Текст книги "Чернокнижник"

Открыв дверь, Наташа слегка опешила, увидев перед собой полковника. Он приходил крайне редко и всегда в сопровождении Мишеля. Сегодня полковник был один.

– Это вы, Серёжа? – спросила она.

Полковник осмотрелся по сторонам, но никого не увидел. Он ещё раз глянул на хозяйку и по улыбающемуся лицу понял, что Серёжей назвали его.

– Я не понял, что вы меня так назвали.

– Если бы вы жили в России, то вас там называли бы не Серж, а Серёжа.

Хозяйка провела гостя в гостиную и плотно закрыла дверь.

– А где хозяин? – спросил Серж.

Наташа молча показала рукой в сторону кабинета.

– Я сегодня почитал немного книгу, которую мы издали, – сказал он шёпотом. – Феноменально. Ведь он написал это за два года до того, как всё произошло.

– Мы уже привыкли к этому, – улыбнулась хозяйка.

– А сейчас он что-нибудь пишет? – поинтересовался Серж.

– Он не может не писать.

Наташа посмотрела на полковника и поняла всё без слов. Она провела гостя в гостиную и принесла солидную пачку листов рукописи. Полковник сел на диван, взял рукопись и растворился в сюжетах непонятной, страшной, но очень интересной и привлекательной страны.

* * *

Лейтенант Малышев, только что закончив милицейское училище, был направлен на службу в районное отделение милиции. Работа оперативника всегда привлекала молодого человека. Как любому мальчишке, ему нравились погони, засады и перестрелки. С детских лет всех окружающих он делил на «своих» и «чужих». Поэтому, придя в отделение, лейтенант был морально готов встать грудью на защиту «своих» от подлых и коварных происков «чужих». Однако перестройка перепутала всё, что было впитано лейтенантом с молоком матери: спекулянты и мошенники теперь назывались предпринимателями и бизнесменами, клевета закрывалась щитом с названием «свобода слова», патриотизм и любовь к Родине всё чаще и чаще отступали под натиском противника и изгонялись из литературы и искусства. Особенно всё перепуталось в органах власти. Милицию, как опору этой власти не миновала участь государственных структур, к которым прикасалась жестокая и циничная рука реформаторов.

Милиционеры не догадывались, что власть, возненавидев лозунг «Народ и партия едины», первое, что сделала, это установила огромный забор между народом и властью. Милиционеры наивно полагали, что их отнесут к власти, но реформаторы решили по-другому. Зарплата дошла до таких размеров, что на неё невозможно было прожить не только месяц, но и несколько дней.

Получив как-то зарплату, молодой оперативник разложил купюры на столе и не сводил с них глаз, думая, как же он будет жить на эти деньги.

– Проблемы? – услышал он возле себя голос старшего опера.

Малышев развёл руками и ничего не ответил.

– Гена, ты слышал что-нибудь о Козьме Пруткове?

– Нет, – растерянно ответил Малышев.

– А напрасно. Умный был мужик.

– А кем он был? – спросил Малышев.

– Если честно, то его вообще не было. Это литературный псевдоним нескольких писателей. Лично мне нравятся их афоризмы.

– Какие афоризмы?

– Ну, например: спасение утопающих дело рук самих утопающих.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Это не я хочу сказать, это Козьма Прутков хочет сказать.

Гена собрал со стола деньги, сунул их в карман и внимательно посмотрел на опера.

– Крышевать надо, понял?

– Что? – растерялся Гена.

– Иначе загнёшься.

– Да, но…

– И не только ты. Над нами начальники стоят, которые находятся точно в таком же положении, а у тех начальников тоже начальники, и так далее.

От этих слов у молодого офицера на какое-то время пропал дар речи. «Это что же получается, грабь награбленное?» – хотел он сказать собеседнику, но старшего опера уже не было. Капитан, который получил в кассе деньги и сунул их в карман, не пересчитывая, проходя мимо Гены, усмехнулся.

– Что, молодой, мало? Так нас с тобой эта власть ценит. Впрочем, если не нравится, можешь идти к бандитам, они к своим кадрам лучше относятся.

