Текст книги "Разрубить гордиев узел"

Юля

Она недолго думала. Зачем им дурацкая дача? Нельзя было представить себе более глупой затеи, чем они вдвоем с Лешей на идиотской даче. Она сажает цветочки, а он копает картошку. Вечером они сидят на веранде и трескают салат из домашних овощей и запивают его сливовой наливкой. Большего ужаса и представить нельзя.

Никите все равно, где писать свои цифры. Целый вечер она пыталась его отвлечь, поговорить, занять, даже обнять. Но нет. Сын оттолкнул ее и высказал недовольство гримасой, а затем снова погрузился в свои обожаемые цифры.

Дашке вообще дача не может быть интересна ни при каких обстоятельствах. Кто в пятнадцать лет будет ковыряться в цветах или слушать воспоминания предков об их молодости?

А с Алексеем они с трудом переносят друг друга и в квартире (главным образом потому, что редко пересекаются), а на даче и вовсе будет тошно и невыносимо.

Если бы речь шла о милом уютном домике на берегу реки, где они бы встречали старость вместе с Юрой, все бы воспринималось совсем по-другому. Ради него она бы и огурцы сажала, и помидоры (Юрочка все время жаловался, что в супермаркете овощи пластиковые, не такие, как у его бабушки на даче росли). Он обожает молодую картошку с домашним душистым укропом, зеленым лучком и селедкой. Они бы ужинали в тени пушистого клена, затем вместе убирали бы со стола и сидели бы на крыльце в креслах-качалках или лучше на одной большой качели, прижавшись друг другу и согреваясь теплом своих тел. Первые звезды появлялись бы на небе, они бы молчали и смотрели, как те превращаются из маленьких светлячков в пылающие белые шары. Затем возвращались бы домой и засыпали под утро. Они были бы одни на всем белом свете в своем затерянном домике на берегу реки. Без Юры этот дом ей не был нужен. Ей вообще ничего не было нужно без него. Поэтому, когда Юра сказал, что ему нужны деньги на лечение, она даже не задумывалась. У нее есть деньги, которые они с Алексеем откладывали на дачу. (Вообще, дача была мечтой мужа. Он представлял, как обустроит себе там мастерскую и будет вырезать свои дурацкие трубки. Как будто в квартире их вырезать нельзя!)

Проблема была в Алексее. Как украсть деньги у следователя, чтобы он ничего не заметил? Подменить фальшивыми купюрами? Говорят, в интернете можно купить что угодно. Но Алексей следак. И хоть он и не сделал блестящую карьеру, как его отец, он все равно способен отличить настоящие деньги от фальшивых. Он каждый месяц проверял сумму в загашнике. Видимо, перелистывание шершавых купюр придавало ему уверенности в себе и завтрашнем дне. Поэтому номер с фальшивыми деньгами не пройдет.

Взять просто так, без объяснений, тоже не выйдет. И Юля увидела только один выход из положения: она инсценирует ограбление!

Юле так понравилась собственная мысль, что она решила не откладывать дела в долгий ящик. Никита в своей комнате, ждет, пока вернется отец и уложит его. Юле периодически удавалось кормить сына, но о купании и укладывании спать даже речи не шло. Никита с первых дней отказался от материнского молока и успокаивался только на руках у отца. Это Леша проводил с ним все ночи, в то время как Юля проводила их в одиночестве в слезах, чувствуя себя ненужной, бесполезной и отчаянно несчастной.

Так было, пока в ее жизнь не вернулся Юра.

Иногда совесть не давала ей спать по ночам: ей не нравилась та двойная жизнь, которую она вела. Не нравилось врать, юлить, постоянно бояться быть разоблаченной. Но и прервать эту пагубную связь она не могла. Ведь Юре, в отличие от мужа и детей, Юля была по-настоящему нужна. Поэтому сейчас она сделает все возможное, чтобы спасти его. Ведь кроме нее ему больше никто не поможет.

