Текст книги "От Трумэна до Рейгана. Доктрины и реальности ядерного века"

Установлению такой универсальной идеологии мешают, сокрушается Бенсон, индивидуализм и прагматизм. Индивидуализм сводится к противопоставлению личных интересов общественным: люди больше думают о себе, чем о других. В этом и заключено рациональное зерно священной «инициативы» – главного постулата философии капитализма: если каждый будет проявлять инициативу для себя, то и всем будет лучше. Иными словами, индивидуализм отрицает всякую возможность появления «организованной идеологии».

Все ставится с ног на голову. Даже многие буржуазные идеологи признают, что воспитание индивидуализма выступает в качестве важнейшей цели «американского образа жизни», политической науки, пропаганды, всей политики правящих сил. Что же касается философской основы индивидуализма – прагматизма, то Бенсон критикует его следующим образом. Поскольку прагматизм предполагает очень «гибкий, интеллектуальный подход к вопросам», то результатом такого подхода является забвение всяких застывших принципов. Его цель – успех, инструмент – знание, почерпнутое опытным путем. Поэтому никакие идеи или институты не священны. В силу этого прагматизм – неприятнейший тормоз создания единой идеологии, хотя и может считаться идеологической альтернативой «для полностью эмансипированного индивидуализма»[451]451
  Ibid., p. 151.


[Закрыть].

Конечная суть долгих рассуждений автора сводится к тому, что необходима национальная цель, способная сформировать эту единую идеологию. Но где ее искать?

На этот вопрос автор отвечает с обезоруживающей откровенностью. Коль скоро в США, пишет он, существует такая мощная идеология, как антикоммунизм, то и поиск национальной цели нужно вести в этом направлении. И далее. Антикоммунизм предполагает накапливание военных сил, поддержку антикоммунистических режимов, проведение таких реформ в «дружественных» США странах, которые бы смогли предотвратить развитие коммунизма.

Теперь все понятно, кроме одного. Зачем нужны были хитроумные аргументы, демонстрация учености и терминологическая карусель, если вывод вполне укладывается в рамки дежурного заголовка заурядной американской газеты или заявлений не менее заурядных министров. «Необходимо обладать способностью применять военную мощь», – требовал К. Уайнбергер[452]452
  «US News and World Report», 1961, April 13, p, 46.


[Закрыть]. И, как бы загодя поправляя его, Дж. Шлессинджер, один из предшественников Уайнбергера на посту министра обороны, утверждал, что США должны поддерживать свою военную мощь «не потому, что мы непременно пойдем на ее применение. Военный потенциал наиболее важен, когда дело не доходит до его использования. Он важен для устрашения, для обеспечения фундамента политических переговоров»[453]453
  Цит, по: J. Canan. The Superwarriors, New York, 1975, pp. 117—118.


[Закрыть]. Итак, снова – и все о том же. У США нет иного выхода, как гонка вооружений, подготовка к войне, ослабление или сокрушение коммунизма.

Выводы Бенсона банальны. И все же его работа примечательна по ряду аспектов.

Во-первых, в ней четко обозначена попытка выработать единую идеологическую линию, адекватную «общенациональной цели», «общенациональным интересам». В сущности, это отражает стремление правящих сил объединить американцев вокруг интересов господствующей иерархии, задушить иные, неугодные точки зрения. Поиски «национальной цели» на путях антикоммунизма – довольно ясное выражение единой идеологической платформы.

Во-вторых, Бенсон всячески хочет убедить читателя, что идеология в США не отражает интересов каких-то классов, что ее вообще нет в систематизированном виде. Плюрализм взглядов, находящий свое выражение в «идеологических подсистемах», хотя и мешает установлению «дисциплины» и «порядка», все же свидетельствует об отсутствии самодовлеющей Идеологической доктрины, исходящей от господствующего класса.