– К кому-кому? – переспросил Гена.

– Я хотел сказать, в частные охранные предприятия, – поправился капитан, – впрочем, это одно и тоже.

Шок не может продолжаться вечно. Как известно, человек привыкает ко всему. Были, правда, те, кто привыкнуть не мог, но и у тех был выход – кладбище. Страна, собравшись с духом, шагнула в пропасть капитализма, и по образцу американских вестернов стала убивать, жечь, насиловать и грабить. Вместо учреждений министерства внутренних дел «порядок» в стране стали обеспечивать многочисленные бандитские группировки, самой слабой и нерешительной из которых была группировка под названием «милиция».

Проведя как-то совещание, начальник Гены, отпустив всех, попросил его задержаться.

– Как у тебя дела? – спросил он и протянул свою руку.

Гена дал начальнику папку, которую он принёс на совещание, и которую так и не пришлось открыть.

– Ну что ж, неплохо, очень даже неплохо, – говорил начальник не то себе, не то своему сотруднику, просматривая содержимое папки.

– Что же там хорошего? Все доказательства косвенные, суду предъявлять нечего.

– А зачем тебе нужен суд? До суда мы доводить ничего не будем.

– То есть, как это, не будем? – не понял Гена.

– Если мы доведём до суда, то суд сам всё себе и возьмёт, а это нас не устраивает, – пояснил начальник.

– Что возьмёт суд?

Начальник посмотрел по сторонам и отечески улыбнулся.

– Подожди, я тебе всё объясню.

Гена пересел поближе к начальнику и приготовился внимательно слушать.

– Вот, видишь, – начал шеф, показывая на листок в деле. – Это Шкворень – он работает на Тамбовцев. Те его, конечно, нам не отдадут, но заплатить – заплатят, тут они никуда не денутся. А этот персонаж, – начальник показал на приложенную к делу фотокарточку, – неизвестно на кого работает. Скорее всего, это либо дебютант, либо беспредельщик. Нам необходимо выяснить, серьёзная у них организация или нет. Если нет, то мы его закрываем, и Тамбовцы нам ещё доплачивают за то, что мы убрали конкурента, а если нет, то они всё равно нам платят за то, что мы их вывели на конкурента. Сечёшь? При любом раскладе они должны нам платить.

– А потерпевший?

– А что потерпевший? Потерпевший – барыга, он по жизни платить должен. Если его никто защитить не сумел, то его крышей будем мы.

Гена хотел возмутиться, хотел напомнить начальнику, что они офицеры милиции, а не бандиты, но почему-то сказал совсем не то, что хотел:

– У этого барыги за душой ничего не осталось. Его всего выпотрошили.

– Что, совсем ничего? – сочувственно спросил начальник.

Гена покачал головой.

– Жаль, а я хотел барыгу тебе оставить.

Начальник закрыл папку и положил её в ящик своего стола. Оттуда он вытащил другую и подал её Гене.

– Возьми, этого взяли при попытке ограбления сберкассы, у него есть, что взять.

Иванов Владимир Петрович был одним из тех членов общества, которые, обладая поплавком (значком высшего учебного заведения), в материальном плане шёл, как говорится, на дно. Во времена советской власти так и говорили: «поплавок зачастую бывает и грузилом». Понять это очень просто: Для того, чтобы занять мало-мальски значимый пост, необходимо быть членом партии. Однако вступить в партию, имея на груди поплавок, было не так-то просто. Партия в стране советов была рабоче-крестьянская, то есть, состояла из представителей двух основных классов общества – рабочих и крестьян. Интеллигенция, к коей относились люди, имеющие высшее образование, вообще ни к какому классу не относились, они квалифицировались, как прослойка. Совершенно очевидно, что если бы общество двигалось вперёд исключительно благодаря этим двум классам, то оно, если бы и дошло до чего, так это не до развитого социализма, а до пивного ларька, где с лёгкой душой пропило бы всё, включая и социализм. Именно поэтому интеллигентов, хотелось этого обществу или не хотелось, но принимали в партию. Должен же кто-то руководить государством? Не всем же только руки поднимать на собраниях? Именно поэтому в райкомах партии свято соблюдалось негласное правило: принять в партию одного инженера можно было только после того, как будут приняты в партию трое рабочих.

