Текст книги "Семья Звонаревых"

Генерал указал на карте несколько мест, где, по его мнению, находятся тяжёлые немецкие батареи.

– Видите небольшой лесок? К нему специально проведена дорога Там-то, по всей видимости, и расположены тяжёлые батареи Этот лес надо обстрелять химическими снарядами. В лесу газ задерживается, и при наличии восточного ветра можно будет попотчевать немцев их же оружием. Только надо предупредить пехоту, чтобы она не сунулась в лес и не потравилась там, наставлял генерал своих подчинённых.

Ещё с утра Вася отправился в пехотные окопы для детального ознакомления с вражескими огневыми точками и узлами сопротивления. В окопах он связался с пехотным начальством и постарался вместе с ним выяснить, что же следует разрушать в первую голову. На переднем крае шла смена частей, второочередные дивизии сменялись гвардейскими полками, которым предстояло штурмовать немецкий рубеж обороны.

Борейко хмуро следил за происходящим. Он сознавал, что предстоит страшная бойня при неподготовленном штурме прекрасно оборудованной немецкой обороны. Тысячи людей зря обрекались на гибель и увечья ради прихоти безмозглых генералов. Подполковник считал, что его нравственная обязанность – приостановить предстоящее избиение тысяч людей.

«Полечу на разведку сам, выясню то, что не увидел Шихлинский. Точно подсчитаю необходимый расход снарядов. Выясню, выдержат ли пушки такую канонаду, и доложу самому высшему начальству, если понадобиться, пошлю рапорт прямо в Ставку верховного. Если царь ничего не понимает в военном деле, то у него ведь есть начальник штаба генерал Алексеев, говорят, толковый человек, сведущий в военных вопросах. Он поймёт, какую бойню готовят гвардии на Стохроде», – решил Борейко.

Предварительно Борейко вместе с пилотом обстоятельно изучили карту, где предстояло лететь, пометки Шихлинского. Наконец был дан старт самолёту.

С запада плыли низкие дождевые тучи. Предстояло лететь на небольшой высоте, и легко было прятаться в облаках. Самолёт медленно, пологими виражами набирал высоту. На высоте восемьсот метров вошли в облака и взяли курс на запад. Через несколько минут оказались уже над вражеской территорией. Борейко стал всматриваться в хорошо видимые германские окопы. Сделав ещё несколько виражей, самолёт пошёл на посадку.

Али Ага поджидал на аэродроме. Теперь они вдвоём принялись разглядывать карту. Борейко удалось значительно уточнить сведения о расположении германских батарей.

Подоспевший Зуев дополнил данные воздушной разведки наземными наблюдениями за передним краем германской обороны. Теперь надо было подсчитать необходимый расход снарядов для штурма вражеских узлов обороны. Подсчёты показали, что требуется не меньше тысячи тяжёлых снарядов, чтобы гарантировать пехоте захват первой полосы вражеских позиций.

– У нас имеется тысяча двести снарядов крупного калибра. Но это весь наш боевой комплект. Кроме того, наши пушки могут выдержать всего по сто выстрелов. Следовательно, орудия будут стрелять на пределе прочности. И самое главное: даже при таком большом расходе снарядов у немцев, вероятно, уцелеют одиночные огневые точки, и атакующие наши части понесут неисчислимые потери, – предупреждал Борейко.

– Но как эту очевидную истину втолковать в генеральские головы? ответил Шихлинский.

– Отправимся вместе в штаб гвардейского отряда, постараемся повидать начальника штаба бывшего командира преображенцев графа Игнатьева. Авось он нас поймёт и зря не бросит полки в атаку, – предложил Борейко.

– В гвардейском штабе, как нигде в другом месте, все стремятся к наградам и очень мало думают о потерях, – усомнился Шихлинский.

– Пятнадцатого июля день именин генерала Безобразова. Его обычно поздравляет сам царь. Вот и хотят ответить на поздравление царя поздравлением о победе доблестной царской гвардии. Видите, предлог для штурма весьма важный, – усмехнулся Али Ага.

