Текст книги "Свет мой, зеркальце, скажи…"

– Вот, к слову, два письма «с позитивом», – вымучено усмехнулась начальница, протягивая мне конверты, – ознакомься.

Я просмотрела редакционные письма. По одному из них можно сразу было делать зарисовку в ближайшей номер женской странички – «Харьковчанки». В нем благодарная клиентка поведала о дамском мастере, работавшем в одной из парикмахерских города.

В другом – молодожены рассказывали о том, как их замечательно обслужили в специальном магазине для новобрачных с радостным названием «Весна».

(Тут надо сделать обязательное небольшое уточнение для неосведомленных читателей, которые не жили в советское время тотального дефицита).

В те времена существовали не только «Березки», в которые доступ большинству отечественных безвалютных граждан был практически недоступен. Но и была сеть вот таких магазинов для будущих супругов – своеобразная подачка или поблажка государства, как это не назови. Доступ в этот магазин был по специальным талонам, которые выдавались только после того, как желающие скрепить свою любовь узами Гименея подавали заявление в загс.

В таком специализированном магазине можно было приобрести хороший костюм для жениха, свадебное платье невесте, импортную обувь, постельные, бельевые принадлежности и прочую «галантерею», бытовую технику…

Но нельзя здесь, конечно, не отдать должное и изобретательности наших граждан… А что было делать тем, кому тоже были необходимы все эти хорошие и нужные товары, но жениться или выходить замуж они не собирались? Некоторые затейники (или поборники социальной справедливости?) поступали следующим образом: они тоже подавали заявление в Загс, получали заветные талоны и набирали всё, что можно было ухватить по случаю торжественного случая. А потом преспокойненько забирали свои заявления из Загса обратно. Мол, передумали… А что? В жизни всякое бывает. И, вообще, женитьба – шаг серьезный. Разве не так?

Понимаю, что с точки зрения сегодняшнего дня это, вообще, может, казаться нонсенсом: писать положительный материал о магазине, который торгует по спецталонам!

Но так это выглядит уже в реалиях сегодняшнего дня. А тогда… На безрыбье и рак рыба, как говорит пословица. Тогда это всё воспринималось совсем иначе.

К тому же, как выяснилось потом на интервью, у магазина с радостным названием «Весна» был юбилей. К тому же, он был открыт одним из первых в нашем городе в этой сети магазинов – на радость будущим молодоженам. Короче, повод был… Но я забегаю немного вперед.

Сначала я поехала знакомиться с дамским мастером.

Именно у нее собралась терпеливая очередь из нескольких человек, хотя иные парикмахеры явно скучали. Лично для меня это обстоятельство стало подтверждением ее профессионализма. Интересующая меня особа оказалась веселой, общительной женщиной лет тридцати пяти. Впрочем, разве парикмахер может быть не общительным? Ведь коммуникабельность – составляющая этой профессии.

Женщина искренне удивилась, что кто-то из ее клиентов написал благодарное письмо в редакцию. Когда я с ней прощалась, она абсолютно естественно, как мастер своего дела, произнесла такую фразу:

– В вашем «сэссоне а-ля Мирей Матье» не совсем правильно выполнена технология стрижки. Приходите ко мне через пару недель: как раз ваши волосы еще немного отрастут, и я вам всё подправлю.

Я поблагодарила ее, пообещав непременно заглянуть сюда через полмесяца.

И дамский мастер вдруг сказала, немного замявшись:

– Не знаю, надо ли говорить об этом… А, впрочем, что тут особенного: весь наш коллектив знает, что редактор вашей газеты – мой постоянный клиент…

Пришло время удивиться и корреспондентке: когда я на миг представила, как служебная редакционная «Волга» подъезжает к данной парикмахерской, и мой «начхальник», шествуя мимо «мужского зала» (обязательно напыщенно и властно) проходит в «дамский», конечно же, без очереди…

– Хорошо, что вы сказали об этом, – прощаясь заметила я, понимая некоторую щекотливость ситуации.