Она подошла к стеллажу, в котором Леша хранил свои трубки и инструменты. Разобраться, что там к чему, было сложно, муж не отличался маниакальной страстью к порядку – еще одна черта, которую он не унаследовал от папы-генерала.

Юле понадобилось несколько минут, чтобы достать инструменты из шкафа, впрочем, она не сильно заботилась о порядке, ведь она инсценировала ограбление! Но и сильно шуметь она не могла: соседи могут заинтересоваться происходящим в квартире, да и Никита может неизвестно как среагировать. Хорошо, что хоть Даша ушла ночевать к подруге.

Разложив инструменты Алексея на полу в, как ей казалось, хаотическом порядке, Юля достала жестяную коробку из-под печенья. Страшная глупость – хранить в ней деньги. Но отец привил Леше генетическое недоверие к банкам, а сам Алексей, несмотря на все Юлины увещевания, был уверен, что мента грабить не полезут. Ну что же, пришло время поплатиться за собственную глупость и самоуверенность.

Юля достала деньги из банки – там было шестнадцать с половиной тысяч евро. Не бог весть что, но поможет Юре получить все свои обследования и операцию раньше остальных. В его случае ценна каждая минута.

Юля отбросила коробку и, держа деньги в руках, пошла к себе в комнату, где засунула их в сумку. Затем она открыла шкатулку со своими нехитрыми украшениями, из которых ценностью обладали, пожалуй, только серьги свекрови, которые та презентовала Юле на свадьбу. Тяжелые, с рубинами и бриллиантами. Хрупкой, даже тщедушной Юле они совсем не шли, но она приняла их с благодарностью. Свекровь она искренне любила, та была доброй и мудрой женщиной, которая никогда не вмешивалась в выбор и дела сына. И серьги дарила от души, надеясь, что Юля станет ей настоящей дочерью. Но та, к сожалению, не стала. Хотя и была благодарна свекрови за ее помощь с Никитой.

Когда они еще не понимали, что с ребенком, Авдотья Петровна, движимая своей не до конца реализованной материнской любовью, ездила с Никитой по врачам, санаториям, гомеопатам и даже бабкам. Она поехала в монастырь в Испании, знаменитый Монсеррат, и отстояла очередь к Черной Мадонне, которая, по слухам, была способна творить чудеса.

Чуда, увы, не произошло, но на память осталась икона Мадонны, которую любящая бабушка облачила в золотой оклад. Как жаль, что с ним придется распрощаться.

Юля кинула свои украшения в сумку, а шкатулку небрежно на пол. Затем осторожно прошла в комнату сына. Тот не спал, склонился, словно голлум над своим кольцом, и продолжал черкать на листике:

– Привет, малыш, – улыбнулась Юля, чувствуя себя последней сволочью. Крадет у собственного ребенка!

Впрочем, утешила она себя, Никите все равно. Вряд ли он даже осознает, что у него в комнате есть какая-то икона, чей оклад сделан из золота.

Никита не повернул в ее сторону головы. Юля тихонько прошла к окну, на котором стояла икона. Взяла ее в руки, прижала к сердцу, а затем направилась к двери. Никита неожиданно глухо зарычал.

– Ты против, чтобы я брала икону? – испугалась Юля. Сын снова издал непонятный звук.

– Ты спрашиваешь, где папа? – Никита замолчал. Юля с трудом сдержала смех: ну конечно, единственное, что интересует Никиту в этой жизни кроме цифр, – это его отец. – Папа на работе. По крайней мере, он мне так сказал. Может быть, ляжешь спать без него? Он будет поздно. А я могу тебя уложить, спеть тебе песенку или почитать сказку, хочешь?

Вместо ответа сын вначале уставился куда-то между книг на полке, неожиданно махнул рукой, а затем вернулся к цифрам. Юля тяжело вздохнула и вышла в коридор. Прислушалась, не раздастся ли звук лифта. Но в коридоре царила тишина. Все соседи уже успокаивались и готовились ко сну.

