Текст книги "Лев Яшин. Легендарный вратарь"

«Жак Ферран. Не кажется ли вам, что вратари часто испытывали трудности, оказываясь позади очень массивной, сгруппированной защиты? Прежде чем говорить о недостатках вратарей, я думаю, надо констатировать дополнительные трудности, те, что нередко возникали у них по вине собственных защитников.

Робер Вернь. Это одно из досадных последствий футбольных перемен. Второй гол, пропущенный Яшиным в игре с немцами (он не увидел удара Беккенбауэра из-за толпы мечущихся перед воротами защитников), – самый наглядный пример».

Не могу пройти и мимо оценки британского журналиста Брайана Гленвилла, многие годы известного всему футбольному миру по глубокому проникновению в смысл великой игры. Работая над документальным фильмом о чемпионате мира-66 (помню, представлял его в московском кинотеатре «Спорт»), он несколько раз специально просмотрел кадры, зафиксировавшие с разных точек второй мяч в ворота сборной СССР, чтобы тщательно разобраться, насколько заслуживал упрека Яшин. И вот что написал в результате «собственного расследования»: «Для меня бесспорно, что Яшин не виноват. Он с опозданием рванулся к штанге, думая, что мяч пройдет мимо. Но никак не мог видеть полета мяча, закрытый своими и чужими игроками, и этот запоздалый рывок доказывает скорее его блестящую интуицию, но не ошибку».

Шлея, видно, попала Морозову под хвост после обидного поражения, надо было по обыкновению на кого-то свалить вину, вот тренер и возвел поклеп, но, оказавшись со своим поспешным мнением в полном одиночестве, позднее, анализируя результаты чемпионата, дал задний ход: «Яшин подтвердил еще раз репутацию сильнейшего вратаря мира». Правда, впрямую и не подумал извиниться за то, что оболгал «магистра ворот», «непревзойденного стилиста вратарского искусства». Так называл его в своей статье Гленвилл, по итогам чемпионата ставивший Яшина выше своего соотечественника Гордона Бенкса. Фернандель, как прозвали Бенкса за сходство со знаменитым французским киноактером, сыграл фактически без помарок, но, прав Гленвилл, «не испытывал такого давления в экстремальных ситуациях».

Многочисленные письма поклонников великого голкипера

«Магистра» столько раз разлучали с футболом, что даже УЕФА ввели в заблуждение: он получил приглашение на… матч ветеранов Югославия – Европа, в котором, разумеется, предусматривалось выступление лишь тех, кто уже повесил бутсы на гвоздь. Но в мае 1970 года вместо Белграда Яшин отправился в составе советской сборной на чемпионат мира в Мехико, а вернувшись, успел еще выиграть с «Динамо» Кубок СССР. Начал свой триумфальный путь с кубковой победы, ею же и завершил, продержавшись целых семь лет после распоряжения то ли партийных, то ли спортивных верхов «отпустить» его на «матч века» для увенчания карьеры.

А в Мехико уже не выходил на поле, но нервничал не меньше, может, и больше, правда, не выпускал свои волнения изнутри, напротив, старался как мог поддержать ребят, поднять настроение, успокоить. Хлопотал вокруг них как наседка. Он-то в этой шкуре бывал не раз, как было не понять ребят в осознании своей чрезвычайной ответственности, да еще раздутой привычными накачками по-советски. Как было не ощутить себя на месте Валентина Афонина, который за нелепую, но решающую, обернувшуюся голом оплошность (прекратил борьбу, когда показалось, что мяч вышел за лицевую линию) получил на орехи тут же после обидного поражения (0:1) в четвертьфинале от Уругвая.

Яшин, сам в 1962 году поставленный в позу виноватого, после начальственной истерики, обрушенной на голову бедного Афонина, заснуть не мог. Был уверен, что тот тоже не спит и глубокой ночью постучался к нему в номер с бутылкой водки. Лев Иванович был единственный, кто пытался встряхнуть, ободрить человека, избранного козлом отпущения. Ему суждено было страдать не только за себя – и за других штрафников жестокого мира футбола.