«Однако… Выходит, начальнику-мужчине лучше быть хорошо подстриженным хорошим дамским мастером в «женском зале», чем плохо подстриженным «в мужском», – промелькнул в моей голове невольный каламбур, когда я покидала «предприятие бытового обслуживания населения».

Впрочем, какое мне до этого дело? Мне всего лишь надо быстренько написать материал.

Отдавая уже готовую зарисовку для женской странички газеты, я поведала своей завотделом о некой двусмысленности ситуации, в которую мы неожиданно попадали с этим письмом.

– Значит, действительно хороший мастер. Не будет же он стричься у кого попало, – усмехнулась Тамила.

– Такой эстет?

– Легко выглядеть эстетом, когда тебе со спецраспределителя для партийной и руководящей элиты достается всё самое лучшее, – заметила Тамила. – Ты видела, какой на нем импортный костюм, какая куртка? Что-то таких вещей я не встречала в отечественных универмагах.

– Да мне по барабану, что там на нем надето, – улыбнулась я. – А вот к парикмахерше зайду обязательно. Тем более, что она меня приглашала. В конце-концов, имею полное право, как дама обслуживаться в «дамском зале». Не идти же мне в «мужской»…

И мы захохотали.

После выхода моей, такой «позитивной», публикации в женской страничке газеты Тамиле вдруг позвонил редактор и попросил ее принести в нему в кабинет для ознакомления то письмо, в котором говорилось о мастере из парикмахерской.

– Представляешь? – усмехнулась заведующая.

– Но он сказал что-то потом?

– Было видно, что его распирает злоба. А придраться не к чему.

– А в чем он, собственно, усомнился? – передернула я плечами.

– Ну, может, он подумал, что мы узнали некую тайну из его, застегнутой на все пуговицы жизни, и сами анонимно «организовали» это письмо…

– Какой бред… Я держала это письмо в руках, и вы тоже. Мы обе знаем, что оно не было анонимным, за ним стоял реальный человек, который конкретно указал свою фамилию и адрес.

– Не сомневаюсь, что он обязательно проверит еще, действительно ли проживает такой человек по такому адресу, – вымучено усмехнулась Тамила.

– Пусть проверяет, – я покачала головой. – Вот вам и «позитивное» письмо…

– Просто он ищет любой повод, чтобы придраться, – вздохнула Тамила. – А тут получается так, что ты написала о его личном парикмахере… И мы не только случайно узнали такие подробности его приватной жизни, но он, наверняка, опасается, что мы и другим теперь расскажем о том, что он обслуживается в бабском зале у бабского мастера…

– Как я устала от всей этой бредятины, – вздохнула корреспондент. – А, между прочим, у меня сегодня встреча с директором магазина для новобрачных…

И я поехала на встречу еще по одному «положительному» письму читателей.

Директором оказался мужчина лет пятидесяти пяти. Очевидно, давняя его работа в торговой сфере наложила свой специфический взгляд на понимание ценностей жизни, хоть и преходящих, но таких необходимых.

Общечеловеческое так тесно переплелось у него с чисто профессиональным, что стало неким нераздельным монолитом. Он просто привык, очевидно, что все, кто переступает порог заведения, которое он возглавляет, непременно «с него чего-то хотят поиметь». И не находил в этом ничего противоестественного.

Деликатный, обходительный работник сферы обслуживания просто расцвел, когда я ему дала прочитать письмо в редакцию от благодарных молодоженов.

Побеседовав немного, мы вышли из кабинета и пошли в торговый зал для покупателей-новобрачных, где стали прохаживаться у витрин. Помню, я скользнула взглядом по изящным кожаным перчаткам, дамской сумочке и туфелькам… Но у витрины с женским импортным бельем (немецким!) невольно задержалась.