Владимир Петрович, уже второй год исполнявший обязанности начальника отдела технического контроля, стоял перед секретарём партийной организацией с заявлением о приёме в партию, потому как другим способом исключить из названия своей должности пресловутую аббревиатуру «ИО» не было никакой возможности.

– Я же тебе говорил, что пока мы не примем трёх рабочих, нам никто не разрешит взять инженера, – объяснял ему секретарь.

– Аркадий Иванович, но уже два года прошло! Неужели за два года не приняли ни одного рабочего?

– Ну почему же не приняли? Троих приняли.

– Тогда почему же опять осталось троё?

– Не можем же мы допустить, чтобы у нас директор не был членом партии! Пришлось его вставить вне очереди.

– Это что же, за два года всего трое рабочих?

– А ты что думал? Это ведь тебе партия для карьеры нужна, а им для чего? Они и без партии прекрасно обходятся.

– Выходит, что нашему рабочему классу партия не нужна?

Секретарь вздрогнул и осмотрелся.

– Ты думаешь, что говоришь?

– А что я такого сказал? Или у вас на вступление в партию очередь из рабочих стоит?

– Очередь стоит, только не из рабочих, а из карьеристов, вроде тебя.

– Что вы хотите этим сказать?

– А то, что слышал: тебе партия нужна только для одной цели – карьерного роста.

– Неужели вы считаете, что для руководителя карьерный рост ничего не значит? Вы-то для чего в партию вступали?

Секретарь снова подозрительно осмотрелся.

– Володя, ты совсем за своей речью не следишь.

– А что ты ёрзаешь, будто сейчас тридцать седьмой год? – забыв, что встреча носит официальный характер, перешёл на «ТЫ» Владимир Петрович.

Однако это обстоятельство нисколько не смутило секретаря партийной организации.

– Я, между прочим, в партию вступил, когда на рабочей сетке был.

Аркадий Иванович вдруг улыбнулся и с хитрецой посмотрел на исполняющего обязанности начальника ОТК. Тот, заметив это, понял, что секретарь нашёл какой-то выход из создавшегося тупика.

– А если тебе перейти на рабочую сетку? – вдруг предложил Аркадий Иванович.

– Мне? Я же инженер!

– А ты слышал выступление Леонида Ильича на съезде? Наша партия гордится тем, что среди рабочих всё больше и больше людей с высшим образованием.

– Да этим не гордиться, этого стыдиться надо. Государство тратит сумасшедшие деньги на подготовку инженера, а он потом, вместо того, чтобы реализовывать свои знания, гайки крутит!

– Почему гайки? В стране много станков с числовым программным управлением…

– В стране может быть и много, а на нашем заводе зубило и кувалда – вот весь инструмент пролетариата.

– Володя, давай будем рассуждать по государственному. Раз на съезде так считают, значит это государство устраивает. И не только государство, но и нас с тобой. У меня сразу рост по рабочему классу появятся, а ты через два года можешь считать себя членом КПСС.

– Как, через два года?

– А как ты думал? Не могу же я тебя сразу принять? Тогда всё белыми нитками будет шито. А через год – милости просим.

– Так через год. А второй?

– Про кандидатский срок забыл? Год отдай, и не греши.

– Чёрт с ним, – сломался Владимир Петрович, – оформляйте на рабочую сетку.

В доме Владимира Петровича если не объявили траур, то, во всяком случае, его придерживались. И на это были веские причины: человек с высшим образованием, начальник отдела, для того, чтобы иметь дальнейшее продвижение по службе, бросил свой отдел и пошёл работать слесарем.

– Нет, у меня в голове не укладывается, – сокрушалась супруга, – это только в нашей ненормальной стране могло произойти!

– Страна у нас нормальная! – не соглашался тесть. – Мы – первое в мире государство рабочих и крестьян.

