Текст книги "Глобус Билла. Третья книга. Бык"

7. Дядюшка сердится на зеркало

Наутро (номер четыре) Билл поддался на уговоры дяди и отправился с небольшим визитом. На другом материке – правее от полуострова – вишь ты, находилась громадная страна. На безмолвное изумление, которое Билл не сумел вовремя выключить в своих карих глазах, дядя ответил назидательно:

– Да-а… а вы, небось, думали, тут сплошные руины да тропы звериные. Сохранилось кой-что.

Эта страна, как выходило из дядиных толковых, но абсолютно путаных разъяснений, выдержала даже испытание катастрофой. Они отстроились в рекордные сроки и восстановили инфраструктуру с небольшими поправками.

– Как это они?

– С помощью своих особенностей.

Как ни пытался понять Билл, суть особенностей до него не дошла.

Когда он стал рассказывать услышанное Асу, которого едва отловил – тот пропадал в ангаре второй день и, сдаётся, в обществе немногословного инженера – тот с ходу всё распатронил, и где их таких образованных в шляпе берут.

– С помощью зэков, что ли?

Билл удручённо умолк.

Пришлось ему лететь, и притом, в обществе дяди, так как все прочие были трудно уловимы. Энкиду шнырял по каким-то ему лишь ведомым звериным тропам, Ас с умным видом расхаживал с чертежами в обеих руках. Шанни чем-то занята с Иннан.

– Грамоте учишь? – Неосторожно пошутил Билл.

Шанни неотзывчиво отвела взгляд.

Дядя настойчиво рекомендовал взять технику из его шкатулочки, чтобы, как он выразился, не смущать жителей большой страны необычными технологиями. Шкатулочка, впрочем, оказалась неплоха.

Крупный белый самолёт с романтическими крыльями разутешил Билла, хотя и вызвал у него сомнение, но дядя так лихо полез в пилотскую кабину и локтем указал Биллу место второго пилота, что отказываться было бы неприлично.

Они долго планировали над поразительно красивыми пейзажами, потом путь их пролёг ниже облаков над парадными высокими городами. Билла затягивал в окошечко океан, но добраться по воде до чудо-страны, видимо, не представлялось возможным.

Когда сели на заброшенном, но чистеньком аэродроме, дядя сказал:

– Ты, конечно, не захочешь посетить праздничные мероприятия.

Возражений он, к его чести не ждал, и отпустил Билла на задворки города, как он провозгласил, многим знаменитого. Предупредил, что жители не очень разговорчивы.

– Если не хочешь, чтобы я за тебя вносил залог, придерживай свой этот.

Билл понял и кивнул, хотя видение дядиного языка отныне будет являться ему в худших предутренних снах.

Запомнились ему улицы и река в оградах, каменные леану и какой-то дворик, где не было плакатов с дядиным профилем. Там он познакомился с перекуривающим рабочим очень интеллигентного вида. Тип в свитере предложил Биллу горсть табаку, и когда тот отказался, смущённо и облегчённо вздохнул.

Возраст мужчины, равно как и свитера, трудно было определить. Прекрасный лицевой угол с так называемым упрямым подбородком и слегка вздёрнутым кончиком носа очень молодил рабочего, но кожа выцвела до землистого оттенка и утратила упругость. Свитер, с удовольствием облегавший выпуклую грудь и широко развёрнутые плечи, тоже вроде глядел молодцом, но потёрт откровенно, висели нитки, и грубая штопка слева тревожила взгляд сторонний.

Они поболтали. Парень не делал вид, что не понял, кто такой Билл.

– Мы о вас иногда разговариваем. – Не очень понятно объяснил он.

Поправив ведро с цементом, он спрятал свой табак, чтобы, как сообразил невоспитанный нибириец, не смущать незваного собеседника запахом. Зловонный дух подозрительного курева пропитал переулок, но лёгкие рабочего были ещё достаточно чисты.

Пахло штукатуркой, разогретыми мышцами, а ветер залетал сюда славный лёгонький, не доносчик.

Билл подсел к хозяину переулка на спрессованную кучку песка, причём аккуратно вспомнились золотые дюны, в которых тонул. Позадь собеседников высилась аж по сих пор выложенная очень грамотно и крепенько стенка. Обтирая белую красивую руку об штаны, рабочий упомянул какого-то властителя дум, который некогда воззвал к самой светлой из звёзд, требуя справедливости для всего мироздания.

