Текст книги "Возвращайся, сделав круг"

во рту скользко и горько. Плюю.

набрасывается, сшибает на землю, молотит меня мокрыми кулачками. Смотрю в красное небо.

обмякает, вздрагивает на мне, на мое лицосрываются холодные капли с ее волос.

Отворачиваюсь. Принцесса плачет, сжимает в горсти еще одну Ти-Монсоровскую рубашку, пытается сорвать

с меня, воет, сдается. Во рту вязко

и хочется вывернуться наизнанку. Говорят,

есть планеты, где это возможно.

Но я все еще здесь.

Принцесса, завтра – твой день рождения,

тебе сто лет, но тебе только тридцать.

Я совсем не знаю тебя.

смеркается, скоро станет темно и холодно,

но вечер тут ни при чем. Ки-Саоми сползает с меня,

кутается в траву и серую землю. Шея затекла,

верчу головой. Медленно, будто наслаждаясь

ощущением. Ловя последнее,

что осталось.

скуфы подружились, сейчас спят в питомнике на втором этаже дворца, третья дверь налево. Ки-Саоми

сжимает мою ладонь, целую её, сгребаю в охапку.

Не отпущу больше, так и знай.

она не зовет меня Ти-Монсором, она не зовет меня Тимом, она целует меня до завтра…

я должен был умереть в космосе, не встретив лайнер, погибнуть от рук пиратов, от ударов Лесса, от пси-излучения, имперских солдат… Я жив.

Почему мне кажется, что меня обманули?

катимся вниз по склону, замираем у самой воды,

горячие капли падают на лицо. Я

сжимаю траву, и землю, и брызг и… Ки-Саоми

дрожит, пытается скинуть вторую туфлю, как будто та

жжет ей ступню.

Бога нет.

зарываюсь лицом в белые волосы, вдыхаю принцессу, прячась от запаха сочной травы.

Завтра всё кончится.

Ки-Саоми прижимается всё сильнее, втискивая себя

в мое тело. Завтра. Я касаюсь её кожи.

Принцесса всхлипывает. Глупо, тысячи раз, миллионы

слов.

Капля в кипящем море.

уже ничего. Просто до завтра – дурацкое

счастье.

нас накрывает кипящими волнами, срываю

травинку и рассматриваю ее на свет. В любом случае

я кого-то предаю.

Ки-Саоми наклеивает мокрые поцелуи на тело

Ти-Монсора. Где-то миллиарды звезд, а здесь —

двое до завтра,

прикусываю кожу на ее щеке. Она пахнет,

как ребенок, и ее хочется закутать в красное небо,

до завтра я стану небом, принцесса.

Коронацию устроили в пятом церемониальном. И никаких торжественных извержений вулкана. Хватит вулканов.

Потолка не видно, он теряется где-то вдалеке. В огромном зале только подстилка Ци и лежащий на ней тигр. И люди – подданные будущей Властительницы, замершие на коленях на каменном полу. Тигр встает, смотрит на нас с Оми – мы медленно идем через весь зал, взявшись за руки.

Сжимаю ее ладошку, глажу теплую кожу, словно запасаюсь этими прикосновениями на долгую-долгую зиму. Наши медленные шаги, наши дрожащие пальцы – мгновенья срываются с ногтей, разбиваясь звенящей капелью о каменный пол – наш отрывистый шепот…

Не вздумай, Оми. – Другие предложения? – В лес, по ягоды… Хочешь ягод? – Да, Тим, это идея. Только тигренок не согласится. – Что нам тигренок? Мы его палкой. – Да и люди вот собрались, неудобно. – Пусть коронуют… ну, например, ее. Нет, вон ту, рыженькую. – , Ей даже сорока еще нет. – Будет тигренку молодая кровь, пусть погоняет там этих стариканов у него в голове. – Прости, Тимми… – А я не отпущу, вот не отпущу твою руку и все тут. – А я вырвусь. – А вот попробуй. – Люди же смотрят, отпусти. – А что им еще здесь делать? Вы даже о выпивке не позаботились. – Тим… – Черта с два. – Пусти, дурак. – Дурак, а не пущу. – Трус. – А хоть бы и трус. – Он никогда не трусил. – Он никогда не отпускал тебя навсегда. – Я запомню тебя смелым…

Внутри что-то противно бухает, мы оба натянуто улыбаемся в глаза огромной кошке, комкаем взмокшие пальцы. Оми вырывается и шагает к тигру. Тот ложится на брюхо, раскрывает огромную пасть, и принцесса грациозно присаживается на его шершавый металлический язык, аккуратно перебросив ножки через блестящие клыки. Вас всех пожирают звери…

– Властительница Саоми, слияние…

– Слияние…

Толпа вокруг эхом повторяет разнесшиеся по залу слова Ци. Принцесса мимолетно улыбается, прижимается затылком к мягкому розоватому небу и в следующую секунду ее тело вздрагивает, обмякает, заваливаясь на бок. Тигр рывком поднимает голову, подбрасывает опустевшее тело, и оно приземляется ему на загривок. Ци смотрит на меня, склоняет голову и произносит голосом Оми:

– Да не остынет наша вода… милорд Тим.