Сами видите, футбольная магистраль, по которой двигался Яшин, не была гладкой и ровной наподобие немецкого автобана, изобиловала рытвинами и ямами, как и полагается российским дорогам. Помимо злополучных матчей да злокозненных нападок, и другие беды не обходили его стороной. Яшин вовсе не отличался богатырским здоровьем, годами страдал от язвы двенадцатиперстной кишки, да и сердце иногда пошаливало. Отменная тренированность, постоянная мышечная готовность еще с довоенного детства, когда только и делал, что бегал, прыгал, скакал, взбирался на деревья, во что только ни играл, уберегли от распространенных футбольных травм типа растяжений и разрывов мышц, менисков и вывихов, больше свойственных, как полагал Яшин, выходцам из ухоженных дворов, еще и прохлаждающимся на тренировках. Но отчаянная смелость в ожесточенных противоборствах не могла уберечь его от шести сотрясений мозга с потерей сознания, когда приходилось покидать поле на носилках, а уж ушибов, кровоподтеков, трещин, переломов было не сосчитать.

Валентине Тимофеевне до сих пор кажется, что не прошли даром бесконечные падения не столько в матчах, сколько на тренировках, и удары мяча, которые приходилось принимать на живот, хотя Лев успокаивал ее, что принимал на руки и старательно при этом демонстрировал свой мощный пресс: «Его и пуля не пробьет». Но недаром Валентина всего единственный раз посетила тренировку мужа и ушла в слезах, а больше видеть безжалостное истязание родного человека перекрестными убойными ударами с самых близких расстояний оказалась не в силах.

Беззащитность совсем незнакомых, даже иностранных голкиперов, распластанных в ногах у яростных форвардов или под грудой навалившихся тел, всегда приводила ее в отчаяние. Она не могла избавиться от ощущения жестокости и опасности дела, которым занимается муж. Знатоки и не особенно это ощущение оспаривали, но, увы, постфактум, когда помочь уже было нельзя: да, его тело получало такие перегрузки, что внутренние органы стали сбоить.

Сложилось впечатление, что все свои долгие годы в футболе Яшин не переставал быть пациентом спортивных врачей. Не говоря уже о том, что из-за проклятой язвы вынужден был терпеть боли, сидеть то на диете, то на лекарствах, медикам и ему самому приходилось постоянно сталкиваться с очень сильным, более заметным, чем у других, предматчевым волнением, придумывать, как снимать эмоциональное напряжение. На него хорошо действовали и были прописаны прогулки по лесу да рыбалка, если, конечно, представлялась возможность. В любую поездку брал с собой снасти. Отправляясь за рубеж, тут же начинал искать в незнакомом городе какой-нибудь водоем поблизости от гостиницы.

Успешно отвлекали его от тяжких предыгровых дум и всякие юморные истории, шуточные стихи, дворовые и так называемые блатные песенки, вроде тех, что вспоминают со слов дедушек и бабушек участники популярной телепередачи «В нашу гавань заходили корабли». Знаменитый спортивный врач Олег Белаковский, когда работал с футбольной сборной, специально травил ему всякие байки. Лева очень любил и всегда просил его напеть песенку «Маруся отравилась», начинал хохотать с первой строфы:

 
Мотор колеса крутит,
Кругом бежит Москва.
Маруся в анституте
Селкифасовскова.
 

Яшину и самому по себе, и при помощи таких успокоительных ухищрений медиков удавалось сбрасывать нервный груз и выходить на матчи, тем более суперважные, неизменно свежим и сосредоточенным. Он был всякий раз готов для сурового сопротивления, при этом совершенно себя не щадил, то извлекая мяч из клубка тел, то бесстрашно кидаясь в ноги головой вперед, как его учили, а не ногами, как позже стало принято.