Билл подумал и припомнил, что когда-то в школе читал нечто схожее в хрестоматии. Билл сказал об этом и добавил, что на Нибиру очень ценят эридианскую литературу.

Рабочему это было приятно.

Что такое властитель дум, Билл не знал, но, вроде как, за это зарплату не платили, стало быть, должность не хлебная. Наверное, что-то вроде свободной прессы, но в лице одного эридианина. Рабочий пробормотал, что у них нет свободной прессы.

– Ах, слово правды. – Тогда сообразил Билл. – Глас вопиющего, что ли?

Рабочий был доволен, что пришедший со звёзд так легко его понял, но, подумав, слегка смутился этим обстоятельством. С некоторой тревогой он спросил:

– У вас там… – и он показал плечом в небо, – ведь свобода, не так ли?

Билл был так потрясён алчущим выражением каменщика, что солгал как воды выпил:

– Ага.

– Знаете, – сказал этот интеллигент в мужественном свитере, успокоенно вздыхая, – ведь история свободы у нас очень короткая и относительная. В целом, нашему человечеству, ну сколько? семь тысяч лет. Это самой дальней памяти.

Билл прикинул, что на Нибиру это было бы около миллиарда лет.

– Вот-с. Да и памяти столь смутной, столь недостоверной… ни одного документика, так сказать. Далее… ближе хоть что-то имеется. Какие-то рисуночки на потолке и свитки, обугленные до того, что не разобрать. Обширное поле для ковыряния в учёном носу. Такой истории, которую мы помним почти хорошо, две тысячи лет. Из них – тысяча восемьсот лет беспросветного бесправия. Одно слово – рабство. Ну, и уйма шедевров литературы. – Подсчитывал человек, рассматривая свои руки и шевельнув пальцами. – Последние два века – вроде взрослой жизни, вышли из школы, где подчинялись кому-то, и вышли с аттестатом. Но и то, вовсе не во всех странах так получилось.

Интеллигент показал куда-то.

– Что касается этой страны, – он стыдливо понизил голос, – несчастной ужасной страны, то у нас эта история взрослости и независимости ещё короче. В сущности, и те полвека, что мы говорим, не всегда озираясь, и не молимся на портреты некрасивых людей на каждой стене, и эти жалкие пять десятков лет мы не были свободны совершенно. Но тем не менее, кое-какие достижения есть.

– Да? – Вежливо отозвался Билл.

Он не сразу сообразил, что человек понизил голос, потому что стесняется своих чувств, как видно, сильной и горестной любви к названному предмету разговора, а не потому что беспокоится, как бы кому не помешать беседой…

– Да, есть. – Со слабой улыбкой, очень к лицу ему, отвечал эридианец и вдруг крепко почесал торчащий подбородок. – Рабство всё-таки отменили. Правда, те двое, которые это сделали своею волей, были казнены.

Билла не потрясло сообщение о казни. Он уточняюще переспросил:

– Как сделали?

– Волей.

Интеллигент, погружённый во внезапные мысли, смутился. Он решил, что выразился недостаточно точно, а это, как вы знаете, для интеллигента – нож острый.

– Своевольно. По своему желанию. – Принялся уточнять он. – Вот их и убили…

Билл нахмурился.

– Вы сказали… вы упомянули казнь?

Эридианец совсем сбился с толку. Он заметно расстроился. Запинаясь, он принялся рассказывать богу, как всё было и надо признать – речь его была чёткой и стройной, образы – яркими, исторические выводы – вроде математических. Даже Билл – этот невнимательный и даже глуповатый нибириец – понял всё практически. Не буду я это записывать….к чему? Кому может пригодиться несчастный опыт какой-то там колонии, заброшенной в тёмном рукаве провинциальной галактики? Вдобавок, опыт столь специфический?

В двух словах – как это уяснил себе тугодум Билл – дело вышло так. На карте Эриду имеются две страны, столь же схожие, сколь и различные. Одно у них точно было общее – узаконенное рабство. Люди на Эриду все разные… Кому нравится рабство, кому нет. Тем, кто владеет властью, оно нравится. Очень нравится.