В-третьих, в общей схеме, в которой автор пытается увязать идеологию и «национальную цель», большое место отводится «культурной конвергенции» как средству создания единой цивилизации на базе американских «культурных ценностей». Но чтобы такая перспектива не казалась слишком мрачной для культур, обреченных Бенсоном на растворение и умирание, внушается мысль о неких внутренних законах, пружинах, которые ведут к синтетическому результату независимо от социально-экономических условий жизни общества. Задача американской культуры в связи с этим – как можно активнее внедряться в общемировую культуру сейчас, с тем чтобы принятие «американских ценностей» в качестве всеобщих выглядело вполне естественным следствием «слияния», «конвергенции».

В-четвертых, если говорить о практических аспектах «теоретических» рассуждений автора, то они чрезвычайно огрублены. Здесь и тоска по общенациональной «солидарности», наивысшая степень которой вызывается только войной, и призывы к гонке вооружений и военной борьбе с коммунизмом.

В-пятых, активизация идей «культурной конвергенции» говорит о том, что проблема борьбы с пролетарской идеологией занимает представителей политической мысли все больше и больше. Особенность ее в нынешних условиях заключается в усилении завуалированных атак. Вот и в случае с Бенсоном. На словах проявляя заботу о развитии культуры, цивилизации, призывая к «компромиссам» и «терпимости» во имя мира и всеобщего процветания, он на деле предлагает американскую культуру в качестве образца для всех и как наиболее предпочтительную по сравнению с любыми другими. Да и сами по себе идеологические аспекты борьбы двух систем, облаченные Бенсоном в респектабельные наряды соревнования «культурных ценностей», не содержат даже словесных намеков на «примирение» и «слияние». Только один расчет – на победу буржуазной идеологии над коммунистической.

В конечном итоге теория «конвергенции» в ее культурно-идеологическом варианте служит широким планам правящих сил, мечтающих об установлении мирового господства, подчинена стратегии на разрушение социалистической формации как силы, без упразднения которой невозможно создать американскую мировую империю. В таком контексте концепции «идеологической конвергенции» отводится роль фактора, долженствующего расслабить оппонента, посеять иллюзии, благодушную инфантильность, а затем под лицемерные разговоры об идеологических компромиссах внедрить свою идеологию, расширить сферу влияния буржуазного мировоззрения.

В этом и состоит социальное назначение «конвергентных» концепций. Разработка и трактовка доктрины «культурной конвергенции» буржуазными учеными еще раз показывают, что всякие разговоры об «идеологическом мире», «примирении» и «слиянии» цивилизаций в любом толковании не что иное, как попытки обмануть людей мещанской фразеологией, расширить фронт борьбы с идеологией рабочего класса.

Но теория конвергенции, провозглашенная буржуазными политологами в качестве «глобального императива» современного развития, при всей ее направленности на борьбу с коммунистической идеологией, все же допускала словесные пируэты относительно того, что и капитализм должен сделать кое-какие уступки. «Спонтанное схождение», «синтез» систем предполагают, мол, движение к «обществу-гибриду», в котором проявятся лучшие черты всех культур.

По мере того как правящие круги США начали осуществлять поворот от разрядки к нагнетанию напряженности и вновь активно заговорили о «мировом господстве» как американской цели, «культурная конвергенция» с ее словесными уступками уже не соответствовала замыслам правящей олигархии. Требовался более твердый вариант «транснациональной метаидеологии».

В качестве идеологической глобальной альтернативы социализму в ходу теперь концепция «планетарного сознания». О ней говорили и раньше, но в период перехода к «новому» политическому глобализму эта доктрина оказалась, как никогда, кстати. Чтобы как-то оправдать требование о необходимости «трансидеологического сознания», адепты «метаидеологии» связывают ее с глобальными проблемами – энергетической, сырьевой, экологической, продовольственной, демографической, которые, с их точки зрения, подвластны только единому обществу с транснациональным сознанием. Классовая борьба объявляется анахронизмом, национальный суверенитет – тоже.