Она достала икону из оклада и на секунду задумалась. Конечно, сама икона в золотой рамке стоила бы дороже просто рамки, которую теперь разве что на вес можно продать. Но не может же она лишить Никиту какой-никакой покровительницы? Юля не была верующей, но придерживалась мнения, что есть силы, которые выше и сильнее нас. Поэтому она все-таки вернула икону в комнату сына, но, немного поразмыслив, не стала ставить ее на окно – это будет совсем неправдоподобно, – а просто бросила на пол. После чего быстро ушла из комнаты и плотно закрыла за собой дверь. Ей казалось, что икона следит за ней с неодобрением.

Продолжая «ограбление» – выставляя крупы и банки с кухонных полок и открывая их, – она добралась до комнаты Даши, где почувствовала себя еще гаже: из ценных вещей у дочери были только дорогие беспроводные наушники, на которые та сама заработала, помогая школьникам с уроками и иногда присматривая за соседскими детьми. Первыми заработанными деньгами Дашка страшно гордилась. Семье купила торт, а на выходные все торжественно поехали покупать ей наушники.

Рука у Юли дрогнула, и она почувствовала, как очертания комнаты плывут перед глазами. Какая же она бездушная стерва. Ради любовника готова ограбить собственных детей… Но ведь Юра умирает, а у Даши еще будут не одни наушники в жизни. Стараясь не думать о том, что творит, Юля схватила наушники и выбежала из комнаты. Она навела беспорядок на старом трюмо, стоящем в коридоре, выкинув из него Лешины сигареты, старые флаконы из-под парфюмов – зачем она их хранит? Не обнаружив больше ничего ценного, кроме серебряного портсигара, доставшегося Леше от деда, она остановилась.

Теперь перед ней стояло два вопроса: куда спрятать награбленное и как объяснить Леше, что она ничего не слышала?

Пакет с награбленным было решено спрятать в кладовке, находящейся на лестнице. Кладовка должна была делиться между четырьмя соседями, но удивительным образом досталась только им (впрочем, если вспомнить влиятельность Альберта Ильича, ничего в этом удивительного не было). Кладовка скрывалась за простой, выкрашенной коричневой краской дверью, выходящей прямо к лифту. Она была узкой, но очень глубокой. И забитой под завязку. Хрупкой Юле пришлось втянуть живот, чтобы протиснуться в самый конец.

В кладовке лежали удивительные вещи. Еще один комплект зимних шин (почему они здесь, у них ведь есть гараж для хранения всей этой ерунды), удочки (зачем, ведь Леша никогда не ходил на рыбалку). Консервация свекрови, которую они периодически забывали есть. Какая-то тушенка и сухпайки (подарок генерала на 23 февраля), еще всякая всячина. Судя по слою пыли на полках, сюда с Нового года (искусственная елка хранилась здесь же) никто не заглядывал. Юля засунула пакет в самый дальний угол и прикрыла его фуфайкой (откуда у них фуфайка?). После чего осторожно вышла из кладовки и огляделась по сторонам: двери в соседские квартиры были плотно закрыты.

Интересно, где же Леша? Что за расследования по ночам?

Легкий укол в сердце, впрочем, совсем не болезненный. Мысли тут же переключились на Юру. Завтра она не сможет к нему попасть. И так слишком долго отсутствовала дома, у Леши могут проявиться вопросы. К тому же завтра наверняка будут проводить следственные мероприятия.

Юля остановилась, пораженная догадкой. Как вор мог попасть к ним? Только вскрыв квартиру. И как ей это сделать? Она понятия не имела, как вскрываются замки, но понимала, что нужно оставить следы.

Юля заметалась в панике. Если Леша вернется прямо сейчас, то ей не поздоровится. Она тут разгуливает без сна, как она могла пропустить ограбление? К тому же замок цел и невредим.