Его никто не собирался отменять. Наоборот, следовало, чтобы рабство укоренилось в сердцах так крепко, что осталось бы навсегда.

Появлялись машины, развивалась наука, а рабство оставалось частью цивилизованного мира. Ну, вот ещё чуть-чуть, вот совсем немного… вот люди научатся летать в своих машинах, и тогда рабство окончательно войдёт в плоть и кровь современного иронического и образованного человека и человека-бюргера, живущего чужими мыслями.

Но двое мужчин из касты рабовладельцев воспользовались властью и рабство было объявлено незаконным. Все прочие в мире властители онемели от ужаса и возмущения. Мир изменился из-за этих двоих прекраснодушных идиотов. Пришлось расстаться с мечтой создать новую жизнь, в которой можно будет постепенно отнять свободу и даже тень её у всех поголовно.

Было поздно, конечно… но мало ли что могло ещё прийти в эти две головы? Этих двоих надо было убить. Их убили. Убийства были двумя случайностями…

С тех пор все владыки мира одним дурным словом поминают тех двоих, отнявших у них новый удобный мир.

Им, бедолагам, приходится довольствоваться полурабством.

Всё это интеллигент поведал, куда красочнее и понятнее. В самом конце он сказал:

– А теперь многие эридиане вдруг поняли, что без рабства мы живём очень мало времени. Каких-то лет сто… Мы стали задумываться над этим, потому что в последнее время стали издаваться неизвестно кем странные законы и постановления относительно нашей жизни. Если таких законов будет больше и они коснутся всей нашей жизни, то рабство вернётся… оно вернётся в новом виде… сначала… а потом и вид его станет прежним: бараки и двадцатичасовой рабочий день, селекция человеческого вида, лоботомия, ямы для погребения черепов.

Он снова улыбнулся Биллу.

– Но как нам остановить это новое рабство?

Билл переспросил, морща лоб:

– А откуда берутся эти законы?

– Видите ли… трудно понять. Я не могу… штука в том, что мы сами их принимаем. Какие-то вполне обладающие человеческим обликом, собравшись в одном здании, принимают их и подписывают. Считается, что мы их для этого выбрали? Но разве мы выбирали рабство?

– А нельзя ли их как-то убедить не делать таких вещей?

Интеллигент так рассмеялся добродушно и похлопал Билла по плечу, что тот совсем запутался и скис.

– У меня есть знакомый… – Подумав и оживившись, заговорил Билл и ухмыльнулся. – Аннунак… притом, чистокровный. Полагаю, он бы вам предложил обложить это здание чем-то весело и громко шкворчащим, а потом ещё раз побеседовать с ними. Скажем, полетать над ними в одной из ваших симпатичных машин.

Человек слегка ужаснулся.

– О нет… нет.

– Почему?

– Да потому что они сами так делают. Взорвут какой-нибудь большой дом и говорят, что это не они сделали. А что это сделал кто-то из нас. Поэтому нужно издать ещё один закон, приближающий к абсолютному рабству. Да я вам и даже имена их назову…

И в самом деле, назвал. (Записывать их не к чему, к тому времени, когда кто-то сможет извлечь пользу из этой истории, все они будут так далеко, что и поговорить-то с ними, как сказано в Писании, не удастся.)

С дядей встретились в уговоренном месте. Тот тяжело посмотрел на племянника и предложил перекусить. Билл обрадовался и с удовольствием сел на скамейку, глядя, как Мардук вытаскивает из кармана свежую газету – с профилем – и две колбаски, похожие на ту, которую Биллу бросила Шанни в тот вечер в загородной резиденции.

Билл сразу попросил дядю за интеллигента в свитере, и тот усмехнулся.

– Не трону. – Сухо сказал он. – Хотя язык не мешало бы… ну, ну – шучу. Не ты один такой у нас. Добрый…

Потом тут же на скамейке в парке с колбаской дядя разговорился не хуже того парня. Видно, в атмосфере этой местности было что-то, располагающее к разговорам.

– Мы больной испорченный вид. У нас тяжелейшая зависимость – нам постоянно нужно забивать мозг образами, отражающими реальность. Комиксы, романы, фильмы, игры. Зачем? Ну, зачем? мало нам жизни, нам нужно зеркало, и мы жадно, будто кровь тигр-людоед слизывает, лижем это зеркало, лижем тела отражений.

