Текст книги "Глобус Билла. Третья книга. Бык"

4. Шанни и её новый шкаф

Утро до одиннадцатого часа было серое, вылитый вечер – ну, и ладно, ну, и хорошо. И пусть бы уже так – но к полудню в сонное марево всунулась Звезда, косматая и жаркая. Солнце почему-то разозлило их. Настроились уже на вялый денёк, как в колыбели, покачивающей их на берегу небес, и на тебе.

Раненько Билл вышел в тот двор за службами и увидел куст роз. Он сел под ними, в сени старого замка, вздымающего чучельные, не живые и не мёртвые, стены, и задумчиво приподнимал голову, лаская щекой небритой особо маленький, ещё юный цветочек.

Розы были ярко-жёлтые, до того жёлтые, что уж дальше некуда – просто желтизна во плоти.

– Ты бы побрился. – Посоветовала роза. – Ты же колешься.

Билл печально взглянул.

– Ты как спал, офицер?

Ас, подходя и садясь на обломок скамейки – тут, подозреваю, беседка была, её срезали и оставили меньшую часть. Шестьдесят процентов где-нибудь в леднике замурованы с закостеневшей плетью роз.

– На новом месте приснись жених невесте.

– И кто ж тебе приснился?

– Как один лоботряс любезничал со старым троглодитом.

– Ты, чаю, в башенке окошко открывал и локотком облокотясь, подслушивал семейные разговоры дяди с племянником?

Ас посмотрел вверх в волчье небо, караулящее замок. Рогатая башня, сбитая навзничь и набок, целилась на восток. Нависающая скала впустила тихую тучку, и та обустроилась штандартом.

– А дикаря кто-нибудь видал? Уж не зажарил ли его дядя и не съел ли?

Билл миловался с розою.

– Зачем бы? Этак дядя подавится. По-моему, мы ему все понравились.

– Ты розу оскорбляешь.

Билл отодвинулся, удерживая цветок.

– Я таких сроду не видывал.

– Это, по-видимому, память у него… о ком-то. Так что, не трогал бы ты цветики.

Билл подумал и отпустил закачавшийся куст.

– Ты прав, наверное. Как всегда.

(Ас поблагодарил кивком, встал.)

– Не буду.

Задирая голову со шкиперской бородкой, Ас обошёл двор, рассматривая чешуйчатые стены в тёмных толстых жилах, окаменевших, как разом охваченный смертью, огромный организм космического тарантула.

Потрогал одну жилу.

Билл вопросительно и рассеянно посмотрел. Ас пояснил:

– Растение. Оно вилось по всей стене и жило так долго, что лозы превратились в животных. Во всяком случае, ни то, ни сё.

– Почему я вспомнил о своём брате Энкиду?

Оба невинно и гадко посмеялись.

Ас увидел дверцу в стене и показал. Толкнул и со стоном открылось тёмное нутро замка.

– Здесь, наверное, сотня входов.

Билл вспомнил о второй двери в гостиной Аса под портретом сурового чудика. Точняк там уже музей основали. Они вошли в погреб, где пахло омертвевшей колодезной сыростью. Гулко.

Лестницы вели вверх и вниз, одна вбок.

– На восток?.. – Робко – Билл.

– На запад. – Лаконически оборвал Ас.

Билл виновато пожал западным плечом.

Взобрались и вошли в комнату, которая значилась когда-то спальней. Огромное окно наполовину забито. Горела лампа на синергии – вечная, как соглядатаи династии.

Возле смятой, как мелкая волна низкой постели многоэтажкой для бедных высились книги.

Комната производила впечатление разом и обжитой, понятной до пылинки её обитателю, и заброшенной… в этой заброшенности неочевидной таилось что-то не очень приятное.

Ас взял верхнюю книжку. Послышались шаги. Ас остановился с книгой, шагнул в сторону, под подошвой хрустнуло. Вошёл сир Мардук в военном, перешитом из шинели, халате, из-под которого шагали дядины ноги в штанинах.

Билл молвил:

– Простите, дядя… мы тут… осматривались.

– Не туда свернули. – Прибавил Ас.

Лицо Мардука осталось непроницаемым. Ощущение постоянной сдерживаемой злобы, исходящее от него, которое так поразило Аса при первом же взгляде, сегодня было прикопано как можно глубже.

Даже асов радар на скрытые мотивы нибирийского поведения ничего не уловил.