– Это просто чудовищно! – возмутился Борейко. – Ничем не лучше распутиновщины. Чую, ой чую – скоро кому-то отольются вдовьи слёзы.

29

Подъехал Рейн, его тут же ввели в курс всех дел и попросили принять участие в составлении докладной записки в гвардейские штабы.

Только к утру была закончена подробная докладная записка. Вывод был единственный: наступать при нынешних условиях на укреплённую позицию немцев нельзя.

Зуев, который активно участвовал в общей работе, не замедлил поделиться выводами записки с Блохиным, а тот пообещал сообщить о ней солдатам гвардейских полков:

– Пусть солдатики себе на ус мотают, что начальство готовит им массовое истребление.

С утра Шихлинский, Рейн и Борейко в сопровождении Зуева направились в штаб гвардии, расположенный невдалеке от станции Рожище, километрах в пятнадцати от переднего края обороны. Там они неожиданно встретились с Кочаровским, приехавшим проведать сына. Его тоже пригласили на предстоящее совещание, которое должно было решить, когда и какими силами атаковать немцев на Ковельском направлении.

Артиллерийское начальство гвардии собралось в просторном зале помещичьего дома. Докладывал Борейко, а уточнять его доклад должны были Шихлинский и Кочаровский.

Вскоре на заседание пришли начальник штаба и сам командующий гвардейским отрядом генерал Безобразов. На стене висела подробная карта района будущих боёв.

Борейко очень сжато доложил обстановку на участке, где должны были развернуться наступательные бои, ознакомил присутствующих с положением тяжёлых батарей, их боеснабжением, состоянием материальной части, с результатами воздушных и наземных разведок. Общий вывод, к которому пришёл Борейко, был тот, что при наличных артиллерийских средствах разрушение всей полосы германских укреплений невозможно и атака неизбежно потерпит кровавую неудачу.

Это заключение вызвало всеобщее возмущение. Посыпались весьма нелестные реплики в адрес Борейко, который-де недостаточно компетентен, чтобы решать вопрос, быть или не быть наступлению.

– Прикажут, и полки пойдут в атаку! – упрямо твердили представители гвардейского штаба.

– Пойти-то пойдут, но атака захлебнётся. Германского рубежа они не преодолеют. Потери будут исключительно велики и ни в какой мере не оправдают достигнутых результатов, – предупреждал Борейко.

– Подполковник, очевидно, не представляет себе, на что способна русская гвардия.

– Зато я хорошо представляю, что значит идти безоружными против сильно укреплённых позиций врага, который более полугода создавал оборонительный рубеж на Стоходе, – твёрдо и спокойно говорил Борейко.

Шихлинский и Рейн поддержали заключение Борейко. Это привело штабных работников в замешательство.

– Что, по Вашему мнению, господа тяжёлые артиллеристы, нужно для преодоления вражеского рубежа обороны? – спросил Безобразов, молча слушавший доклад и возникшие после него споры.

– Отложить наступление до первого августа, подвезти не менее двух тысяч тяжёлых снарядов и сосредоточить в этом районе ещё два-три дивизиона мощных орудий – одиннадцати– или двенадцатидюймового калибра, – советовал Борейко.

– Без одобрения Ставки верховного главнокомандующего это сделать нельзя, – сказал Безобразов.

Поскольку Шихлинский на этом собрании был представителем Ставки, то ему было поручено немедленно отбыть в Могилёв, где находилась Ставка, и там в срочном порядке выяснить все эти вопросы. Прямо с заседания Шихлинский отправился на железную дорогу, забрав с собой все схемы и записку Борейко. Шифрованной телеграммой запросили Ставку о возможности получения тяжёлых снарядов. Через час пришёл ответ: снаряды могут быть доставлены только через неделю, и то в половинном количестве.

– На русских заводах их ещё не изготовляют, а дорогие союзнички не торопятся снабжать ими русскую армию, – пояснил Рейн.

Не ожидая возвращения Шихлинского, Борейко осторожно пристрелял свои батареи по наиболее вероятным целям в предстоящем бою. За ним пристрелялись и другие тяжёлые дивизионы. Своим чередом произвели пристрелку и лёгкие батареи. К вечеру уже можно было приступать к артиллерийской подготовке наступления на намеченном направлении.