В олимпийском Мельбурне блестяще сыгранный полуфинал с болгарами закончил с травмой плечевого сустава, по всем признакам не должен был выходить на финал с Югославией, но затверженно повторял: «Играть буду!» Постарались, конечно, врачи – сделали блокаду, перед игрой наложили тугую повязку. А Гавриил Дмитриевич Качалин по Левиной решимости понял: не подведет. И не подвел.

На чемпионате мира 1958 года получил в стартовом матче с Англией такой удар ногой по голове, что впору было отправлять в клинику, а он, еле придя в чувство, отбивал мяч за мячом, стойко держался и в следующих встречах, а в переигровке за выход в четвертьфинал с теми же англичанами ему опять так досталось от бесцеремонных британских силовиков, он был настолько измучен, что на какой-то миг потерял ощущение реальности и спросил: «Мы выиграли?»

За три дня до незабываемого матча 1963 года на Кубок Европы в Риме у Яшина подскочила температура почти до сорока. Докторам удалось сбить жестокую простуду, а ослабевший от нее больной на утренней разминке в день игры вел себя как ни в чем не бывало и первыми же движениями убедил Константина Ивановича Бескова в своей готовности, чтобы вечером в игре творить просто-напросто чудеса.

Таких исцелений, достигнутых, возможно, больше силой воли, чем хлопотами врачей, и накануне матчей, и во время самих игр (а замены тогда не разрешались), набралось у Яшина как ни у кого другого, но все эти акты мужества по сумме своей зашкалили, видимо, за разумную черту и аукнулись в будущем серьезными проблемами для организма.

В подобных случаях неизбежен вопрос: ради чего гробилось здоровье? Сколько существует спорт высших достижений, столько времени об этом спорят, а сейчас, в связи с темой допинга, особенно. Охотно поливают и прежнюю власть, выпивавшую из чемпионов и рекордсменов все соки ради победоносного доказательства наших социальных и национальных преимуществ. Она, власть, конечно, не пеклась о последствиях для их здоровья, а самим молодым людям и в голову не приходило задумываться об этом, загадывать наперед. И не ради денег корячились, да и какие это были деньги – сущие гроши, которые и сравнивать не приходится с заработками самых захудалых игроков сегодняшнего дня.

В системе координат футболистов 50-х, разумеется, находилось место и для забот о хлебе насущном, были среди них и финансово озабоченные, и коммерческие гении, но футбол, мяч, престиж страны, клуба, да и свой собственный, как правило, заслонял остальные мотивы. Однако и при таком соотношении стимулов окружающие только дивились бескорыстию Яшина.

Сам он с ностальгией вспоминал 50-е годы, когда в футболе еще не свили гнездо деляческий подход к игре, сухой расчет, рабское преклонение перед его величеством очком. О договорных матчах пока не было слышно, футболисты в большинстве своем были спортсменами по складу души, беззаветно отдавались игре даже тогда, когда исход поединка был ясен. Каждый, наверное, возносит время своей молодости, но у Яшина были все основания, пусть и немного идеализируя противоречивые 50-е, нахваливать их: «Игра в полную силу была священным законом и нашей команды, и всего нашего футбола». В самом деле, с сегодняшним футболом не сравнить: забив гол, обороты не сбавляли и игру не засушивали. Спортивность была превыше бухгалтерских выкладок.

Яшин был так воспитан, что считал за честь постоять за страну. Валентин Бубукин, поражаясь необычайной его искренности, подметил, что футболисты как правило стеснялись высоких слов, «а у Левы получалось естественно… Сядем у меня на кухне, выпьем, я и спрашиваю, что было для него главное, когда играл. И он не в микрофон, не для статьи, а похрустывая огурчиком под водочку, говорил:

– Прежде всего прославить Родину надо, чтоб все знали: Советский Союз – это сила. И, конечно, общество – чтоб «Динамо» звучало. А уж напоследок – что мне перепадет там».

Яшин вообще-то не любил пафосных слов типа «честь», «совесть», но без этих понятий невозможно представить лексикон его действий и поступков. Делать свое дело честно, на совесть означало для него не только всецело владеть профессией, но и биться на поле, не жалея ни ног, ни рук, ни живота своего – по крайней мере, в обыденном, прямом смысле слова, на который кивала Валентина Тимофеевна.