(Понимаю, что некоторым, особенно, совсем молоденьким девушкам и дамочкам, меня трудно будет понять. Потому что они привыкли сегодня к изобилию и разнообразию этой, столь необходимой нам в обиходе «деликатной» продукции. Но, полагаю, они вполне согласятся со мной, что красивое женское белье – это, как огранка для бриллианта. И именно этой изящной «огранки» в наше дефицитное советское время так нам не хватало!)

Очевидно, мой изменившийся взгляд на импортное женское белье (помимо моей воли) не остался незамеченным.

– Возможно, вам что-нибудь нужно из этих товаров? – вдруг своим мягким, немного вкрадчивым голосом, спросил директор магазина.

– Нет, нет, что вы! – тут же встрепенулась корреспондент, стараясь немедленно вытряхнуть недавнее наваждение из своих глаз, в которых, наверняка, «отпечатался» немецкий эксклюзив и, заставляя вернуться себя в жестокую реальность.

– Вы не смущайтесь, – также мягко продолжил он. – Я прекрасно понимаю, что в условиях всеобщего дефицита просто не может такого быть, чтобы вам ничего не было нужно. Вы подумайте хорошенько. Конечно, в витринах представлен далеко не весь товар, – многообещающе добавил он.

Я понимала, что этому человеку действительно искренне хотелось сделать что-то приятное молодой журналистке. И делал он это таким понятным и естественным для него способом.

Но не могла я принять его предложения. Ведь я сюда пришла по редакционному заданию. А значит, находилась в данный момент на службе.

Выкрутилась я, в конце-концов, из той ситуации, сказав, что приду сюда еще обязательно, но на общих основаниях и по особо торжественному случаю, который, надеюсь, однажды случится в моей жизни…

Добрый дядечка посмотрел на меня добрыми глазами и произнес:

– Первый раз встречаю человека, который находясь в мой магазине, сказал, что ему ничего не нужно…

После выхода моей корреспонденции о торговом предприятии «Весна» позвонил его директор. Он поблагодарил меня за публикацию и попросил, если можно, еще несколько номеров газеты, чтобы, отчитаться перед вышестоящим начальством. И сказал, что пришлет курьера.

– Конечно, конечно. Пусть приезжает ваш курьер, – сказала я в трубку.

– И еще, – тут я почувствовала, как мужчина немного замялся, – мне нужно вам что-то сказать…

Серьезность его мягкого голоса вдруг кольнула меня. (Интуиция? Интуиция!)

– Вас плохо слышно, – неожиданно для себя самой вдруг солгала я. – Ой, совсем забыла, ведь я сегодня буду в вашем районе и могу сама завести вам несколько номеров газеты, – добавила я, соврав во второй раз.

Он обрадовался, и мы договорились о времени встречи, хотя понятно, терять полтора часа на дорогу туда и обратно вовсе не входило в мои планы в тот день. Но просто я что-то почувствовала. Проинтуичила…

Я отдала директору магазина для новобрачных сразу несколько номеров газеты, очень быстро сообразив, что это был, скорее, всего лишь своеобразный предлог с его стороны.

Да, деликатный человек просто счел своим долгом сообщить мне то, невольным свидетелем (или участником?) чего он стал.

– В тот день, когда вышла публикация о нашем магазине, мне вдруг позвонил ваш редактор…

– Редактор? – мои глаза, должно быть, заметно округлились.

– Да, – сказал мужчина, назвав «сердитую» фамилию. – Знаете, всё это выглядело как-то очень странно и – даже нехорошо. Предвзято, что ли…

Я молчала, не зная, что сказать.

– Понимаете, он сразу спросил у меня, не пыталась ли корреспондент – то есть вы, пользуясь своим служебным положением, получить какие-то дефицитные товары…

Я заставила усилием воли себя промолчать (в конце-концов, зачем постороннему, даже очень милому человеку, знать о моих непонятно-сложных взаимоотношениях с руководством).

– И я вдруг понял, что вашему начальнику почему-то очень хочется получить именно утвердительный ответ на свой вопрос, – мягким голосом продолжил мой собеседник. – Но я не люблю, когда на меня давят. Он так допытывался, так допытывался… Но, естественно, получил отрицательный ответ. Тем более, что…

– Тем более, что это правда, – тихо произнесла корреспондент.