Один из американских политологов, Г. Хиршфельд, пишет по этому поводу: «Первые шаги к преодолению границ между людьми должны заключаться в более широком и терпимом понимании взглядов других и в создании на этой основе нового искусства, новой экономики, новой системы образования, новой религии и новой науки. В каждой из этих областей уже существуют течения, ориентированные на Человечество в целом. Эти течения и движения – наднациональные стили в искусстве, многонациональные корпорации… надо всемерно культивировать и развивать. В то же время следует отдавать себе отчет, что ощущается недостаточное внимание к двум жизненно важным элементам – подчеркиванию примата Человечества перед любыми его частями и поддержке в первую очередь не нации, не класса, не религии, а Человечества»[454]454
  G. Hirshfeld. The People: Growth and Survival Chicago , 1973, p. 197.


[Закрыть]. Особо здесь умиляет призыв к развитию «многонациональных корпораций».

Теоретики «планетарного общества» весьма близки к идеологам неоконсерватизма в политике. Они охаивают разрядку, поскольку она не продвинула вперед идею «глобального общества». Из «конвергентных» вариантов «планетарщики» взяли лишь положение о борьбе за «капиталистическую эволюцию» социализма, но опять-таки для утверждения, что в будущем «едином» мире социализму места нет, в нынешнем виде он «непригоден быть частью „глобального общества“. Ему сначала надо демонтировать свои основополагающие устои. Таким образом, и здесь мессианская политика правящих сил США находит свою „планетарную“ упаковку. Видимо, в дальнейшем концепция „планетарного сознания“ будет приспосабливаться к официальной политике антикоммунистического „крестового похода“, в которой уже нет и намека на „синтез“, „слияние“ и прочую „расслабляющую риторику“. Нынешнему президенту США грезится только мир по-американски.

Теории идеологической борьбы в любых их вариантах – обостренных, словесно приглаженных или наукообразных – всегда были нацелены на обслуживание «американизма», «американоцентризма», американской «сверхдержавности», а в конечном счете «мирового господства». Как мы видели, в буржуазной политологии и в дорейгановский период в широком ходу были концепции идеологического противоборства, замешенные на грубой военной силе. Крайне правая фракция американского истэблишмента практически полностью отбросила камуфляжные оболочки, которыми обволакивались разного рода концепции, направленные на идеологическую эрозию социализма.

Администрацию США называют сегодня самой идеологической в истории страны. Президент США открыто объявил «крестовый поход» против коммунизма. На подрывные идеологические диверсии выделены огромные средства, созданы целевые подрывные программы.

Основными методами «подавления» коммунистической идеологии, носителями которой в США считают страны, группы людей или отдельные лица, не разделяющие американские взгляды на мир и его будущее, являются нынче огонь и меч, убийства, терроризм, ставший в США государственным делом. Линия на казенный «американизм» пронизывает и всю внутреннюю жизнь страны. Растущие на этой почве шовинизм, психоз «всеобщей лояльности» активно подталкивают страну к фашизму американского типа. Это представляет для человечества особую угрозу, особенно в контексте реальной ядерной мощи США, ориентированной на завоевание всего мира.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
НОЧНЫЕ СНЫ И ДНЕВНЫЕ КОШМАРЫ

«Бог избрал американцев, чтобы окончательно перекроить мир». Это изречение, принадлежащее сенатору А. Бевериджу, относится к 1900 году. Но как свидетельствует Р. Эльстайн в книге «Возвышение американской империи»[455]455
  R. Van Alstyne. The Rising American Empire. Oxford , 1960, p. 152.


[Закрыть], еще в 1850 году одна из газет Нового Орлеана, размечтавшись, писала: «Орел республики будет гордо возвышаться над полем Ватерлоо, после того как он пролетит над ущельями Гималайских гор или Урала и наследник Вашингтона взойдет на трон мировой империи».