Юля подошла к двери и прислонилась к ней лбом. На нее накатила жуткая усталость. А что, если открыто поговорить с Лешей? Сказать, что не любит? Уйти к Юре? Дашка скоро уйдет в свободное плавание, ей в университет поступать. А Никите все равно, где свои цифры рисовать. Юре он не будет в тягость. А Леша… Леша, наверное, даже обрадуется, что никто не будет ему мешать вырезать его драгоценные трубки.

Юля на секунду обрадовалась, а затем снова сникла. А что, если Леша не даст ей развод просто так? Он был воспитан в жестких традициях, и уход отца к любовнице стал для него огромным ударом. В тот вечер, когда мать позвонила ему в слезах и сообщила о письме от Женьки, сам Алексей позвонил жене и неожиданно сказал, что в своей семье он такого никогда не допустит. Никогда.

Поэтому пусть лучше будет ограбление. Да и она не готова одновременно проходить и через развод, и через Юрино лечение. С Лешки станется уехать к папе на дачу, бросив все, а она с двумя детьми не сможет быть все время рядом с Юрой.

Юля пошла на кухню, где взяла небольшой нож, а затем снова вернулась на лестничную площадку. Прикрыв замок, чтобы любопытные соседи ничего не увидели, она принялась ковыряться лезвием в замке, оставляя глубокие полосы вокруг него. Оставшись довольной содеянным, она вернула нож на кухню, предварительно его ополоснув. Заглянула к сыну – никаких изменений – и направилась в спальню.

Снотворное у нее всегда было под рукой. Ведь заснуть ей удавалось только рядом с Юрой, а дома она постоянно пила таблетки. Просто мелатонин уже не помогал, требовалось что-то посерьезнее.

Юля взвесила риски. Ребенок не спит, дверь квартиры открыта, какие шансы, что Никита уйдет из дома? Небольшие, но они есть. Но когда Алексей вернется домой, ей надо быть под действием препаратов, иначе он сразу же ее раскусит. Врунья из нее никудышная. Даже удивительно, как столько времени ей удавалось не выдавать себя.

Взвесив все риски, Юля решила выпить половинку дозы лекарства. Этого достаточно, чтобы она была вялой, но недостаточно, чтобы она уснула как убитая.

Выпив лекарство и положив упаковку рядом с собой на тумбочку для достоверности, она приготовилась ждать.

Эжени

Эжени была крайне довольна тем, как складывался сегодняшний вечер. Сообщать Альберту радостную новость полагалось в праздничной обстановке, поэтому она выбила столик в одном из лучших ресторанов города (для этого ей даже пришлось знатно поскандалить и пошантажировать ресторан тем, что обругает его в социальных сетях, где у нее несколько миллионов подписчиков).

Она влезла в платье, которое было ей мало еще полгода тому назад. Но все волнения, связанные с уходом Альберта из семьи, подсадкой эмбриона и наконец-то долгожданным положительным тестом суррогатной матери, того стоили! Она потеряла несколько килограммов и, на собственный взгляд, выглядела восхитительно.

Ей нравилось это место. Пафосное, похожее на старинный австрийский ресторан, где по традиции официанты все еще ходят во фраках и галстуках-бабочках, потолок расписан пухлыми ангелами и пронзительно голубыми облаками, скатерти накрахмалены, столы круглы и на приличном расстоянии друг от друга (не то что эти дурацкие европейские забегаловки, где все сидят друг у друга на голове, одетые в джинсы и свитера, и куда даже бриллианты не выгуляешь!). В это место бриллианты требовались, они служили определенным дресс-кодом, давали понять, что место это исключительно «для своих» и всяким сявкам тут нечего делать.

Эжени чувствовала, что мечта всей ее жизни наконец-то сбывается. Она стала «своей», она избранная. Она уже одной ногой стоит на шикарном круизном лайнере, и остается лишь крошечное движение по мостику, чтобы корабль поднял паруса и понес ее подальше от плебса, грязи и надоедливых второсортных людишек в ласковые волны побережья Монако.