– Никак не думал, что мое знакомство с вами будет иметь еще такое неожиданное продолжение в лице вашего руководства…

Я поблагодарила этого человека и стала прощаться, еще раз выразив надежду, что однажды мы, возможно, еще встретимся по конкретному и радостному поводу, к которому имеет непосредственное отношение магазин, где он является директором.

Вышла из помещения на улицу и вздохнула полной грудью.

«Вот тебе и «положительные» письма»! На ловца и зверь! Как, оказывается, следят за каждым моим шагом! Да что ж это такое, в самом деле»?

Я уже давно жила с этим чувством постоянного преследования. Но сейчас ощутила это особенно остро.

…Когда пришла в редакцию, то, естественно, поведала своей начальнице о неожиданно открывшихся подробностях, которые узнала благодаря директору магазина.

– И опять мимо, – сказала Тамила и на лице женщины одновременно отразились возмущение и брезгливость. – Хорош блюститель порядочности своих подчиненных, который сам отоваривается по спецразнарядке…

– Очевидно, что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку, – усмехнулась я.

– Тоже мне «юпитер»… Ой, – спохватилась вдруг начальница, глянув на часы. – У нас же сегодня внеплановая летучка по поводу плагиата журналиста из сельхозотдела. Всех обязали присутствовать. Пошли скорее…

Когда мы вошли в кабинет редактора, все сотрудники уже собрались.

Первым слово взял Аркадий, который своим зорким взглядом профи в материале молодого сотрудника вдруг обнаружил большой и чужой фрагмент сочинения. А позаимствовал он его из очерка известного журналиста Василия Пескова. В очерке (уже ставшим хрестоматийным) речь шла о лошадях.

Наш коллега, съездив в командировку в одно из сел области, тоже что-то задумал написать об этих благородных животных. Своей фантазии, очевидно, не хватило, вот и решил позаимствовать…

Говорил ответственный секретарь недолго и по существу.

– Неужели вы думаете, что читатели глупее нас? – обратился он к молодому сотруднику. – Надо исходить от обратного: наши читатели всегда и умнее, и наблюдательнее. И многие очерк знаменитого природолюба из «Комсомолки» тоже читали…

Потом начали каяться старшие коллеги из того же сельхозотдела, которые это всё прошляпили: так долго и так нудно…

И в какой-то момент я вдруг почувствовала, что просто «выпадаю» из окружающего пространства. Мысли переносили меня совсем в иную реальность. И я уже ничего не видела и не слышала из происходящего… Боже мой, как же далеко в тот момент я была отсюда…

* * *

Мыслями я была Москве. И вспоминала нашу встречу.

– А хочешь, я сейчас всё брошу, – сказал он, – и рвану собственным корреспондентом от моей газеты на три года в Смоленск. Там сейчас как раз нужен человек. И будем, наконец, вместе. Я так устал от разлуки…

– Я тоже устала… И тоже хочу, чтобы мы были вместе… Но как же тогда твои мечты о кино? Ты ведь собирался поступать на Высшие курсы режиссеров и сценаристов?

– Собирался, – он вздохнул.

Я уже знала, что не только собирался, а предпринимал конкретные шаги в этом направлении.

– Хочу, чтобы моя жена была красавица… Хочу от тебя дочку… И чтобы она была похожей на тебя.

– И я тоже хочу. И чтобы у нее были голубые глаза, как у тебя… Хочу засыпать и просыпаться на твоем плече. Но…

Я вздохнула.

– Жизнь такая длинная… Она кончается не завтра. И я прекрасно понимаю, что значит для тебя твоя мечта. И, вообще, что значит для мужчины то дело, которым он хотел бы заниматься в своей жизни. И если сегодня всё это ты отложишь на три года, кто знает, как всё обернется потом… А я совсем не хочу, чтобы однажды ты упрекнул меня в том, что из-за меня или из-за нашей любви, ты наступил на горло собственной песне… А это значит…

– … что нам лучше еще немного подождать? – грустно продолжил он мою фразу.

