Текст книги "Свет мой, зеркальце, скажи…"

Ближе к зиме старички начинали совершать неспешные «вояжи» в ближайший к дому овощной магазин, запасаясь этим продуктом. Недели за две норма припаса была выполнена.

Картошку высыпали в деревянные ящики, перекладывали ее бумагой, а затем закрывали еще холщевой тканью. Ящики затем ставили у балконной двери – самого прохладного места в теплой комнате и (о, чудо!) картошка не портилась. И ее хватало до самой весны. А весна – это уже тепло и радостно, потому что нет всякой нехорошей наледи, на которой так легко поскользнуться пожилым людям, с вытекающими отсюда неприятными последствиями…

С обеих сторон у них были родственники, но старички предпочитали обслуживать себя сами, ни к кому не обращаясь за помощью и ни от кого не желая зависеть. Поэтому я не удивлялась таким долгосрочным припасам. Не дай бог что случись, припасов хватило бы, чтобы год не выходить из квартиры…

«Жить по порядку» для Анатолия Алексеевича еще означало также – раз в неделю совершать обязательный поход в баню, которую он предпочитал банальному душу. Не преминуть поболтать, а значит – «пококетничать» со знакомыми продавщицами в «булочной», прогуляться под ручку со своей «Екатериной второй» по саду имени Баумана…

И хотя эти люди прожили в своей молодости и зрелости нелегкую жизнь, они были, очевидно, какой-то совсем иной «закваски», иного «замеса». Это про них можно было бы в шутку сказать: «От Ильича до Ильича без инфаркта и паралича». Да и второго «Ильича» они вполне благополучно «переплюнули», смело шагнув со своими «стратегическими припасами» в омут перестройки…

Вспоминая о колбасе, которая, по словам тети Кати, была даже атрибутом, продлевающим им жизнь, не могу не вспомнить здесь расхожую фразу советских времен о том, что вся наша отечественная «варенка» наполовину состояла… из туалетной бумаги.

Но, глядя на сегодняшнее изобилие колбасных изделий на прилавках магазинов и понимая, что это, всё же, изобилие количества, а отнюдь – не качества, не могу не думать о той советской «варенке», которая, как ни крути, была всё же выполнена по ГОСТУ. В отличие от сегодняшней (и не только «варенки», но и «копченки»), выполненной зачастую по ТУ (техническим условиям), которые развязали руки производителю до степени «что хочу, то и ворочу». Но даже, если вам сегодня на готовом изделии напишут, что оно изготовлено строго по ГОСТУ, не верьте глазам своим. Не верьте. Потому что мы всё еще пребываем в стадии «дикого капитализма», которому, как говорится, «несть конца»…

Да что там колбаса. Взять, к примеру, хотя бы хлеб. Мой любимый – «бородинский» или «ржаной». Он сегодня везде разный, и почти всегда, одинаково невкусный. Ну, ладно, если бы речь шла только о частных мини-пекарнях. Это, хотя бы, можно было понять. Но, ведь, он абсолютно разный по вкусу, выпеченный даже в производственных условиях госпредприятий столицы. Тот, что называется «заводской». Если бы изделие было изготовлено по ГОСТУ, вкус был бы одинаков и неизменен.

Я уже не говорю даже о сегодняшней цене, которая благодаря всяким реформам, деноминациям и инфляциям выросла отнюдь не в разы. Я говорю лишь о вкусе и качестве, когда зачастую покупка на поверку выходит либо эрзац-хлебом, либо сырой глиной… Ну, и как тут не поностальгировать и не вспомнить тот же, на вид абсолютно скромный, кирпичик московского «ржаного» с приятной кислинкой, который стоил тогда всего… 12 копеек и даже шел на экспорт?