Это было в прошлом столетии.

В XX веке американских политологов буквально заворожила идея «мирового господства».

В конечном итоге все наиболее воинственные доктрины американского империализма – «сдерживание», «освобождение», «контрсила», «гибкое реагирование», «принуждение», концепции «ограниченной войны», «продолжительной войны», «локальных конфликтов» и многие другие – тесно связаны между собой стратегическим курсом американских монополий на создание «мировой империи». При этом доктрина «национальных интересов» готова благословить любые взгляды и любые действия. В основе ее – примитивная философия эгоцентрического, крайнего индивидуализма, принявшего затейливо извращенную форму «мессии» XX века, «исторического предопределения» американского владычества над миром.

Разумеется, как в прошлом, так и сейчас интервенционистская политика правящих сил США диктовалась интересами большого бизнеса, получившими название «национальных интересов». Жажда наживы толкала монополистическую буржуазию к захватам, войнам, подрывным акциям, военным переворотам, насаждению хунт, подкупу партий и целых правительств. Но, кроме этой определяющей, главной пружины американского экспансионизма, есть и дополнительная, коренящаяся в особенностях исторического формирования этого государства и общества, в культе силы, который органически вплетен и в ткань высокой политики, и в стиль человеческих отношений, и в практику бизнеса, и в психологию повседневного поведения индивидуума.

Сами американцы признают, что насилие является интегральной частью американского образа жизни. «Насилие – это один из базовых амбивалентных элементов в нашем обществе. Мы часто прибегаем к нему и порой любим его… Насилие – необходимая часть американской жизни… Мы узнаем его вскоре после рождения и практикуем его вплоть до самой смерти»[456]456
  Violence: An Element of American Life. Boston , 1972, p. 150.


[Закрыть].

Носители различных форм насилия использовали его для достижения богатства и славы, для расправы с политическими, религиозными противниками, соперниками по бизнесу. Виджилянты силой утверждали свою версию «порядка» на пограничье, а затем свои принципы американского образа жизни. Вскоре после образования государства стало обнаруживаться, что принцип силы начинает играть всевозрастающую роль в сфере отношений с другими странами. Постепенно складывался миф об «американской исключительности», или «американской миссии». «Наше дело – дело всего человечества»[457]457
  Цит. по: «Maclean's», 1979, February 26.


[Закрыть], – объявил еще Бенджамин Франклин.

В силу комплекса социально-экономических, географических, политических, социально-психологических факторов с самого начала формирования американского национального сознания важнейшим его компонентом была идея исключительности путей общественно-исторического развития США и их роли в мировой истории. Более или менее завершенную форму это получило в доктрине «предопределения судьбы», или «явного предначертания», сформулированной в середине XIX века. Она включала мифы о превосходстве и избранности Америки, которые проповедовались политическими и идеологическими лидерами США, начиная от пуританских вождей до «отцов-основателей», от первых поселенцев до идеологов экспансии на Запад. В националистических и экспансионистских кругах доктрина «явного предначертания» трактовалась в том духе, что США суждено нести всем народам «идеалы демократии и свободы». Во второй половине XIX века, когда США все глубже вовлекались в водоворот общемировых событий, внимание к этой доктрине явно повысилось. Более того, она получила как бы второе дыхание. При всех разговорах о грядущей «американской империи», которой уготована роль мирового благодетеля, под теорией «явного предначертания» подразумевалось лишь «континентальное предначертание». Когда же все земли на континенте были захвачены, миф об американской исключительности требовал новых пространств для экспансии. И в этих новых условиях все громче стали звучать лозунги о долге США вести за собой весь мир, что диктовалось усилением империалистических устремлений правящих кругов США. Эта страна стала со все большей откровенностью претендовать на единоличное решение всех общемировых проблем.