И никуда не деться от того, что в конце концов определенно накопилась физическая и нервная усталость от нескончаемых тренировок и игр, включая совсем не обязательные матчи, а участие Яшина, как уже осведомлены читатели, было непременным коммерческим условием зарубежных приглашений «Динамо» и случавшихся время от времени гастролей сборной. Особенно доставалось от сверхнапряжения ответственных турнирных игр. А разве не сказывались бессонные ночи, когда не давали покоя явные и мнимые ошибки? В последние годы жизни перенес инсульт и два инфаркта, заметно ухудшилось зрение.

Погрузившись с головой в любимый футбол, рвал сердце, тело, сжигал себя. Но очень скоро понял, что еще хуже тишина на пепелище.

Неприкаянность

Они выдались особенно тяжелыми, последние 10–15 лет. По существу, Яшин оказался не востребован родным «Динамо», которому был предан до конца дней своих. Закончив играть, он на пять лет остался начальником динамовской команды, затем недолго работал заместителем начальника отдела футбола и хоккея Центрального совета «Динамо». Отношения с председателем ЦС, будущим главой московской милиции и заместителем министра внутренних дел СССР генералом П.С. Богдановым постепенно портились. Что было тому причиной, окутано пеленой тумана. Сам Лев Иванович, не привыкший жаловаться, на больную тему не распространялся. Может быть, поэтому не осведомлены об этом даже близкие друзья и коллеги, которых я расспрашивал. Общей в их ответе на мое наивное недоумение, как можно было невзлюбить такого человека, оказалась крайне нелестная оценка главы «Динамо», особенно в сравнении с предыдущим председателем Центрального совета А.П.Куприяновым. В прошлом неоднократный чемпион СССР по велосипедному спорту, тот хорошо понимал и опекал спортсменов. Этого-то не хватало властолюбивому, сухому аппаратчику Богданову.

Помню, тогда, весной 1975 года, в околофутбольных кругах шептали друг другу на ухо, будто Яшина убрали из команды то ли потому, что возложили ответственность за трагическую гибель молодого нападающего Анатолия Кожемякина (полугодом раньше его раздавило лифтом), то ли потому, что в дни предсезонного семинара начальников команд в Сочи Льва Ивановича как-то видели «подшофе» (в те годы разворачивалась очередная кампания борьбы с пьянством). Но не будем путать поводы с причинами. Что же могло стать для генерала причиной отрешения Яшина от должности?

Футбольные ветераны преподнесли мне по меньшей мере три версии размолвки с печальными последствиями для Яшина. Одна из них сводилась к тому, что Богданов опасался за свое кресло. Авторитет и толковость Яшина действительно открывали ему перспективу продвижения по служебной лестнице, подкрепленную окончанием в 1972 году престижного по тем временам вуза – Высшей партийной школы (ВПШ). Председатель Спорткомитета СССР С.П.Павлов, один из самых умных руководителей, каких знало это ведомство (хотя бывший 1-й секретарь ЦК ВЛКСМ был известен и своими комсомольскими закидонами), предлагал ему должность начальника Управления футбола в главном спортивном ведомстве страны. Лев Иванович отказался – то ли понимал, что значит быть под постоянным стрессом и каблуком высокого начальства, то ли не считал себя готовым к такой неблагодарной работе, полной еще и чиновничьих интриг. Человеку из высшего игроцкого эшелона об этом трудно было не догадываться, а кое-что и достоверно знать. По причине ли отказа, по другой ли, Павлов свое предложение не возобновлял.