Одновременно с войсками и артиллерией стягивались и санитарные учреждения. Правда, они располагались в тылу, но сосредотачивались в этом же районе.

После ухода тяжёлых батарей в район Рожища Варя начала искать возможности перебраться поближе к мужу. Вместо Хоменко, принявшего командование 102-дивизией, командиром полка был назначен Енджеевский. Варя этого не знала.

Знакомые Варе по предыдущим боям разведчики Гапотченко и Гриценко остановили Звонарёву перед штабным блиндажом и предупредили, что у них новый командир.

– Якийсь пидполковник. Фамилие ему польская, сразу не выговоришь Анжевский, а звать его Евстахий Казимирович, – сообщили солдаты.

Варя очень обрадовалась и, приоткрыв дверь в блиндаж, громко окликнула Стаха.

– Варенька! Так это Вы, самая строгая из всех жён в мире! – пошутил Стах, подходя к Звонарёвой. – Где же наши сверхтяжелые друзья?

– Переместились на тридцать вёрст к северу. Готовят там новое наступление. Вот всё, что я знаю, – ответила Варя.

Стах радушно пригласил Звонарёву зайти и посидеть с ним. Варя рассказала Енджевскому о Хоменко, его предшественнике.

– Удивительный человек, талантливый командир. Женат, имеет двух детей и ни одной любовницы, – не утерпела Варя и подпустила шпильку Енджеевскому.

– Мне остаётся продолжать уже сложившиеся в полку традиции, хотя я и слышал от солдат, что Хоменко не очень-то жаловал «шпигунов та й мерзостников», как говорят украинцы, – заметил Стах.

– Старший разведчик и правая рука бывшего командира Гриценко и есть «главный шпигун» в полку, – смеясь, сообщила Звонарёва.

– Откуда Вы его знаете? – живо спросил Енджеевский.

– От Блохина и Васи – лиц, Вам хорошо известных, – сказала Варя.

– Спасибо за новость. Буду знать, с кем имею дело, – ответил Енджеевский.

Затем из разговора выяснилось, что Стах собирается ехать по делам в Луцк, где находились высшие штабы корпуса и армии.

Варя упросила взять её с собой, надеясь на обратном пути побывать в тяжёлом дивизионе Борейко.

В Луцке Варя разыскала главного уполномоченного Красного Креста армии и упросила его перебросить свой перевязочный отряд в район предстоящих боёв на Стоходе. Уполномоченный тут же вручил ей распоряжение Емельянову «в самом срочном порядке переместиться в район гвардейского отряда». Варя должна была сегодня же доставить эту бумагу в свой перевязочный отряд.

Как только Стах закончил дела в Луцке, они направились в район расположения тяжёлых батарей. Никто точно не знал, где они находятся, и пришлось довольно долго проплутать, пока наконец не натолкнулись случайно на Зайца, который ездил в интендантство за продовольствием и, увидев Звонарёву, подошёл к ней. Енджеевский знал его больше по рассказам, чем лично. Но по той приветливости, с какой Варя разговаривала с солдатом, называя его по имени и отчеству, Енджеевский понял, что он тоже из Артура, и дружески с ним поздоровался. Заяц пересел к ним в машину и показал дорогу шофёру. Одновременно он делился новостями. В Питере очень голодно, и всё стоит бешенные деньги. Быстро нарастает недовольство среди рабочих. Говорил это Заяц вполголоса, чтобы не слышал солдат – водитель машины. Рассказал он и о том, ждут возвращения из Ставки верховного Шихлинского, где решается судьба предстоящего наступления. Сам Заяц считал это авантюрой и рассказывал, что гвардейские солдаты наступать не хотят.

Енджеевский слушал Зайца с большим вниманием, так как понимал, что только присутствие Вари позволяет солдату так открыто высказываться о существующих порядках и гвардейском начальстве.