Территориальная экспансия давалась США сравнительно легко, что взращивало новые претензии и укрепляло самоуверенность. Действуя против беззащитных индейцев и мексиканцев, правящие круги США достигали своих целей ценой незначительных финансовых издержек и человеческих жертв. На рубеже XIX и XX веков они имели дело с уже угасающей, разлагающейся испанской империей, война с которой в 1898 году ценой незначительных потерь заметно укрепила США.

Победу, одержанную американским флотом над испанским флотом в Манильском заливе, стали интерпретировать как признак «божественного одобрения». В первую мировую войну США вступили почти «триумфально», провозгласив своей целью «спасение мира для демократии». Америка, утверждал президент В. Вильсон, «обладает безграничной привилегией выполнения своего предназначения и спасения мира»[458]458
  E. Tuveson. Redeemer Nation. The Idea of America 's Millenial Role. Chicago , 1968, p. 212.


[Закрыть].

Из второй мировой войны, как мы говорили, США вышли фактическим лидером капиталистического мира. Миф об американской «исключительности» заявил о себе с новой силой. «Соединенные Штаты, – писал газетный магнат Г. Люс, – пользуются уникальным и особым расположением божественного провидения… В своем провидении бог сейчас призывает этот народ стать главным инструментом своей воли на Земле… Ни один народ на Земле, ни один народе истории, за исключением древнего Израиля, не был столь очевидно предназначен для выполнения особой фазы вечной божественной цели»[459]459
  Цит. по: J. Kobler. H. Luce: His Time, Life and Fortune. New York , 1968, p. 5.


[Закрыть]. А коль так, то без особых колебаний и смущения было объявлено о наступлении «Американского века». Просто и скромно.

Некто Мауэр в работе «Кошмар американской внешней политики»[460]460
  E. Mowrer. The Nightmare of American Foreign Policy. New York , 1948.


[Закрыть] развязно требовал установления мирового господства США посредством силы, прекращения «мягкого отношения» к Советскому Союзу, усиления вмешательства в любой форме в дела любого государства. В следующем, 1949 году, когда в руководящих кругах США активно обсуждались различные планы ядерной войны с Советским Союзом (назывались, как увидим дальше, конкретные сроки ее начала), выходит особенно много книг, содержащих обоснование неизбежности и необходимости «мирового господства» США. Среди таких работ можно назвать сборник статей «Большая часть мира», книгу Ф. Уилсона «Американская политическая мысль», Л. Стоу «Вы – мишень», Э. Джонстона «Мы все в этом»[461]461
  R. Lin ton (ed.). Most of the World. New York , 1949; F. Wilson. The American Political Mind. New York , 1949; L. Stowe. Target: You. New York , 1949; E. Johnston . We're All In It. New York, 1949.


[Закрыть] и многие другие. В них развиваются весьма похожие идеи.

Послевоенное материальное превосходство США стало постепенно отождествляться с моральным превосходством. То и другое выступало в маске улыбающейся «добродетели», позу которой гарантировали сила и кулачное право. Все это и нашло свое выражение в доктринах «дипломатии канонерок», «большой дубинки». Политологи пытались доказать, что мировое американское правительство – естественная ступень в развитии человечества, а если Советский Союз не захочет подчиниться такому правительству, то ему придется иметь дело с войной. Руководство всем миром США должны взять силой, рассуждает Э. Джонстон в книге «Мы все в этом», поскольку жизненные интересы США простираются за пределы национальных границ, во всех направлениях, вплоть до самых отдаленных уголков земного шара. «Эта доктрина, – верно замечает американский социолог Д. Уерджин, – характеризуется экспансионизмом… Ома требует, чтобы страна находилась в состоянии постоянной военной готовности, в постоянной тревоге»[462]462
  D. Yergin. Shattered Peace. The Origins of the Cold War and the National Security State . Boston , 1977, p. 196.


[Закрыть].