Мы шли по сухой траве. Она разулась сама и заставила меня сделать то же самое. Теперь я чувствовал ломкие стебли под босыми ступнями, чувствовал, как веточки редких кустарников щекочут икры.

Она тащила меня за руку, а я плелся позади, высматривая блестящие капельки росы на траве, на лепестках крохотных, незаметных цветов, на иголках и коре огромных прямых деревьев. Так древние старатели смотрели на дно сита, промывая песок золотых рек – выискивая драгоценные крупинки…

Росы не было. Был жаркий полдень Ци-Шимы и запах весны. Девушка, тянувшая меня дальше в лес, и ее запах. Они переплетались, почти сливались воедино, но все-таки различались в чем-то неуловимом. Может, это была немного другая весна. Может, немного другая Ванда…

– Тим, поднажми.

Она обернулась на ходу, заговорщицки улыбнулась и перехватила поудобнее мою ладонь.

– Мы должны успеть к дождю.

– Наперегонки? На желание…

– Начнем?

– Догоняй…

Мы срываемся вперед, толкаясь локтями, огибая узловатые стволы деревьев… Над нами грохочет рождающийся дождь.

Хрустальная беседка, будто выточенная из огромной чистой росинки, стоит прямо посреди поляны… Остроконечная крыша с вогнутыми скатами покоится на витых тонких колоннах.

Начинается дождь. Первые капли падают на наши плечи… Первые капли моего первого дождя. Мы ускоряем шаг, потом снова срываемся на бег, и теперь я тащу ее за собой. Забегаем под крышу, отряхиваемся, разбрызгивая теплые капли, ложимся на гладкий прозрачный пол, так и не расцепив ладони. Смотрим, как барабанит дождь по тонкой прозрачной крыше, все сильнее.

– Я выиграл. С тебя желание.

– Слушай, Тим. Просто слушай.

– Ты не отвертишься.

– Тсс!

Я смотрел на падающее на нас небо, и прислушивался к стуку капель. Он все усиливался, превращаясь в какой-то неясный ритм, постоянно меняющийся и в то же время сохраняющий общую линию.

Секунда – и дождь становится ливнем. Вода падает сплошным потоком. Теперь от остального мира нас отделяет блестящая пелена. Перестук капель сливается в неясный гул, и внезапно на его фоне выплывает высокая и чистая нота какого-то духового инструмента. Звонкая и прозрачная. Ванда поднимает голову и шепчет одними губами:

– Колонны полые. Вода стекает по ним, гонит воздух в трубы и флейты…

Вторая нота, третья… Я уже различаю мелодию. Безумно сложную, балансирующую на грани диссонанса, танцующую над пропастью… К духовым присоединяются струнные. Прозрачные волоски прячутся где-то внутри крыши и сейчас, вздрагивая под тяжелыми каплями и мелким градом, под самым куполом дрожит еле заметная паутина, добавляя тревожные гудящие ноты.

Звуки прибывают, затопляя нас, подбираются все ближе… Хрустальный пол подо мной вздрагивает, начинает вибрировать. Тяжелый басовый смычок, вытягивающий одну ноту. Вода заполняет емкости под землей, тянет рычаги, добавляя все новые инструменты. Теперь все они звучат разом: звенящая перкуссия града, высокие щемящие духовые, тревожные струнные и тягучие, стенающие басовые смычки. И вступает, заставляя вдохнуть резко и глубоко, разрывающий напряженное ожидание маракас. Его словно заперли в бешено крутящееся колесо – он должен шелестеть томно и редко, но он будто теряет рассудок. Словно что-то бесконечно взрывается, рассыпается миллионом осколков…

Маракас стихает, отдав последний тягучий шелест, теперь музыка медлит, ноты затягиваются, только рябит на границе слышимого торопливый перебор невидимых струн. Звенят колокольчики, добавляя хрупкие и светлые ноты. Колокола звучат ровно, не меняя ритм, затягивая в него, заставляя в такт покачивать головой, а потом и вставать, увлекая за собой Ванду, обнимать ее за талию и кружить в незамысловатом танце на скользком полу в хрустальной капле вдалеке от всех и всего.

Мы наступаем друг другу на ноги, смеемся, стараемся не поскользнуться, потом замираем, покачиваясь из стороны в сторону. Она нежно обвивает мою шею и прижимается всем телом. Сильный порыв ветра бросает на нас водяную стену. Ветер попадает в незаметные расщелины в куполе и оживляет молчавшие до сих пор свирели. Теплый дрожащий звук. Кажется, можно протянуть руку и коснуться его…

Дождь начал стихать, а потом как-то внезапно оборвался, музыка стихла. Мы стояли, прижавшись друг к другу» мокрые и продрогшие, замерли, лишь изредка позволяя себе вздрагивать и еще сильнее прижиматься друг другу. Не то пытались согреться, не то…

– Когда ты улетаешь, Ванда?

Я по-прежнему сжимал ее в объятиях, вплетал слова в ее мокрые волосы, пытался согреть дыханием, не отпускал. Почему я должен всех отпускать?