– Папа, только не надо этих идиотских партийных лозунгов!

– Почему идиотских? Мой отец, твой дед, за эту власть кровь на гражданской проливали. И ничего страшного, если твой муж рядом с рабочим классом постоит! Не беспокойся, не запачкается!

Отцу стоило только хоть в небольшой степени негативно намекнуть или обмолвиться в адрес его любимого развитого социализма, как это приводило к очень бурной и болезненной реакции: он начинал кричать, махать руками и громить воображаемого врага, будто он находится в Первой конной армии под предводительством Будённого, а в руках у него не упаковка лекарств, а шашка, рубящая головы белых направо и налево. Разумеется, что реакция такого рода не могла ничего вызвать, кроме как повышения артериального давления, которое, в свою очередь, подтягивало приступ стенокардии. Самое неприятное, это то, что в таких случаях никакие медицинские препараты не помогали, потому что упрямый старик в припадке гнева просто отказывался их принимать. Но, как говорится, на каждый яд есть своё противоядие. Жена приносила старую прошлогоднюю газету «Правда» и подавала её мужу.

– Костя, почитай. Наши опять спутник запустили!

– Как, опять?! – радовался старик.

Он брал газету и, забыв о только что терзавших его волнениях, погружался в чтение того, что он уже читал раз десять или двадцать, не удосужившись даже обратить внимание не только на число и месяц газеты, но даже на год её издания. Отец уходил в свою комнату, и в доме снова воцарялась тишина.

– Что ты делаешь? – ворчала на дочку мать. – Неужели ты не понимаешь, чем это закончится?

– Мама, я не подумала, – оправдывалась дочь, – просто очень обидно: шли, шли, и пришли к слесарю. Слава богу, не к подсобнику. Я-то радовалась: думала, что зарплата станет больше, подкопим и выберемся из этой хрущёбы…

– Кстати, вы слышали, что к двухтысячному году каждую семью государство обеспечит отдельной квартирой или домом? – постарался перевести разговор в позитивное русло Владимир Петрович.

– Володя, неужели ты веришь этим болтунам? – удивлялась словам мужа Ольга Сергеевна.

– Мы уже с восьмидесятого года при коммунизме живём, – засмеялась тёща.

– Зачем же мы тогда деньги копим? – не понял Владимир Петрович.

– А нам ничего больше не остаётся, – печально сказала жена. – Кстати, осталось собрать совсем чуть-чуть.

Из своей комнаты вышел самый старший член семейства. Он уже полностью успокоился от нападков на его любимый социализм и успел забыть, что только что прочитал в прошлогодней газете. Отец подошёл к домочадцам и положил перед ними на стол пачку ассигнаций.

– Что это? – удивилась тёща.

– Заначка. Я её всю жизнь собирал на чёрный день. Короче, примите, это на квартиру.

Ольга Петровна, не сдержав слёз, обняла отца.

– Папа, спасибо! Только до двухтысячного года ещё дожить надо.

– Поэтому я вам и отдаю. Боюсь, не доживу. Надо эти деньги в сберкассу отнести и положить на срочный вклад. Кстати, когда квартиры будут продавать, Володя в первых рядах будет.

– Почему в первых? – не поняла тёща.

– Потому что он представитель рабочего класса, а не какая-то там прослойка.

Разговор действительно был закончен на позитивной ноте. Семья решила все свои сбережения и накопления обратить в деньги и положить на хранение в сберегательную кассу.

– Не дай бог, если что случится! – причитала тёща. – Таких денег нам уже никогда не собрать.

– А что с ними может случиться? – успокаивал Владимир Петрович. – Вспомните денежную реформу Хрущёва: при обмене всем поменяли один к десяти, а триста рублей – один к одному. Так что, от этой реформы люди, которые хранили деньги в сберкассах, только выиграли.