Яшина прочили даже на забронированное за СССР (а ныне утерянное Россией) место вице-президента ФИФА взамен возрастного, полуопального ВАТранаткина, который сам же и называл Льва Ивановича в качестве своего преемника. Но эта идея быстро испарилась. Почему, точно установить не удалось. Кто говорит, что возражал президент ФИФАЖоао Авеланж, желавший сохранить в руководстве организации советского ветерана, опытного и авторитетного в международных футбольных кругах. Другие указывают на то, что Яшин был начисто лишен чиновничьих замашек, и его кандидатура была отведена в наших коридорах власти. Если так, вхожий туда Богданов должен был это знать, а столь матерому сановнику полагалось понимать, что Яшин никакой не конкурент и с его стороны вряд ли могла исходить угроза восседанию на хлебном месте. Так что эта версия маловероятна.

Вторая, более правдоподобная версия вытекает как раз из главного отличия Яшина от закоренелых бюрократов с их лизоблюдством и привычкой угождать начальству. Говорят, генералу были не по душе его независимость, прямота. Вполне допустимо предположение, что, отстаивая интересы футболистов «Динамо», начальник команды говорил шефу правду в глаза, а это не нравилось даже при той корректности и взвешенности выражений, которая с годами все больше отличала Яшина, приученного к дипломатии в диалогах с тузами самой жизнью. К дипломатии лишь в словесном преподнесении, поскольку, не стану спорить с Якушиным, «он не был дипломатом – что думал, то и говорил. Иногда очень резко». Но это в период работы с Михаилом Иосифовичем. Позже, по свидетельству очевидцев, получился для пользы дела выбирать выражения и варьировать тональность.

Наконец, толчком для обострения отношений с Богдановым была восприимчивость чуткого начальственного уха к наговорам и наветам со стороны особо приближенных, а одним из них оказался бывший партнер вратаря, средний футболист, выбившийся в средние начальники. Он завидовал положению Яшина и желал его смещения, чтобы самому занять это место, поэтому всячески науськивал председателя ЦС. Долго уговаривать не пришлось.

Яшин безумно раздражал Богданова своей популярностью, в то время как собственная была нулевой, а шеф не желал понимать, что это вполне естественно. Когда им вместе случалось появляться на людях – здесь ли, за границей, все внимание поглощал Яшин, к нему бросались журналисты, другие присутствующие, оставляя шефа, ко всему мрачного, застегнутого на все пуговицы, в унизительном, тому казалось, одиночестве. Мерещилось, что Яшин его не уважает, отделяясь для общения с людьми. Послушный, преданный человек больше годился в начальники команды, вот и был поддержан. Эта третья, реальная версия скорее всего смыкается со второй.

Есть и четвертая версия, совершенно неприемлемая, тем не менее посвящение в нее позволит читателям полнее ощутить драму последней трети земного существования Яшина, когда тот вышел из игры, покинул ворота. Версия эта шокирующая – «из начальников команды турнули, и правильно сделали». Я вычитал ее в упоминавшейся уже книге Евг. Рубина «Пан или пропал». Автор цитирует Валентину Тимофеевну Яшину, которую, как признается, решил вызвать на откровение, чтобы лучше понять ее драгоценного супруга, работая над литзаписью «Записок вратаря». Я эту версию отметаю начисто, хотя помню, что Лев Иванович говаривал, и не раз, косвенно упрекая журналистов в приукрашивании: «Написал бы кто-нибудь так, как меня знает жена, Валя…» Конечно, его никто не знал так, как Валентина, но и она не знала все. Как любой человек о другом, будь то жена или муж. Да что другой – сам человек не имеет о себе полного представления!

Женя Рубин, которого позволю себе так называть по причине знакомства и совместных зарубежных вояжей в 60-е годы, относился к Яшину, в отличие от авторов разных небылиц, с симпатией и сочувствием – это видно и по главке, ему посвященной. И подкупил Валентину Тимофеевну своими в общем верными наблюдениями о житейской беззащитности ее супруга, умевшего оборонять только ворота, но не самого себя. Скажем, палец о палец не ударил, чтобы отбить несправедливые нападки за Чили-62 – сам по возвращении оттуда не рассказывал ни в одном интервью, что и как случилось, не призывал в свидетели защиты «сослуживцев» по сборной, других очевидцев происшедшего, больше того, и не думал скрывать, что мог бы сыграть лучше.