В батарее Варя встретила Шихлинского, который только что вернулся из Ставки. Генерал был мрачен и молчалив. Даже с Варей поздоровался сухо и неприветливо. Звонарёва поняла, что стесняет Шихлинского, и поспешила уйти к солдатам, чтобы узнать батарейные новости. Блохин был настроен очень мрачно. Он считал, что предстоит огромная человеческая бойня по прихоти начальства и без всякой к тому надобности.

– Объявить бы всем солдатам, что не пойдут в наступление… Да сильна ещё дисциплина в армии, и особенно в гвардии, – вслух рассуждал он. Приехал генерал Шихлинский и привёз строгий приказ – штурмовать немца во чтобы то не стало, и обязательно пятнадцатого июля, во Владимира день. Говорят, сам Гришка Распутин указал этот день, а его слово свято. Помолился он богу, приснился ему сам киевский князь Владимир, и решили сон вещий, и число самим господом богом ему предуказано. Под корень надо рубить царский режим, тогда этого не будет, – бурчал Блохин.

– Всему своё время, Филипп Иванович. И оно скоро придёт. Надо пока собирать силы.

Пока Варя беседовала с Блохиным и Зайцем, Енджеевский побывал в гвардейском штабе, ознакомился с обстановкой на фронте и выяснил, что в случаи удачи в прорыв будет брошена и 102-я дивизия, в которой находился полк Енджеевского.

На совещании артиллеристы распределили цели между батареями. дальнобойные пушки Шнейдера и Виккерса решили выдвинуть к переднему краю обороны. Это давало возможность обстрела глубоких тылов немцев, но ставило батареи под удар немецких не только тяжёлых, но и лёгких батарей.

– Нас могут подбить в самом начале артиллерийской подготовки, а пушки у нас уникальные, – возражали командиры этих батарей.

– Тогда отправляйтесь экспонатами в музей, – насмешливо проговорил Шихлинский.

С рассвета тринадцатого июля началась артиллерийская подготовка. К вечеру четырнадцатого она заканчивалась.

В ночь на пятнадцатое или рано утром пятнадцатого начинался штурм немецких позиций. Все знали, что наличными средствами полностью разрушить передний край немецкой обороны невозможно и что при штурме неизбежны большие потери. Все дело сводилось к тому, чтобы по возможности уменьшить их.

Через болотистую реку надлежало заблаговременно построить деревянные мостки и сделать это незаметно для немцев. Сапёры должны были только установить опоры, по которым можно было быстро настелить заранее заготовленные доски.

Немцы усиленно вели воздушную разведку, но артиллерийского огня почти не открывали, скрывая расположение своих батарей.

Как только выяснилось время наступления, Енджеевский заторопился в полк. С ним уехала и Варя, едва обменявшись несколькими словами с с мужем. Приказ о переброске перевязочного отряда на передовую очень огорчил его маленький персонал. Сёстры Ветрова и Осипенко отказались покинуть батарею Кремнёва, хотя он сам уговаривал подчиниться приказу штаба армии. Уполномоченный Емельянов тоже не стремился в опасный район. Однако приказ есть приказ, и Емельянову ничего не оставалось, как подчиниться. Так перевязочный отряд перешёл в район стоянки литерных артиллерийских дивизионов.

Зуев стал старшим офицером, а Блохина, получившего Георгиевский крест первой степени, представили к производству в прапорщики, как он не плевался и ни отказывался.

– Дослужился, Филя! Наденешь офицерские погоны, станешь благородием! – подтрунивал над ним Борейко.

– С меня такое благородие, как из чего-то пуля, – уверял Блохин.

Вскоре пришёл приказ о производстве его в офицеры. Он даже хотел было напиться с горя. Но на фронте появился присланный с пополнением Павел Петрович Сидорин. Он уже ходил подпоручиком и нисколько не тяготился этим обстоятельством.

– Помни, Филипп Иванович, нам, партии, очень нужны образованные и имеющие боевой опыт офицеры из пролетариев, из рабочих. Революцию надо делать умелыми руками. Значит надо постигать военную премудрость. А проще всего это сделать не солдату, а офицеру, перед которым открыты все военные секреты.

Когда Блохин впервые появился перед солдатами в офицерской форме, Родионов особенно громко и раскатисто скомандовал «смирно» и отдал ему рапорт. Блохин выслушал его как должное и громко поздоровался с солдатами.