– Надеюсь… – Начал Билл, желая с помощью какой-нибудь безобидной шутки, насчёт свежести дыхания и перекошенного лица у отражений – утишить дядино вдохновение и обратить его к колбаске.

Мардук перебил. Он был красив и омерзителен со своим чеканно-правильным старым лицом, на котором полыхали алые сухие губы.

– И не можем обойтись.

Тут дядя почему-то заговорил об образовании.

– Да ещё считается, что читать полезно и возвышает душу! Сколько негодяев, ублюдков, трусов и слабаков любят читать!

Билл не возражал, ласково глядя на колбаску.

– И они передали это роду людскому, а ведь он мог бы стать гораздо лучше создателей! Ведь родители всегда хотят, чтобы дети их превзошли. Я хочу, чтобы моя Иннан – хоть она и приёмная – была и лучше, и счастливее меня.

(Ну, это положим, молвил в себе глубокомысленный Билл.)

– А они что? Создали жалких лулу.

Он нахмурился на Билла.

– Не сердись, мальчик…

– Да ничуть. Наоборот: вы любезности изволите говорить. Вот вы сказали… Почему род людской мог стать лучше? Это вы из вежливости, дядя?

– Потому что их сделали из леану. Леану не нуждаются в такой жрачке для мозга. В смысле не нуждались – ныне, как вид, они не существуют. Всех перевела на эксперимент гнусная компашка твоих предков и моих, Билл. Может, впрочем, где-то и бродит… какой-нибудь жалкий прайд. Леану не нужно было всё время участвовать в вымышленной реальности, чтобы ощутить свои лапы и хвост.

– Но разве леану не играют, как люди и боги?

– Но они играют только в жизни! Их жизнь и есть осознанная игра! Только одна игра и есть. Они сполна реализуют сценические возможности жизни, их сознание – здоровое и свободное от любой формы виртуальной зависимости!

Билл кое-кого вспомнил.

– Жалко, мы вам кошку не привезли.

Он подумал, что, и правда – зря тогда Ас заартачился. Кот дяде бы глянулся – такая же чванливая сволочь.

– Что это? – Хмуро буркнул дядя, сурово рассматривая колбасу.

Билл, не удержавшись, схватил одну и вцепившись зубами, пояснил с полным ртом:

– Чудесно, вкусно… это леану, дядюшка. Только маленькие. Вот такие. Вам бы понравились. Делать ничего не хотят и не умеют, не читают, раздирают семейные диваны и писают в неожиданных местах. Спят двадцать часов из двадцати четырёх. – Билл вспомнил слова строителя.

– Все их любят.

Дядя неожиданно возмутился.

– За что?

– За красоту, что ли.

Дядя задумался.

– Это я понимаю.

Он пристально вгляделся в Билла.

– Это у нас родовое проклятие. Насчёт красоты. Слабы насчёт этого. Красота лица, камня, звезды, паука на стене, так как он довершает гармонию заплетённого тёмным растением замка. Порой нам это кажется самым главным, главнее некуда. Билл… а ну, закрой свой рот. Ты ешь, как дикарь.

Билл невнятно извинился.

– Вот ты. – Сказал дядя, отодвигая непострадавшую колбасу. – Взять тебя.

Билл замер под пристальным взглядом. Он попытался незаметно проглотить гигантский кусище и раздался громоподобный звук. Дядя не обратил на это внимания. Он склонил голову к плечу.

– Красота твоей головы, Билл, заключается в правильных линиях черепа, в оттенке твоих глаз и кожи, в соотношениях, которые справедливо называют золотыми.

Билл справился с проглоченным, ухитрившись не погибнуть, и теперь отдувался.

– Твой непостоянный и несовершенный дух должен бы испортить впечатление. И, признаться, частенько, Билл, мне хочется стукнуть тебя по твоей совершенной голове.

Билл мило улыбнулся и страдальческим голодным взглядом посмотрел на дядину порцию.

– Ну, пошли.

Дядя тяжелым жестом свернул газету, прибрав свою собственность в карман, и легко поднялся. По пути к аэродрому дядя продолжал ворчать.