Из того времени вспоминается, что Москва была тогда не только городом вкусно-хлебным, но еще и «колбасным». Это было время «колбасных электричек выходного дня» из Тулы и Рязани. Да что там электрички! Тогда у всех приезжих и командированных считалось дурным тоном не увезти к себе домой из Москвы пару батонов дефицитной «варенки» и хотя бы килограмм не менее дефицитных апельсинов…

Поэтому так нередко, стоя в длинной очереди в гастрономическом отделе продовольственного магазина столицы, можно было услышать недовольный голос «сытого» москвича в сторону продавца по поводу того, что вот он покупает всего 300 граммов колбасы, в то время, как товар отпускается батонами, и ему, вообще, может ничего не достаться.

Приезжие провинциалы за словом в карман тоже не лезли. Тут же завязывался «диспут», в котором столичному жителю ставилось в вину, что «на Москву вся страна пашет» и «что Москву вся страна кормит». МосквАчу тут же затыкали рот, «отсылая» его к пустым прилавкам региональных магазинов. И даже не обязательно туда, «где Макар телят не гонял»… Достаточно было отъехать хотя бы в ближнее Подмосковье, не говоря уже о Туле и Рязани, которые находились в трех часах езды от столицы.

Вот такое это было время. Тотального дефицита. Но это было наше время. И мы в нем жили… И порою – очень даже не тужили. В конце-концов, не всё в этой жизни измеряется колбасой и прочими дефицитами.

…А в то лето, приехав в Москву, потискав старичков, передав им приветы-гостинцы и узнав, что жизнь в «квартире рабоче-крестьянской интеллигенции» идет, как всегда, «по порядку» и своим чередом, я вышла на балкон седьмого этажа.

Перед моим взором расстилалась такая знакомая картина района Лефортово, утопающая в густой и свежей июньской зелени. Я невольно вздохнула: «Вот так бы стояла здесь и любовалась этими открывающимися взору масштабными красотами»…

Однако, моя трехдневная командировка в столицу, которую я сама себе «выписала» за свой собственный счет, не предполагала излишней созерцательности. Нужно было срочно принять душ, смывая с себя дорожную усталость, «начистить перышки» (или «расправить плавники» рыбке?), что, впрочем, по сути, одно и то же. И главное – сделать важные телефонные звонки в редакцию той самой столичной газеты.

Я сотрудничала сразу с тремя разными отделами. И иногда позванивала коллегам в Москву, интересуясь судьбой посланного им материала для публикации. Но сегодня я звонила не из Харькова, я «была здесь и сейчас». И нашу встречу надо было тактично оговорить заранее.

Только на мои звонки на тот момент (журналисты трудно раскачиваются по утрам) отозвался заведующий лишь одного их прозваниваемых мною отделов. И я напомнила свою фамилию, сказав ему, что нахожусь проездом в Москве по своим делам и могла бы подъехать сегодня в редакцию, чтобы познакомиться уже «в реале» (как бы сказали сегодня) для дальнейшего нашего плодотворного сотрудничества.

Что-то в таком духе я сказала тогда. И услышала, как мужчина обратился к кому-то, кто находился рядом с ним: «Выпиши пропуск, к нам сегодня зайдет наш автор».

«Наш автор, наш автор, который совершенно случайно оказался в Москве», – повторяла с иронией «про себя», расчесывая мокрые после купанья волосы перед зеркалом в уютной комнате коммуналки моих милых старичков. – А раз так, то сегодня мне, как нельзя кстати, подойдет маска…«рояля, случайно оказавшегося в кустах».

Ведь, если говорить серьезно, не могла же я в момент нашего первого очного знакомства во всеуслышание заявить: «Здрасьте вам. А я вот приехала совсем не случайно. А всё потому, что не хочу быть просто автором, а хочу быть собственным корреспондентом вашей газеты в моем родном городе».

Боюсь, что это могло бы прозвучать анекдотично, как в известной сказке: «Не хочу быть вольною царицей. Хочу быть владычицей морскою»… Как бы не оказаться у разбитого корыта.

У меня еще свежо было на памяти искреннее удивление одного харьковского коллеги, который, как, оказалось, очень внимательно отслеживал мои публикации в центральной прессе. Так вот: он был абсолютно уверен, что меня печатают исключительно «по блату», по знакомству.