Добрейший старый хрыч, обаятельный и живущий в охотку. Здоровый, ладный, затылок под рукомойник совал.

– Нашли моё гнездышко. С ходу. Вот выучка. А я думал, ты такой рассеянный…

Он сказал-то Биллу, а посмотрел на Аса.

Тот без суеты положил книгу. Отойдя, он заметил, что это за хруст сопровождает шаги – стружка для упаковки… несколько рыжих завитков. У Билла на загривке такие.

Мардук кивнул.

– Вижу, вы кой-что углядели. Не любопытен, но наблюдателен. Это импонирует. Оч-чень. Я, как и все домоседы, не люблю, вишь ты, когда суют нос в мои дела.

Ас тщательно выговорил:

– Это замечательная книга. Я смотрю, редчайшее издание.

Мардук поднял палец.

– Первое…

Он коснулся книги и рассеянно молвил:

– Нуте-с, я прикажу подать сюда кофе.

В ответ на просьбы не беспокоиться, отмахнулся.

– Пустяки. Я сам ничего не делаю, мне – делают.

Он усмехнулся.

– Те, кто жил здесь, делали всё сами. Дворяне, туда-сюда… сначала они обретались, как в походе и не было возможности выписать слуг. Персонал дорого пересылать, тово, этово. Затем привыкли или принципиально опростились. В общем, бегали с кофием, а то и с ночными горшками.

Он рассмеялся.

– Но вас, я думаю, этим не шокировать.

Ас и Билл печально переглянулись.

Он улыбнулся и, выйдя, крикнул кому-то:

– Завтрак, уроды!

Вернулся и косая ухмылка почти их напугала.

– Не пугайтесь только.

Он вернулся к книге.

– Да, а я рос уже в цивилизованной стране. Баловень. Слуги – это по мне.

Он показал книгу.

– Я ведь знал автора. Возможно, он ещё жив, босяк.

(Дядя другое слово употребил.)

Ас осторожно спросил:

– Он… где?

– Там на Родине… если не помер. Правда, он был странный… как я.

– Это значит…

– Может, и жив. Только глубокий старик. Не все из тех, кто связал свою жизнь с этим адом, испытали убийственное влияние здешней Звезды. Были и те, кто, наоборот, знаете. Неисповедимы пути Абу-Решита и радиации… плоть земли. Соль воды… любовь здешняя…

Он подмигнул, и лицо его омрачилось, глаза тускло блеснули из засыпанного склепа. И немедленно вновь помолодел Мардук.

Они увидели: из-под маски старца, из-под вязи складок и сгибов кожи выступило прекрасное лицо мальчишки. Одно было в этих двух портретах общее – скорбь, нет, – скорбь и жестокость.

– Да…

Он задумался так глубоко – ушёл в камень. Камень врос в землю. Потом опомнился.

– Что же они, уснули… кофе!

Ему пробурчали из-за двери.

– Так подними их. – Сварливо ответил Мардук.

Послышался стук и цокот.

Он снова позвал и они услышали, как он, прислонясь к косяку, что-то говорит. Выхватили слово:

– …пусть не входит. Тут у меня…

– Так вот, – (возвращаясь.) – Когда-то сюда прибыл с важной и секретной миссией некий господин… оттуда же, откуда и вы. Кто? Вельможа, медик, и, как я уже сказал, задание у него имелось чрезвычайной важности. Двойное и тройное. Его прислал сюда мой дед. Видите ли, здесь долженствовало родиться одному младенцу и …мой дед был очень заинтересован в получении самой точной информации. Ну, и в благополучном исходе дела. Вы не подумайте…

Мардук снова ухмыльнулся зло.

– Очень они все растревожились. Я как раз составил своё отречение и… ну, сейчас это к делу не относится.

Он засматривался в свою память.

– Она велела мне… вот-с. Вельможа. Он служил личным врачом великого тирана Ану… дедушка личность колоритнейшая, мне до него далеко… вот ваш папенька… немного похож, но это всё равно, что яйцо дракона или киндер-сюрприз.

Билл галантерейно подольстился:

– Да-а?

Из-за двери поскреблись. Мардук резво отошёл и принял поднос. Ас сунулся помочь, но Мардук жестом показал, что это не нужно. Ас задержался, заметив под дверью тень.

