Текст книги "Чернокнижник"

Глава 8

Гараж, который ещё помнил запах бензина, который ещё недавно являлся крышей для «Явы» и «Москвича», сегодня выглядел роскошным кабинетом маститого писателя. Его стены были обтянуты гобеленом, подвесной потолок освещался тёплым светом, а вентилятор бесшумно обдувал свежим воздухом. Напротив большого письменного стола стоял кожаный диван и журнальный столик. На диване лежала Катя и с удивлением смотрела, как Везунчик что-то пишет.

– Неужто и ты стал писать? – спросила она.

– Считаю, сколько мы получили денег за этот год.

– И сколько получается?

Пётр провёл ладонью поверх головы, что означало не просто много, а безумно много.

– И поэтому мы должны сидеть здесь, в гараже, подальше от посторонних глаз. Вообще-то гаражи делают, чтобы хранить в них машины.

– Кстати, а где ты свою машину держишь?

– На открытой стоянке.

– Я тоже.

– У тебя «Жигуль» на кого оформлен? – грустно спросила Катя.

– На дедушку.

– А у меня на бабушку. У неё склероз. Она оформила машину, написала доверенность и сразу забыла об этом. В этой стране вся жизнь пройдёт по доверенности. Даже деньги, которые у нас есть, нельзя потратить, чтобы не привлечь к себе внимание. За границу хочу. Хочу туда, где не надо ни от кого прятаться, где можно быть самим собой.

– А здесь ты не сама собой?

– Здесь я проститутка.

Пётр достал из стола стопку чистых листов бумаги, положил на неё ручку и подвинул на край стола.

– На, возьми.

– Что это? – не поняла девушка.

– Напиши что-нибудь. «Трупопровод», например.

Катя состроила недовольную гримасу.

– Хорошо, не нравится «Трупопровод», раскрой образ Онегина, попробуй раскритиковать самого Пушкина. Что, тоже не можешь?

Катя ничего не ответила.

– Так что, дорогая, никто тебя за границей не ждёт. Там свои проститутки есть.

Катино лицо стало злым и надменным.

– А ты кто?

– Я вор. Самый настоящий вор, который обворовывает гения.

– И тебе не противно этим заниматься?

– А тебе? Мы же с тобой делаем одно дело.

– Если бы ты только знал, как противно. Если бы я только могла, я бы этого…

– Если бы я только мог, я бы этого Чернокнижника собственными руками задушил.

Пётр поднял руки и стал сдавливать ими горло воображаемому противнику.

– И сразу же лишился бы денег, – испортила виртуальную расправу Катя.

– Только потому и не делаю этого, – зло сказал Пётр.

– За что ты так его ненавидишь? Разве он тебе сделал что-нибудь плохое?

– Он обокрал меня.

– Он, тебя?! Ты же только что сказал, что это ты его обворовываешь.

– Ты хоть знаешь, кем он был в школе?! – Везунчик перешёл на крик. – Троечник. В каждом предложении по пять ошибок. Без роду, без племени, одним словом, – плебей. У него даже кличка была соответствующая – Чернокнижник. А я?

– А ты? – испугано повторила Катя.

– Я был круглый отличник, меня ставили всем в пример, мной все гордились! Не было ни одной олимпиады, куда бы меня не направляли. Я заканчиваю литературный институт, и уверен, что диплом у меня будет красный. Я научился красиво складывать предложения…

На глаза Петру навернулись слёзы. Ладони сжались в кулаки с такой силой, что ногти впились в кожу и прорезали её до крови.

– А при чём тут он? – не понимала Катя.

– При том, что всё досталось ему. Это его произведения читают радиостанции, это ему платят баснословные гонорары. А я, если что и умею, так это украсть их. Я ничего не способен написать вразумительного. Я научился только пересказывать чужие мысли. Всё досталось ему. Разве это справедливо?

– Ну, не так уж и всё, – улыбнулась Катя. – Денежки-то приходят к нам, а не к нему.

– Ты же понимаешь, что так бесконечно продолжаться не может?

– Да, в конечном итоге Жу-жу потеряет свою силу, и тогда…

– При чём тут Жу-жу?

– А что ты имеешь в виду?