– Они были прекраснодушны. – Внезапно сказал он, и по его интонации Билл понял, что дядя говорит о своей семье.

– Кроме моего дядюшки… Помню его очень хорошо. Вот где порода… твёрдость. Разложение почти не коснулось его. Впрочем, как посмотреть.

Дядя хмыкнул.

– Ты был у этих… в пустыне?

Билл потупился.

– Синие глаза, широкие плечи. – Сквозь зубы проговорил Мардук. – Лётчик, м-да… но это с моей стороны мелочно. Он противостоял всем этим дегенератам, своим родственникам. Он понимал, что такое ответственность. А они витали в облаках… лезли повсюду. Творили зло, Билл.

Он остановился. Ветер летал над ним. Самолёт выглядел за его плечом белой притихшей птицей.

– Верили всему. Они и мне верили…

Билла щекотнул озноб.

– И были беспечны. Они стали похожи на свое потомство. – Залезая в кабину, гудел Мардук. – Они и сделали его по своему образу и подобию.

Билл думал о Шанни… чем она занимается?

– Количество и виды превращений ограничены. Семьдесят два на земле и тридцать шесть на небе. – Услышал он.

О чём это говорит дядя?

Мардук наклонился к нему, и самолёт накренился. Билл схватился за штурвал.

– Ты о чём думаешь?

– О Судьбе. – Соврал Билл.

Океан на обратном пути рассмотреть не удалось. Вязкая, как цемент, тоска шевелилась в сердце Билла, и он обрадовался, когда самолёт сел на дядином поле.

Мардук словно забыл обо всём, что говорил.

– Кстати, вы мне обещали помочь в театре. – Вспомнил он. – Вот мой театр…

Он указал в сторону легко шелестящей рощи, где белело длинное строение.

– Вот здесь живут актёры. Играем мы на воздухе, я лулу в дом не пускаю.

Дядя прищурился и отошёл в сторону.

– Этот умеет подражать голосам животных, весь спектакль мечется.

Билл разглядел кого-то идущего с ведром, из которого выплёскивалась вода.

– А что вы ставили?

Мардук задумался.

– Всякое. У лулу хорошая литература, надо признать. Эту страсть смотреться в зеркало они у нас унаследовали.

На этом дядя покинул Билла уже в совершенно хорошем настроении, взяв с него слово насчёт спектакля.

Билл поджёг тополиный пух. Эта глупая и опасная, по мнению Энкиду, выходка, тем не менее, постыдно заняла их воображение. Зрелище, и в самом деле чудесное. Горит белая цепочка. Будто сотни белых малых птиц рассказывают друг другу что-то воспламеняющее.

Прав был дядюшка, хоть он и гнус. Прав: записи старой сказки переврались и перепутались, хотя зачин – некогда и где-то – были точен и аккуратен.

Но была в том чья-то рука повинна и как она выглядела? Сколько, понимаешь, пальцев вырастало из суставов, выпрастываясь, как ветки чудо-дерева, для хватания и орудования пером?

Уродование было целью жизни поколения великих испытаний, хотя все они мечтали о прекрасном.

Вечером Мардук вернулся к теме, спросив, что они выбрали.

– Если бы вы не сочли старика навязчивым…

Он сразу сурово задышал, и Шанни очень быстро сказала:

– Мы совсем сбиты с толку.

Мардук утешился и предложил им на выбор несколько старых мистерий.

– Я вам дам актёров.

– Дядюшка, мы сами это… сыграем. Мы текст знаем.

Билл, действительно, к своему удивлению, узнал одну из сценок, предложенных Мардуком. По совпадению, сегодня утром на соседнем материке её упомянул строитель в переулке. В ней, написанной очень кратко, удивительно соединялись смирение и призыв к бунту.

Мардук закивал. Старик был рад, и теперь в развороте его прекрасных чуть сбитых временем плеч ощущалась сила и любовь к независимости.

– Ну, что, дети, поиграете? Только имейте в виду, я актёрок не держу. У меня все роли играют мужчины.

Мардук нахмурился, хотя Билл и не думал изумляться или возражать. Тень воспоминаний накрыла дядю, это видно по глазам. И воспоминания не радостны.

Репетиция, или вернее, первая читка состоялась этим же вечером. Дядины актёры произвели самое благоприятное впечатление. В роще на поляне они собрались в своей обычной одежде. Дядя поговорить с ними не дал, а стал вызывать на показ.