Поговорка о том, поплавок иногда может оказаться грузилом, раскрылась совершенно с неожиданной стороны, когда Владимир Петрович вышел на работу в качестве слесаря. Дело в том, что до сих пор молодой инженер даже не помышлял о работе по совместительству. Инженерный труд считался умственным, и поэтому работник должен был полностью отдавать его по основному месту работы. Совсем по-иному к этой проблеме относились, когда дело касалось рабочих. Тут никаких ограничений не существовало. И без того завышенные зарплаты рабочих (по отношению к инженерам), пополнялись двойным, а то и тройным пополнением на стороне. Халтура, а именно так называлась работа по совместительству, превосходила доходы, получаемые на основном месте работы. Если рабочий не пил, его материальное положение было вполне внушительное.

Владимир Петрович, как говорится, сорвался с цепи: когда он работал в утреннюю смену, то халтурил в вечернюю, когда работал в вечернюю, то халтурил в утреннюю. Единственную смену, которую он оставлял для семьи – это ночную. Пополнения на сберкнижке росли, и семья всё чаще и чаще останавливалась у строек, чтобы лучше разглядеть квартиры, которые предлагают новосёлам строители. Но это делали члены семьи Владимира Петровича, сам же он работал, не покладая рук, для осуществления этой заветной мечты. Новый слесарь со временем освоился в бригаде, и в курилке уже никто из рабочих не стеснялся рассказывать анекдоты про своих начальников в присутствии бывшего исполняющего обязанности начальника отдела технического контроля.

В полной завесе табачного дыма нередко можно было слышать: «Они делают вид, что нам платят, а мы делаем вид, что работаем». Откинувшись на ящики, покрытые старыми промаслеными ватниками, Владимир Петрович, закрыв глаза и расслабившись минут на десять-пятнадцать, уже в которой раз слушал из уст бригадира один и тот же анекдот:

– Приходит один мужик домой и говорит жене: «Я теперь домой буду приходить раньше, а денег приносить больше». Жена его спрашивает: «Тебя повысили в должности?» Он отвечает: «Нет, меня выгнали из партии».

Владимир Петрович так же, как и все члены бригады, искренне смеялся над этим анекдотом.

Однажды, после вечерней смены бывшего начальника ОТК остановил секретарь партийной организации.

– Володя, ты не забыл про нашу договорённость? – спросил он.

– Какую договорённость?

– Ну как же, прошёл год, как ты перешёл на рабочую сетку, пора подавать заявление в кандидаты КПСС.

Владимир Петрович вдруг вспомнил, что он действительно должен был подать заявление.

– Значит, придётся домой приходить позже, а денег в семью приносить меньше? – пошутил он.

– Не понял? – удивился секретарь.

– Да это я так, анекдот вспомнил, – улыбнулся Владимир Петрович.

– Какие анекдоты? Я в райком уже доложил, что у меня в этом месяце будет рост по рабочим.

– Неужели из-за каждого рабочего ты докладываешь в райком?

– А как ты думал? Их же на аркане в партию не затянешь!

– Слушай, Аркадий, мне сказали, что трест для нас дом сдаёт?

– Да. Только там квартиры кооперативные будут.

– Я понимаю, что даром уже никому не дают. Ты же будешь участвовать в распределении квартир?

– Естественно. Весь треугольник будет. А что?

– Да так, ничего. Просто, я тоже хочу купить отдельную трёхкомнатную квартиру.

– Ты, купить? Тебе хоть известно, сколько она стоит?

– Известно.

– И у тебя есть эти деньги?

– Есть.

– Да, может и мне на рабочую сетку перейти?

– У тебя не получится, Аркаша.

– Почему?

– Там работать надо.

– Ты хочешь сказать, что я…

– Перестань! Я же просто пошутил.

– Шуточки у тебя, однако!

– Как и положено гегемону. Разве ты забыл, что я на рабочей сетке?

– Ну ладно, пошутили, и будет. Я серьёзно. Как насчёт заявления?

– А как насчёт квартиры?

– Володя, я же о тебе в райком уже доложил!

– Так ведь и я про квартиру тоже в свой райком доложил.

Секретарь опустил голову и пробурчал что-то нецензурное.

– Говори открыто, – засмеялся Владимир Петрович, – я же теперь рабочий и русского лексикона не боюсь.