Вызвав доверие у жены, журналист в ответ спровоцировал взрыв эмоций, потому что как раз в то время семья глубоко переживала вынужденный отрыв Яшина от динамовской дружины, которой он принадлежал как игрок и начальник команды полжизни, даже больше. Известно, что и мелкое разобщение в отношениях даже самых близких людей, способное годами накапливаться и откладываться, в точке кипения может вырваться со свистом. Валентина Тимофеевна завелась, а Рубин и рад стараться – коли не мог опубликовать наговоренное ею сгоряча 30 лет назад, почему не использовать сейчас в прояснении яшинских постфутбольных терзаний?

Версию «турнули правильно» отбрасываю потому, что динамовские ветераны не могут припомнить ничего такого, что дискредитировало бы Яшина как начальника команды, отличало в худшую сторону от себе подобных, оправдывало решение ЦС «Динамо» о перемещении из привычной среды в постылую канцелярию. Наоборот, Лев Иванович, по их словам, как мог заботился о футболистах, о сплоченности команды, занимался массой практических и очень хлопотливых дел. Считаю эту версию ложной и потому, что Валентина Тимофеевна, выпалив ее в возбужденном состоянии, едва ли могла так думать, прожив к этому времени с мужем в любви, согласии и уважении больше двух десятков лет.

Всего же набралось 35 лет совместной жизни душа в душу. Познакомились, как добрая половина послевоенных влюбленных, на танцах. Оба были тушинские. Валя Шашкова училась в техникуме (к слову, окончила потом и полиграфический институт, редакторское отделение), Лев в местной округе слыл уже известным футболистом – находился на просмотре в самом «Динамо». Протягивая руку, длинный и тощий, но симпатичный парень забавно пробасил: «Лев», а Валентина подумала, окинув взглядом болтающиеся в кирзовых сапогах худые ножки: «Ну и лев!» Вспомнила, что годом раньше в кинотеатре, опоздав на сеанс, не могла в темноте найти место и как раз этот долговязый подставил ей свой жесткий фибровый чемоданчик: «Садитесь!» После танцев пошел ее провожать, так и «гуляли», по тогдашнему выражению, несколько лет. Свадьбу сыграли под новый, 1955 год, когда Лев уже получил первую золотую медаль чемпиона страны, да комнатку в коммуналке на Маяковской, где в ведомственном доме обитали многие динамовцы. Как раз там «эта свадьба пела и плясала».

У вратаря, уже известного на всю страну, да и Европу, родились с Валентиной две дочери – Ирина и Лена, которых он обожал. На короткие побывки домой с бесконечных сборов возвращался с неописуемой радостью, из-за границы звонил чуть ли не каждый день, не считаясь с таянием жалкой валюты. Когда сборной, выбывшей из чемпионата мира 1970 года, не позволили даже остаться на финал, сказал: «Вот и хорошо. Успею к Вале на день рождения». Магнитное поле притяжения семьи действовало на любом расстоянии.

Это была заповедная территория любви. Жили, в отличие от некоторых футбольных пар, по-простому без изысков в обстановке, еде, одежде. И дети росли хорошо воспитанные, никогда не хвастались именитым отцом. Когда Лена увлеклась волейболом, сама просила не составлять ей протекцию в «Динамо», поступила в волейбольную секцию без всякой поддержки. И ухажеры знать не знали, кто отец их девушек, пока дело не доходило до свадьбы.

Жену Лев баловал постоянным вниманием, букетами цветов, поездками за границу. У нее и сейчас сохранилась толстенная пачка писем, которые писал ей с южных сборов и всяческих футбольных поездок. Свою безграничную щедрость отдавал в первую очередь и даже вне очереди жене: дарил ей путевки в тургруппы болельщиков на крупные соревнования – в основном, где сам выступал. Ухлопали на эти дорогие удовольствия кучу денег, шутили, что можно было на них дачу соорудить.