– Эти идиоты во всеуслышание называют его имя и фамилию, хотя я просил этого не делать.

– А нам-то что до этого?

– А то, что в КГБ зря зарплату не платят. Ты забыла, какая у меня фамилия и какое имя?

– Господи. – Катя в страхе схватилась за голову. – Я даже не подумала об этом.

– У тебя дома ничего нет?

– Боже упаси! Всё, как ты сказал: или у него, или здесь, в гараже.

– Ты с ума сошла! Неужели ты думаешь, что наш кабинет они не вычислят?

– Да здесь только одно сочинение про Евгения Онегина. «Трупопроводом» здесь даже не пахнет.

Словно в подтверждение слов Петра, ворота гаража резко отворились, и в глаза ударил резкий свет фар.

– Господа писатели в собственном кабинете, пишут очередную клевету на советскую власть! – раздался громкий неизвестный голос.

* * *

Поздно вечером в комнате Наташи послышался характерный свист и вой. Но вот вой немного затих, и послышался мягкий голос диктора:

– Вы слушаете голос Америки из Вашингтона. Мы продолжаем читать главы из романа Петра Сапожникова «Трупопровод».

Пётр сидел рядом с Наташей на диване и с глазами, полными ужаса, слушал своё собственное произведение.

– Но я никому его не давал! – не выдержал он.

– Но это ты написал? – спросила Наташа.

– Да.

– А для чего?

– Меня попросили, и я написал.

– Кто попросил? Американцы? – допытывалась Наташа.

– Да какие американцы? Катерина, с нашей группы. Ей нравится, как я пишу, вот она и попросила.

– Катерина? – Наташа недовольно сощурила глаза. – А у вас с ней кроме чтения ещё что-нибудь было?

– А при чём тут это?

– Если спрашиваю, значит при чём.

– Ну, было.

На глаза девушке навернулись слёзы.

– Ты любишь её?

– Это не любовь, просто мне необходимо, чтобы меня читали.

– А в кровать ложиться тоже необходимо?

Пётр опустил глаза.

– Что ты молчишь? Отвечай.

– Я не девушка, обещаний никому не давал. Это для вас целомудрие что-то значит, а для меня…

– А что для тебя?

– Почему я должен отказываться, если мне предлагают?

– Вот, значит, на чём они тебя взяли?

– Кто, они?

– Помнишь, на пикнике я рассказывала историю про фонарик?

– Да, ты тогда хорошо придумала.

– Я вовсе ничего не придумала, я просто рассказала то, что со мной случилось.

– А при чём тут та история и «Трупопровод»?

– Дело в том, что я не рассказала её до конца.

Пётр выключил приёмник, повернулся в сторону Наташи и приготовился слушать.

– Тот парень, который укрыл меня своим зонтиком, говорил мне о тебе.

– Обо мне?

– Я тогда не знала, кто ты такой, он назвал только твою фамилию, – продолжала Наташа, – но то, что произошло потом, привело меня в ярость.

– Что же произошло потом?

– Потом он предложил мне лечь под тебя.

– Что? – не поверил своим ушам Пётр. – Зачем?

– Для того, чтобы заставлять тебя писать.

– Меня?

– Ты бы только слышал, какие он деньги за это обещал!

– А кто это был? Он имя своё назвал?

– Не успел. Я обозвала его подоноком и убежала.

– Странно. Не понимаю, при чём тут я?

– Дело в том, что три дня назад я видела Катерину вместе с этим парнем. Он был на «Жигулях». Я выходила из магазина, а Катерина в это время садилась к нему в машину.

– Даже не знаю на кого подумать, – задумчиво сказал Пётр.

– Катерина говорила ему про какую-то Жу-жу. Тебе это о чём-то говорит?

– Говорит, – печально сказал Пётр. – Вот они меня на эту Жу-жу и взяли.

Навернувшиеся слезинки не выдержали, сорвались с глаз и потекли по щекам.

– Петенька, дорогой мой, что же теперь с нами будет?! – запричитала Наташа.

– Во всяком случае, ничего хорошего не предвидится. Только не с нами, а со мной. Слава богу, ты в этой грязи не испачкалась.