Мардук заметил покойно, подавая твёрдой рукой кофе:

– Попробуйте. Вот такие старики начинают об одном, а рассказывают всю историю мира. Стало быть, прибымши. Летел он с почестями, хотя в секрете. Снарядили целый флот. Ощетинился он орудиями, и в сердце флота со своим чемоданчиком этот старый врач, который пользовал самого гнусного деспота всех времен.

Он улыбнулся Биллу.

– У вас ведь всё ещё впереди.

И он рассказал, уже не отвлекаясь, и прихлёбывая крепкий густой кофе.

В свите старого врача летел один его очень дальний родственник, тогда совсем юный. Он сам захотел на Эриду, и врач не имел ничего против. Ему бы и пристало иметь хоть какую-то поддержку в дальней опасной колонии. Юноша уже тогда интересовался медициной, в особенности тем её разделом, что ведает фармацевтикой. Был у него и другой специфический интерес.

Вдобавок, как узнали Билл и Ас, молодой нибириец служил в одной организации.

Мардук прищелкнул пальцами.

– Вы их называете вечными, кажется?

Билл кивнул

– Ну, вот. Он там начал службу в медподразделении.

Прилетев с важным вельможей, юный родственник очень быстро обустроился на Эриду. Ему, как поискал слово Мардук, полюбилось тут. И пока старый вельможа в меру сил исполнял свою миссию и снабжал Ану информацией, мальчишка шастал по колонии, сдружился со многими и, что самое главное, продолжил своё образование самостоятельно в том направлении, которое его больше всего нудило. Он выбрал такую отрасль как… ну, как это?

Мардук вспоминал.

– Ветеринаром он стал. Да.

Билл и Ас не переглянулись. Билл кое-что вспомнил.

– Причём очень скоро стало ясно, – продолжил Мардук, – что выбрал он эту отрасль не зря.

Оказывается, как услышали друзья, юноша имел талант и скоро в своей профессии стал знаменитостью. Он работал у самой…

Мардук помялся.

– Белой Богини в доме жизни… то есть, в Старых Лабораториях.

Владел молодой нибириец-колонист своей профессией виртуозно. То есть, натурально, мог вылечить создание Абу-Решита от мухи до… ну, до самого того, что больше мухи во столько раз, во сколько он, Мардук, добрее и милее того деспота.

Он однажды оказал таким образом величайшую услугу дому Ану. И вот когда пришло время старому вельможе улетать – а тот спал и видел, как бы ему сделать ноги, молодой ветеринар принялся слёзно умолять… просто в ногах катался… чтобы его оставили тут. Ну, понятно, родственник его великий был не в восторге. Как это – не углядел. Мальчик разложился, выходит. Юноша всё же просил и просил. Запрос, извольте, послан, и вскорости пришёл ответ, даже два – от Ану и из той самой организации.

Мол, они ничего против не имеют в связи с услугой, уже помянутой, да и вообще приобретение такого опыта может быть очень полезно и пр., а в письмишке из канцелярии Ану сбоку корявая приписка, сводившаяся к тому, что мальчик – умница и может делать, что хочет. Хоть на дереве сидеть, а деньги ему пусть платят. Всё это выражено проще и не вполне нормативно… но тем пользительнее сила разрешения.

Старый доктор покатил в своём тяжело вооружённом шатуне с торчалкой и бомбами домой, и туда прибыл к своему великому облегчению целым и невредимым. По щучьему веленью награждён за службу и риск, а про его родственника даже ни полсловом. Чиновник-эскулап вздохнул облегчённо, поспешив выкинуть юного друга из сердца и семейного альбома. Родословная сочла его отломленною веточкой.

Молодой ветеринар тогда развернулся… ум его и острота мысли…

– Что-то особенное.

Понимал он всякую душку, хотя и кусан многократно, но никогда смертельно. Говорят, красив не был, но выразительностью физиономии обладал потрясающей.

Мардук хихикнул.

– Стал похож на всех, кого когда-либо лечил.

Смертей у него не случалось. Он такого слова, оказывается, не знал. Боролся со смертью так, что жила на лбу надувалась. Сердце мог вытащить из тела, и оно начинало биться у него в замытой руке. Вот такой был, по словам слегка увлеченного, хотя и с усмешечкой старающегося говорить, дяди Мардука.

Но пришло время, когда Родина снова приблизилась, и молодого врача без всяких комментариев истребовали назад по соображениям гостайны. Как он ни умолял.