Сегодня Эжени блистала. Светло-желтое платье с кружевами подчеркивало смуглые плечи и румянец, появившийся в результате глубокого пилинга. Волосы были закручены в тугие кудряшки, поднятые наверх, и открывали шею. Не очень длинную и не совсем мраморную, но ее знатно украшало колье, подаренное Альбертом на заре их отношений. Разумеется, копия колье. Само колье было надежно припрятано в банке. В ушах же, напротив, сверкали серьезные бриллианты, по случаю извлеченные из ячейки.

Эжени очень хотелось дать понять Альберту, какую богиню ему послало мироздание в конце жизненного пути. Ослепить, заставить снова почувствовать любовь и наконец сделать вожделенное предложение руки и сердца.

Но Альберт Ильич, кажется, не заметил тщательно выстроенной мизансцены. С идиотским видом он водил пальцем по запотевшему графину с водкой, откуда регулярно сам подливал в собственную рюмку (что за плебейство?), рассеянно слушая болтовню Эжени и не обращая на нее ни малейшего внимания.

– Кот, ты меня слышишь? – потребовала Эжени и огляделась по сторонам.

Где же этот официант? Они сделали заказ пятнадцать минут тому назад, а он даже банальной закуски Альберту не принес. Тот сейчас напьется и не поймет важности момента.

– Угу, – промычал тот, с удивлением заглядывая в опустевший графин. Он поднял руку и неуверенно гаркнул: – Официант!

– Не смей больше пить, – зашипела Эжени. – Ты ведешь себя как свинья!

Генерал засмеялся и внезапно хрюкнул. Собственная шутка показалась ему столь смешной, что он уже не мог сдержать смеха, продолжая похрюкивать. Эжени была в бешенстве. Бросив салфетку на стол, она хотела было встать и уйти, оскорбившись, оставив этого солдафона спать мордой в салате (что он, по всей видимости, и собирался сделать), но сегодня вечером у нее была миссия, желтое платье, бриллианты и кудряшки.

– Альберт, – скорбным тоном начала она, как только генерал отсмеялся, вытер выступившие на глаза слезы накрахмаленной салфеткой и громко в нее высморкался.

– Официант! – снова гаркнул он после всех манипуляций, а тот материализовался рядом с очередным запотевшим графином и маринованными грибами.

– Не смейте больше приносить нам водку, – зашипела Эжени, а генерал пьяно перевалился через стол и помахал у нее под носом пальцем.

– Здесь я решаю, ясно?

Выхватив из рук официанта графин, он налил стопку до краев и опрокинул ее в себя одним махом. Затем подцепил вилкой и закинул в рот несколько грибов, а потом развалился на стуле и сыто рыгнул:

– Хорошо.

В глубине души Эжени уже проклинала себя за эту затею. Надо было все сказать дома, вдали от свидетелей. А если бы и там Альберт повел себя как свинья, она бы от души его отколошматила. Генерал даже в состоянии сильного опьянения не позволял себе поднимать руку на женщину, и Эжени частенько этим пользовалась. Но ей захотелось праздника. Что в этом такого? Как часто у нее вообще в жизни были праздники? Она не могла вспомнить. Все время ей приходилось что-то вырывать, выгрызать, выдергивать у судьбы. Постоянно отстаивать свое место под солнцем. Прогибаться под тех, кто сильнее и могущественнее. Улыбаться и мести хвостом перед теми, от кого она зависела. Говорить комплименты сквозь зубы. Умываться в туалетах холодной водой, чтобы скрыть то, что она плакала. Однажды ей даже пришлось плыть вслед за яхтой, откуда богатые друзья шутя ее выбросили. Потому что никогда не считали ее ровней. И Альберт был ее единственным, последним шансом стать этой самой «ровней». С женой генерала и матерью его наследника не посмеют так обращаться.

– Альберт, ты скоро станешь отцом, – без экивоков сквозь поджатые губы сообщила ему Эжени.