В литературе все чаще появляются сравнения «американской империи» с прошлыми. Проводятся аналогии, которые не дают покоя идеологам «империи» все послевоенные годы. Р. Фландерс в книге «Американское столетие» пишет, что американский образ жизни уже одержал победу, а роль «мирового гегемона» прочно закрепилась за США. В этом нет ничего необычного, воркует автор книги. Мировое развитие подчиняется закону, по которому «мировое господство» поочередно переходит от одного государства к другому. Был период Pax Romana, затем Pax Britanica, а теперь наступило время Pax Americana.

Развивая ту же идею, С. Хьюз «перманентность» международного кризиса» объясняет столкновением двух цивилизаций: «варварской» и «эллинской». Без тени смущения «эллинской культурой» объявляется американская, которая выступает носительницей «культурных традиций всех подлинных цивилизаций»[463]463
  S. Hughes. An Essay for Our Times. New York , 1950.


[Закрыть]. Подобная мысль возникла и у профессора Коммаджера, которую он излагает в книге «Сознание американцев»[464]464
  H. Commager. The American Mind. New Haven, 1950, p. 3.


[Закрыть]. Он тоже «авторитетно» подтверждает, что американская культура является наследницей древнегреческой, римской и палестинской культур. А коль так, то народы других стран должны отказаться от «ложной доктрины» национального суверенитета во имя торжества американского федерализма, а такие понятия, как «государственность», «нация», «патриотизм», «национальная гордость», должны быть преданы анафеме.

Весьма откровенен в этом отношении Г. Гэррет. Как и его идеологические предшественники, он пытается доказать, что создание «американской мировой империи» диктуется всем ходом истории. Гэррет уговаривает не бояться слова «империя», украшая ее сентиментальными словечками. Как Д. Перкинс приписывал империализму США «тревожную совесть», так и Гэррет спешит заверить читателя, что американская «империя» будет отличаться от всех прошлых добрыми намерениями, тем более что США уже «имеют почти все признаки былых империй». К ним он относит: превращение правительства в доминирующую силу; подчинение внутренних вопросов задачам внешней политики; господствующее положение военного мышления; систему наций-сателлитов, организованную для целей, называемых коллективной безопасностью; эмоциональный комплекс хвастовства и страха, созданный в стране за последние годы[465]465
  G. Garrett. The People's Pottage. Caldwell , Idaho , 1953, p. 65.


[Закрыть].

Гэррет приходит в восторг от собственного утверждения, что его страна «похожа» на империи прошлых времен. Римская империя, пишет автор, была «защитницей цивилизации», испанская добавила к этому «духовное спасение», британская исповедовала благородный миф о «бремени белого человека». США дополнили эти признаки империи лозунгами «свободы и демократии»[466]466
  Ibid., p. 159.


[Закрыть]. Не особенно церемонясь, Гэррет объявляет Соединенные Штаты прямыми наследниками всех империй прошлого.

Эта бесноватая идея довольно устойчива. Приведем, нарушая хронологию изложения, примеры из более поздних изданий. В сборнике «Империализм и колониализм»[467]467
  G. Nadel, P. Curtis (eds.), Imperialism and Colonialism. New York , 1964.


[Закрыть], изданном в 1964 году, колониализм изображен как объективно неизбежный и даже полезный этап развития человечества. Он, этот этап, способствовал, видите ли, взаимодействию культур. Далее авторы сборника особенно восторженно пишут о британском империализме, приписывая ему такую «отличительную черту», как стремление к цивилизаторскому преобразованию подчиненных стран. Подобная доброта в оценках английских «братьев» объясняется просто. После второй мировой войны, говорится в работе «Америка и мировое руководство», США унаследовали от Британии задачу «защиты независимости малых народов»[468]468
  D. M a 1 о n e, B. R a u с h. American and World Leadership, 1940—1965. New York, 1965, p. 96.