Ему показали фото его многочисленных боковых родственников…

Он полетел домой. И там многие яррогоды трудился. И опять же – прославился. Мог такой рецепт прописать, что не знали смеяться, что ли. И – помогало. Если делали, как он скажет – помогало. Стал он, правда, грубиян и вот ещё что случилось с уже немолодым врачом – перестал он совершенно ну… бояться чего-либо. Потому что смерть он ненавидел и даже терял нибирийский облик, когда слышал о ней. Кроме своей собственной… её он не боялся ни капельки.

Мардук подумал:

– Может, он и жив ещё?

– Я, кажется, слышал о нём.

– Конечно, слышал, мой мальчик. Было и ещё кое-что.

Рассказ о том, кто держал смерть в руке, продолжился…

Оказалось, что во время своей недолгой и счастливой жизни в колонии ветеринар завлёкся несколько своеобычной, как и всё у него, затеей. Он изучал не только травы и минералы, и их фармацевтические свойства, но и собирал и изучал всякие заговоры, связанные с ними. И вообще, как в красивую женщину, влюбился в мифологию Эриду. Фольклор, понимаете? Хотя это уж другого рода… Всё искал, рылся в книгах и холмах. В общем, занялся он тем, что называли здесь – магия. Другого бы обсмеяли, но когда врач может излечить того, от кого все отказались, не посмеёшься. К тому же все помнили о его заслуге перед царствующим домом.

Когда он вернулся, по горячему издал часть материалов – у него их прямо-таки выхватили столичные и периферийные издатели. Разом в трёх издательствах приняли этот ворох листов.

Он протянул Асу книгу.

– Вот та, которой вы заинтересовались.

Ас прочёл фамилии. Мардук покачал головой.

– Он писал под разными именами. Его настоящее было слишком дорого Родине. Его даже ты, царский сынок, не слышал.

Ас прочёл:

– Иллюстрированная энциклопедия суеверий…

– Превосходная. Это не энциклопедия, а целый настоящий роман. Он так любил Эриду…

Мардуков голос дрогнул.

– Хотя его связывала с нею любовь особого рода – ко всему множеству живых тварей, каждую из которых во время лечения он превозносил, как Абу-Решита.

Билл сказал:

– Но мы слышали… я слышал… он и нибирийцев лечил… и людей?

Мардук искренне удивился:

– Вот уж не знал. А от кого вы слышали?

Билл сделался честным:

– Не знаю… рядом сидел кто-то.

Мардук задумался.

– Странно, – пробормотал он. – Протей всегда говорил, что…

Он внимательно посмотрел на Билла.

– Вот ей-Абу-Решит. Что он какого-то генерала, что ли, вылечил.

Мардук помалкивал, и вдруг Билл стал свидетелем того, как смеётся растрескавшаяся земля. Скажем, Привал, грозный и милостивый, углядев пролетающий молоденький астероид, мог бы так смеяться.

Мардук захохотал, обжёгся кофием, выругался и снова принялся смеяться!

– Да? – Воскликнул он. – Что ж… может быть. …Генерала, да?

У него резко повысилось настроение, и он долго не отпускал нибирийцев, выпытывая у приезжих, где да как они услышали такую интересную вещь.

В заключение сказал:

– Надеюсь, мальчики, вы извлекли урок из болтовни старого дегенерата.

Он проводил их.

Ас выходя, поднял книгу ещё раз и страницы приоткрылись, выпал из них листок дерева.

Мардук склонился, рассмотрел.

– Извините, что вломились в вашу спальню. – Следя за моделью самолёта, негромко обозначился командир.

Мардук глянул непонимающе.

– Что? А… да. Нет, вежливость это, конечно, чертовски… но я здесь редко сны смотрю. Дом не маленький, есть где кости бросить. Спаленку-то мою я вам не покажу. Надо же хоть один секрет при себе оставить.

Он посмеялся. И тотчас, желая отодвинуть неловкость, обрушил на них валы гостеприимства.

– Гуляйте, где пожелаете, берите, что хотите. Ну, если поищете, найдёте, что годящее. За холмами, где болото, не больно шастайте. Там, где норы земляные увидите, туда не ходите, телятами станете. – Напутствовал он.

– Вот нам бы телёночка.

– Папа, небось, попросил.

– Как вы догадались?

Опять посмеялся.