– Уже сегодня, Тим. Мне нужно попасть на Флору, чтобы договориться со старейшинами о протекторате. Наша планета отходит к Красным, и Оми просила меня лично…

– Тсс… Пришла прощаться, вот и прощайся.

Она замолчала, потом положила голову мне на плечо и вздохнула. У нее свои дела, у меня полно своих. И глупо надеяться, что когда-нибудь это снова окажутся одни и те же дела, и они снова сведут нас где-нибудь. Сведут, а потом оставят нас на часок – просто вот так постоять, прижавшись друг к другу, покачаться из стороны в сторону…

– Пошли. Ты говорила, что была в той пагоде…

Я смотрю ей в глаза. Они так близко, что взгляд не фокусируется – передо мной четыре красивых зеленых глаза и четыре моих собственных физиономии, отражающиеся в ее радужке. Я скорее чувствую, чем вижу, – она улыбается, спускается по хрустальным ступенькам, тянет меня за собой.

На ходу срываю едва распустившийся голубой цветок, продеваю в петлицу своей рубашки. На нежных лепестках застыли искрящиеся капли. Это не роса, это просто дождь.

Мы выбегаем из леса, идем к пагоде – той самой, в точности такой, какой я помню ее на сайте. Интересно, а в вирте был дождь? Может, сейчас там так же капает с крыши и звенят от влажного сквозняка «поющие ветра» под притолокой? Возможно, Оми в эту секунду смотрит прямо отсюда на окутавшую далекие вершины дымку, привыкает к тому, что ей больше не посидеть на настоящих перилах, размокших от настоящего дождя… Вот здесь.

В самом углу стоит пара плетеных кресел, а между ними вращается шахматный шар. Кто притащил его в пагоду? Ванда прислонилась к перилам, вглядываясь в окутавшую далекие вершины дымку…

– Миледи Элиза Роли, вы играете в шахматы?

Она оглянулась, удивленно вскинув брови.

– Если у вас по-прежнему нет ни одной галактики, могу одолжить вам парочку.

Ванда усмехнулась и заняла одно из кресел. Я сел рядом и окинул шарик внимательным взглядом – недоигранная кем-то партия была едва начата. Мы пододвинули кресла вплотную и принялись расставлять фигуры по местам.

– Твое предложение пожениться все еще в силе? У меня с собой шпага – можем прыгнуть через нее и станем миледи и милордом Сильветти. Я бы предложил поделиться своей фамилией, но у меня ее нет. Тимми Сильветти, звучит? Или лучше будет Тим Роли, как считаешь?

Она замерла, держа в руках «сверхновую», потом поставила ее на позицию Улыбающегося Человека и откинулась на спинку кресла. Она кусала губы, долго не поднимая на меня глаза.

– Тим…

– Нет, так нет. Мое дело – предложить. Кстати, ты еще должна мне анекдот.

Она прищурилась, глядя куда-то за мое плечо. Я вздохнул и переставил ее «сверхновую» на предписанное место.

– Тим, я просто… Не знаю, если бы ты…

Я натянуто улыбнулся.

– В любом случае… спасибо, что приснилась.

Она сжала губы и снова спрятала взгляд.

– Мне правда хотелось бы…

Я поставил на место последнюю фигурку.

– Если это не начало анекдота – я не слушаю, так и знай.

Передвинув своего Смотрящего на клетку вперед, я снова поднял глаза на Ванду. Та еще некоторое время кусала губы, потом передвинула Улыбающегося Человека на три клетки по диагонали и посмотрела на меня исподлобья.

– Спрашивает как-то вингсдорец у пси-хоттунца…

Иссиня-черный крошащийся камень, редкие желтые стебли лишайника. Стая горластых птиц на вершине утеса. Внизу простирались луга с крохотными точками бамбуковых хижин. Вдалеке возвышался вулкан – красный дым поднимался из жерла и сливался с низкими бордовыми облаками.

Я присел на холодный черный камень и вгляделся в расстилающиеся у подножия моего утеса поля жухлой коричнево-зеленой травы.

Сняв с плеча легкий рюкзак, я достал со дна тростниковый веер и, повертев его в руках, сделал пару ленивых взмахов. Воздух был влажным и словно наэлектризованным. Он пах солью. Я смотрел на черные иероглифы, старательно выведенные на обратной стороне хрупкого веера. Выведенные вот этой самой рукой. Десять, двадцать лет назад?

 
Учтивый восточный ветер
Баюкает ветку сакуры.
Уснувшую на его плече.
 

Аккуратно положив веер обратно в рюкзак, я поднялся и сделал несколько неторопливых шагов, словно привыкая. Я – учтивый восточный ветер… Ускорив шаг, я направился к тропинке, уходящей вниз по пологому склону. Учтивый восточный ветер… Зацепившись взглядом за уплывающее за горизонт солнце, я побежал вниз. Налетевший сзади порыв ветра растрепал волосы, подтолкнул в спину.

– Наперегонки?

Он не ответил, но я уже бежал, на ходу сбрасывая рюкзак с плеча, выжимая из тела все силы. Все быстрее, быстрее, быстрее…

Быстрее…

август 2005 – май 2007