– Да, – выдохнула я. – К сожалению. Но, в конце-концов, есть междугородный телефон, письма и наш любимый фирменный поезд «Харьков-Москва».

Мы замолчали.

– Ты такая мудрая, – сказал он.

– Не знаю, не знаю, – вздохнула я. – Но мне кажется, что если сейчас мы поступим именно так, это будет правильно…

«А жизнь такая длинная, – могу и сегодня повторить я. – Она кончается не завтра»…

И, к тому же, в ней столько крутых виражей, ухабов и неожиданностей.

* * *

…Я вздрогнула. В реалии сиюминутности меня неожиданно возвратил грохот. Это ударял кулаком по столу, словно кувалдой, главный редактор:

– Я не позволю, чтобы в моей газете работали такие молодые журналисты…

Я посмотрела на сотрудника сельскохозяйственного отела, из-за которого была собрана внеплановая летучка. На него, конечно, было жалко глядеть.

Но как-то быстро от конкретного виновника редактор перекинулся, вообще, на весь коллектив журналистов, который готов был заподозрить в чем-то подобном. А вот это был уже явный перебор. Это было отвратительно и унизительно. И все сидели, как оплеванные. Но начальник разошелся, ему надо было выпустить пар: так он просто «руководил» всеми нами.

И я вдруг с такой невероятной ясностью ощутила, как бы под эту «компанию» с молодым плагиатором хорошо бы еще «подверсталась» и история молодой журналистки, которая придя в спецмагазин для новобрачных и помахав там редакционным удостоверением, потребовала бы себе дефицитные товары…

Ан нет, дорогой начальничек, я тебе такого удовольствия не доставила, как бы тебе этого не хотелось.

А ведь хотелось, ой, как хотелось… Именно об этом счел своим долгом предупредить меня директор того магазина, оказавшийся просто порядочным человеком.

Мы выходили из редакторского кабинета, уверенные, что больше никогда не увидимся с тем сотрудником из сельхозотдела. Коллеги только гадали: уволится он «по собственному желанию» или с «волчьим билетом», который ему мог устроить начальник. Но все склонялись скорее к первому варианту: молодой человек работал «по договору», на одном гонораре (впрочем, как и я). В штат его теперь уж точно не возьмут.

Помню, где-то дней через десять после той памятной редакционной «летучки» я по каким-то производственным делам заглянула в кабинет ответственного секретаря. Он был в не себя от ярости.

– Представляете, этого… молодого… из сельхозотдела редактор зачислил сегодня в штат… А мне что теперь: все его опусы под микроскопом вычитывать? Никогда из него ничего путного не выйдет, это я вам как журналист говорю, – сказал Аркадий в сердцах.

Я искренне удивилась.

– Значит, редактору зачем-то нужен такой сотрудник, которым можно манипулировать, зная его провинность и тыча носом при любом удобном случае? – предположила я. – Но он так стучал кулаком по столу и так кричал, что я думала, что того человека и след уже давно простыл…

Аркадий покосился на открытую, как всегда, в своем кабинете дверь: приемная редактора находилась в двух шагах.

– Я не понимаю, почему надо принимать на работу таких сомнительных личностей, – сказал он, немного понизив голос. – И почему, например, вас он до сих пор держит «на договоре»? – мужчина развел руками. – Не понимаю… Почему-то он вас не любит, Саша…

– Вы далеко не первый, кто мне говорит об этом. Да, хотелось бы знать, почему… Впрочем, причем здесь любит – не любит? Мы же не на ромашке гадаем. По-моему, главное, как журналист выполняет свои профессиональные обязанности…

– Так и я о том же говорю, и ставлю вас в пример при любом удобном случае, – сказал ответственный секретарь газеты.

Я поблагодарила Аркадия «на добром слове» и вышла из кабинета. А вскоре отправилась домой.