– Неужели ты не видишь, что я не могу без тебя жить? Я же люблю тебя!

– А почему же ты раньше мне об этом не сказала?

– Я же думала, что ты любишь эту Катьку!

Пётр отрицательно помотал головой.

– Я этой гадине все глаза повыцарапываю! – зло прошипела Наташа.

Видно, девушка не привыкла кидать свои слова на ветер. На следующий день, в присутствии всей группы, Наташа без всяких объяснений вонзила свои ногти в лицо обидчицы, и за какие-то доли секунды превратила его в кровавое месиво.

Разумеется, после такой выходки рассчитывать на дальнейшее обучение в институте было бы в высшей степени наивно.

Понимая полную бессмысленность своих действий, Пётр всё же решил заступиться за Наташу.

В деканате он что-то невнятно говорил про эмоции и неразделённую любовь, ему хотелось вызвать у декана жалость к девушке, но получилось совсем наоборот.

– Что вы здесь бормочете, Сапожников? – прервал его декан. – Вам то что до этой истории?

– Просто я считаю, что…

– Вы считаете? Да вы сами у нас вот здесь сидите!

Декан провёл ладонью по горлу и умоляюще посмотрел на Сапожникова.

– А, может быть, и вы с ней уйдёте из института?

– Я?! – не понял Пётр.

– Ну зачем вам нужен наш институт? Вы же не инженер, а писатель. Идите и пишите себе сколько душе угодно, только нас освободите от вашего присутствия.

Декан не требовал, не приказывал – он умолял.

– Неужели вы надеетесь, что ваша писательская деятельность останется незамеченной? Неужели вам надо, чтобы с нас поснимали головы? Неужели вы такой кровожадный?

– Я?

– Вот и славненько! Вот и договорились! – заулыбался декан. Он достал чистый лист бумаги и протянул его Сапожникову.

– Что это? – не понял Пётр.

– Как, что? Это заявление о вашем отчислении по вашему же собственному желанию.

Выйдя из кабинета декана, Пётр увидел Наташу, которая стояла у окна и платочком вытирала слёзы.

– Меня тоже отчислили, – сказал Петя, обнимая Наташу.

Она ничего не ответила. Молодые люди постояли некоторое время молча, после чего молодой человек спросил:

– Куда же нам теперь идти?

– Пошли в ЗАГС, – предложила девушка.

– Пошли, – ответил молодой человек, даже не удивившись такому предложению.

Отдел районного исполкома по записи актов гражданского состояния, или сокращённо ЗАГС, резко отличался от дворцов бракосочетания. Последние по своей торжественности или даже помпезности не уступали дворцам царствующих особ прошлого столетия. Однако, если кто-то думал, что эти дворцы были своеобразным оазисом старого и доброго прошлого, то он, несомненно, ошибался. Эпоха развитого социализма, особенно в завершающей своей стадии, просто обязана была иметь отличительные черты, присущие самому справедливому государственному устройству. Одной из самых ярких и заметных черт были очереди. Они были везде. Доходило до смешного: чтобы отдать ребёнка в детский садик, родители должны занимать очередь задолго до его рождения. Если родители забывали про эту неотъемлемую особенность социализма и обращались в детское учреждение после рождения ребёнка, очередь аккурат подходила тогда, когда ребёнку надлежало идти уже в школу. Исключение из этого правила было только одно: при голосовании в органы власти, выбирая одного кандидата из одного возможного, очереди не было. Во всех остальных случаях очереди соблюдались свято.

Написав заявление и отдав его инспектору, молодые люди ждали, когда им укажут на дату бракосочетания.

Инспектор ЗАГСа долго водила пальцем по календарю и наконец остановила его.

– Вот, тринадцатое февраля. Вас устроит?

– Тринадцатое?! – не поверила своим ушам Наташа.

– Понимаю, чёртова дюжина. Могу предложить четырнадцатого, но это будет только в марте.

– В следующем году что ли? – удивился жених.

– А что вы так удивляетесь? Сами же не хотите тринадцатого.

– Так у вас и тринадцатого только через три месяца! – возмущалась невеста.

– А что же вы хотите, милочка, такие очереди везде.

– Вы хотите сказать, что все столько ждут?

