коньяке остановился. Видно, понравился ему коньяк. Нальёт себе стопку и сидит, ждёт, пока кто-нибудь тост произнесёт.

– Я предлагаю выпить за нашу дружбу! – вдруг громко сказал Колька.

Не дождался, видно, Семёнов. Очень выпить хочется, а тут жди, пока староста всю рыбу сожрёт.

За дружбу, так за дружбу, разве кто будет возражать, коль выпивка дармовая? Потом снова за дружбу пили, а потом просто так. Глаза у всех красные, на лбу пот, и все почему-то на Шурика и Юрика смотрят.

– А что вы на нас так уставились? – заметил недобрые взгляды Шурик.

– А как на вас ещё смотреть? – раздался чей-то голос. – Это ведь вы, комсомольцы, страну до такого состояния довели!

Ворошилов стащил последний кусок рыбы, и, засунув его в рот, предпочёл отмолчаться. С его-то фамилией вообще надо быть тише воды и ниже травы, а то гляди, как бы не пришлось отвечать за всю мировую революцию.

– Да мы-то здесь при чём? Я такой же голодранец, как и вы!

При этом Шурик, забыв, что его карманы набиты ворованными конфетами, засунул руки, чтобы вывернуть их, и тем самым доказать, что он как был пролетарием, так и остался. Однако руки сразу склеились шоколадом. Все присутствующие затихли, понимая, что ситуация должна повернуться, но хоть убей, никто не мог догадаться, в какую сторону.

Шурик, сразу протрезвев, понял, во что он вляпался, и бочком стал выбираться из-за стола. Ворошилов, который ничего не воровал, а съел всю рыбу честно – вовнутрь, преградил ему дорогу.

– Руки из карманов вынь, – грозно сказал он.

– Что ты к моим рукам привязался? На свои посмотри. У тебя даже манжеты рыбьим жиром испачканы.

– Лучше вытащи руки, – прошипел кто-то справа. – А то хуже будет!

Вот она, русская кондиция, где начинается. Здесь бы остановится, убрать рюмки, перейти к сладкому, да только кто ж остановит? Самоубийц нет. Шурик, бледный, как скатерть, медленно вытащил из карманов коричневые руки.

– Вор! – брызгая слюной прямо в тарелки соседям, крикнул Колька.

Он от возмущения налил целую рюмку коньяка и один залпом выпил её.

– Да я бы вас…

Колька для убедительности хотел ударить кулаком по столу. Он сжал кулак, размахнулся…

Всё бы получилось очень убедительно, но соседка, которой надоело, что Колька всё время брызгал слюной, отвернулась от него и задела его руку локтём. Этого незначительного движения хватило, чтобы кулак немного изменил свою траекторию и опустился не на стол, а аккурат в тарелку с селёдкой под шубой.

Те, кто учился в школе не на двойки, и хоть что-то помнит о таких понятиях, как кинетическая энергия и потенциальная, наверняка представят себе, какую энергию получили кусочки жирной селёдки, пропитанные свёклой и обильно смазанные майонезом. Эта селёдочная шрапнель, получив невероятную энергию, поразила всех, кто вольно или невольно находился рядом с Колькой. (Кстати, самому Кольке не досталось даже маленького осколка от этой бомбы). Однако продолжим дальше вспоминать школьный курс физики, а именно, всё, что касается энергии. Энергия не кинематическая, и не потенциальная, а психическая, получив свободу, вырвалась наружу и обрушилась на перепуганного насмерть Кольку. Кому и повезло в этой истории, так это Шурику и Юрику, ибо «народный гнев» наверняка стёр бы их в порошок только за то, что в советские времена они были комсомольскими активистами. Теперь же вся энергия была обрушена на Кольку – подрывателя бомбы из селёдки под шубой.

– Ты что сделал, урод?! – кричал молодой человек в элегантном костюме, на лацкане которого уютно устроился кусочек селёдки. – Это же единственный выходной костюм!

– Я эту кофту у подружки на время взяла! – вторила ему соседка.

– У тебя, голодранец, денег не хватит, чтобы рассчитаться за свои художества!