[Закрыть], а заодно и цивилизаторскую миссию. «Концепция миссии, – пишет М. О'Лири, – включает в себя большую дозу гуманизма». Движущей силой в американском миссионерском идеале вкупе с гуманизмом является вера в то, что «американский образ жизни… может быть экспортирован к выгоде других наций»[469]469
  M. О ' L e a r y. The Politics of American Foreign Aid. New York ,1967, p. 13.


[Закрыть].

Итак, утверждают идеологи американского империализма, наступила «очередь» США принять руководство миром, установить «баланс сил добра против сил зла», расправиться с «русским варваром», а затем установить мир, «в котором все народы будут политически и экономически свободны»[470]470
  G. Garrett. Op. cit., p. 161.


[Закрыть].

Американский империализм настолько уверовал в идею «мировой гегемонии», что его идейные прислужники исподволь начинают подготавливать варианты организационной структуры будущего государства. На разные лады расхваливается идея «всемирной федерации» под эгидой США. Поскольку, пишет, например, М. Стэнли, мы «оказались в позиции», обязывающей нести тяжелое бремя ответственности за судьбы человечества, необходимо в качестве первого шага создать «мировое государство». Назвать его можно по-разному: «ограниченная федерация», «Атлантический союз», «федерация свободного мира», «региональная федерация», «сверхгосударство». Но суть одна: будущее общество должно быть построено по образцу США и обладать силой федерального правительства Соединенных Штатов[471]471
  С. М. Stanley . Woging Peace. New York, 1956, pp. 82—85.


[Закрыть].

Планы бредовые. Но от этого они не становятся менее опасными. Временами буржуазные идеологи разговаривают особенно агрессивным тоном. Это в случаях, когда правящие круги затевают очередную авантюру или ведут войну. После очередного провала политологи становятся сдержаннее. Появляются «новые», слегка видоизмененные доктрины, суть которых остается прежней. Начинается разговор о «затяжном» конфликте, появляются призывы к «непрямым» подрывным действиям, к «установлению мостов.» с целью идеологического, морального и политического разложения противника изнутри.

Особенно много разговоров о предпочтительности невоенных методов борьбы стало после запуска первого советского спутника Земли в 1957 году. Конечно, и до него отдельные идеологи понимали бесперспективность расчетов на ядерную войну. Но надежда, что при известных условиях, удастся изолировать Советский Союз, истощить его экономически, подорвать его моральную силу, а может быть, нанести ему и военное поражение, еще продолжала теплиться.

Например, Ростоу и Хэтч объявляют себя противниками ядерной войны. Рассуждают об этом многословно. Но, утолив душу словами о «миролюбии», они пишут, что США должны быть «готовы к борьбе и победе в тотальной войне», а для этого нужно «развивать новые возможности для локальных войн, включая использование тактического атомного оружия, развивать вместе с партнерами по „свободному миру“ методы борьбы с подрывными и партизанскими операциями»[472]472
  W. R о s t о w, R. H a t с h. Op. cit., p. 42.


[Закрыть]. Ростоу и Хэтч подбрасывают мысль, ставшую впоследствии очень модной, что обе стороны, то есть США и СССР, должны выработать «правила игры», под которыми подразумевается отказ от «стратегических атомных атак». Позднее об этом много будут писать Г. Киссинджер, Г. Кан и др. Нужно заранее договориться и определить объекты, которые можно разрушать. Ростоу и Хэтч пропагандируют идею об ограниченной ядерной войне по заранее достигнутой договоренности воюющих сторон. Смысл этого обмана состоит в попытке убедить американцев, что без «стратегических атак» мировая война безопасна. Она не затронет, мол, территорию США. Что же касается локальных войн, которые авторы считают наиболее подходящими в современных условиях, то они могут быть на других континентах, опять же далеко от США.