Дача появилась у них только в 1982 году – четверть дома с участком в три сотки. А до этого лучший вратарь мира довольствовался крохотными комнатенками в служебных дачах. Зато жили весело, ходили по театрам и концертам, охотно принимали гостей, сами частенько наведывались к друзьям. Не могли нарадоваться общению с соседями по клетушкам в динамовских дачах, а это были в разные годы и Якушины, и Рыжкины, и Кесаревы, и Аничкины. Позже, когда приобрели четвертушку коттеджа, сблизились по-соседски – разговоры разговаривали, шутили, вместе копались в саду, жарили шашлыки – с семьей известного ученого-экономиста Григория Кипермана, чья фамилия по странному стечению обстоятельств в переводе с английского означает Вратарев.

Ссорились ли Лев с Валентиной? Было дело, но, скорее, не ссорились, а дулись, разбредались по разным углам трехкомнатной квартиры, отсиживались с книжками в руках, но выдерживали молчание недолго, один из них, чаще Лев подсаживался для восстановления семейного мира и согласия, которые ценили превыше всего. И без того мало виделись – оба работали (Валентина корреспондентом Московского областного радио), Лев подолгу не вылезал из поездок по стране и миру. У него к тому же водилось полным-полно друзей, а это значит – компании, баня. Да и любимая рыбалка требовала времени. Без такого отдыха давно протянул бы ноги. Так что дом был на Валентине Тимофеевне.

Доставлял ли Лев Иванович ей неприятности? Старался, очень старался не доставлять, хотя она догадывалась или знала, что водил и женские знакомства. Его бесконечное мужское обаяние сражало молодых дам наповал. Но не ждите от меня донжуанский список Яшина, хотя таковой вряд ли умалил бы его, как не умалили поэта донжуанский список Пушкина. Просто не хочу вторгаться в деликатную тему – кому это нужно и что дает? Задержу на ней только еще мгновенье: пусть Яшин не слыл пуританином, но внутрь этой увлекающейся натуры был встроен своего рода ограничитель – мощное семейное начало и сила первой, по сути единственной любви. Счастье, что ответная любовь оказалась глубока разумением и извинительностью. По словам Валентины, она «понимала его, умела прощать. Лев старался не обижать и делал все возможное, чтобы с ним было интересно и радостно». И добавляла: «До последнего момента он меня любил, в этом я уверена». А она до последнего его мига берегла, ухаживала как только могла за терявшим силы мужем.

Верно замечает Никита Симонян, что «у Яшина и не могло быть другой жены, тогда он не был бы Яшиным». Друзья и знакомые знали и знают Валентину Тимофеевну собранной и волевой, чуткой и терпеливой – все это выявила в ней, а где-то клещами вытянула из нее непростая жизнь с любящим, знаменитым, мало-помалу утрачивающим жизненное равновесие и теряющим здоровье человеком.

По недавним встречам вдова Яшина показалась мне еще и немного суровой. Подумалось: будешь тут суровой, когда трагически потеряла мужа, вслед за ним – внука Сашу, а память о Яшине оскверняется наговорами или халтурой некоторых публикаций. Продолжают донимать журналисты, иногда жалуются на ее неприступность, но ведь не каждому дано, как Льву Ивановичу, сносить репортерскую бесцеремонность.

Перед прощальным матчем в мае 1971 года я взял у Яшина обширное интервью по просьбе общественного пресс-центра «Динамо» (опубликовано в программе матча «Динамо» – «Карпаты» 17 мая) и одновременно – для чехословацкого еженедельника «Гол» (опубликовано в № 22 за 1971 год). Среди заданных вопросов был и такой: «Кто помогал вам обрести в футболе свое «я», встать, можно сказать, на путь истинный?» Никто же не заставлял Льва Ивановича после имен тренеров, товарищей по «Динамо» и сборной произносить такие слова: «Может быть, это прозвучит странно, но хотел бы упомянуть еще одного человека – жену мою Валентину. Ей я обязан тем, что долго сохранял и сохраняю душевное равновесие и оптимизм. Без ее поддержки я не продержался бы в футболе столько времени. Вы понимаете, высказывать публично благодарность собственной жене вовсе не обязательно, просто я хотел заметить, сколько могут сделать для футболиста чуткость, внимательность, доброта и понимание женщины». Эту мысль он повторял в беседах с моими коллегами неоднократно.