– А вы не допускаете мысли, что меня печатают потому, что я делаю свою работу профессионально? – усмехнулась я.

– Ну, тогда тебе просто фартит «за хорошие глазки», – тут же передернул журналист мои слова и нагло ухмыльнулся.

– Да меня там в глаза даже никто никогда не видел, – искренне возмутилась я тогда.

И это было правдой. Как, впрочем, и то, что быть даже «просто автором» издания, выходящего на весь Советский Союз, наверное, не совсем просто. И я это понимала. И дорожила своими наработками. И не хотела совершить какой-нибудь неверный шаг в этом важном для меня вопросе.

… Я вошла в кабинет и поздоровалась.

– Приятно познакомиться, – сказал солидного возраста заведующий отделом. – А я вот, к сожалению, срочно убегаю. Но вы можете пообщаться с моей коллегой. Это она вам пропуск выписала, – добавил он, кивнув на сотрудницу, и назвал ее имя и фамилию.

Мужчина взял портфель и вышел из кабинета.

И я неожиданно оказалась наедине с журналисткой, статьи которой читала очень внимательно. И надо сказать, что они мне нравились. Своим профессионализмом, глубиной анализа, тематикой. Это были так называемые материалы на «моральную тему», к которым тяготела и я.

Писать такие статьи было не просто, но именно они выигрышно смотрелись на газетной полосе, именно их выделяли из общей массы публикаций читатели. Это были материалы на те человеческие темы, которые волновали всех и всегда: любви, семьи, воспитания детей, дружбы и всевозможных коллизий, возникающих в связи с ними… Не всякий журналист может (и даже не всегда хочет) писать о подобном, потому что это не так-то просто.

У меня так вышло в тот приезд, что для других отделов я привезла уже готовые, отпечатанные мною на машинке, два-три материала. Но именно здесь, я бы хотела предложить историю, которую расследовала накануне по редакционному письму. Статья не была еще написана. И я спросила у сотрудницы, интересна ли для газеты подобная тема. Если да – то послезавтра я принесу уже готовый материал.

– Конечно, конечно, приносите, я почитаю, – сказала женщина очень мягким голосом, даже не утруждая себя дежурной улыбкой, предполагавшейся при озвученной «мягкости».

Я пристально посмотрела на собеседницу. От меня не ускользнула статичность грузной фигуры, напряженное выражение больших темных глаз, впившихся в меня, и ее сложенные, как у богомола, на груди руки, которые она облокотила на стол.

(Сравнение с отнюдь не безобидным представителем фауны мгновенно пронеслось в моей голове. У меня не было основания не доверять своей интуиции).

«Мадам моралите», очевидно, почувствовала пронзительность моего взгляда. И ее рука потянулась к очкам, которые лежали на столе. Глаза женщины чуть затуманились, увлажнились. И мне показалось, что, если бы она в этот миг не прикрылась своими стеклянными «ставнями», я бы увидела, как скатилась ее слезинка. Крокодилова, разумеется…

Я вышла из кабинета, наконец, переводя дух. Мы общались считанные минуты, но я получила мощнейший удар отрицательной энергетики, от которого мне нужно было прийти в себя.

«А чему ты удивляешься, девочка? – успокаивала я себя. – Что новенького? Уже пора бы привыкнуть, как к тебе относятся все эти женщины-писательницы, поэтессы, редактрисы и прочие критикессы. А раз знаешь… Кто предупрежден – тот вооружен. Спасибо, что хотя бы пропуск выписала. С поганой овцы хоть шерсти клок, как говорится»…

Я притормозила шаг, собираясь с мыслями, направляясь в два других отдела, где заочно общалась с корреспондентами мужеского пола. И тут меня посетило сомнение, которое я тут же прогнала прочь.

«Да могут же там, в конце концов, работать нормальные мужики, добропорядочные отцы семейств и просто коллеги, которым от меня ничего не нужно, кроме профессионально выполненной работы»? – подумала я, решительно прибавляя шаг и касаясь дверной ручки еще одного редакционного кабинета.