Относительно законченный вид эта теория получила у Г. Кана в работах «О термоядерной войне», «Мысли о немыслимом», «Эскалация» и др. Ростоу и Хэтч предлагали выработать «правила игры», согласно которым локальные конфликты или «ограниченная» война не затронут территорию США. Кана не очень беспокоят такие конфликты, их место в «теории игр». Допуская общий ядерный конфликт, он разрабатывает теорию игр «с нулевой ничьей». Смысл ее откровенно провокационен. В конце концов Кан и сам признает, что границ взаимного уничтожения в термоядерной войне никто не может определить заранее. Но и в этом случае беспокоиться не следует, поскольку последствия атомной войны не так уж и страшны. Но об этом Г. Кан скажет позднее. А пока в политологии усиленно разрабатываются стратегические варианты возможной войны в условиях, когда обе стороны имеют атомное оружие.

Известное внимание в свое время привлекла книга Г. Киссинджера «Ядерное оружие и внешняя политика»[473]473
  H. Kissinger. Nuclear Weapons and Foreign Policy. New York, 1957.


[Закрыть]. Ее автор не согласен с теми, кто считает, что атомная война будет триумфальной для США, что преимущество в количестве атомных и водородных бомб может решить исход войны. Свои рассуждения автор строит на основе отрицания всеобщего военного конфликта. Война, как писал Г. Киссинджер в то время, когда еще не был лично вовлечен в бурный водоворот политических событий, не является убедительным инструментом политики, и по этой причине международные споры могут быть решены только средствами дипломатии. Г. Киссинджер также признает, что разрушительная сила и скорость современного оружия покончили с традиционной неуязвимостью США. Мировая война отвергается союзниками, которые считают, что если для США это «стратегический выбор», то для них – вопрос жизни и смерти. Перспектива массированного возмездия также малоутешительна. Его жертвами могут стать прежде всего европейские страны, на территории которых расположены американские военные базы. Как видим, идея европейских «ядерных заложников» начала продвигаться в общественное мнение еще три десятилетия назад.

Как только Г. Киссинджер переходит от общих рассуждений к практическим предложениям, он оказывается в длинном ряду банальных защитников милитаристской политики США. Он, например, утверждает, что стратегия современной войны должна основываться на силе и понимании, что война будет вестись атомным оружием. Но поскольку ядерная война означает катастрофу, бомбы превращаются в надежную сдерживающую силу. Поэтому нельзя сокращать запасы ядерного оружия, что может лишь «увеличить» напряженность в международных отношениях и привести к войне. Любое ослабление атомной мощи уменьшит страх за последствия военного конфликта, увеличит взаимную подозрительность. Он утверждает, что надежным барьером всеобщей войне могут служить локальные конфликты. Местные войны, пишет он, решают частные задачи, и поэтому Советский Союз не рискнет ввязаться из-за них во всеобщую войну. Что же касается США, то они должны принимать участие в локальных войнах, но лишь для того, чтобы предупредить вмешательство Советского Союза. Там, где находятся американские войска, заявляет Киссинджер, Советский Союз не вступит в конфликт из-за боязни всеобщей войны. Война на истощение в местных конфликтах является как раз той войной, в которой советский блок не может победить. Все это было написано до агрессии США в Индокитае, тем более до ее поучительного поражения.

Позднее Киссинджер то смягчал, то ужесточал свои воинственные высказывания, но доктрина «истощения» Советского Союза путем дипломатических, экономических, политических маневров, а также посредством локальных войн не оставила его воображение. Она получила также развитие и у других авторов, особенно у Боулса и всех сторонников концепции «поражения» социалистических стран без войны.

Доктрина «перманентной опасности» модифицировалась не раз. В работах, например, Т. Шеллинга она приняла облик стратегии принуждения. Теперь война, по Шеллингу, – это «состязание нервов, риска, воли, выдержки», это «дипломатия насилия»[474]474
  T. Schelling. Arms and Influence. New Haven, 1966, pp. 33—34.


[Закрыть]. Противник должен быть уверен, что угроза начать войну всегда может обернуться войной. Свои рассуждения Шеллинг иллюстрирует таким примером.