– Это я-то голодранец?! – взорвался Колька.

Остальные участники вечера встречи, пробыв в замешательстве несколько секунд, осмотрели себя, и, обнаружив на своих костюмах изъяны, которые, кстати, не имели никакого отношения к селёдке под шубой, решили также наброситься на Кольку, дабы исправить изъяны своего туалета за его счёт. Были и такие, которые сколько не осматривали себя, ничего найти не могли. Они набрасывались на несчастного просто так – за компанию. Ворошилов, который один расправился с целой тарелкой рыбы, потянулся к другой тарелке, на которой оставался последний кусок балычка, но чья-то рука опередила его, ухватила кусок и запустила в Кольку.

– Получи, собака!

Трудно представить, чем бы всё это закончилось, если бы Пётр Сапожников не подхватил Кольку и не выволок его на улицу. Озверевшая толпа рванулась за ним, но вспомнив, что на столе осталось ещё много несъеденного, передумала.

– Паразиты! – сокрушался Колька, когда угроза смерти миновала. – А ещё за дружбу пили!

– При чём тут дружба? – спросил Чернокнижник. – Ты костюмы им испачкал.

– Вот как раз дружба здесь и при чём. Они же из-за пустякового пятнышка убить человека готовы.

– Убить? – Чернокнижник ухмыльнулся и о чем-то задумался.

– Ты думаешь, они сюда из-за студенческой дружбы пришли? Как бы не так!

– А из-за чего же ещё?

– Просто появилась возможность пожрать нахаляву.

– А ты зачем пришёл?

Воспалённое лицо Кольки вдруг поникло. Он осунулся и стал походить на забитую дворнягу, с той лишь разницей, что у него не было хвоста, который дрожит и прижимается к грязному и голому животу.

– Если честно, то я тоже пришёл пожрать.

– Ну и как, пожрал?

– Да, стол просто отличный. Когда я ещё так поем? Кстати, Петька, а кто за всё это платил? Здесь же бабок вложено – немерено!

– Я, – спокойно ответил Чернокнижник.

– Ты? Да разве можно столько заработать? А-а, понял. Ты новый русский.

– Никакой я не новый русский. Просто я не сижу дома и не жалуюсь на судьбу, а работаю.

– Это где же столько платят?

– В издательстве. Я занимаюсь своей специальностью – пишу.

– Ты пишешь? – не поверил своим ушам Колька. – Так ведь сейчас в издательство не пробиться. Там есть свои авторы, а новых они даже не читают. Сапожников, Сапожников, да я и автора такого не слышал.

Николай задумался и посмотрел куда-то далеко-далеко в небо, будто бы в другую галактику.

– Ну, разве что тот…

– Кто тот?

– Нет. Тот, слава богу, живёт в нормальном мире, а не в нашем болоте.

– Ты имеешь в виду…

– А кого же мне иметь в виду? – перебил собеседника Николай. – Он один на свете. Гений. Не чета нам с тобой.

Чернокнижника даже передёрнуло от этих слов. Однако необходимо было соответствовать истинным почитателем литературы, поэтому лицо его приняло черты паломника, который, прошагав полмира, наконец-то приник своим челом к священной земле.

– Ты и не мог нигде видеть моей фамилии, – спустился на грешную землю Чернокнижник.

– Псевдоним? Я совсем забыл про псевдоним.

– Нет.

– Ну тогда я совсем ничего не понимаю.

– Подумай, ты же сам уже почти всё сказал!

– Я?

– «Там есть свои авторы, а новых они даже не читают». Чьи это слова?

– Мои, но, ей-богу, я ничего не пойму.

– Ты когда-нибудь задумывался, могут ли наши популярные авторы столько много написать? Вот просто физически, способен ли человек написать полноценный роман всего за одну неделю?

Лицо Николая вытянулось от удивления. Он что-то подсчитал про себя и почему-то шёпотом сказал.

– Это просто невозможно.

– Однако они пишут, – улыбнулся Чернокнижник.

– Выходит, литературные рабы существуют?

– Ну почему рабы? Насильно их писать никто не заставляет.