Ладно, пусть сегодняшний день один из самых паршивых в ее жизни, но будет и на ее улице праздник.

– Что? – генерал застыл с вилкой, на которую уже успел подцепить новый хрустящий грибочек и лук. Переваривая услышанное, он все-таки отправил закуску в рот и принялся задумчиво жевать.

– Что слышал, – огрызнулась Эжени, – ты станешь отцом. Сегодня утром у суррогатной матери тест показал две полоски.

– Я? – переспросил генерал, прекратив жевать и даже отодвинув графин с водкой в сторону. Эжени на мгновение показалось, что взгляд его стал ясным и в нем мелькнуло что-то похожее на радость.

– Ты, – неуверенно кивнула она.

– Я стану отцом? – еще раз переспросил Альберт Ильич.

– Что ты как идиот переспрашиваешь? – не выдержав, вспылила Эжени.

– Почему я переспрашиваю? – словно попугай повторил Альберт. А затем что есть силы стукнул кулаком по столу и закричал во всю мощь генеральских легких: – Ах ты шалава! Я переспрашиваю, потому что не могу стать отцом! Ни при каких обстоятельствах!

Альберт отбросил вилку на тарелку с такой силой, что на них обернулись гости, сидящие за столами поодаль.

– Вот уж глупости! – Эжени пыталась звучать уверенно, но внутри стал расползаться легкий холодок. – Я сейчас все тебе объясню. У тебя нашли здоровых сперма…

Генерал снова рассмеялся. Да так, что слезы потекли из глаз. Посетители ресторана и эта чернь, официанты, смотрели на них, уже не скрываясь. Эжени не знала, как ей реагировать. Ей хотелось одновременно плакать и вцепиться Альберту в волосы. Из последних сил она сдержалась.

– Тебе плохо? – неуверенно спросила она генерала.

Тот помотал головой и, вдруг так же внезапно успокоившись, спросил совершенно трезвым голосом:

– Чужого ребенка решила на меня повесить?

– Почему чужого? – возмутилась Эжени, впрочем, уверенным ее голос уже не звучал. – Это твой… наш ребенок! У нас все получилось!

– И это ради тебя и чужого выблядка я ушел от Авдотьи? – обращаясь к себе, поинтересовался генерал. Он выглядел искренне удивленным.

– Не смей так говорить о нашем малыше! – взвизгнула Эжени, чувствуя себя уязвленной до глубины души.

Генерал помолчал, затем окинул Эжени ледяным взглядом, и она вдруг отчетливо поняла: это конец.

– Я не могу иметь детей, Евгения. Я перенес свинку во взрослом возрасте и стал совершенно стерилен. Тебе об этом, видимо, не сказали.

Он встал, одернул форму, разве что каблуками не щелкнул. Медленно обойдя стол, подошел к Эжени и наклонился к ее декольте, которое еще несколько месяцев назад казалось ему на удивление привлекательным, а сейчас не вызывало ничего, кроме отвращения. Наклонившись к ней так близко, чтобы только она могла расслышать сказанное, Альберт Ильич прошипел ей на ухо:

– Ненавижу стерву. Ты мне всю жизнь испоганила, – после чего кивнул ей даже доброжелательно и, пошатываясь, но все еще чеканя шаг, направился к выходу.

– Как будете оплачивать? – официант взялся из ниоткуда и смотрел на Эжени, как ей показалось, укоризненно. Словно разглядел в ней ту, кто не может оплатить собственный счет в ресторане.

– Какого черта ты мне задаешь такие вопросы? – взвилась она, чувствуя настоятельную потребность обрушить на кого-то все горе, и ненависть, и ощущение того, что корабль отплывает без нее, а тоненький мостик, с которого она так и не успела сделать шаг на борт, летит в океан, и она вместе с ним. А те, стоящие на корабле, над нею насмехаются и предлагают догнать, если сможет. – Ты за кого себя принимаешь? Ты мне не ровня! Вы все мне тут не ровня!