И я не ошиблась.

Я хорошо, теперь уже лично, пообщалась сразу с двумя коллегами, оставив в редакционном портфеле их отдела сразу пару материалов, которые я привезла из Харькова. И поинтересовалась, где находится кабинет еще одного сотрудника.

– Я видел, как коллега выходил из редакции, – сказал мне заведующий. – Но он скоро будет, после обеда у нас планерка.

– Кстати, раз время обеда, – непраздно поинтересовалась заезжая журналистка, – наверное, у вас здесь есть буфет или столовая?

– Есть. Даже – два буфета. Но смотрите не ошибитесь, – начальственный журналист усмехнулся. – Один из них – только для редакторов и заведующих отделами. Другой – для корреспондентов и прочих сотрудников.

– Даже так, – искренне удивилась я.

– Даже так…

– Спасибо, что предупредили.

Я сидела в небольшой уютной комнате, с маленьким количеством столиков и баром, неспешно поедая пюре с вкусной котлеткой и запивая всё это апельсиновым соком. И невольно, с тоской проводя параллель со столовой нашего «Комбината печати», где так невкусно готовили, и где можно было иной раз даже травануться вчерашним шницелем или бифштексом из-за несоблюдения правил хранения продуктов, нереализованных вовремя…

Я взяла потом еще маленькую чашечку кофе и, попивая горячий напиток маленькими глотками, вдруг так явно и осознанно увидела этот неотвязчивый образ корреспондентки в черном облегающем платье «в духе» Коко Шанель с перекинутой через плечи горжеткой… Новым было то, что я видела это теперь уже «отсюда», с «этого берега», находясь непосредственно в здании той самой московской редакции. И, казалось, это делало мою мечту более реальной и осязаемой…

«Я всё сделала правильно, – рассуждала гостья столицы, неспешно бредя уже по улице Новослободской. – Чтобы знать – надо знать. А как же иначе? Очевидно, теперь придется сотрудничать только с двумя отделами. А третий… Шерше ля фам, как говорится. Вот так-то, «девушка с Новослободской», – вздохнула я, вспоминая слова харьковского фотокорреспондента.

Я даже пожалела где-то о том, что предложила мадам статью, которую еще предстояло написать. И вовсе не потому, что мне это было сложно. Просто не хотелось выполнять напрасную работу. Подумаешь: я пообещала ей принести. В конце концов, можно просто, вообще, не выполнить обещание, а можно написать дома, и потом выслать по почте…

Но я считала, что, сказав «А», надо сказать и «Б». Хотя ситуация для меня была абсолютно прозрачной: сама того не желая, совершенно случайно, я посмела посягнуть на «святая святых», на «территорию», которая тщательно охранялась. Вдруг откуда ни возьмись, возникает какая-то наглая молодая и смазливая девица в моем образе… Эта провинциальная выскочка, которая смеет замахиваться на «ее темы», на ее «конька»… Да в пыль ее стереть, в порошок, в труху…

Я была уже достаточно взрослой, чтобы понимать, что кто-то из собратьев по перу совсем не обязательно будет «счастлив» от того, что вы молоды, работоспособны, энергичны и довольно умело обращаетесь со словом – нашим главным рабочим инструментарием. И совсем неважно где – в Харькове, Москве или каком-то другом городе. Просто такая эта профессия. Конкуренция в ней неизбежна.

…Московские старички ложились спать после программы «Время» – около десяти вечера. Я, естественно, подстраивалась под их режим.

Пока гостеприимные хозяева досматривали информационную передачу, гостья, тем временем, рассматривала давнишний гобеленовый коврик, который висел над диваном (типично мещанский, как называли такие изделия в народе). Впрочем, я его уже давно не только рассмотрела, но и изучила досконально.