– Будет тебе квартира, – недовольно проворчал секретарь, – можешь писать заявление.

– На что, на квартиру?

– И на квартиру и в партию.

Владимир Петрович побежал домой, чтобы известить свой «райком» о предстоящей победе.

Такое событие, как приобретение квартиры, обычно проходит не чаще, чем один раз в жизни, поэтому к этому известию семья Владимира Петровича подошла с полной ответственностью. Были извлечены на свет божий все сберегательные книжки и сосчитаны все деньги, которые имеются в доме. Увы, чтобы заплатить первый взнос в кооператив, денег не хватало.

– Можно сервант продать, – посоветовала тёща.

– Твоему серванту уже лет десять на помойке прогулы ставят, – усмехнулась Ольга Сергеевна. – Что ты за него получишь?

– Телевизор можно продать, – посоветовал тесть. – Радуга! Мы его с матерью за семьсот рублей покупали!

При этом тесть подошёл к телевизору и нажал на кнопку. На экране появилась грузная фигура председателя верховного совета РСФСР, который, не стесняясь в выражениях, высказывал своё мнение о президенте СССР.

– Да в наше время за такие слова… – комментировал тесть, – не только он, а вся его семья, все родственники, да что там родственники – знакомые, которые ему хоть раз руку пожимали, давно бы на лесоповале были.

– Это в ваше время, – поправила отца Ольга Петровна, – а у нас сейчас гласность.

– В феврале семнадцатого тоже гласность была. Не припомните, чем это всё закончилось? – пошутил отец.

– Типун тебе на язык! – тут же оборвала его жена. – Я думаю, что сталинского кошмара больше не повторится.

– Сталинского не повторится, – не унимался отец. – Будет кошмар другой, горбачёвский или ельцинский, а может быть и тот и другой вместе взятые.

– Папа, что с тобой сегодня? У нас радость, а ты будто специально хочешь всё испортить.

– Я как раз и хочу сделать так, чтобы ничего не испортилось. Не надо ждать никакого двухтысячного года, надо брать сейчас, пока ещё дают.

– Во-первых, нас никто не поставит на очередь. В нашей семье приходится больше шести метров на человека, а во-вторых, просто не хватает денег. По тем доходам, которые мы имеем сегодня, они будут как раз к двухтысячному году, – возразил Владимир Петрович.

– А вот это ты видел? – Отец вытащил из кармана красненькую книжечку и ткнул ей чуть ли ни в нос зятю. – Я инвалид Великой Отечественной войны! Мне квартира положена не в двухтысячном, а сегодня, сейчас.

– А деньги?

– Продать всё: и телевизор, и холодильник, и всё, всё, всё.

– Если мы продадим всё, как же мы будем жить? – испугалась Ольга Петровна.

– А как мы после войны с твоей матерью жили? Спали на полу, а укрывались одной шинелькой.

– Сейчас же не война?

– Кто знает, кто знает, доченька. Посмотри на этих, – отец показал пальцем на голубой экран телевизора. – Иосиф хоть жестокий был, но умный. А эти?

Все члены семьи посмотрели на экран, где самые главные руководители страны показывали своим подданным, что означает плюрализм по-европейски. Вероятно, это полностью подтолкнуло семью к решительным действиям, потому что, выключив телевизор, все расселись вокруг круглого стола и стали оценивать имущество, которое находилось в доме.

Очень трудно порой оценить некоторые действия, если они измеряются в относительных величинах. Взять, к примеру, действия семьи Владимира Петровича по сбору денег на квартиру; если по-нашему, по-житейски, то два года – это вообще не срок, а если по-государственному? Если по-государственному, так за это время и от государства ничего не осталось. Все союзные законы прекратили своё действие, а российские своего ещё и не начинали. Заявления о приёме в партию и обеспечения Владимира Петровича жилплощадью так и остались только заявлениями. К тому времени парткомы и профкомы ушли в прошлое, так и не рассмотрев заявлений граждан. Завод хоть и оставался государственным, но государственного заказа был лишён полностью. Зарплата рабочим начислялась исправно, но, к сожалению, не выдавалась.