– Произвели меня в благородия. В строю я теперь офицер, а вне строя как был для Вас Филиппом Ивановичем, так прошу меня и величать, чтоб я не загордился, – шутил Блохин.

Он наотрез отказался переселиться в офицерскую палатку и остался по-прежнему с солдатами. Блохин стал поручать Лежневу и Родионову беседы с солдатами других частей, понимая, что теперь ему, офицеру особенно доверять не будут.

Заяц предложил было отметить производство Блохина в офицеры хорошей выпивкой, но Блохин решительно отказался. Борейко его поддержал, и празднование ограничилось тем, что выпили по рюмке за здоровье вновь испеченного «благородия». При упоминании об этом Блохин поперхнулся.

– Для меня «благородие» звучит как ругань, – усмехнулся он.

Варя больше всех обрадовалась производству Блохина в офицеры. Сидорин только дружески пожал руку Блохина и сказал, что одним офицером будущей пролетарской армии стало больше.

Ввиду того, что сёстры передового отряда Красного Креста Ветрова и Осипенко решительно отказались ехать с отрядом, Варя немедленно послала телеграмму в Сызрань и через несколько дней в отряд прибыли Анель и Зоя Сидорина. Емельянов не возражал, чтобы на передовой линии действовал филиал перевязочного пункта и обе были зачислены на службу в его отряд.

30

Неожиданно прибыл эшелон с новыми орудиями и запасными частями для тяжёлых батарей. Началась срочная работа, и к утру обновлённые пополненные батареи были готовы к бою.

С первыми проблесками рассвета Борейко взобрался на свою командную вышку в лесу и приказал всем батареям открыть огонь по заранее указанным целям. Передний край немецкой обороны утонул в дыму и пламени. Немецкие батареи молчали, и только в воздухе беспрестанно летали вражеские самолёты, наблюдая за всем происходящим у русских. Разрушение немецких укреплений велось систематически и методично, согласно разработанным заранее инструкциям. За результатами обстрела велись непрерывные наблюдения.

Канонада не умолкала целый день. К вечеру пушки настолько раскалились, что стрелять из них стало уже опасно. Тяжёлые батареи прекратили обстрел, а лёгкие продолжали, затрудняя исправление разрушений, нанесённых тяжёлыми дивизионами.

После жаркого дня с болот поднялся густой туман, который наполнил всю долину реки Стоход. Едва стемнело, как сапёры занялись наведением мостиков через болотистую реку.

В условленный заранее час на мостки отправились разведчики от различных полков. Преображенцев вёл Сидорин. Здесь же для связи с артиллерией находились Зуев и Блохин. За ними шли телефонисты, тянувшие провод, крепя его по краям досок.

Разведчики прошли уже большую половину реки, когда из темноты неожиданно ударили немецкие пулемёты. Они были хорошо пристреляны. Сразу появились убитые и раненые, раздались крики о помощи, стоны.

Сидорин, а за ним и Блохин и Зуев спрыгнули прямо в болото и, чтобы окончательно не завязнуть в трясине, руками придерживались за доски мостков. Теперь пулемётные очереди пролетали над их головами. Были хорошо видны места, откуда вели огонь пулемёты.

Сидорин тщательно прицелился и дал очередь по вспышкам вражеского пулемёта. Он замолчал, зато справа и слева заговорили два новых. Провод, который соединял разведчиков с их тяжёлой батареей, сохранился, и Зуев, соединившись с Борейко, попросил «огонька». Огромные снаряды со страшным грохотом разорвались неподалёку, обсыпав разведчиков землёй и осколками бетона. Пулемёты на этом участке замолчали.

Ночь зажглась всполохами огней. Грохотали взрывы, тяжело рвались снаряды, раздавались выстрелы винтовок и пулемётов. Пехота спешно растекалась по разрушенным немецким укреплениям. Блохин случайно обнаружил хорошо сохранившийся немецкий бетонированный блиндаж. Здесь и обосновался штаб участка. Оставив для связи с батареей Васю, Блохин поспешил туда, где шёл бой.