На нем в зеленовато-коричневых тонах была изображена следующая картина. Таинственное озеро с плавающими в нем лилиями и окруженное деревьями. На берегу – беседка, а в ней – задумчивая восточная красавица с ниспадающими на плечи роскошными волосами. Волоокая красотка, естественно, не замечает, что поодаль, за деревьями прячутся два подозрительных и нелицеприятных типа, один из которых держит в руках кинжал… При взгляде на этих страшных мужей мгновенно возникали мысли про коварный Восток и непроглядно-темные ночи, под покровом которых творятся разные нехорошие дела. Еще на коврике была изображена служанка красавицы. И еще – на заднем плане виднелся какой-то юноша с благородными чертами лица, восседающий на скакуне…

Всякий раз, приезжая к старичкам, я перед сном (гобелен невольно притягивал взгляд) всё проигрывала и проигрывала ситуации, которые могли бы произойти с персонажами, изображенными на коврике…

Это была какая-то нескончаемая и привязчивая сказка, в которой каждый раз красавицу похищали те два жутких типа, но в итоге всё заканчивалось благополучно. Фишка, говоря сегодняшним языком, состояла в том, что в каждый свой приезд я, «перетасовывая» изображенных персонажей, пыталась сочинить новую историю…

«Ну, о чем ты таком думаешь, – одернула я себя в тот вечер, вздохнув. – Тебе серьезную статью завтра с утра надо писать, а ты всё фантазируешь, всё вымышляешь какие-то сказочные истории».

Ну, ничего не могла с собой поделать. Как только я закрывала глаза, статичные гобеленовые персонажи оживали. Томную восточную красавицу похищали два злодея. Коварные и жестокие, они запихивали ее в лодку, которая была привязана на берегу озера… Волоокая звала на помощь, ее крик слышал благородный юноша на коне… Потом скрещивались кинжалы и сабли, лодка переворачивалась, и тонущую красотку, конечно же, спасал юный и благородный рыцарь…

Все эти фантазии как-то сами собой складывались в моей голове, даже, словно, против моей воли. Ну, ничего не могла с этим поделать. Не давал покоя почему-то мне тот коврик. Просто магический какой-то. До сих пор его помню.

…Я оторвалась от черновика, оставив разбросанные листки на столе, и вышла на балкон, вздохнув полной грудью. Буйство свежей июньской зелени радовало глаз и звало на прогулку. Но…

– Что ж ты, девка, работу себе такую тяжелую выбрала, что всё время надо головой думать, – искренне сокрушалась тетя Катя. – Цельный день – всё пишешь да пишешь. Стоило ради этого еще загодя шесть лет учиться, – выразила сомнение пожилая женщина.

– Конечно, стоило, – отвечала я, смеясь, с балкона. – Мне это легко. Я привыкла писать. И мне нравится такая работа.

Она недоверчиво покачала головой, искренне жалея меня по поводу свалившейся на меня «тяжести».

(Тогда я не знала еще этих слов, сказанных одним известным современником: «Заниматься надо тем, что дается тебе легче всего. Но делать это изо всех сил». Теперь знаю).

А тогда я просто обняла тетю Катю за такое искреннее сострадание моим «мукам творчества». Но я никогда не смогла бы объяснить ей, а старая женщина никогда не смогла бы понять неоднозначности и хитросплетений той моей ситуации.

Ну, в самом деле, я прекрасно понимала, что абсолютно никакого значения для той «мадам моралите» не имеет, хорошую или плохую статью я напишу с точки зрения журналистского ремесла. Я осознавала, что за ней всё равно остается право в любом – как в «хорошем», так и «плохом» варианте исполнения – просто опустить ее в корзину, даже не читая. И тут я ничего не могла поделать. Я могла только добросовестно отработать «на полную катушку», что я и сделала. Всё остальное от меня уже не зависело. Увы…

Конечно, обидно работать «на корзину». И не скрою, что вполне здравая мысль, «вот зачем я всё это пишу, зная конечный результат», посещала меня не однажды в тот день.

«Лучше бы я пошла просто прогуляться по столице, заглянула бы в любимый дворик своей альма-матер, посидев на мраморных ступеньках рядом с Михайло Ломоносовым, или сходила на какую-нибудь выставку. Да мало ли куда можно было сходить в Москве»…

Мне же предстояло еще страниц двенадцать черновика переписывать убористым почерком на чистовик, который я завтра должна буду отвезти в редакцию. Печатной машинки, здесь у меня, увы, не было.