И пошла опять пешком по Московскому проспекту. Я всегда так делала, когда хотела собраться с мыслями.

«Мы же не на ромашке гадаем» – вспомнила я слова, сказанные только что ответственному секретарю.

Действительно, причем здесь, в служебно-деловых отношениях, это «любит – не любит»? Впрочем, даже если быть точнее – терпеть не может. Но почему?

Потому что он, вообще, не любит журналистов в женском обличье, а меня – особенно?

Возможно.

Его разозлила похвала в мой адрес из того казенного дома, которому он подчиняется?

Несомненно! Очевидно, его почему-то раздражают мои постоянные публикации в той центральной газете, раз он ни разу не пригласил меня в свой кабинет, чтобы пожать по этому поводу руку? Очевидно…

Он упорно не хочет платить мне зарплату, прекрасно, меж тем, понимая, что я – профессионал, демонстрируя таким образом свои безнаказанные самодурство и власть?

Конечно!

Он копает под меня, и даже готов обвинить меня в поступках, которые я не совершала? Он, вообще, хочет, чтобы я слиняла из возглавляемой им конторы?

Вполне вероятно. Но почему?

Никакой логикой не могла себе это объяснить, как ни пыталась анализировать ситуацию. ПОТОМУ ЧТО – и всё тут! И тема закрыта.

Объяснить же всё тем, что мне не повезло, потому жизнь случайно столкнула с таким вот ничтожеством (впрочем, не только меня одну) – было бы слишком просто. Хотя отчасти это давало ответ. Но лишь отчасти. Потому что я понимала, что все ответы, которые я даю себе на свои же собственные вопросы, являются как-бы следствием, а не причиной. А я так люблю докапываться до сути…

Я найду ответ на этот вопрос много-много лет спустя, когда уже даже думать об этом забуду. Просто однажды, удобно расположившись на диванчике, буду читать книжку на психологические темы. И там мне вдруг встретится эта фраза… И я вдруг моментально вздрогну, вспомнив тот стальной взгляд, и холодок под ложечкой…

Да, конечно же. Просто, оказывается, мы – «люди разных психологических систем». Несопоставимых. Разных. Настолько разных, наверное, как две планеты из удаленных галактик, которые никогда, ни при каких обстоятельствах, не должны были пересечься. А мы пересеклись. В одном, явно тесном для нас воздушном пространстве. Да еще, к тому же, ограниченном общей крышей. И более мощное и агрессивно настроенное небесное «тело», по всем законам вселенной, должно было просто поглотить, уничтожить облегченный планетоид. Такой чужеродный и непонятный, к тому же…

Но у более легкого космического тела (а человек, несомненно – существо космическое), очевидно, есть и свои преимущества. Например, маневренность… Благодаря которой я всё время ускользала, уподобляясь некоему «колобку» – космическому, разумеется…

А тогда я неспешно шла домой, думая о том, что пора «делать ноги» из этой конторы «по собственному желанию», пока мой «начхальник» не подыскал мне какую-нибудь формулировочку «профессионального несоответствия» или еще какого-нибудь «морального несоответствия» высокой должности корреспондента областной партийной газеты. А уж как ему этого хотелось, сомнения быть не могло: раз даже не побрезговал такой низостью – позвонил директору того магазина для новобрачных, у которого я брала интервью.

«Надо линять отсюда. Зачем же так гусей дразнить»? – рассуждала я, даже не замечая, что думаю об этих гусях (точнее, гусаке) совсем не с той позиции, с которой обычно соотносила эту пословицу для себя по жизни.

И конечно, я не могла не думать о том московском издании, с которым связывала все свои профессиональные надежды. Мое журналистское досье – публикации в той газете – подрастало с каждым днем. Толстенькая такая стопочка из газетных вырезок уже получалась, которая радовала мой глаз. Но затеять разговор с московскими коллегами на интересующую меня тему всё никак не решалась, уговаривая себя: «Вот в следующий свой приезд в Москву обязательно скажу»…

* * *

– Вы комсомолка? – скорее утвердительно, чем вопросительно, сказал пожилой мужчина

доброжелательно глянув на меня.