Вторая полоса немецкой позиции была слабее первой, и к утру русским удалось занять её. Немцы отошли на тыловой рубеж обороны.

Здесь Блохин встретил смертельно уставшего Сидорина.

– Сколько сегодня зазря народу положили – страшно подумать. И наших и немцев. И всё во славу царя-батюшки и немецкого кайзера, – с грустью проговорил Сидорин.

Закурили и долго молчали, думая об одном.

– Настроение-то у Ваших солдат какое? – справился Блохин.

– Известно какое! Потери огромные, а результаты боёв весьма скромные. Даже в гвардейских частях и то солдаты начинают многое понимать.

Вечером, когда стемнело, снова навели мостки через Стоход, по ним началось усиленное движение. Подходили свежие части, отправляли в тыл раненых, подвозили пищу и боеприпасы.

Борейко с прибывшими на батарею Шихлинским и Кочаровским планировали действия на следующий день. Представитель гвардейского штаба предупреждал, что на завтра намечен решительный штурм германских оборонительных линий с прорывом на Ковель.

– Тогда завтрашний день можно считать последним днём существования царской гвардии в том виде, как она существовала до сих пор. Три четверти, если не больше останутся завтра на Стоходе и на его болотистых берегах, сказал Борейко. – Третья полоса германских укреплений сохранилась почти полностью. Штурмовать её сейчас невозможно!

– Для русской армии нет ничего невозможного! – надменно заявил представитель гвардейского штаба.

– …В том числе и бессмысленное самоуничтожение, – отрезал Борейко. Но гвардейское начальство стояло на своём: на рассвете должен был начаться штурм третьей полосы германских оборонительных укреплений.

С темнотой Звонарёв отправился на передний край обороны, чтобы ознакомиться с целями, которые ему предстояло разрушить утром. По дороге неожиданно встретил Варю с Зоей Сидориной и Анелей. Они направлялись на передний край обороны, чтобы развернуть передовой перевязочный пункт.

– Не слишком ли ты торопишься? – усомнился Звонарёв. – Наше положение ещё далеко не прочное. В случае контратаки немцев ты попадёшь к ним в плен: переправиться через Стоход днём невозможно, равно как невозможна эвакуация раненых.

– Тем более мы должны находиться на том берегу реки, – ответила Варя.

Стали подыскивать подходящий блиндаж для перевязочного пункта. Блохин, успевший хорошо познакомиться с местностью, предложил занять блиндаж штаба полка. когда Варя зашла в блиндаж, её встретил недовольный взгляд командующего полком. Полковник сухо справился, как сюда попала Варя и что, собственно, ей здесь надо. В тон ему, так же холодно и спокойно, Варя ответила, что она прибыла на передовую, чтобы развернуть в блиндаже перевязочный пункт, и предложила штабу немедленно очистить помещение.

– Кажется, начальник здесь пока я, а не Вы, и все делается не по Вашим, а по моим указаниям. Штаб останется здесь, а Вы подыщите себе другое помещение. Прошу Вас выйти отсюда, – раздражённо проговорил полковник.

– Вы упускаете из виду, господин полковник, что перевязочный отряд по приказу должен располагаться за рекой, но, чтобы иметь возможность сразу оказывать помощь раненым, госпожа Звонарёва и с ней две сестры на свой страх и риск решили здесь развернуть перевязочный пункт. Мы должны быть им только благодарны, – возразил появившийся в блиндаже Сидорин.

– Вы собираетесь меня учить, подпоручик? – повысил голос полковник.

– Никак нет. Я только напомнил Вам, то, о чём, вероятно, догадались и Вы сами. Тем более, что госпожа Звонарёва жена офицера-артиллериста, а сестра Сидорина – моя жена, – ответил Сидорин.

Узнав об этом, полковник сбавил тон:

– Ну хорошо. Уступаю им блиндаж, но только временно. Пускай подыщут себе другое помещение, – милостиво разрешил он.

– Я отсюда никуда не уйду, как бы это ни хотелось полковнику, твёрдо заявила Варя.