– Ну почему же все? Есть категории граждан, которых мы расписываем сразу.

– Блатных, что ли? – спросил Пётр.

– Я бы вас попросила выбирать выражения, – обиделась инспектор. – Не блатных, а граждан, у которых действительно есть объективные причины, чтобы идти без очереди.

– Я беременна, – вдруг громко сказала Наташа.

Петра даже качнуло от этих слов.

– Что-то по вам не похоже, – сказала инспектор.

– А вы гинеколог?

– Во всяком случае, мне всё равно понадобится справка из лечебного учреждения.

Молодые люди вышли из ЗАГСа на улицу.

– Что-то я не понял, – сказал Пётр.

– У меня тётя в женской консультации работает. Я думаю, что со справкой проблем не будет.

Какая девочка не видела в воображении своей будущей свадьбы? Кто не сидел при свечах у зеркала до полуобморочного состояния в надежде увидеть своего суженого? Пышное белое платье, роскошная фата, и жених, как минимум, принц. Он поднимает свою возлюбленную и несёт её на руках по жизни, защищая от всех невзгод и лаская нежными поцелуями. Пожалуй, не найти ни одной, которая в тайне, под большим секретом, не обсуждала эту интимную тему со своей самой лучшей подругой. Однако никакого секрета здесь нет, ибо каждое поколение, проходя определенные этапы своего развития, точь-в-точь повторяет всё практически без изменений. Достаточно почитать литературу разных лет, и эта закономерность станет заметной, впрочем, как и то, что все эти девичьи мечты почти никогда не сбываются, ибо человек послан на землю не яблочки райские собирать, но нести крест свой тяжёлый, надев на голову терновый венец.

Свадьба Наташи и Пети проходила совсем не так, как видела её молодая девушка в своих мечтах.

В квартире Петра собрались родители и молодые. Больше никого не было. Сама свадьба скорее напоминала похороны. Все сидели молча, с поникшими лицами. Петин отец разлил по фужерам шампанское. При обычных условиях фужеры сразу бы схватили, и кто-нибудь из гостей громко закричал бы: «Горько!». Но это при обычных условиях. На этой свадьбе никто не ничего не хватал, а уж тем более не кричал.

– Не по-людски как-то всё получается, – грустно сказала мама Наташи. – Мы представляли свадьбу своей дочери по-другому.

– Даже гостей нет, – поддержал её отец.

– Как вы умудрились так всё быстро оформить? – вступила в разговор мама Петра. – Я слышала, надо в очереди стоять как минимум месяца три.

– Я справку принесла, что беременна.

– Так ты ещё и беременна?! – возмутился Наташин отец.

– Папа, ну как ты мог подумать?

– А как мне ещё думать?

– Тётя Вера справку дала.

Отец строго посмотрел на свою жену.

– Хороша сестрёнка, нечего сказать! Даже нам ничего не сказала!

– К чему же, в таком случае, такая спешка? – спросила мать Петра.

– Это я настояла, – ответила Наташа. – У меня предчувствие нехорошее.

– Это связано с чтением «Трупопровода»? – спросил отец.

Наташа посмотрела на отца и кивнула головой.

– Да, за такое по головке не погладят, – грустно сказал он.

– В наше время за такое расстреливали, – сказала мать Наташи.

– Слава богу, сейчас не ваше время, – огрызнулась Наташа.

– Однако Солженицына выставили из страны, даже глазом не моргнули, – сказал отец.

– Я люблю его, – тихо сказала дочка. – И поеду за ним хоть на край света.

– Тоже мне, жена декабриста! – не выдержала мать.

– Вот поэтому тётя Вера тебе ничего не сказала.

Мать, конечно, ответила бы дочке на её слова, но вспомнив, что находится на свадьбе, решила уступить.

– Однако надо думать, как дальше жить, – перевёл тему разговора в практическое русло Петин отец. – Вы же понимаете, что они этого так не оставят. Наверняка, ГБ уже взяли вас под наблюдение.

– Господи, что же будет?! – запричитала Петина мама.

– Они не посмеют их тронуть, – стал успокаивать её Наташин отец. – Его имя уже известно всему миру.