– У вас, может, какие-то дела неотложные?

Билл замялся. Он и был вообще-то слегка мятый.

И тут командир почти развязно доложил:

– Да, сир. Нам нужно найти наши шатуны.

Билл замер. Сам орал насчёт секретной информации. Ну, не орал, но всё-таки. А посоветоваться?

Мардук оценил доверчивость недотроги офицера.

– Вам, простите, помощь нужна?

– Да, дядя… вот ваши драко… драко эти?

Тот усмехнулся.

– Что ж. Народец полезный. Вы им только скажите, что от меня… да я сам лучше скажу. И руководить ими не нужно – сами как облепят. Как эти, ну… – Пощёлкал. – Муравьи. А если что ценное – лучше спрятать.

Ему хотелось быть полезным.

– И этих возьмите. – Кивая так, что они поняли – на деревню показывает, вскользь заметил.

Билл понял и пыхнул.

– Ни за что.

– А….я забываю. На Хорсов похожи. Ну – завтракать? Кофием сыт не будешь. Где наша барышня?

Шанни проснулась и сразу увидела самое прекрасное, что можно увидеть с утра. Перед нею плясали золотые пылинки на фоне ветхих занавесок густо-песочного цвета. Вид до того хорош, что Шанни сказала себе спросонья: что-то хорошее сделается…

Проснувшись, она порадовалась тонкому шёлку постели, и вдоволь насмотрелась на пылевой театр. Конечно, на Глобусе такое невозможно – там система циркуляции, а уж про их уборки, в результате которых ни одной завалященькой пылинки не удавалось свалять дурочку, и говорить нечего.

Значит, вот чего она была лишена там, где чудесами хоть бочку набей.

Окно – сама безмятежность, и в нём стояли два дерева. Вчера на закате деревья выглядели совершенно чёрными. Но в блёклом неразогретом небе утра они оказались нежно-зелёными. Одно имело совершенно отчётливую форму – огромная белка, поросшая зелёной шерстью, сидит и смотрит на восток.

Шанни не торопилась вставать. Если сир Мардук жаждет общей трапезы, хорошо – но время уж пусть не навязывает.

Шастая по своему новому жилищу, Шанни рассматривала всякие подробности и вспомнила, как Мардук вчера объяснил уединённое расположение её комнат.

Это был дом одной из первых поселенок, из поколения, за ногу его, великих испытаний. Во время катаклизма ураган утащил дом на приличную высоту, а во время войны его спихнул с высоты оживший ледник. Ледник вобрал в себя дом и заморозил всё, что здесь было. Как скромно и смутно упомянул сир Мардук, пришлось покумекать, чтобы доставить его сюда, извлечь из-под стекла вечной мерзлоты и вмонтировать в общий Большой дом.

– Чтобы хотя бы после смерти они перестали всё время отдаляться и ссориться друг с другом.

Идея, что ей придётся жить в комнатах, пропитанных присутствием выдающейся личности, к тому же, имевшей бурную личную жизнь – с кем это она ссорилась? – не слишком нравилась… но – вы можете что-то предложить?

И сейчас Шанни была рада, что ничем не выдала своего предубеждения. Она с удовольствием вошла в свою ванную, в которую не надо занимать очередь и где не придётся, стиснув зубы от раздражения, вытирать мокрые лужи. Не превращаться же в вечно ворчащую мымру.

С ней обнималась тонкая сорочка, которую она вчера нашла расстеленной на постели. А в шкафу ждали несколько платьев на все сезоны, все с виду очень строгие. Но Шанни усмехнулась – все они собирались развеваться выше колен, а в талии максимально сужались. Квартировала здесь и пара отменных юбок, пожалуй, они принадлежали кому-то повыше ростом.

В комодике любовно сложены блузки, такие всегда нравились Шанни. Они заканчиваются ровно на талии, а не простираются куда-то вниз с непонятным и непохвальным целомудрием и в то же время не пытаются сбежать от вас наверх.

Всё прочее, что ей понадобится, тоже имелось в количестве достаточном и тоже понравилось Шанни.

Ужасаться при мысли, что ужасный доместикус своими костлявыми пальцами собрал сюда вещицы женщины-призрака, Шанни не собиралась. Она и так находилась в том же состоянии, что и этот дом, когда ледник покрыл его стеклом.

Ряд чувств и ощущений заморожены до лучших времён.