Завтра надо было также «галопом по Европам» срочно бежать в «Детский мир» и, выстаивая в длинных очередях, выполнять дефицитные заказы для моих маленьких племянниц. Сестрам – не забыть приобрести импортную косметику, парфюмерию и прочие дефицитные товары из длинного «заказного» списка, как всегда, тщательно составленного сестрой Женей. Ведь вечером завтрашнего дня я уже уезжала домой.

Московские старички всегда нервничали в день моего отъезда. Когда-то я им рассказала, как опаздывала на самолеты и поезда, будучи еще беспечной студенткой (лучше бы не рассказывала!).

А они мне поведали свою историю: как много-много лет назад однажды ездили вместе в отпуск в Харьков.

– Так мы за пять часов до отправления уже сидели на вокзале, – рассказывала тетя Катя.

– Чтобы не опоздать не поезд? – снисходительно улыбнулась я.

– Чтобы не пропустить, когда наш поезд по радио будут объявлять, – поправила меня женщина.

Ну, что тут прибавить к сказанному? По-моему, старички успокаивались только тогда, когда они усаживали меня на такси возле своего дома.

– Отвезите девушку на Курский вокзал, – громко, как в рупор, объявлял таксисту Анатолий Алексеевич.

Так громко, словно опасаясь, чтобы водитель меня, «девушку не местную», по ошибке случайно не завез на какой-нибудь Казанский (постоянно забывая, что я уже давно изучила Москву вдоль и поперек).

– Как поедем? По набережной? – иной раз деликатно спрашивал шофер машины с нарисованными на ней «шашечками».

– Конечно, давайте прокатимся по набережной, – отвечала я.

(Для справки: стоимость короткого пути от Лефортово до Курского вокзала была тогда 60 копеек. «С прогулкой» по набережной – 1 рубль 10 копеек).

Первый вариант использовался, когда я опаздывала. Впрочем, со старичками это было практически невозможно. Поэтому, уезжая от них, я не могла отказать себе в удовольствии напоследок с ветерком прокатиться по набережной…

Милые, милые… Такие заботливые и хлопотливые мои лефортовские старички.

Только однажды в мой очередной приезд в столицу в размеренной жизни гостеприимных хозяев случился «непорядок».

В их доме прохудилась крыша. Они жили на последнем, седьмом этаже. Домовые службы, очевидно, плохо подготовились к той зиме. Это случилось в марте, когда было много снегу. Их комнату очень сильно залило: потолок и стены были в мокрых разводах, обои отваливались от стен.

Пожилые люди были растерянны и подавлены случившимся. Тепло и влажность одновременно превращали их уютное доселе жилье, по сути, в парилку. И, понятно, что они себя явно некомфортно чувствовали. Тетя Катя жаловалась на давление и сердечную боль.

А работники из жилищной конторы явно не торопились устранять последствия сильной протечки. И я решила, что этот «непорядок» в жизни людей, так привыкших жить «по порядку» надо срочно устранять. Но как я могла им помочь? Тем более, как всегда, в свой короткий приезд «по делам» в столицу.

– Я пожалуюсь на плохую работу коммунальщиков, написав письмо в газету, – сказала я гостеприимным хозяевам. – Если не сделать этого сейчас, то вы до лета просидите в сырости с отвалившимися обоями и еще, чего доброго, из-за этого начнете болеть…

– В газету «Правда»? – настороженно переспросил Анатолий Алексеевич.

– Ну, к чему нам этот официоз? – усмехнулась я. – Для решения подобных вопросов есть другие печатные издания, например, «Вечерняя Москва» или «Московская правда».

– Так ты же не московский корреспондент, а харьковский, – выразила тут же сомнение тетя Катя.

Я рассмеялась.

– Это не имеет никакого значения. Журналист – он везде журналист, – возразила ей тогда.