– Уже нет, – усмехнулась я, немного замявшись. – Но, когда я начинала сотрудничать с вашей газетой, то еще была ею.

– Теперь вы – член партии? – уточнил он.

– Нет.

– Но вы понимаете, – он лишь чуть понизил голос, глядя на меня так же добродушно своим проницательным взглядом, – чтобы быть собственным корреспондентом нашей газеты в вашем городе, желательно быть членом партии или хотя бы комсомолкой…

– Понимаю, – кивнула я. – Но считаю, что и вот это тоже весьма немаловажно, – сказала журналистка, протягивая увесистую папочку со своими публикациями.

– Это ваше журналистское досье? – спросил он.

– Да. Только это – не, вообще досье, а здесь собраны мои публикации именно в вашей газете.

– Так много? – удивился он. – Что ж вы раньше-то не обратились к нам?

– Всё никак не могла решиться…

Он добродушно улыбнулся.

– Досье – это очень хорошо. Это и есть главный показатель работы журналиста, – сказал пожилой коллега. – Ну, вы понимаете: какое-то время понадобится для рассмотрения вопроса.

Я кивнула.

– Да, хорошо бы еще пару ваших фотографий про запас для документов, – спохватился он.

– Конечно, конечно, – я порылась в дамской сумочке (предусмотрительная девушка предусмотрела и это!)

Он взял фотографические карточки, глянул на них, потом на меня.

– За комсомолку вполне сойдете, – сказал он добродушно. – Вот и хорошо. И нигде больше не афишируйте, что недавно вышли из комсомольского возраста. Будем делать акцент на молодых и энергичных, понятно?

И я понимающе улыбнулась.

Потом не спеша, «девушка с Новослободской» (по определению одного харьковского коллеги) шла по этой, знакомой улице, не веря самой себе. Неужели?

…Когда вспоминаешь о былом, пытаясь некой невидимой нитью соединить его с настоящим, то ассоциативные скачки неизбежны. Мысли скачут, как в той самой песенке: «мои мысли – мои скакуны». И невольно, когда пишешь сегодня, то забегаешь вперед, то отбрасываешься назад, нарушая некоторую последовательность событий. Просто очень трудно ее – эту последовательность – соблюсти.

* * *

Я всегда с большой радостью спешила на эти встречи, называемые тусовками. Как правило, подобные выставки проходили в помещении харьковского художественного музея на Совнаркомовской улице. Я очень ценила всех этих, таких непохожих людей, объединенных одним емким словом: творчество. Возможно, отчасти потому, что я сама – человек творческий? Не знаю, не знаю…

Но я буквально растворялась или «купалась» в той позитивной энергетике, которая исходила от всех этих самобытных художников и их работ. В таком обществе я просто отдыхала душой. И также отдыхала буквально, когда писала о них: настолько мне это было легко и приятно. В моем журналистском блокноте значилось всегда не меньше двух десятков фамилий творческих личностей, о ком я бы хотела написать. А я открывала всё новые и новые таланты, с грустью разумея, что не смогу обо всех рассказать, как бы этого мне не хотелось. (Никогда не понимала собратьев по перу, которые жаловались на то, что не знают о ком или о чем писать).

…Хитросплетения из бисера, ювелирные изделия, вышитые гладью или крестиком картины, жизнерадостные произведения представителей так называемой наивной живописи, всевозможные поделки из дерева и многое-многое другое… И всё удивительно талантливое, яркое и запоминающееся.

Очень радовалась за мастеров, когда, зайдя в магазин под названием «Художественный салон», узнавала работы этих умельцев по их почерку, стилю, индивидуальной манере. В подтверждение своей мысли смотрела на фамилию мастера, размещенную под изделием. Ну, конечно же: о нем я уже писала! Или о ней… Некоторые были так талантливы и самобытны, что хобби становилось второй профессией.