– Вы, что, ГБ не знаете?! Устроят какую-нибудь автомобильную катастрофу, вот и всё, – предположила мать невесты.

– Типун тебе на язык! – тут же получила она от своего мужа.

Неизвестно, чем бы закончился весь этот разговор, если бы не зазвонил дверной звонок.

– Кого это ещё чёрт несёт? – Хозяин квартиры встал из-за стола и пошёл открывать дверь.

Через минуту в комнату в сопровождении хозяина квартиры зашёл мужчина в тёмном плаще и шляпе. Нет никакой необходимости описывать незнакомца, потому что во, что бы он ни был одет, по каким-то неуловимым признакам таких людей характеризуют очень коротко: человек в штатском.

Петру достаточно было одного взгляда, чтобы понять, кто пришёл к нему на свадьбу. Он вопросительно посмотрел на незнакомца и встал со своего места.

– Гражданин Сапожников? – спросил незнакомец.

Пётр кивнул головой.

– Майор комитета государственной безопасности, Свиридов, – представился он.

– Господи, даже шампанского не успели выпить! – воскликнула Наташина мама.

– Слушай, майор, ты человек или нет? Действительно, дай хоть шампанское выпить, у нас свадьба всё-таки! – поддержал свою жену Наташин отец.

– Какая свадьба? – не понял майор.

– Вот этих молодых людей, – показал отец на молодую пару.

Лицо всемогущего чекиста вдруг отразило нерешительность. Он посмотрел по сторонам и вдруг обратился к хозяину дома:

– У вас телефон есть?

Петин отец молча показал на аппарат, который находился в этой же комнате. Майор набрал номер и стал ждать ответа. Вероятно, ответил ему кто-то из начальства, потому что он вдруг вытянулся в струнку, и чуть было не отдал честь телефонному аппарату.

– Товарищ полковник, – говорил майор, – их теперь двое. Он, оказывается, женат.

В наушнике телефона раздался чей-то голос, похожий на лай.

– Да я проверял, – оправдывался майор. – Вчера ещё ничего не было.

Чекист отодвинул от уха трубку и вежливо спросил у Петра:

– Пётр Михайлович, предъявите, пожалуйста, свидетельство о браке.

Взяв в руки документ, майор снова прижал к уху телефонную трубку.

– Никак нет, – товарищ полковник, – брак действительно зарегистрирован только сегодня.

Далее майор снова стал вытягиваться в струнку и через равные промежутки времени говорить: «есть» или «так точно».

– Так ведь у меня только один билет, – вставил он, – а надо два.

Далее опять послышался лай.

– …никак нет, – сказал майор, – обращение самое почтительное.

Наконец майор положил телефонную трубку и с облегчением вздохнул.

– Не буду мешать вашему празднику, – неожиданно сказал он.

Выходя из комнаты, он неожиданно повернулся и посмотрел на Петра.

– Пётр Михайлович, разрешите вас на пару слов.

Они вышли в соседнюю комнату.

– Слушаю вас внимательно, – сказал Пётр.

– Вы не догадываетесь, почему вами заинтересовалось наше ведомство?

– Чего же тут догадываться? Из-за «Трупопровода».

– Так точно.

– Значит, вы меня хотите посадить за антисоветскую пропаганду и клевету?

– Вас? Да как вы могли подумать? Мы вам хотим предложить выехать за границу.

– Предложить? А потом вы меня лишите гражданства?

– Почему потом? Вас сразу и лишат.

Лицо Петра помрачнело.

– Вы расстроились? Напрасно. Если бы вы только знали, на какие хитрости идут люди, чтобы уехать отсюда. А вам ничего и придумывать не надо.

– Изгнание, – сказал Пётр задумчиво.

– Какое изгнание? Вы же сами пишете, что все, кого сейчас изгнали, вернутся победителями.

– Вы верите в то, что я пишу?

– Вчера хоронили товарища Суслова, вы не смотрели похороны по телевидению?

Пётр отрицательно помотал головой.

– А я не только смотрел, но и был там в оцеплении. Вот как вы описали это, так и произошло.

– Зачем же власть изгоняет меня, если сама верит в то, что я пишу?