К тому же, Глобус ведь жив? Выберем время и наведаемся, а пока та барышня пусть не обижается… вкус у неё неплохой был.

Завтракали на террасе, за каменным столом, который уже накрыли к её приходу, но хлебницу с горячими булочками внёс сам хозяин только когда она показалась в дверях. Деревья шелестели. Билл глохтал сливки, яростно намазывал хлеб жирным жёлтым маслом, ронял бутерброд маслом вниз в сахарницу, но то и дело вертел головой.

– Улететь иногда думаю.

– Куда, дядя?

– Ну, куда мне такому …в рай, вестимо. А тот, что в песочке увяз у вас кораблик. – Утирая рот, сказал Мардук. – Вот тут не обещаю. Ну, есть песочные специалисты. Вы уж с ними сами… сами договаривайтесь. Знакомить, извините, не стану. Ну, да вы такие проныры, такие общительные.

Он кивнул всем разом, Шанни – отдельно улыбнулся.

– Со стола-то приберите. – Подмигнув Шанни, сказал он мужчинам, и Билл закатил глаза.

Мардук, смеясь, ушёл – куда? Непонятно.

Ас толкнул Билла, пока Мардук уходил.

– Смотри.

В тени ветвей окно у самой верхотуры было приоткрыто.

– А что?

– Это ведь заколоченная половина.

Крыло здания, сплошь перечёркнутое ветками приникших к стенам деревьев, онемело, ослепло – не зодчему, а дому пострадать пришлось.

– Я зашёл с одной из лестниц, там вулкан…

– Прости?

– Живи. Вулкан, говорю. Стена залита лавой, видны двери, замочные скважины под цветным стеклом.

Шанни неуверенно молвила:

– Со стола убрать. Неудобно…

Не успела договорить, все трое, несмотря на габариты, как пушинки снялись с мест. Билл, запихивая в карманы хлеб, умильно улыбнулся Шанни.

Ас ловчее всех ретировался на безопасное состояние:

– Не думаю, Шанни. Сир Мардук пошутил. И потом, у нас, и правда, неотложное дело.

– Дело делается, господа.

Энкиду указал – сквозь деревья блеснул серебряный цилиндр. Ветки качались, и шатун подпрыгивал на ветру.

Вдалеке по берегу кишели расхаживающие драконарии. В устье торчал омытый до блеска шатун, и солдаты облепили его, молча. С берега на них гикал офицер.

Река сегодня голубиная, – вздымала воды мягче и быстрее опускала. Не вода, а сотни птиц бьют крыльями. Солнечный шарик плавал, как припущенная под крышкой яичница. Энкиду, который очень скоро в памяти восстановил весь свой путь по реке, до того цепким глазом оглядывал берега, что Ас не утерпел:

– Распечатай.

Энкиду выцарапал взгляд с дальнего покатого обережья и вслух подумал:

– Меня видели, это точно.

Драконарии орали на том берегу. Сильными ногами в высоких сапогах смело вступали в реку. Возле них вода кругами темнела – чёрная, синяя, чернила графоман налил.

– Однако…

– Это не грязь. – Энкиду опустился, прилёг к земле, как к кому-то тёплому, живому. – Сдаётся, они по-другому устроены. Это у них что-то выделяется вроде пыльцы.

Билл, который оголодал и любовно совал в пасть захваченный на дорожку изрядный кусок, подавился. Ас одобрительно захохотал и пожелал:

– Бон апети.

Билл с отвращением примерился пнуть Энкиду. Тот легко увернулся, с локтей лыбился.

– Тьфу, ну, вас, черти.

Ас назидательно откликнулся:

– Черти под луной, а ноне солнышко светит. Ты кушай… чем ты там посыпал?

Энкиду осудил:

– Мог бы и поделиться, жмот.

Билл плюнул, махнул, отвернулся к реке – практически одновременно.

Ездовое животное вырвалось и промчалось мимо, мокро фыркнув.

К трём часам шатун погрузили на плот и свезли на самый покатый выступ берега, практически мель, далеко выступившую из воды.

Машина выглядела прекрасно, бок самоварно горел. Дверца болталась и вещи плыли по воде. Все сразу подумали…

Ас обвёл их взглядом:

– Все подумали… как один.

Ящик лежит себе на глубине шахты, в окопе, вырытом пацифистом.

– А ключ? – Вдруг спросил Билл.

– Ты только сейчас вспомнил?

– Я-то, да.

– Ты так не переживай. С ключом всё в порядке.

– Куда везут шатун? – Энкиду привстал, земля не сразу отпустила его.

Оказывается, на какой-то дядин стадион или амфитеатр.

– Там у него кой-что сохранилось с давних времён.

Билл помчался за подводой и прыгнул на ходу. Маленький офицер, лениво покачивающийся в седле рядышком, бесстрастно посмотрел на него и рявкнул на заглядевшегося солдата.

Стадион оказался расчищенным пятном в лесу, где некогда и вправду что-то происходило – в бочкообразный ствол дерева вросли камни. Бросали их, что ли?

Ряды для зрителей торопились вверх вниз, а овал для состязаний заставлен машинами – летучими и пешими – в палатках. Тут же обустроен барак для дежурных техников.

Один из них, напомнивший Биллу инженера с Нибиру, показавшего им Глобус, встретил гостей и по тому, как несуетливо и метко он определил место для шатуна, стало понятно, что сам он уж себя наполовину самолётом считает.

Он пришельцев не рассматривал, говорил вежливо, о пути-дороге не расспрашивал. Задал пару толковых вопросов о самой машине и откозыряв, был таков в бараке, куда к задним дверям подкатили шатун.

Переглянулись. Потом отлавливали вещи на реке. Нашли не всё, но подозревать драконариев в попытке присвоить бритвенный прибор, как предположил Ас, сочли наивностью.

– Да уж. – Искривился Билл, вспомнивший про пыльцу.

Два подлеца усмехнулись в тон.

Время приплясывало около пяти после того, как звезда оказалась на острие чёрного дерева, и, покрутившись, соскочила с него. Бездарно поболтались у реки, высматривая Глобус. То, что не нашли и отметинки в тусклом воздухе, обрадовало. Ас отвесил им холодный начальнический комплимент.

Побрели через луг, размышляя, как бы им сыскать тех загадочных песочных специалистов, о которых с бесстрастием абсолютным помянул дядя.

Ас вопросительно поглядывал на Энкиду. Тот бережно обходил богатые травяные кочки, объяснив в сотый раз, что здесь может прятаться чьё-то гнёздышко.

– Может, ты знаешь что-нибудь?

– Я многое знаю из того, чему не учат в университете.

– Какие такие песочные специалисты?

Энкиду остановился, кулаки в карманах куртки.

– Слушай, сыскарь, детка… ну, чего ты пристал ко мне?

– Тиш, тиш. Энкиду, смотри, он на гнёздышко наступит.

Ас вполне смиренно пояснил:

– Ты так много читал… что там по части песка?

Энкиду слегка утешился. Он встал столбом и даже извинился – дескать, нервы сдали. Ас промолчал, хотя, окинув взглядом гороподобную фигуру в светлом нимбе, сказал себе, что, убей, не представляет – где там, в каком месте помещаются нервы?

Энкиду, под влиянием неожиданного перемирия, принялся припоминать кое-что…

– Сегодня? – Пискнул душка-Ас.

Энкиду отмёл ребром ладони.

– Солнце садится… тени. Тени! Пойдём завтра… с востока.

– У вас тут такая чистота повсюду, дядя. – Сладко проурчал Билл. – Как вы добиваетесь?

Мардук вздохнул тяжело:

– Кнутом и…

– И?

– И палкой.

Билл откинулся на спинку штопаного пляжного шезлонга. Сидели они на месте вчерашнего пиршества бандитов, провожавших в рай своего товарища. По требованию Мардука они рассказывали ему, как прошло спасение шатуна.

– Ну, это улучшенная формула. Тогда вы и её можете улучшить. Вы про пистолет, дядя, забыли.

Мардук посопел, вытягивая сочные губы дудочкой.

– И верно.

– И будет у вас, дядя, три составных части управления, как во всякой порядочной системе. Как три хариты у фонтана.

Мардук посерьёзнел и тень величия… и тень величия, да.

– Остряк ты… – Задрал лицо к воздуху. – Я будто ветер над выжженной землёй. Вот моя система. Я чист.

Ас кашлянул, глядя на Билла.

Мардук вышел из пустоты размышлений и заботливо осведомился:

– Ты что-то сказал, офицер?