Я помню и сегодня этих людей: инженера, строителя, столяра. Когда-то они подарили мне свои работы, и я не могла не принять их дар, потому что все они очень обиделись бы на меня.

Творения из рук давно перекочевали со мной в Москву и сегодня стоят за стеклом книжного шкафа. Небольшая изящная вазочка, выполненная заводским инженером в каком-то стиле «состарившейся» вещи – будто ее только что раскопали археологи… Деревянный – то ли дедок-лесовичок, то ли домовой – добрый и загадочный. Его мне подарил строитель, который получил травму позвоночника на производстве, и уже не мог выполнять свою прежнюю работу. Тогда строитель переквалифицировался в сторожа, а чтобы занять свои трудолюбивые руки каким-то делом, и начал мастерить эти удивительные поделки из дерева… Очаровательного фотокорреспондента сотворил столяр Харьковского театра оперы и балета… Их было много: удивительных, талантливых людей, которых я узнала благодаря своей профессии. И каждый по-своему, как творческий индивид, был неповторим. И потому интересен.

Но вот почему-то особо запала в душу та миловидная женщина – младший сотрудник какого-то научно-исследовательского института. Она пригласила меня к себе домой. Хрупкая, с большими грустными глазами и копной густых светлых волос, собранных в хвост-пучок и непослушно спадающих на плечи… Она удивительно напоминала мне персонажа из сказки – Мальвину. Повзрослевшую Мальвину…

У младшего научного сотрудника было хобби: она делала забавные фигурки из соломки – материала довольно специфического и не очень «послушного». Поделки у нее все получались на редкость добрыми, жизнерадостными и очень «юморными», что ли.

Помню, в тот момент, когда я рассматривала серию персонажей, посвященных гоголевским героям из «Вечеров на хуторе близ Диканьки», щелкнул дверной замок.

– Это мой муж вернулся с работы, – тихо прокомментировала собеседница, не прерывая беседы.

Минуты через две в дверном проеме обозначилось недовольное мужское лицо.

«Лицо», не обращая никакого внимания на постороннего человека, которого «увидело» впервые в своей квартире, раздраженно произнесло:

– Ну, накормят меня когда-нибудь в этом доме?

Моя хрупкая собеседница вздрогнула.

– Извините, я сейчас, – сказала она, перебарывая неловкость и выходя из комнаты.

Со словом «извините» она вернулась через несколько минут. И мы продолжили прерванную беседу.

Вскоре опять щелкнул дверной замок.

– Это сын пришел, – тихо проговорила женщина, прислушиваясь к мужскому разговору, доносящемуся из кухни.

Минут через пять появился сын, с виду студент, который что-то дожевывал на ходу. И, не здороваясь, точно так же, как и его отец, словно, не замечая присутствия незнакомого человека, юноша капризно произнес:

– А почему моего галстука нет на месте? У меня нет времени его искать. Мы с отцом опаздываем в филармонию…

– Извините, я сейчас, – с этими словами собеседница покинула меня вновь.

Вскоре мужчины ушли, и женщина снова вернулась в комнату. И я продолжила задавать ей вопросы, как-будто сейчас ничего не произошло в моем присутствии.

А что мне оставалось делать? Я здесь была человеком посторонним, который, к тому же, хорошо помнил пословицу: «Культурный человек не тот, кто за столом не уронит котлету с вилки, а тот, кто не заметит, как уронит сосед». Вот и я постаралась не заметить случившегося.

И, конечно же, этой миловидной женщине с вкрадчивым голосом и большими печальными глазами я задала тот вопрос, которым задавала всем этим одаренным людям: «Как однажды пришла к ней идея заняться таким вот оригинальным видом творчества?»

И, конечно же, «повзрослевшая Мальвина» мне что-то ответила. Но сама-то я задала его, скорее, для проформы, прекрасно понимая, что «играть в игрушки» женщина начала не от хорошей жизни. А просто от того, чтобы убежать от этого одиночества втроем, которое поселилось в ее доме…