– Власть вам не верит, а вот люди…

– Почему же власть тогда относится ко мне с таким почтением? Я слышал, что ваше ведомство обычно не церемонится.

– С такими, как вы, как раз церемонится.

Пётр с удивлением посмотрел на майора.

– Так вы ничего не знаете?

– А что я должен знать?

– Вашу кандидатуру выдвинули на соискание Нобелевской премии по литературе.

– Меня?

– Вас, вас. Вся Европа гудит.

– Быть выдвинутым на соискание – это не значит получить премию.

– Пётр Михайлович, да кто бы сомневался! Вы же просто не можете читать зарубежную прессу.

– А вы можете?

– Это моя работа, – сказал майор. Он немного замялся и поправился: – Служба.

– Что же мне теперь делать? – спросил Петя.

– Самое главное, не волнуйтесь. Отмечайте свою свадьбу, а через два дня зайдите к нам в управление.

– Зачем?

– Как, зачем? Надо сдать паспорта и получить билеты в Париж.

– Почему паспорта, у меня один паспорт.

– Я извиняюсь, Пётр Михайлович, а как же ваша супруга? Разве она не поедет?

Пётр пожал плечами.

– Сделаем так: я всё приготовлю исходя из двух вариантов, а вы решите сами. Но я вам советую ехать с женой. Да, и вот ещё что – не приходите к нам в управу, это может повредить вам. Я сам найду вас через два дня.

Глава 9

Во времена советской власти вряд ли кто отчётливо представлял значение слова «пиар». Однако это совсем не значит, что данное явление отсутствовало, как и само слово. И, хотя власть всячески поддерживала таланты, и культурный уровень общества был намного выше постперестроечного, пиар существовал и чувствовал себя весьма комфортно.

Молодые литераторы, получив дипломы и возомнив себя Пушкиными, Лермонтовыми и Толстыми, ринулись брать вершины литературного Олимпа и оказались у подножья высокой и неприступной скалы.

Оказалось, что новоявленного гения никто не ждал. Оказалось, что, несмотря на диплом, в молодом литераторе не только не видели писателя, но и не хотели видеть. Оказалось, что в редакции кроме как взять какую-то бумажку и отнести её куда-то, никакой другой работы для молодого специалиста не было. Старое поколение, услышав слово «писатель», хихикало и прятало улыбку.

– Институт не готовит писателей, – говорили они, – он выпускает литераторов. Что касается звания писателя, то его присвоить может только сам господь Бог.

Согласитесь, что в обществе, где атеизм считался чуть ли ни аксиомой, эти слова не могли рассматриваться иначе, как издевательство. И если бы сейчас сказали, что молодого автора надо пропиарить, то в те времена говорили: «вам необходимо заиметь авторитет». При этом не требовалось, чтобы этот авторитет был твой собственный. Он мог быть и посторонним. Самое главное, чтобы он был общепризнанным. Тогда врата Олимпа если не открывались перед счастливчиком, то, по крайней мере, не закрывались.

Стоит ли говорить, каким авторитетом обладал человек, имя и фамилия которого совпадали с именем и фамилией писателя, признанного во всём мире, нобелевского лауреата, изгнанного из страны за свои политические убеждения? Это имя знали все, и редакторы издательств привставали и приветливо кланялись только при упоминании этого имени.

– У вас очень выгодные имя и фамилия, – говорили молодому человеку в редакциях. – Только из-за них язык не повернётся вам отказать. Наверное, хорошо быть однофамильцем такого человека?

– Я не только однофамилец, – говорил молодой человек. – С Петром Михайловичем Сапожниковым мы тесно сотрудничали до его отъезда в Париж.

Редактор сразу указательным пальцем закрывал рот, осматривался по сторонам и шипел:

– Тише, тише, не надо так громко. Давайте сюда ваши работы, я обязательно посмотрю. Только вы должны понять, что работать с вами без псевдонима мы не сможем.

– Я понимаю это.

– Как вас называть в таком случае?

Лицо молодого человека расплылось в злой улыбке, и он произнёс:

– Чернокнижник.

– А что, это очень даже интригующе!