Кулисы слева из старой палатки скрывали безмолвных статистов. Справа натуралка – роща и озеро.

Виднелся угол декорации, поставленной набок.

Актёры схватывали каждое слово тихого человека, которого дядя с приличной усмешкой назвал режиссёром. Один из актёров, рослый мрачного вида бирюк, отыграв, подошёл к краю помоста и улыбнулся, оказавшись природным весельчаком и душою компании. Он сходу, сев орлом, рассказал богам несколько баек из актёрской жизни. Другой, игравший женскую роль и вкладывавший столько сочного сарказма в каждую реплику, что нельзя было не усмехнуться, тоже приблизился.

Подозван он был своим другом и повиновался неохотно.

Тонкое лицо его опустилось, тяжело сдвинулись брови, и нибирийцы увидели угрюмого человека с холодными, как у командира Глобуса, глазами. Как он мог минутою раньше изображать очаровательную весёлую женщину – уму непостижимо.

Подобрав юбку, он спустился к ним вместе с другом и, хотя явно принадлежал к молчунам, всё же поддержал разговор. Оба даже не посмотрели в сторону старого хозяина, который разговаривал с постановщиком в стороне.

Было ли это проявлением свободного духа, свойственного людям профессии, или парни хорохорились заради залётных господ, трудно сказать. В любом случае, актёры им понравились – под маской терпения ощущался скрытый вызов.

Душа компании и переодетая насмешница особое сугубо мужское внимание уделили Шанни. Она была вызвана на дуэль острых реплик и показала себя опытной фехтовальщицей. Ни разу она не проговорилась, что видела казарму, в которой живут свободные духом.

Дядюшка вернулся и посмотрел на актёров. Насмешник как раз рассказывал Шанни легенду о рыжекудром боге-аннунаке, который был влюблён в актрису.

– У них родился мальчик, который спас человечество.

Мардук спокойно слушал, а душа компании, краем глаза увидев хозяина, и на йоту не понизил голос и не выказал намерения прервать рассказ.

– Что это вы такое интересное рассказываете, премьер? – Спросил Мардук.

Тот почтительно взглянул.

– Пустяки, сказку рассказываю, сир.

– Смотрите мне, не забывайтесь.

Он поманил постановщика, и тихий усталый человек с подвижным лицом подошёл.

– Мы решили, что в первом составе сыграют господа с Нибиру. – Сказал Мардук, и господа с Нибиру так и подскочили.

Мардук посмотрел на опешивших и сурово обратился к актёрам.

– Вы переходите в запаску. Вы парочка… и кто у вас играет Посещение?

Постановщик пробормотал:

– Приболел, сир.

– Тем паче. Паёк… – он взглянул в сторону Шанни. – Остаётся прежним.

Он буркнул.

– А то мне господа с Нибиру покоя не дадут.

Все молчали. Шанни, оглядев мужчин, еле вымолвила:

– Сир, такая честь…

Мардук притворно огрызнулся:

– Вам-то что? Леди не играют. Ну, общайтесь.

Он отбил такт по воздуху, потрепал кулису, как за щёку, и ушёл, напевая:

– Как для каждого мосье

Нарисуем мы досье.

Тихий человек глазами показал, да они и сами понимали, что предложение общаться было чистейшей литературщиной, которой дядя не чужд, что бы он не говорил.

Ас настойчиво нашёл взгляд постановщика. Тот еле заметно пожал плечами.

– Я хотел бы поговорить с вами, сударь. – Твёрдо приступил к общению Ас. – Насчёт режиссуры. Я высоко ценю профессионализм во всём, и потому думаю, что не стоит разменивать вас и ваше время на троих любителей.

Билл шепнул Шанни:

– Зачем же он тогда взял нас с собой?

Ас не повернулся, но зато шевельнул одной из пепельных бровей.

Постановщик усмехнулся.

– Выставляете, сир.

– Избавляю вас от ответственности за неизбежный провал, господин режиссёр.

Тот вежливо молвил:

– Да неужели…

– Неизбежный и, пожалуй, желательный.

– Для кого же, сир? – Незло оскалился режиссёр.

Ас спокойно посмотрел.