– Но присваивать чужие мысли, чужой талант – это же воровство!

– Это бизнес, – поправил собеседника Чернокнижник.

– Значит, ты раб?

– Скорее, ты раб. Вы сейчас из-за куска селёдки чуть не поубивали друг друга, а я…

Николай помрачнел. Губы его резко дёрнулись, так бывает, когда человек хочет сказать собеседнику что-то очень обидное. Однако эту внезапно появившуюся и еле уловимую гримасу сменила другая: отчётливая и вполне определённая. Лицо Николая стало серым и жалким, руки задрожали, глаза стали заискивающими, как у голодной собаки, которая выпрашивает корку хлеба.

– Ты только не обижайся на меня, – тихо проскулил он. – Я не хотел тебя обидеть. Просто, так сейчас это называют. Этих рабов сравнивают с проститутками, которые торгуют своей честью.

– Ты так говоришь, потому что тебе никто этого не предлагал. А что касается чести, то так говорят из-за неуёмной гордыни. Людям не работа нужна, а своя фамилия на обложке. А мужчина должен добывать хлеб насущный в поте лица своего. Неужели можно назвать честью, когда умный и здоровый мужик сидит дома в полной нищете только из-за того, что на титульном листе стоит не его фамилия, а другая?

Собеседник Петра как-то скукожился и как будто стал меньше в размерах.

– Петя, ты же знаешь меня! Я же могу хорошо писать, а главное, быстро.

– Ты так говоришь, будто я главный редактор издательства.

– Но ведь ты работаешь с ними!

– Я имею дело только с посредниками.

– Петя, да я хоть с дворником дело буду иметь! Ну ты же сам говорил, что всё это пустая гордость. Главное – результат.

– Хорошо, я поговорю, но ничего тебе не обещаю.

Из кафе на улицу вышла большая группа сильно подвыпивших парней. Они встали кружком и, достав сигареты, закурили.

– Вот что, Коля, давай-ка домой, а то твои приятели вспомнят про селёдочную бомбу…

– Тамбовский волк им приятель, – зло ответил Николай. Однако он решил не испытывать судьбу и вскоре ушёл домой.

Пётр ещё три раза выходил курить с бывшими институтскими приятелями, и всякий раз после долгих разговоров собеседник Петра сутулился, мрачнел и горбился. Он заискивающе и с надеждой смотрел в глаза Чернокнижника и, разглядев в них надежду, уходил домой, не только не простившись со своими друзьями, но и бросив в их сторону злой взгляд, ругательство, а то и проклятье.

* * *

Придя домой, Катерина застала Петра за рабочим столом. Он чертил какие-то линии, квадратики, стрелочки, и даже не заметил, как к нему подошли.

– Господи, как ты меня испугала! – воскликнул он, когда она положила ему на плечо свою руку.

– Что это ты рисуешь?

– Это план предстоящего сражения.

Катя села рядом и с интересом стала разглядывать загадочные квадратики.

– Вот это, – стал объяснять ей Чернокнижник, показывая на четыре квадратика, – литературные рабы. Они должны написать четыре самостоятельные истории, которые в конце должны пересечься и образовать развязку всего сюжета.

– Ты прямо как полководец, – усмехнулась Катя.

– А ведь ты права. Действительно, перед началом баталии хороший полководец разрабатывает план сражения.

– Это хороший полководец, а гениальный…

– А что гениальный?

– Наполеон, например, сначала ввязывался в драку, а потом, после сражения, писал план. Не для баталии, разумеется, а для истории.

– Что-то я не пойму, куда ты клонишь?

– Никуда не клоню. Надо, чтобы в романе всё было естественно, а не искусственно.

– Не понял.

– Пусть они описывают истории, которые произойдут с ними в действительности, а не те, которые захотят придумать.

– К сожалению, их истории скучны. Они безработные, сидят дома и ждут, когда манна небесная сама им в рот начнёт падать.

– Когда пища пресна, в неё надо немного положить специй: перчика, горчички, хрена или что-то в этом роде.

– Ну-ка, ну-ка!

Теперь Чернокнижник с замиранием сердца стал слушать своего идейного вдохновителя.