И быстренько написала то письмо, расставив акценты таким образом, чтобы оно не утонуло в многочисленном потоке подобных писем-жалоб, мешками приходивших в те годы в редакции газет.

Я писала о солидном возрасте этих людей, об их нелегкой жизни. О шраме, который Анатолий Алексеевич получил еще в гражданскую войну, о почетной работнице тыла Екатерине Павловне, которая во время войны по ночам дежурила на крышах домов с другими москвичами, помогая сбрасывать с них немецкие зажигательные бомбы». И тут же невольно проводила параллель с сегодняшней – протекающей – над головами пожилых людей, которые столкнулись с человеческим безразличием и бюрократическими отговорками тех, кто обязан был им помочь. Я ничего не приукрашивала, перечисляя заслуги этих скромных людей. Сами за себя они уже не могли постоять.

Когда через пару недель я позвонила им из Харькова, то услышала захлебывающийся от радости в телефонной трубке голос тети Кати.

– Нам так быстро и такой хороший ремонт уже сделали в нашей комнате, что все соседи обзавидовались. И крышу починили. Ой, спасибо тебе… Давай приезжай, сама всё увидишь.

Я была рада, что смогла помочь эти людям хотя бы в такой малости. Когда полгода спустя после описываемых событий я приехала к ним в гости опять, то они ощущали себя просто именинниками.

Во-первых, только что произошло повышение пенсий. Сложив обе прибавки (лишь прибавки!), они купили себе новый большой телевизор. (Чего бы никогда не смогли сделать нынешние пенсионеры, учитывая мизерность прибавки, уровень инфляции и дороговизну бытовой техники).

– Не было счастья, так несчастье помогло, – радовалась тетя Катя. – Нам бы никто никогда такого ремонта не сделал. А теперь до конца жизни хватит…

Она показала рукой на высокий побеленный потолок, на выкрашенные заново белой краской балкон и окно, провела рукой по новым обоям нежно-салатового цвета, на фоне которых более выразительными красками заиграл мой любимый коврик…

– Конечно, к такой красоте нам захотелось купить новый телевизор, тем более, что старый уже барахлил, – похвасталась старая женщина.

И я была рада, что по прежнему царит «порядок» в квартире «рабоче-крестьянской интеллигенции». Милые, милые… Как же давно это было. Но помнится всё так отчетливо, как-будто происходило не более месяца назад…

…А в то лето я возвращалась домой от гостеприимных старичков на второй полке плацкартного вагона фирменного поезда «Харьков-Москва», приятно обнаружив, что обслуживает его лучшая комсомольско-молодежная бригада проводников. Именно та, о которой я уже писала года три назад, в свое время даже смотавшись с ними в командировку в Москву.

(Кстати, для справки: мой билет в плацкартный вагон стоил в описываемые времена неизменно всего десять, а в купейный – тринадцать советских рублей. Не деноминированных и не девальвированных еще последующими событиями нашей жизни).

В общем, я возвращалась домой, «переваривая» свои московские деловые встречи. Была уже полночь. Но мне не спалось. Я вспоминала сегодняшнее посещение редакции. В принципе, если бы не «мадам моралите», то мне не нужно было бы туда ехать вообще, потому что еще в день приезда я сделала всё, что запланировала.

Мы были лишь вдвоем в кабинете. Полагаю, что я находилась там не более полутора минут.

– К сожалению, мне негде было отпечатать статью, – сказала я, положив свою рукопись сотруднице редакции на ее рабочий стол. – И я уезжаю сегодня вечером.

– Ничего страшного, – сказала журналистка, глянув на рукопись. – У вас разборчивый почерк, – добавила она, изобразив подобие улыбки. – Позвоните мне через какое-то время, и я скажу вам результат.

– Конечно, – кивнула я, и мы расстались.

Надо ли говорить, что я успела прочитать во всем ее облике, глазах тот самый «женский приговор», который она мне, «настырной» такой провинциалке, вынесла окончательно и бесповоротно, даже не прочитав еще ни строки?