– Для вас и для вашего искусства. Сир Мардук, как видно, решил поставить эксперимент и доказать, что взяв с улицы бездельников, он сможет заменить годы труда и познания тонкостей мастерства.

Постановщик подумал.

– Видите ли, сир, – начал он, – я бы мог, да не покажется вам дерзостью…

Внезапно взбунтовался Билл и чуть не обнулил все асовы достижения:

– Чего это провал? Я умею отлично играть. Я игрывал, знаете, игрывал.

Энкиду тяжело вздохнул.

– Билл… комр боится за жизнь этих людей. Извините. – Повернулся он, опомнившись, к постановщику.

Тот слегка побелел, но, дёрнувшись лицом, силою заставил себя успокоиться.

– Ничего, ничего. – Выдавил он. – Я ценю.

– Ты понимаешь, что будет, если самодуру не понравится игра? Если мы сами будем в ответе, ничего не произойдёт. Кроме бесконечных насмешечек за ужином, которые даже доставят ему удовольствие. Ну, вот… Билл, как тебе?

Душа компании и насмешница издалека слушали, пока весельчак не утерпел. Он сказал, складывая руки на груди:

– Господин режиссёр, дозвольте… нам бы перекусить.

Тот понял, сушайше выразил согласие, чтобы господа играли сами, как придётся – его выраженьице, – и откланялся. Они смотрели, как он, держа спинку, вышагивает за декорацию к казарме.

Насмешница мрачно предложила:

– Закусить с нами, господа? У нас сегодня рыба.

– В банках. – Добавил весельчак. – Так что не сбежит.

Глупая шутка вызвала у него прилив веселья, и насмешница, затревожившись, увела товарища, грубо ткнув под ребро.

Тот ойкнул, на ходу приложил руку к визитке в адрес Шанни. У самой казармы актёры помахали им.

Билл завздыхал. Дядины мужики убедительны, чувствовалась и муштра, и призвание.

– Шанни, как ты думаешь, у нас получится?

– Ну, ты же такой хороший актёр.

По всей видимости, запрет на женскую игру задевал её больше, чем она позволила себе показать.

– Бебиану надо пригласить. – Вдобавок услышала она.

– Кого? – Переспросил Энкиду.

– Та прекрасная большая женщина. – Простодушно растолковал Билл. – Ох, до чего же красивая.

Он закатил глаза.

– Как вспомню. И того парня-туарега надо позвать тоже.

Энкиду улыбнулся.

– Я тебя разочарую, Билл. Туареги не посещают дядины промоушны.

Он выглядел раздосадованным – играть он отказался наотрез.

– Возле каждого рассказчика сидит леану.

– Что? – Билл вздрогнул. – Опять сказка?

– Так… присказка туарегов.

Энкиду обратился к Шанни.

– Надо Иннан рассказать. Отец не позволяет ей никуда с нами ходить, это уж свинство. А без неё мы ничего не поставим… хотя вы все завзятые театралы.

– Почему это?

– Она, к твоему сведению, всем театр этот обеспечивает. Костюмер и гримёр на неё молятся. Она помощник режиссёра, неофициально, конечно. Полагаю, это означает, что она всем тут заправляет. Так что советую к ней подойти, как можно скорее… если вы всерьёз затеяли этот вздор.

Билл внимательно взглянул на брата.

– Тебе нравится Иннан, да?

Энкиду безразлично пожал плечами.

– Она неглупая. Только молоденькая слишком. Жизни не знает. Отец её обожает, запирает… даже к Шанни не отпускает. Да?

Шанни объяснила:

– Уже сдвиги есть. Разрешил вместе сходить за свежим молоком. А начёт грима и прочего… в самом деле, Ас, покажи уважение. И Мардуку, что бы он ни говорил, это будет приятно.

Лежали под кустом свёрнутые белые записочки. Это всё, что осталось от тех жёлтых роз.

Билл присел над ними.

Эриду вместе со своим огненным оком вплыла под власть созвездия Меры. Последние ночи дышали в окна прохладой, океан покрылся густой лиловой тенью. Кажется, это осень.

– И, правда, записки?

Энкиду смотрел на него.

– Ты ведь знаешь, что произошло с нами в той комнате?

Билл кивнул.

– Догадываюсь.