– Господин полковник, имейте в виду, что госпожа Звонарёва работала в санпоезде императрицы Александры Фёдоровны, – напомнил Сидолин.

– По-видимому, нам всё-таки придётся уходить отсюда! Неловко как-то занимать целый блиндаж для штаба, а раненых заставлять ютиться в развалинах. Тем более каждый из нас может оказаться пациентом госпожи Звонарёвой, – напомнил адъютант полка.

В блиндаж вошёл Хоменко. Увидев Звонарёву, он по-родственному тепло с ней расцеловался.

– Как всегда, моя доню, Вы стремитесь быть поближе к раненым и готовы рисковать собой, – проговорил он. – Ото мои сынки обрадуются, как узнают, что Вы опять с ними.

– Насилу отвоевала у штаба этот блиндаж для раненых, – не замедлила пожаловаться Звонарёва генералу.

Заметив генерала, гвардейский полковник поспешил ему представиться.

– Так это Вас прогнали отсюда? И поделом. Надо было самим догадаться уступить блиндаж госпоже Звонарёвой, – укоризненно произнёс Хоменко.

– Полковник этот из фон-баронов, – шепнул Варе на ухо Сидорин. Солдат за людей не считает. Ему долго не уцелеть. Подстрелят при первой же возможности.

– И правильно сделают, – произнесла Варя.

Как только помещение было очищено, Варя и сёстры принялись за уборку. Сидорин прислал им на помощь несколько солдат.

С наступлением дня снова началась канонада. Тяжёлые гаубицы старались на пределе дальности разрушить третью оборонительную полосу немцев. Десять рядов проволочных заграждений сохранились почти везде, уцелела и огневая оборона. Лёгкие пушки, выдвинутые к самому переднему краю, пытались разбить пулемётные гнёзда, но это удавалось им плохо. Пехота не рисковала атаковать уцелевшие немецкие позиции. Только на левом фланге, на участке дивизии Хоменко, удалось продвинуться вперёд и частично даже захватить небольшие участки третьей полосы обороны. Нужно было общее усилие, чтобы прорвать её и выйти в тыл немецким укреплениям. В этом заключалась задача гвардейских полков.

Борейко приказал всем тяжёлым батареям до предела усилить огонь. Немецкие укрепления вновь окутались дымом и пламенем разрывов крупных снарядов. Первая гвардейская пехотная дивизия ринулась в атаку, за ней двинулись вторая и третья. Гвардейские стрелки временно оставались в резерве.

Как только пехота вплотную подошла к третьей полосе обороны, немцы открыли бешеный фланговый огонь, скашивая передние роты гвардии. Они полегли перед проволочными заграждениями.

Тяжёлые русские батареи открыли огонь по замеченным узлам сопротивления, а лёгкие батареи прямой наводкой старались уничтожить огневые точки, но меткость тяжёлых батарей из-за большой дистанции была плохая, а лёгкие пушки, попадая под перекрёстный огонь немецких батарей, гибли одна за другой.

Потери росли с каждой минутой. Солдаты торопились отойти на вторую полосу обороны и здесь найти укрытие от свинцового ливня.

Полковник Преображенского полка, так нелюбезно встретивший Варю, был доставлен для перевязки. Рана была поверхностная, в шею. Варя сразу поняла, что полковник был ранен сзади. Варя густо смазала рану йодом, наложила швы и предложила дотемна пробыть в перевязочном пункте. Но полковник требовал немедленной отправки его на другой берег. Переправу бомбили из самолётов, и никто из санитаров не хотел рисковать ни своей жизнью, ни жизнью раненых. Полковник обещал крупную награду тем санитарам, которые его немедленно эвакуируют. Наконец нашлись двое охотников. Они вынесли полковника из блиндажа, и почти тут же он был вторично ранен осколком разорвавшегося вблизи снаряда. Окровавленный, с перебитой рукой, он вновь попал к Варе на операционный стол. Кость руки была раздробленна, но полковник не согласился на ампутацию, как его не уговаривала Варя. Его перебинтовали и положили в угол блиндажа, чтобы с наступлением темноты переправить через Стоход.