– Ну как? Опять сегодня не дали? – с испугом спрашивала жена.

Муж опускал голову и ничего не отвечал.

– Слава богу, что вообще не уволили, – попыталась успокоить дочку мама. – Наших соседей всех подчистую выгнали.

– А они взяли, и уволились! – недовольно бурчал дед.

– А что ещё можно сделать, папа?

– Надо было в профком обратиться, в партком…

– Костя, да нет уже ни парткомов, ни профкомов, – хотела объяснить мужу жена. Да разве такое объяснишь?

Дед опять начал нервничать, и опять жена прибегла к известному лекарству. Она всунула ему в руки газету, на этот раз свежую. Пожилой человек сразу успокоился и углубился в чтение. Однако ошибка жены тут же дала о себе знать. Стиль современного газетного языка был совершенно непонятен старшему поколению.

– Господи, что они пишут? – начал волноваться дед. – Что такое саммит?

– Это значит – встреча, – объяснил Владимир Петрович.

– Так бы и писали – встреча. Почему пишут саммит?

– Так в Европе принято.

– А в Европе по-русски не говорят, случайно?

– Нет, папа. В Европе по-русски не говорят, – присоединилась к разговору дочь.

– Почему же мы должны говорить, как европейцы?

Владимир Петрович на это только пожал плечами.

– А вот ещё, – вошел в раж дед. – Электорат.

– Электорат – это народ, который голосует на выборах. Это даже я знаю, – похвасталась жена.

– А я не знаю и знать не хочу, – волновался дед. – Почему я читаю газету и ничего в ней не могу понять? Вот хотя бы: либирулиза… Нет, либораби…

Владимир Петрович взял из рук тестя газету и прочёл:

– Либерализация цен.

– Да, вот что это такое? Не то что понять, выговорить невозможно.

– Раньше все цены утверждались государством, а теперь само предприятие продаёт свою продукцию по тем ценам, по каким считает нужным.

– Это что же, если оно захочет продавать хлеб не за четырнадцать копеек, а за сто рублей, государство не будет вмешиваться?

Владимир Николаевич опять пожал плечами. У тестя слегка затряслись руки и он побледнел. Его глаза пробежались по строчкам и он снова с испугом посмотрел на зятя.

– А гиперинфляция что такое?

– Это как раз то, что ты говорил про хлеб.

Газета выпала из рук старого человека. Он, как ребёнок, ищущий защиты у своих родителей, посмотрел на детей и дрожащим голосом спросил:

– А что теперь будет с нашей квартирой? Мы же всё продали!

Тело неожиданно дёрнулось и медленно начало заваливаться на сторону. Владимир Петрович с женой подхватили отца и уложили на старый диван. Через три часа он уже лежал на носилках. Владимир Петрович и санитар подняли носилки и приготовились выносить их.

– Ногами вперёд положено, – сказал санитар.

Тёща тоже долго не задержалась на этом свете и, как положено верной жене, ушла за мужем тем же маршрутом.

Однако с уходом родителей беды в семье бывшего начальника ОТК не закончились. Придя как-то домой, он сел, как обычно, ужинать и узнал, что жена уволена по сокращению штатов.

– Тебе хоть выходное пособие выдали? – спросил муж.

– Нет, только начислили. В кассе денег не было.

– Надо с книжки деньги снять, – посоветовал муж. – Надо же на что-то жить?

– А ты хоть знаешь, сколько у нас там денег?

– Конечно. Двенадцать тысяч.

– Да. У нас там двенадцать тысяч. Хватит на целый стаканчик мороженого.

– Да, но они же должны были компенсировать…

– Может быть, и должны были, но не компенсировали, – печально сказала жена.

Впервые Владимир Петрович почувствовал, где у него находится сердце. В голове зашумело, а в груди появилась тяжесть, будто внутренности были сделаны из булыжников. Однако он взял себя в руки, и тяжесть тут же исчезла.

– Ты кушай, кушай, – сказала жена и подвинула к мужу тарелку.

Владимир Петрович съел всё, что было положено, и даже облизал ложку.