– Я проглядел кое-какие книжки. В одной из старых историй упоминалось некое зеркало, наклонённое над землёй. Раньше я полагал, что имеется в виду память о внедрении чистой технологии, так называемых звёздных мостов, которые эридиане начали строить до катастрофы.

– Нет?

– Боюсь, что всё проще.

– Это просто зеркало?

– Да. Только, конечно, встроенное в непростую арку. Нечто вроде слабого звена во Вселенной. Чтобы встроить его, надо было здорово поиздеваться над своей башкой.

– А зачем?

– А зачем надо было из леану делать уродов вроде нас? Кто-то распотешился. И вообще, ты же знаешь, мыслящие существа никогда не могут поставить предел своей мысли. И ладно бы, они умели выбирать направление этой самой мысли.

– Увы.

– Ну, больше я ничего не могу сказать. Что-то изменилось…

– А что с комнатой делать? Взорвать?

– Выпустить зеркало наружу? Мириад осколков без присмотра?

– Да, мириад биллов, как я понимаю, вас не распотешит. Никто не любит биллов. Но, погоди-ка… разве можно оставить чёртову штуку вот этак? Без какой-никакой Мэри Поппинс?

– Может быть, комната его удерживает?

– Словом, я ничего не понимаю.

– Значит, ты понимаешь больше, чем можешь себе представить.

Билл завздыхал и поднялся, держа в большой ладони горсть белых осенних писем.

– А нельзя сунуть туда тетрадки с нашими ролями?

Энкиду оживлённо хмыкнул.

– Тебе тоже всучили?

Энкиду порылся в своих умопомрачительных джинсах, по поводу которых дядя Мардук не решался ничего сказать, так как это значило бы привлечь взгляды к безобразию, и таким образом, отчасти его легализовать.

В руке его появился свёрнутый вшестеро листок. В сумерках листок белел, буквы не видны.

– Твои слова?

– Мои, Билл.

Билл зыркнул туда-сюда:

– Похоже, отвертеться не удастся.

– Он настроен серьёзно.

Он означало не Мардука, а самого Александра сира Александра. Так его имя значилось в афишке.

После встречи с актёрским составом им расхотелось… и даже Биллу, который играл отлично.

Командир с неожиданной серьёзностью отнёсся к настойчивым просьбам хозяина поучаствовать в представлении. Билл, сопротивлявшийся очень изобретательно, продержался не более суток, а Энкиду, полагавший, что отсидится в одной из своих тайных егерских сидок, оплошал только разок – вернулся и прошёл мимо окна, где ужинали.

Ас, отлучившись с извинениями и под аккомпанемент шуток хозяина насчёт офицерского пищеварения, застукал Энкиду влезающим в окно собственных апартаментов. Он, молча, положил на подоконник лист, прижав его балеринкой.

Энкиду сказал ему, чтобы не смел трогать его вещей.

– У тебя одна фраза. – Вместо извинений сообщил Ас, и удалился в темноту.

Сейчас тоже темнело.

Энкиду посмотрел на небо со звёздами, которые двигал ветерок. Под его взглядом звёзды остановились на своих местах, как в игре «замри».

– Полнолуние не скоро. – Указывая на печальный стареющий месяц. – Что он собирается предпринять?

– Что? А. Нет, всё в порядке. Луну повесят. Он распорядился, кажется.

– Действительно, всё в порядке.

Если смотреть с облака на землю Эриду, но не один час, а Бесчисленное Множество тысячелетий, то можно увидать, до чего она непоседлива. Рябь постоянно тревожит её зелёную, а ныне жёлтую поверхность. Горы исчезают прямо на глазах, и волна, приподнимая поля, леса и города, скрывается под поверхностью океана.

Тогда можно было бы увидеть многое – например, как летящая стрела превращается в пулю, а пуля снова в стрелу.

Но для такого нужно иметь глаза, которые не устанут и не сомкнутся даже на сто лет.

Ас, неслышно подойдя под прикрытием сумерек, в длинном халате и летних туфлях, остановился пред афишей. Почему-то он вспомнил, как они ждали с Биллом в коридоре на улице независимости.

Загромождённая всякими нужными вещицами комната помещалась с той стороны дома, где жили актёры. Разумеется, никакого номера на двери нету… да и планета другая.