Вскоре принесли раненого в обе ноги Сидорина. Он был бледен от боли и потери крови, с трудом говорил. Увидев бросившуюся к нему Зою, он слабо улыбнулся.

– Вот мы с Вами и снова встретились, – возможно бодрее проговорила Варя.

– Недаром люди говорят, что не миновать третий раз. Так оно и вышло, – пошутил через силу Сидорин.

Осмотрев рану, Варя с облегчением увидела, что кости обеих ног целы, осколок разорвал только мышцы. Варя принялась очищать рану, наложила несколько швов, вставила тампоны и турундучки там, где можно было ожидать нагноения. Зоя напоила мужа крепким чаем с красным вином.

Кончались перевязочные материалы, не было йода, медикаментов. А раненые всё прибывали и прибывали.

Наконец на реку лёг вечерний туман. Сапёры принялись исправлять мостики. Варя занялась эвакуацией тяжелораненых. Первую партию, куда попал и Сидорин, отправилась сопровождать до самого санитарного поезда Зоя.

Двое солдат из пехотного полка принесли Енджеевского с пулевыми ранениями в ногу. Пока Варя обследовала рану и делала перевязку, они стояли около дверей бдиндажа. Узна, что рана не опасна и жизни командира ничего не угрожает, солдаты обрадовались:

– Побежали до своих хлопцев, успокоим, что наш командир живёхонек. А Вам, сестрица, спасибо от нас большое.

Анеля, бледная от усталости, с воспалёнными глазами, ловко перевязывались раненых и распоряжалась их отправкой. Несмотря на нервное напряжение последних дней, она держалась молодцом. Вид крови, страданий, мучений людей будто закалял её, вливая мужество в её сердце.

«Умница, – думала Варя, глядя, как ласково говорила Анеля с солдатами, одним видом своим успокаивая их, – умница, откуда у неё только силы берутся»! Только Варя, сама еле державшаяся на ногах, могла догадаться, ценой каких усилий давался Анеле этот спокойный, невозмутимый вид.

Варя окинула взглядом блиндаж: всюду лежали и сидели раненые, ожидавшиеся своей очереди к эвакуации. Слышались стоны, проклятия. С этой партией Варя отправит Анелю, а сама уйдёт последней. Кружилась голова от душного воздуха, напоенного запахом крови и медикаментов. Варя с трудом перевела дыхание. «Ещё немного, вот только отправить раненых, и тогда отдых. Сюда придут военные врачи и сменят меня. И спать, спать», – думала она.

Но испытания этих напряжённых дней ещё не окончились.

Уже совсем стемнело, когда в блиндаж внесли смертельно раненного Боба Павленко. У него осколком был разорван живот. Варя дала офицеру большую дозу болеутоляющего, и Павленко тихо скончался во сне.

Началась переправа раненых через Стоход. На этом берегу тянулись походные кухни, интендантские повозки и части, прибывшие на смену.

Варя передала перевязочный пункт военным врачам, а сама отправилась в тыл. Она так устала, что едва брела по тропинке к берегу реки. Здесь ещё продолжался артиллерийский обстрел со стороны немцев.

Варя была уже на середине реки, когда поблизости разорвался немецкий снаряд. Взрывной волной Варю сбросило с мостков в реку, она сразу же попала в трясину. Трясина цепко схватила её в свои объятья. Варя попыталась выбраться, но только глубже опустилась в чёрную зловонную жижу. Сделалось страшно. «Неужели я погибну так нелепо, вдали от людей, совсем одна? Даже никто не узнаёт, что я погибла. И Серёжа будет искать и ждать…». Варя закричала. Но голос её, испуганный и слабый, потонул в тревожном шелесте камыша. Нет, она не должна погибнуть. Освоившись с темнотой, Варя увидела неподалёку от себя какой-то тёмный предмет. Протянув руку, она поняла, что это труп. Труп лежал на спине и почти не увяз в трясине, вероятно, его держали на себе камышовые стебли. Варя с трудом ухватилась за труп обеими руками. Под тяжестью мёртвое тело стало медленно погружаться. Спасения не было. Варя вновь закричала, напрягая голос: