Текст книги "Глобус Билла. Третья книга. Бык"

– Ну, как там у нас, среди дикой природы? – Спросил Билл, что-то заподозривший.

– Сегодня всё по-другому. – Ответил Энкиду охотно, садясь на пол с журналом на колене. – Листвы попадало, страсть.

– Я слышала ночью рёв в лесу. У кого-то пора страсти? – Спросила Шанни.

Энкиду вспоминал.

– Наверное…

Он добавил:

– В самом деле, в лес лучше не ходить.

– Как долго?

– Времена года теперь будут меняться каждые две недели… вот увидите. – Уверил Энкиду.

Он поднялся, сунув затвердевший, как лист железа, журнал под мышку. Иннан показала глазами – э, порядок, порядок.

Энкиду послушно собрал разворошённые журналы и сунул в коробку.

Вчетвером потихоньку выползли на галерею, где как раз разыгрывал второй акт быстротечный октябрьский полдень.

Желтизна сквозной и шевелящейся неподалёку рощи вернула помыслы Энкиду под монументальную арку густого леса. Там толстые стволы подступали, как графические драконы в первых фильмах с использованием Мегамира, а густейшие кроны сходились на такой высоте, что о небе и задумываться не приходилось. Там, на узкой и кривой тропе, неторопливо обходящей лесные завалы среди полной тишины, никого не встретишь. Разве что лесного духа, доброго, как и подобает хранителю тишины. Добряки не выкапывают ямы, прикрытые сверху валежником, не заплетают тернием проломы в чаще, куда в отчаянном порыве кидается преследуемый зверь.

– Энкиду, ты о чём так задумался?

Они расселись на побитой древней погодой площадке. Энкиду встал и, обрывая засохшие ветви, отчего свет заструился веселее, ответил:

– О том, какую занятную ловушку расставил сир Мардук.

Он снова уселся, прямо среди оборванных нитей этой гигантской паутины на журнал, который теперь, вероятно, считался его собственностью. Билл, устроившийся между девушек на каменном парапете, озадачился:

– Это что-то глубокомысленное и даже страшноватое.

Иннан кивнула на темнеющий вход в семейное святилище.

– Дикарь имеет в виду те трогательные и глуповатые вещицы. Когда они собраны вместе, то производят мистическое впечатление, будто ты – лишь звено в цепи.

– А цепь прикована к лодыжке или к ошейнику. – Задумчиво продолжил Энкиду и встрепенулся.

Шанни смотрела на него с выражением, очень похожим на обыкновенный страх.

– Да, ну, вас. – Молвил Билл. – Сейчас бы съесть что-нибудь, у меня из-за этого подстаканника с алмазами аппетит разыгрался.

Они приподнялся и хлопнул Энкиду по куртке.

– Что это там у тебя, прекрасный егерь.

– Но зверь может уйти из ловушки. – Сказала Иннан. – Тебе ли этого не знать.

Энкиду отпихнул братца и полез в карман. Извлёк во влажных обрывках газеты кусок хлеба с сыром.

– Ты пришёл из лесу, и принёс сыр. Где же горсть кровавых ягод, которая заменит этим нежным женщинам и одному легко возбудимому утончённому юноше само сердце Эриду, пульсирующее и содрогающееся?

Энкиду поморщился.

– Билл, если бы ты захватил подстаканник.

Пикник на галерее доставил всем удовольствие. Билл отряхнул с колен крошки для птиц, а Энкиду собрал в жменьку и закинул в рот. Ещё раз поглядев в комнату с памятными игрушками, спустились среди тёплых и цепких лоз, обошли угол и увидели уже погрузившуюся в тень половину беседки.

Ас так и не показался. Ему покричали в окно, но он лишь мелькнул в глубине комнаты.

Билл шарил глазами:

– Кто-нибудь видел?..

Иннан с жалостью отринула.

– А ты?

Шанни признала:

– Я тоже её не видела.

Гадая, как же выглядит сейчас борода Аса, вернулись в дом. Все как-то присмирели после посещения галереи, хотя, в сущности, чего уж там? ничего зловещего или таинственного. Разве что дурацкая реплика Энкиду подпортила им настроение. Билл принялся жаловаться на сыр.

– Газета, наверное, была вчерашняя. – Поглаживая себя по животу, молвил он.

Мардук, встретившийся им в западном коридоре, где он ввинчивал лампочку, сообщил, что собирается приготовить дом к зиме.

– Отопление провести?

Мардук засопел, пряча старую лампочку в карман своего штопаного шлафрока.

– С отоплением всё в порядке

В покоях Шанни, в самом деле, имелась немного корявая, старомодная батарея, которая во время репетиции сразу нагрелась, как огонь. Вероятно, таким же благоустройством отмечены и комнаты Иннан, но мужчинам баловство, как выразился Мардук, не полагалось.

– Смешно даже. – Отрезал он. – Что вы ноете из-за мелочей. Мужи должны согреваться сознанием своей нужности общему делу.

Билл сказал, что ему-то не смешно, а уж он-то главный спец по смеху. Но тут же замолчал – против дяди приёма нету.

– А ты, громадный поедатель трав?

– Я всем доволен. Прошу учесть, что под петицией его высочества я лапу не прикладывал.

Мардук назидательно взглянул на Билла.

– Нужники, значит. – Проворчал Билл, так чтобы до дяди не донеслось.

Ходили по замку с гаснущим фонарём. Мардук похвастался погребом-кувшином, где хранится кой-что к встрече Нового Года.

– Я как чувствовал. – Отвесил он значительно. – Что буду не один. Мне самому старому, много ли надо?

С трудом протиснув широкие плечи, хозяин выпрямился в коридоре, ведущем из служб в комнаты, и улыбнулся Шанни. Его голова в густом венце яркого серебра касалась потолка, и казалось, что он держит на весу это серое чудовище – замок.

Шанни сдержанно улыбнулась на такое откровенное кокетство. Мужчины не владеют этим искусством, за редкими исключениями. Вот Билл, к примеру…

Глиняный «замок» на вырытом за северной стеной леднике вызвал одобрение Энкиду.

– Грамотно. – Вырвалось у него.

Мардук язвительно ответил: «Спасибочки, а то я извёлся», – но выглядел довольным этой скудной похвалой.

– Завтра глянем на гидроизоляцию и электропроводку. – Напоследок сообщил он.

Энкиду и звука – приличного или не очень – не издал, а Билл принялся обречённо вздыхать, как привидение.

– А что это ваш любимчик отсиживается? – Вслед мощным плечам дяди крикнул он.

Голос Билла заполнил узкий коридор, но Мардук не сразу обернулся.

– Я полагаю, господин Ас сам усмотрит, чем ему заниматься. – Ответил Мардук совершенно спокойно, из чего все почтительно бредущие за ним молодые люди усвоили, что хозяин и не собирался забывать дерзкой реплики командира.

Мардук, когда вышли в анфиладу, где за аркой Доместикус уже собирал на стол, кивком отослал Иннан, хотя Шанни всё же осмелилась бросить на него умоляющий и послушный взгляд.

– Ступай, перебери свои сундуки… зимняя одежда, юная девица, зимняя одежда. Не всё же вам щеголять в этих непристойных прозрачных одеяниях.

Иннан, разумеется, не возражая, поднялась по боковой лестнице. Билл, сообразивший, что иногда автоматизм до добра не доводит, взглядом не проводил длинные ноги в потёртой джинсе.

Энкиду вообще смотрел в сторону. Шанни, размышляя, чем может грозить им хорошая память хозяина, не попыталась, как всегда, подсмотреть, как выглядят помощники Доместикуса.

День прошёл мирно, а после обеда Мардук разрешил Шанни навестить Иннан. Он оборвал её благодарности:

– Ну, ну. Как будто я мстительный и коварный владелец замка, полного ловушек.

От такой оговорки у Шанни опять едва не испортилось настроение, и она поспешила воспользоваться разрешением.

Комнаты Иннан были, как и её собственные, роскошны. Пожалуй, их устраивали по картинке в детской книжке. В каждой мелочи ощущалась ревнивая отцовская привязанность и простодушное, почти умилившее Шанни, стремление «чтобы всё было богато».

Первое выражалось явственнее всего в портрете самого Мардука – очень старой фотографии в рамке из того же материала, из которого сделан подстаканник.

Изображение выцвело, но Мардук, моложе на четверть жизни, потрясающе красивый, что было подчёркнуто двумя цветами – чёрным и белым, и потёртостью фотобумаги, – смотрел на Иннан со стены всякий раз, когда она садилась за стол, —пристально и живо.

Более всего Шанни потрясло, что он смеётся – не улыбается, а отдаётся волнам смеха. Он выглядел… счастливым.

Некоторая кичливость, которая могла бы испортить изящество убранства, проявилась в выборе портьер и гобеленов, сочащихся златом-серебром, а глянув под ноги, Шанни увидела, что ступает по тёплой плоти редкой породы дерева.

Лишь природный вкус к проявлениям красоты, свойственный всем представителям династии, помешал Мардуку сделать комнатку выставкой богатства. Он ограничился тем, что выставил напоказ отцовскую любовь. Здесь он мог не стесняться силы своего чувства. У Иннан должно было быть всё самое лучшее, что могла дать Эриду.

Из маленькой гостиной дверь вела в спальню, под густые лепестки цветка.

Само собой, хозяйка этих покоев, когда повзрослела и обрела право голоса, внесла свои поправки.

Корректировка местности началась с твёрдого Мегамира – лучшего среди тех, что научились делать на Эриду. Сложенные стопкой блокноты (несомненно брали на прогулку в поле) под присмотром большой лупы на массивной ручке. Шанни с молчаливого согласия Иннан приоткрыла один из блокнотов, который роняли в болото – к побуревшей и покоробившейся бумаге приклеен листок дерева.

Как ни надеялся Билл, Мардук не отменил, не забыл и с утра поволок их на пытки электропроводкой. Начали с подвала и так и не добрались до чердака, отложенного на следующее утро.

Подбирался ноябрь, месяц номер одиннадцать. Красный и зелёный в этой части Эриду, на полуострове, согретом двумя океанами и тремя могучими реками, номер одиннадцать колебался между холодом и жарой, и, урезая дни, иногда выпускал на небо такие ранние рассветы, что страшно было смотреть на густо красную огромную звезду, привалившуюся тяжким боком к поверхности Эриду.

Иногда казалось, что лето не исчезнет вовсе – пересидит где-нибудь.

Где в рыжине холмов полянка с голубыми подгулявшими цветиками, а дюны с виду такие же горячие, как плавящееся золото.

Холод ветра, усмехающегося над штандартами дяди на одной из башен, забывался на солнечной площади, откуда изгнали бандитов. Мардук, наверное, распорядился, не желая выглядеть господином гангстеров в глазах чистоплюев-нибирийцев.

Половина беседки теперь часто по утрам занята Шанни и Иннан. С ними частенько разделял беседу какой-нибудь из блокнотов Иннан, под скамейкой валялась целая стопка их, принесённая из комнаты, – и модные журналы для дам, выписанные Шанни с того материка, где не побывал Билл.

Сильнейшая половина маленькой популяции изредка останавливалась рядом, и, случалось, что обмен колкостями (Энкиду и Шанни) завершался приятнейшим сюрпризом: Ас приносил девицам две чашки горячего кофе, от напряжения скосив глаза на поднос.

Это торжество хорошего мужского воспитания доставляло им удивительное наслаждение. Глоток горького кофе на воздухе опьяняет почище морского портвейна из дядиных запасов. Но удовольствие не мешало острить по поводу невозмутимого командира.

Билл проявлял страстный интерес к модным журналам и его прогоняли. Энкиду же, заметив как-то раз гербарий Иннан, с подчёркнутой небрежностью время от времени просил позволить ему взглянуть на новый экспонат.

Заметив, что местечко глянулось гостье, Мардук хотел отреставрировать постройку, но Шанни уверила, что им с Иннан и так нравится. Тогда он отдал приказ драконариям стрелять по тучкам, и те, заполнив весь двор свистящим шёпотом, хлопками выстрелов, и острым запахом селитры, просушили воздух ноября так, что вокруг скамейки образовалась целая незримая комната, а небо синело ярче, чем глаза Шанни.

9. Гнездо с двумя входами и почтовый ящик

Струны вселенной натягиваются ближе к концу года, или к концу мира. На небе выросла угрожающая фигура Лучника, кое-как отмеченная неяркими звёздами. Разнообразные листопады не могли исчерпать всех душистых заделов и, бродя по терпко пахнущему разноцветному ковру, куда более роскошному, чем дорогой ковёр в её комнате, Шанни по-прежнему видела рощу, одетую по всей форме. Только предметы стали легче и подрагивали в прозрачном воздухе.

Она стала меньше видеться с Иннан, да и со всеми. Прохлада вокруг подействовала, или они начали обживаться на новом месте, но каждый очутился, вроде, как сам по себе.

Теперь полёт казался глупым и простым, вроде детства с его глобальными вопросами насчёт залежавшегося за портретом дедушки-людоеда дневника с тремя двойками по родному языку, который не всегда был Биллу поддержкой и опорой. Что мы делали хоть? Пили и видели сны, уборкой занимались, сколько картошки начистили, сколько под нашими нестрашными ножами сошло картофельной кожуры, свиваясь в кольца, Аншар опоясать можно. Играли в карты, почти отучились ругаться и чесаться – из-за Шанни. Шанни, да – конечно же.

Шанни это единственный свет из кухни в конце коридора – женщина всегда праздник среди будней, тем более такая, как Шанни, со светлыми волосами и синими глазами.

Липли к карте, Ас смотрел один и тот же фильм, ни разу не признавшись в этом, Энкиду читал сказки. Билл… что Билл-то хоть делал?

Во всяком случае, он знал, что делает сейчас. Он отправился погулять по своим будущим, обещанным дядей владениям. Хотя обещание было смутным, так как дядя твёрдо, похоже, уверен, что будет править этой несчастной затюканной землёй и после того, как тёмное облачко его души выскользнет из его островерхого хищного уха.

Лесок неподалеку от деревни сулил одиночество, необходимое Биллу редко, но всегда используемое с толком.

Билл оглядел поляну на опушке. Слабый и тихий свет осени с осенними звуками накрыл низкие травы и запутался между деревьев. Билл ощущал себя гигантом, гуляющим по бюргерскому подоконнику.

В деревне кто-то колотил по металлу, и нечастые удары далеко разносились, вселяя чувство ритма в затихающую душу природы. Здесь всё – Билл огляделся – готовилось к великой метаморфозе. Ещё были совершенно зелёными листья, но если приглядеться, отыскивался красный или ярко-золотой цвет, и взгляд успокаивался. Успокаивалось и сердце. Что-то сейчас делается на Родине? Ничего хорошего, понятно… там никогда не делается ничего хорошего, но вот обсерватория с белыми столбами у входа опустела и жёлтая птичка-клоун, конечно, скачет по ветке у окна.

Сел и вытянул ноги, упал на локоть.

Я заблудился. Марево горы спускалось в долину. Билл не услышал шороха, просто увидел в расслаблении чувств, как из марева смотрят глаза.

– Ты из этих? Из компании?

Билл не шевельнулся. Что-то подсказало ему, этого делать не следует. Глаза были нехорошие, не такие, как у людей из деревни. Да и повадка стоявшего перед ним и над ним человека внушала сомнения.

Не делая резких движений, нарочито лениво, Билл поднялся. Нарушивший покой наследника здоровяк ростом мог померяться с ним, но казался невысоким, и сложённым дурно – руки свисали чуть ли не до колен, а широкие плечи кренились. За плечом его Билл углядел обмотанный колчан, на боку привязанную сетку.

– Из последних прилетевших? – Внятно проговорил глухим голосом охотник.

– Что значит, из последних? – Еле прошамкал Билл.

У него мороз прошёл по коже. У охотника кожа имела серый оттенок, голова затянута тряпкой и на лбу Билл разглядел нечто вроде экземы. Сначала он подумал, что это татуировка, но приглядевшись, убедился, что это какие-то знаки, и не поверх плоти, а проступившие сквозь неё.

Ловец выглядел не вполне человеком, как дядины патрульные, только куда менее симпатичным. Удивляться не приходилось, чего тут только у дяди не развелось.

Тут же Билл сказал себе, что он сам тоже – не вполне человек, но взгляд наткнулся на руку ловца, властно обхватившую сухую ветку. Вернее, на охотничью рукавицу непонятного кроя, с отростком сбоку выше запястья.

Не дождавшись ответа, говорящий не-человек ушёл, то есть, он действительно пошёл прочь, но прянул в трёх шагах в траву и скрылся в ней, хотя земная щетина в ноябре не шибко лезет вверх.

Билл оглядел поле – никого. Деревце вдали, из предсонья, над ним тихое небо с ползущими, как слизняки облаками. Билл с политичной осторожностью побрёл вдоль опушки и остановился в той точке, откуда не видно гор.

Запах леса прятал волнующие осенние сырые нотки, заметные, как в знакомой музыке элементы новой аранжировки. Билл вышел к широкому пастбищу, демонстративно свежему и зелёному. Островами среди травы помещались семьи рослого и стройного растения с цветами ярко-лилового цвета, похожими на глаза Энкиду. Небо повисло высоко и было синее. На западе клубилась бурая туча.

В густой кошенине наткнулся и поднял – рассмотрел: копыто.

Положил на ладонь – ладони не видно.

Выпас зажиточный, аж чавкало под ногами – земли не видать, даже проборчика. Пажить давилась соком сминаемых трав. Билл пошёл наугад и обнаружил, что везде одно и то же. Новый Дом пташкой вспорхнул над холмом, но когда Билл двинул к нему, исчез.

– Забавно. – Согласился Билл.

Кто-то засопел ему прямо в ладонь так мокро и горячо, что Билл подпрыгнул – нет, правда – подпрыгнул. Обернулся. В голубоватой поросли розово-золотой телёнок гулял вокруг колышка и смотрел на Билла. Тот умилился. Телёночек… колышек.

Привязанный к колышку щедро обрадовался Биллу. Лобастенький, как лауреат в области квантовой физики, только и разницы – посреди лба маленький комышек – будущий рог.

Оба решили свести знакомство покороче. Ласковое бормотание потонуло в сопении телёночка, атакующего пуговицы и шнурки Билла. Гул и топот, донёсшиеся из-под земли, отвлекли обороняющегося Билла, он взглянул и выпустил из рук бархатную игрушечную голову лауреата. Телёнок, наконец, торжествуя, завладел мятыми манжетами приятного незнакомца.

Быки появились с запада. Вовсе это была не туча. Стадо двигалось, как за спиной дыхание на тёмной улице. Билл с откровенной тревогой осмотрел пути отступления.

Стадо шло неторопливо с внушающей неподдельное уважение вдумчивостью. Билл раньше не видел быков так близко. У него перехватило дух. Впереди и сбоку двигался главный бык, видно, ихний папа. Огромное трапециевидное тело с горбатой холкой цвета запёкшейся крови. Благородная голова анданте поднялась из муравы. Огненные небольшие глаза сразу нашли Билла. Вся стать быка задумана воплощением величия. Единственный рог посреди лба казался вытесанным из красного дерева.

Из стада донеслись негромкие переговоры – мычание волов имело вопросительный характер.

Билл, подвергшийся гипнозу, сомнамбулически повлёкся навстречу червонной реке быков.

Билл дома, на Нибиру, не поинтересовался, как они выглядят… но из детских книжек помнил рассказ о мифическом существе. Вот они стояли перед ним, и ничего мифического в них не было. Богатая парчовая ткань обтягивает пронизанную мышцами и нервами плоть, за единым рогом, за толстыми лобными костями сеть интеллектуальных клеток непрестанно записывает мир. Багровое сердце вожака переполнено умной кровью, огонь любви пробегает по его жилам с той же скоростью, что и внутри хрупкого тельца птички.

Вымерший на Нибиру вид генетически восстановили и переделали здесь в колонии кем-то. Кажется, прозвище учёного женского рода.

Билл вспомнил, что папе хотелось телёночка. Где, кстати, наша крошка? Он посмотрел за плечо. Там теленочек сердился и приплакивал, что забавная игрушка куда-то делась. Впрочем, малыш в тех летах, когда всякий взрослый дядя – папа. Мог бы я стать папой вот этому?

Билл, мудрея в собственных глазах, стыл бледно-жёлтой статуей, и статуе становилось худо от живительного и совершенно не сказочного страха.

И телёночек, повинуясь законам программы, сделается вот таким господином? Билл вспомнил, что Энкиду трепался насчёт тотемов древних. В частности, они поклонялись, как царю – красному быку. Да и сами боги из поколения великих испытаний души не чаяли в своих чудовищах: сколько литературных сравнений, лестных для человека и аннунака, было изобретено! В этом смысле быки уступали первенство разве что леану.

Телёночек, завидя стадо, совсем извёлся. Он заплясал и в отчаянном усилии повалил колышек. Вприпрыжку побежал к Биллу и воссоединился с ним. Билл едва устоял на ногах и, пытаясь отделить от себя мокрый нос и тычущийся ему в бедро коротенький рог, быстро посмотрел на стадо.

Он остолбенел.

Единороги – все – смотрели на ожившее, неустойчивое и двуногое существо. Главный бык явно размышлял. Билл слабо сказал:

– Билл и не собирался ловить никаких телят. Видите? Билл не похищает вашего ребёнка.

Пусть папа летит сюда, и сам достаёт себе. Вот, что.

Единорог покачал головой и неторопливо направился к Биллу. Натурально, туча ползла над травой. Билл соображал. Как всегда, когда нужно, наперсника рядом нету.

Братца тоже не видать. Где он, скотина такая, шастает – промчалось в совсем уж несвоевременном раздражении под приподнимающимися от страха рыжими волосами.

Дамочек, чтоб полюбоваться бегством наследника, тоже. Впрочем, это-то неплохо.

Пурпурная кожа быка вблизи становилась насыщенней, он был самой осенью с её сгущением тёплых тонов. Бык издал тихий густой звук, и телёночек добросовестно подбежал к нему. Бык оттеснил телёночка и легонько поддел его за бочок кончиком рога.

Прибор отнюдь не из дерева. Билл изучил его с десяти шагов.

Батюшки, это что-то вроде дядюшкиного любимого ножа для жаркого… правда, благороднее, и бык не размахивает им с многозначительным видом, как сир Мардук.

У основания устройство обвязано почему-то клетчатым мужским шейным платком. Кто бы это мог сделать? В пыльноватом мареве, которое по мере происходящего, окутывало поляну, проявились горы. Поляна показалась Биллу разрастающейся, как тело спрута в космосе.

Синеватый оттенок явственно проступил сквозь кожу единорога. Телёночек, не желающий быть объектом педагогики, обиделся и на фальцете – уши закладывало – подвывая, посеменил прочь.

И, как нарочно – к Биллу, которого почитал, очевидно, лучом среди эридианской действительности.

Единороги замкнули вокруг них строй.

Бык приблизился и на расстоянии пяти шагов (шагов обыкновенного нибирийца с примесью крови говорящих человечков) уставился на Билла. Билл вздохнул, жалея в который раз, что у него мало крови Хорсов – те, говорят, вообще не знают, что такое страх.

Папин наперсник, громадный бык цвета тёмный беж, ловко оттеснил малыша за круг. Вот это я понимаю – официальный телохранитель не бродит где-то, флиртуя с…

Спина быка закрыла ту сторону декорации и деревце на краю. Билл вдруг полюбил это деревце всей душой. Он вспомнил, что дядя Мардук толковал насчёт местной магии. Вот если бы деревце подошло к нему поближе.

Билл сделал шажок, недостойный его длинных ног. Главный бык вполне благодушно следил за манёвром и – Билл мог бы поклясться – зевнул. В следующее мгновение единорог кинулся к Биллу, наклоняя рог, а Билл, используя свои масштабы, бежал, как следует. Стройные ноги подымались так высоко, что Билл видел напрягающиеся мышцы бёдер. Пот сразу покатился по его лицу, как в мелодраме слёзы. Бык легко обогнул беглеца, и встал перед ним.

Билл вкрадчиво шагнул в сторону. Он понял, что чувствуют шахматисты, а ведь всегда потешался над дядечками, которые вместо того, чтобы бить по мячу копытом, двумя обкусанными пальцами переставляют за деревянную талию фигурки.

Бык стоял себе.

Возможно, он, подобно милиционеру на посту, размышлял об отвлечённых вещах, изредка возвращаясь к насущной и скучной проблеме нарушителя.

Билл отёр шею и понял, что волосы у него на затылке стоят дыбом. Вот стыдуха. Счастье, что Папа Быков не привлекает к разборкам своих бандитов. Стало быть, в политику ему идти не стоит. Что бы не произошло здесь, какое бы побоище не замыслил крёстный бычий отец – это будет побоище двоих. Что, впрочем, не утешает отчего-то.

Билл спиной видел деревце – случилось ведь такое чудо. Где оно? Ещё шаг влево или вправо. Теперь безразлично вроде, знаю ли я, где находятся эти проклятые лево и право.

– Ой, мама…

«Сынок, я никогда не имею дела с белыми. Понимаешь? Меня мама научила».

Бык вознамерился отдохнуть и устроился перед Биллом, повалясь на столпах сильных ног. Глаза его прикрылись, и на Билла уставился указующий рог.

Билл глубоко вздохнул и рассмеялся. Быку неожиданный звук, вроде как не понравился. Он открыл глаза и прислушался к ощущениям, двигая ушами. Билл мог бы поклясться, что у быка нету чувства юмора при всей его рассудительности.

Билл пошевелил руками. Бык заворожённо смотрел. Он не лежал, а стоял за спиной Билла. Ах, ты! Вот такая магия, знаете, мне не по вкусу.

Билл побежал так, как никогда не бегал. «Бегал Билл очень быстро». Так и запишем. Сильнейший удар в плечо сбил его с ног. Билл увидел над собой сумрачные глаза быка. Тут же кто-то молвил «агу, агу», и слюнявая мордочка телёнка ткнулась Биллу в губы и глаза. Бык отпрянул, скосив на младенца осенённый женскими ресницами глаз.

Цикады громко разговаривали час спустя. Царский сын сидел на дереве, которое теоретически выдерживало его тяжесть. Оттуда с вершины он мог рассмотреть стадо, улёгшееся на отдых вокруг дерева.

Билл старался и сам не заснуть. В полусне ему примерещились голоса.

Кто-то говорил пискливым голосом:

– Венероятно, его высочество потопали сюда.

Ему ответил другой голос, при звуках которого сердце Билла ожило. Ну, почему именно Шанни?

Писклявый голос завопил, раздались какие-то хлопки, дерево сотряслось. Стадо, очнувшись от сладкого сна, разом, сотрясая поляну, помчалось к западу. Стало тихо.

– Ну, вот, только не ты.

– Взял бы хлопушку с собой, – мрачно ответил голос Шанни, – и не пришлось бы позориться перед красивой женщиной.

Билл заворочался на дереве:

– Разве я не бог, спустившийся со звёзд?

Он обрушил на Шанни и кого-то стоявшего внизу целый потоп листьев. Пожелтеть им не придётся.

– Бог ты, Билл, тот ещё. – Сказала Шанни.

Он видел её золотой ореол сверху. Она смотрела, подняв лицо и пытаясь разглядеть его собственное среди ветвей.

Один из дураков патрульных переминался тут же под деревом. Пока Билл спускался, тот почтительно причитал, не смея предложить помощь.

Билл, прислушиваясь к разговору внизу, упустил ветку и последние метра два рушился, покорно прикрыв глаза под пощёчинами листьев.

Отряхнувшись и вытащив отовсюду веточки, Билл решился взглянуть в сторону Шанни. По её лицу, ясному и умытому, как всегда, прочитать ничего нельзя было. В частности, можно ли утратить уважение к престолу при виде упавшего с дерева наследника. Лулу сделал шажок к Биллу и, благоговейно сделав губы трубочкой, снял с него какой-то пушок.

– А где ваш друг? – Спросил Билл, не зная, как завязать разговор с доброжелательным стражем.

Патрульный насупился.

– Он мне не друг, сир, разве друг будет переходить на личности?

– Что он вам сказал? – Вмешалась с сочувствием Шанни.

– Что у меня лицевой угол деградирует. А у самого…

Понизив голос, оглянулся и что-то злобно пробормотал. Прошипел:

– У него нога куриная.

– Да вы что. – Неискренне ужаснулась Шанни.

– Вы не говорите ему. Он обидится. Я вообще хорошо к нему отношусь. Мы вместе смотрели, как вы играли в преставлении.

Он помедлил.

– Вы так чудно играли, сир. Я люблю кусты…

– Что? – Не расслышал Билл.

Страж повёл рукой.

– Ну, смотреть пердставление. Кусты.

Шанни подсказала:

– Искусство?

Страж обрадовался.

– Верно. Вот барышня меня поняла. А этот так называемый друг говорит, меня понять невозможно.

Билл спросил:

– Хотите, я вас вставлю в… представление?

Ответ патрульного был неожиданный. Он, молча и долго смотрел большими выпученными глазами, потом зарыдал. Шанни встревожилась и с упрёком взглянула на Билла. Но страж схватил себя за руку, дёрнул с силой, будто желал оторвать, и воскликнул:

– Сир! Я тогда могу и умереть со спокойной душилкой! Если вы меня вставите! Мне тогда и больше ничего не надо будет.

Во всё время похода домой страж то и дело повторял «преставление» и «кусты» и про желанную смерть, так что Шанни опять с упрёком посмотрела на Билла.

– Смотри, Билл, – сказала она, когда ящерка-страж побежал вперёд, дабы исполнять свои прямые обязанности и сделался издалека похож на солнечного зайца, пущенного счастливым утром по стене детской, – исполни то, что обещал. Имей совесть.

Куда ушли единороги? Очевидно, туда, где вечный запад и солнце не сердится, так как оно изрядно устало от вранья, произносимого под ним.

На шоссе, куда они неожиданно вышли, обогнув пастбище, их встретила сутолока. Поперёк стояла угрюмого вида машина с ковшом, а вокруг перемещались человеческие фигурки. Выяснилось, когда по мере приближения фигурки выросли, что это двое щеголеватых молодых людей в форме авиации дяди Мардука, а ещё один в такой же, но расстёгнутой и расхристанной, бегает по колее и заламывает сильные молодые руки к небу.

Страж сразу принял боевую стойку и, взяв обрез наперевес, ринулся, дёргая головой, прояснять ситуацию. Шанни окликнула его и замолчала, в то время как Билл, размышляющий о тщете представлений, задумчиво глазел на суету большой дороги. Из машины высунулся мрачнейший тип – гибрид дядин, очень похожий на свою суровую колесницу, но в отличие от неё с грозными щетинистыми усами, которые сейчас стояли дыбом.

К нему, очевидно, не в первый раз, подбежал юный лётчик и плачущим голосом умоляюще произнёс длинную плаксивую фразу. Усы зашевелились, и гибрид проворчал что-то неутешительное, потому что лётчик взвыл слабым голосом и опять бросился на обочину. Причём, сразу же упал на колени и сделал явственную попытку вскопать дёрн своими собственными пальцами.

– Да что у них произошло? – Без досады, но скорей заинтересованно спросила сама у себя Шанни.

Билл очнулся и взглянул без интереса на происходящее.

– Наверное, антиобледенитель пролили. Теперь вот их разжаловали, и юноша раскаивается.

Шанни хмыкнула.

– У дяди Мардука строго. Если бы что… здесь на дороге мы бы их не встретили.

Она направилась в гущу событий, когда оттуда вынырнул патрульный и делая большие глаза, заковылял к ним.

– Вообразите, – молвил он учёным голосом, как видно, он теперь ни на минуту не забывал, что Билл обещал ему вечность, – у молодых офицеров горе, уж такое горюшко.

И он спешно рассказал, в чём суть происшествия. После некоторого количества деликатных переспрашиваний и уточнений, Билл и Шанни выяснили, что было причиной странного поведения лётчика.

Оказывается, молодые господа отмечали профессиональный праздник – а именно, День авиатора – и взяли с собою молодых дам. Один из юношей вдобавок в этот день собирался осуществить помолвку со своею давней зазнобой. Девушка живёт на другой стороне Эриду, – страж нагнулся и постучал по асфальту, – и потому поговорить с нею юноша мог только посредством Великой Говорилки.

(Страж подробно показал жестами и попутно объяснил, как действует упомянутый предмет.)

Девушка в этот именно день ждала по старому их уговору, и даже должна была передать трубочку родителям, чтобы молодой человек подтвердил похвальную серьёзность своих намерений. Но увлёкшись празднованием, молодые люди напрочь забыли напомнить другу о том, что надлежит сделать, а сам он уже пребывал не в том состоянии, чтобы вспомнить о самом важном поступке в своей жизни.