С каким нетерпением автор ждёт ответа издательства на своё первое произведение! Он не спит ночами и представляет, как его работу читает седовласый и мудрый редактор. На календарике он ставит галочку напротив каждого дня, прошедшего после того, как он отдал свою рукопись на прочтение. Проходит неделя, другая, а звонка из редакции всё нет. «Что я дёргаюсь? – успокаивает себя автор. – Ведь мне ясно сказали, что раньше двух месяцев никто не прочтёт». Однако сколько же надо терпения, чтобы выдержать эти два месяца, сколько надо снотворного, чтобы заставить организм сомкнуть глаза хотя бы на четыре часа! Неужели они сами не были в таком же положении? Неужели сами не ставили галочки на календарях и не поглощали снотворного?

«Нет, нельзя просто ждать, так можно совсем с ума сойти. Надо работать, надо писать дальше», – думает он.

Автор садится за письменный стол, задумывается, потом вскакивает, ругается отборным матом и начинает курить одну сигарету за другой. Голова отказывается подчиняться, она не может ни на чём сосредоточиться, в ней пульсирует только одна мысль: ну когда же они позвонят, а вдруг они совсем не позвонят? Автор ходит по комнате, как тигр в клетке, и вдруг останавливается. Он понимает, что этого делать нельзя, он понимает, что стоит только начать, и потом будет трудно остановиться. Однако есть предел всему – автор вытаскивает из серванта бутылку водки и выпивает целый стакан, даже не закусывая.

– Да пропади она пропадом, эта редакция! – неожиданно думает он, и успокаивается.

Наконец дрожащая рука ставит галочку против заветного числа. Два месяца закончились.

Пётр набирает номер редакции и, стараясь не выдавать своего волнения, говорит:

– Мне Эльвиру Марковну, пожалуйста.

– Это я, – отвечает голос редактора.

– Это Чернокнижник вас беспокоит.

– Ох, ради бога, извините! Столько много работы! Я ещё даже не читала.

И опять томительные дни ожидания, опять сигареты, водка и галочки в календаре. Автор начинает понемногу успокаиваться. Он понимает, что литературный институт действительно не выпускает писателей. Есть много других профессий, где можно использовать своё образование. Взять хотя бы работу редактора, там не надо никакого дара – сиди и читай чужие работы: хочешь, отложишь рукопись в сторону, хочешь, в долгий ящик, а хочешь, дашь ей ход дальше. Чем плохо? Вот уж эти писатели попрыгали бы передо мной! Уж я бы их и в хвост, и в гриву, уж они бы поползали передо мной на коленях!

Непризнанный гений готов уже поставить на себе крест. Вот он достаёт телефонный справочник, чтобы обзвонить редакции и предложить себя в новом качестве, но звонок опережает его.

– Алё! Вас беспокоят из редакции.

Тело обмякает и сползает на диван. Такое состояние, будто только что получил нокдаун в боксёрском поединке.

– Алё, вы меня слышите? – доносится из трубки. – Мы прочитали вашу рукопись.

– Прочитали?

– Да, и вы знаете, нам есть о чём поговорить с вами.

До сознания начинает доходить, что только что находился на краю гибели, только что чуть не произошло убийство, убийство молодого и талантливого писателя.

И вот Пётр Сапожников, или, как его теперь будет звать весь литературный мир, «Чернокнижник» вальяжно сидит перед редактором и слушает отзыв на свою рукопись.

– Как это ни странно, мне понравилась ваша работа, – говорит редактор.

– Почему, как ни странно?

– Вначале она шокирует. Посудите сами, ведь каждый ребёнок знает, что на дуэли Онегин убивает Ленского, а не наоборот.

– В этом весь смысл, – самодовольно замечает Чернокнижник.

– В том то и дело, – подхватывает редактор, – мы привыкли мыслить по шаблону, шоры закрывают нам глаза, мы неспособны разглядеть всю палитру существующих мнений.

– Я так понимаю, что моя работа заинтересовала вас.

– Можете даже не сомневаться, мы напечатаем вас. Вы знаете, у меня сложилось мнение, что книгу писали два человека, две прямо противоположные личности.

– Так оно и есть. Я спорю сам с собой. Ведь только в споре рождается истина. Один Сапожников приводит одни аргументы, а другой другие.