– Видите ли, сир… ваш венценосный племянник способен извратить и столь благородное понятие, как стихия. Стоит ему употребить слово ветер, коим вы изволили воспользоваться, чтобы обозначить чистоту вашего замысла, – во множественном числе и приспособив под свою фигуру речи и…

Мардук помолчал мрачно и расселся, как оптовый куль с дорогой белоснежной мукой.

– Вы правы, военный юноша.

Сурово взглянул на Билла, заглянул в глаза.

– Ты можешь?

Билл покаянно завёл:

– Могу, ваше величество. Знаю – нельзя. Играть словами. Но что-то во мне дурное нечистое так и тянет, так и дёргает за язык.

– Не удалить ли его, Билл?

– Ах, дядя, это – как крыло. Подрежешь, и вырастет вновь да ещё этак криво. Уж лучше – как есть.

– Ты не сумасшедший часом, племянничек?

– Ах, нет, дядя… Абу-Решит миловал, но у нас на Родине, увы, сумасшествие распространено.

– Ужас какой, мой мальчик.

Билл скорбно кивнул.

– Сердце болит, дядя.

– А что за сумасшествие? Раздвоение личности?

– Это бы ничего, если есть чему раздваиваться. Нет, у нас, дядя, поветрие… свинцовая болезнь.

– Это как?

– Нибириец перестаёт сам думать, а думает газетой, а газета у нас одна. До того доходит, что у него центральная нервная система отмирает, и позвоночный столб с костным мозгом начинает сам собою колебаться вместе со сменой политического курса.

– Н-да…

– Это ещё не всё, дядя. Такой нибириец так страшно боится потерять место, что спит со стулом. Приносит, представьте, из кабинета и с ним спит.

– Но как же?

– Жёны и мужья, понятное дело, страдают.

– Понятно…

– Ножки мешаются. И вообще… исполнение супружеского долга несколько усложняется.

– Ну, я думаю, им не до исполнения, этим бедолагам.

– Не скажите, сир. Они так объедаются на нервной почве деликатесами, в частности, моллюсками, что у них скапливается в крови много афродизиаков. И они тогда начинают волноваться… терзаться… а так как нибирийцы они в большинстве своём совершенно бездарные, то и сублимироваться не могут, вообразите, дядя. То есть переключить свою энергию на какое-нибудь полезное обществу дело.

– И что же?

– Беда, дядя. Драться начинают. У нас в парламенте сплошь драки. Дело в том, – Билл интимно понизил свой низкий голос, – им невольно хочется теплоты, хочется кого-нибудь потрогать. Когда стул не мешает. А так как они там все бок о бок целыми днями, то они и трутся, трутся друг о дружку, дядя. Но не находя, простите, дядя – полной радости, они начинают страдать и уж так грубо хватать друг друга.

Билл передёрнул плечами.

– Целыми днями… Мегамир включишь, и видишь… как они сплетаются в зале заседаний. Такие сочные, щипни – масло брызнет… как подумаешь, что все они нездоровы, так оторопь буквально возьмёт.

– До чего грустно слышать такое.

– Да, а мне говорить. Но и это, дядя, пустяки.

– Вот как?

– Лучше бы им находиться в таком состоянии. Особого вреда они не приносят… ну, кроме мебели, понятное дело. Обивку приходится менять, ножки привинчивать. Это всё Нибиру осилит. Неладное начинается, когда им уж совсем невмочь делается, и они начинают придумывать законы.

– Что, так уж плохо?

– Не то слово, дядя… будто бредят, ей-Богу. Про топот котов или колечки в пупке, а давеча и вовсе неловко сказать, про что.

– Н-ну… это всё ещё не столь страшно.

Билл припоминал.

– А вот сочинили, извольте видеть… нанять писателей, которые будут все разговоры, какие услышат, сейчас на бумагу списывать.

Мардук задумался.

– Где ж они столько писателей возьмут?

– А у нибирийца писательство в крови.

– Да, это верно.

– Вот только жанр специфический, надо отбор устроить.

– Но всё это надо полагать, недёшево встанет?

– Ох, и не говорите, дядя… потому обычные нибирийцы протестуют. Раньше они про права мыслящих существ всё толковали, а теперь на деньги нажимают – мол, откуда взять на гонорары?

– И что же? Небось, парламентарии немного расстроились?

– Вначале. А потом подумали – в тот день вообще почти не дрались – и порешили, что мыслящие существа, то есть, нибирийцы сами должны платить писателям.