«Но даже у приговора бывают отсрочки, – думала я, засыпая под стук колес поезда, который вез меня в Харьков. – Наша сегодняшняя встреча – это, скорее, даже не приговор, а самосуд. Мгновенный».

«Ну, и ладно, – вздохнула я. – В конце концов, означенная «мадам» не может мне помешать сотрудничать с коллегами из других отделов».

В целом, я была даже довольна поездкой. Первый, осторожный шаг был сделан. Знакомство состоялось. Теперь его предстояло упрочить реальными, конкретными делами.

Такие мысли проносились в моей голове, когда я засыпала на верхней полке плацкартного вагона фирменного поезда, который вез меня в мой родной город…

* * *

– Красотулечка вы наша, зайдите в машбюро. Там ваш материал на перепечатке. Пришлось его немного сократить, – сказал, заходя в кабинет, заместитель ответственного секретаря областной партийной газеты, которого звали Валерий.

– Спасибо, что предупредили, – я поднялась со стула и вышла следом за сотрудником в коридор, боковым зрением подмечая, как зло, при отпущенном комплименте в мой адрес, поджала губы моя молодая коллега – та, которая хорошо знала, как «пахнут клопы» и с которой мы обращались друг к другу только на «вы».

– Валерий, можно вас попросить не называть меня так в присутствии означенной особы? – сказала я, прикрывая дверь в кабинет.

– Это почему же я не могу сделать комплимент человечку, который мне приятен? – искренне и простодушно удивился мужчина.

– Ну, – замялась я, – мне кажется, что в присутствии двух особ прекрасного пола надо делать комплимент обеим или… не делать никому.

Мужчина смотрел на меня удивленно и вопросительно.

– Ну, как вам это объяснить… Даже две розы в одном стакане вянут, понимаете. А две дамы в одной комнате…

– А, кажется, понял, – усмехнулся мужчина. – Я исправлюсь, обязательно исправлюсь…

Но в следующий раз повторялось то же самое. Заместитель ответственного секретаря в этом вопросе был неисправим. Я не помню, чтобы он называл меня по имени или по фамилии. Он обращался ко мне только так – «красотулечка вы наша».

А однажды, подходя к «Комбинату печати», увидела, как от здания отъезжает машина «скорой помощи». Я поднялась на одиннадцатый этаж в редакцию и тут же была ошарашена новостью. «Скорая» увезла нашего заместителя ответственного секретаря по причине сердечной недостаточности, которая случилась у него сразу после нелицеприятного разговора с главным редактором…

Валерию на вид было лет тридцать семь, и на сердечника он не был похож. Отнюдь… Мужчина через несколько дней уже был на рабочем месте, но в его глазах поселилась грусть. И я прекрасно понимала то, что понимал и этот добрый, незлобивый человек, хоть мы и не говорили с ним никогда на эту тему: нельзя обычные производственные вопросы решать таким образом, чтобы после этого приезжала карета «скорой помощи»… Никакие вопросы не стоят этого. Потому что здоровье дороже.

Интуиция меня не обманула: вскоре после того инцидента коллега уволился. Увы, жизнь снова доказывала: прав тот, у кого больше прав. Даже, если он совсем неправ….

Нужно ли говорить о том, как не нравилась мне вся эта окружающая атмосфера? И я еще более укрепилась в своем личном и безошибочном ощущении: какой неприятный человек – наш главный редактор.

«С волками жить, по-волчьи выть» – эта пословица мне никак не подходила, потому что волчицей я не была…

Куда бы больше подошла другая строка из того стихотворения – «держаться б дальше от волков». Да деваться просто на тот момент было некуда. В такие минуты я иногда поневоле вспоминала контору на Сумской, где в творческом и человеческом смысле дышалось совсем иначе. Но… Возврата туда быть не могло.

Если честно, то меня стала как-то напрягать ситуация в отделе информации, где все мы, еще довольно молодые сотрудники – «лебедь», «рак» и «щука» плюс «гусыня» как-то плохо сочетались.