– Тихо, тихо, тихо! – прерывает Петра редактор. – Мы же договорились не произносить эту фамилию.

– Прошу прошения. Я имел в виду – один Чернокнижник приводит одни аргументы, а другой Чернокнижник другие.

Редактор улыбается и смотрит на Петра, как на сошедшего с небес Иисуса.

– Это же изобретение! Обычно автор высказывает только свою точку зрения, а читатель может с ним либо согласиться, либо нет. А вы предлагаете читателю обе точки зрения. Следовательно, какую бы точку зрения не разделял читатель, он всё равно останется вашим почитателем.

Чернокнижник театрально поклонился.

– Это же формула популярности!

Ну слава Богу! Все лавры не только диссидентам достаются, что-то и нам грешным перепадает – вот взял, и формулу популярности изобрёл.

Пётр практически переселился к Кате. Предки, уехавшие к своим заболевшим родителям в другой город, не вернулись. Квартира, которая осталась после их смерти, так понравилась детям, что те, оставив своего уже взрослого ребёнка одного, остались в этом городе навсегда.

Праздник, который отмечали Пётр и Катерина, был и радостным и грустным одновременно. Радостным он был потому, что Пётр, как писатель, был признан редакцией, и первая его книга в скором времени должна была увидеть свет. Грустным он был потому, что все рукописи, которые он отдал в редакции, остались без ответа, а рукопись этого недоучки и диссидента с первого раза была не только замечена, но и получила самую высокую оценку.

– Да перестань ты расстраиваться, – успокаивала своего молодого человека Катерина. – В конечном итоге, деньги не пахнут.

– Всё равно обидно, он даже оттуда, из-за границы, и то указывает мне, что и как писать.

– А помнишь, ты говорил, что это не он, а мы будем миллионерами?

– А теперь он живёт в Париже! Нобелевский лауреат, его весь мир читает. А ведь всё могло быть совсем по-другому.

– Что ты имеешь в виду? – не поняла Катя.

– Помнишь, когда кагэбэшники в гараж пришли? Я тогда от всего отрёкся и сдал его с потрохами. Если бы не это, сейчас не он, а я в бы Париже жил.

– Мог бы быть и совсем другой вариант. Сослали бы в какую-нибудь тьмутаракань, и сгнил бы там, вот и всё.

– Да, никто не знает, как судьба распорядится.

– Давай лучше выпьем за твою формулу успеха!

– Популярности, – поправил Пётр.

– Ну популярности. Не всё ли равно? Её-то ты придумал, а не он.

– Что толку? Формула есть, а как её применить, никому не известно.

– Всё равно, давай выпьем за то, что она есть.

Звон хрусталя немного отвлёк от грустных мыслей. Вино наполнило душистым ароматом комнату и согрело тела. Лёгкий дурман вскружил голову, и минорная составляющая настроения уступила место мажорной.

– А гонорар заплатили? – спросила Катя.

– Нет, на следующей неделе обещали.

– Много?

– Западники, конечно, больше платили, но если считать по нашим, советским меркам, то очень даже солидно.

– Ну хорошо, здесь получилось, а что дальше?

– Дальше у меня остались его черновики про следователя.

– Какого следователя?

Пётр рассказал своей подружке историю следователя, который допрашивал его тёзку.

– Мне что-то про учительницу не понятно. Это кто? – спросила Катя.

– Я сам толком не знаю. Он же к нам из другой школы пришёл.

– А из какой?

– Я не знаю. Но узнать не составит труда. Только не понимаю, зачем.

– Если мы будем знать, из какой школы он пришёл, значит, нам будет известно РОНО, в котором хранится его сочинение. Ты представляешь, какой детективный роман можно будет написать на этой основе?

Голова человека – это тот орган, который ничему и никому не подчиняется, она сама отдаёт команды организму, который слушается её беспрекословно. Вероятно, именно поэтому воспалённые головы молодых людей, согретые алкоголем, тут же приступили к сочинению нового детективного романа, обещавшего стать бестселлером.

– Самое главное, чтобы сюжеты были яркими, – рассуждал Пётр, – а это достигается, когда между положительным и отрицательным героями возникает пропасть. Чем глубже пропасть, тем ярче сюжет.