– Неужели так вкусно? – удивилась жена.

– А почему должно быть невкусно? Ты готовишь у меня прекрасно.

– Слава богу, что у нас нет детей! – неожиданно сказала Ольга Сергеевна.

– Не понимаю, а при чём тут дети?

Однако этот вопрос так и остался без ответа.

То депрессивное состояние, которое царило в доме Владимира Петровича после того, как жену уволили с работы, можно было сравнить с затишьем перед бурей. Муж понимал это и никогда не заставлял жену отвечать на вопросы, на которые она отвечать не хотела. Он хорошо помнил, от чего умер его тесть, и не хотел повторения. Однако и он был сделан не из стали, а из костей и мяса. Когда в очередной раз он отодвинул от себя тарелку и услышал ставшую уже традиционной фразу: «хорошо, что у нас детей нет», он не выдержал.

– Оля, ну при чём тут дети?

Жена отвернулась и спрятала от мужа лицо.

– Ты эту фразу повторяешь каждый день.

В ответ донеслось хлюпанье. Муж развернул жену лицом к себе и увидел залитые слезами глаза.

– Ты вкусно сегодня поел? – спросила она.

– Оленька, ты у меня готовишь лучше всех! Я это говорил и буду говорить тебе всегда.

Как ни странно, жена после этих слов ещё больше расплакалась.

– Господи, слава богу, что у нас нет детей! – сказала она сквозь слёзы.

– Ну ответь мне, при чём тут дети? Почему ты эту фразу говоришь каждый раз, как только мы с тобой покушаем?

Неожиданно слёзы высохли. Жена серьёзно посмотрела на мужа и сказала:

– Потому что мы уже три месяца питаемся из помойки.

– Что? – не понял Владимир Петрович.

– Мы уже год не платили за квартиру. Телефон у нас отключен. А сегодня приходили проверять счётчик. Я еле уговорила инспектора не отключать электричество.

На лице Владимира Петровича заиграли желваки.

– Сволочи! – вырвалось у него.

– Кто сволочи? – спросила жена.

– Да все эти реформаторы хреновы!

Муж засунул руку в карман и вытащил пачку денег.

– Зарплату за прошлый год стали выдавать.

Супруги несколько раз пересчитывали деньги и несколько раз раскладывали их на несколько кучек.

– Нет, так не пойдёт, – сказала Ольга Сергеевна, снова сгребая деньги в одну кучку. – Всё равно на всё не хватит.

– Давай расплатимся хотя бы с чем-нибудь одним, – предложил муж.

– Тогда надо платить за электроэнергию, а то отключат.

– Решено. Завтра пойду и расплачусь.

– А что будем делать с продуктами? – спросила жена и искоса посмотрела на мужа. – У нас есть нечего.

Муж будто не готов был к этому вопросу, будто это был вовсе не вопрос, а разряд электрического тока, за который предстояло заплатить. Он отвернулся от жены и едва выговорил:

– Придётся питаться, как и прежде.

Тот ужас, с которым столкнулась семья Владимира Петровича, не был случайностью. Так жили почти все жители когда-то великой и сильной страны. Те, кто не мог перенести этой так называемой шоковой терапии, отправлялись на кладбище, а те, кто ещё оставался жить, с завистью смотрели на покойников и, провожая их в последний путь, думали: «Счастливчики, для них всё уже кончилось. А мы и жить не живём, и умирать не умираем».

Однако не могут же умереть абсолютно все? Однажды выйдя из проходной, Владимир Петрович стал свидетелем дорожно-транспортного происшествия. Иномарка, мчавшаяся на большой скорости, попала в яму. От машины оторвалось колесо и покатилось по дороге. Сделав несколько причудливых пируэтов, оно ударилось в столб, отлетело от него и успокоилось у самых ног Владимира Петровича. Если бы колесо ударило человека, то тот наверняка был убит. Владимир Петрович на мгновение остолбенел.

– Эй, ты, чучело! – услышал он голос водителя автомобиля. – Что варежку разинул? Тащи сюда колесо!