Валентину Тимофеевну после кончины мужа множество раз просили рассказать о нем. Почитав, послушав по телевидению, пообщавшись с ней, понял: она живет памятью о незабвенном Льве Ивановиче. Не знаю случая, чтобы произнесла хоть одно слово, бросающее тень на эту память, как позволяют себе некоторые родственники почивших знаменитостей. Ну брякнула как-то по ТВ, что Лев был трусоват, (даже подумать не мог), чтобы уйти из «Динамо», слишком привык к динамовским порядкам, боялся, что к новым не приспособится, но это неточное словоупотребление: не трусоват, а скорее консервативен, а разве без того, чтобы свыкнуться, прижиться, можно представить себе верность родному клубу? Ну называла еще непробивным, отказывала в практичности, но ничего похожего на то, что вырвалось у нее в разговоре с Рубиным. Потому, что, видимо, была тогда под сильным эмоциональным прессом удаления Яшина из динамовской команды «в связи с переходом на другую работу» и в этом состоянии поддалась обаянию «понимающего» собеседника. Увы, понимающего, как выяснилось из его книги, не до конца, да и сама она без профессионального проникновения в футбольные страсти не все могла до конца понять в своем муже, ставшем столь неприкаянным и неприспособленным к новым реалиям наступившей жизни.

При любой степени душевной близости и тонкости своей второй половины ни один человек не изливает на нее абсолютно всех своих горестей, особенно связанных с малопонятными постороннему нюансами и издержками профессии. Не посвящает во все свои дела и по другим мотивам: не хочет огорчать, нагружать своими переживаниями, не любит жаловаться и т. п. К тому же мы совершенно недооцениваем, что любой человек время от времени впадает в состояние одиночества. Даже такой общительный и доступный людям, как Яшин. Человек, занимающийся творчеством, а футбол, вне всяких сомнений, сфера творчества, нередко чувствует себя одиноким как перст. И ощущает такое состояние вдвойне, если это неординарная личность. Не только на меня Яшин и в самом деле иногда производил впечатление бесконечно одинокого человека.

В том-то и беда, что уход с футбольного поля поставил точку в творении игры, и снести это было тяжело. Не думаю, что всю созидательную энергию он оставил там, на зеленом газоне. Но и не мог внести творческую жилку в работу начальника команды, потому что как реалист понимал, что при заведенных порядках и существовавшей годами инерции это никому не нужно. Да и сам не очень знал, с какого бока зайти, хотя мысли в голове бродили – опыт-то в футболе скопил колоссальный.

Начальник команды – чисто советское кадровое изобретение, нигде более не встречающееся. Должность какая-то вымученная, неопределенная, безразмерная. В ней собаку съели братья Старостины. Старший – Николай Петрович, бухгалтер по образованию и спорторганизатор по призванию, в созданном им «Спартаке» взял в свои руки финансовые и административные бразды, как знаток футбола и футбольных душ успешно врачевал их. Но все это успешно получалось в 50—60-х годах, начало буксовать в 70-х, осложнилось при Бескове в 80-х и совсем застопорилось в 90-х, когда он был бесцеремонно отодвинут от дел и превратился скорее в символ старого, романтичного, почившего «Спартака», потеряв решающее влияние. Младший брат – Андрей Петрович в работе начальника сборной команды СССР 60-х годов сосредоточился, и достаточно успешно, на миссии психолога, пропитывая мозги и души игроков жизненной мудростью. Приходилось даже слышать объяснение провалов современной сборной России отсутствием в ее штабе именно такого человека, пока не объявился мудрец из Голландии – Гус Хиддинк.