Текст книги "Дары и гнев Ледяного короля"

– Позвольте мне. – Рыжая учительница поднялась и сбросила на кресло шаль. – Я знаю основы первой помощи. Что с ним?

– Потерял много крови.

Девушка опустилась на колени перед Шрайбером.

– Но где же раны?

Кеннет оттянул воротник мундира и показал ей парные точки. Учительница коротко ахнула:

– Это… что это?

– Тише. Его укусили.

– О боже, н-но… как?

Бреннон в ответ пожал плечами.

– Ему нужна вода, он сильно обезвожен. И плед, чтобы укрыть… Я могла бы промыть и перевязать рану, обработать спиртом укусы, чтобы убить заразу, – сказала девушка.

Кеннет оценивающе покосился на медиков. Может, выжать их?

– Я принесу вам аптечку.

Он отошел к двери и, укрывшись в полутьме от пассажиров, выгреб из кармана пару серебряных пуговиц, привычным движением переломил обрез и зарядил. Уже собираясь запереть дверь, капитан обнаружил, что старичок-энтомолог просочился следом и проницательно поблескивает на него глазами за стеклышками пенсне.

– Вы рискуете, заряжая ваше оружие серебром.

– А вы – высовываясь из салона.

– На борту обнаружилось нечто, м-м-м… неучтенное?

– Дирдайле, – процедил Бреннон. – Сунули контрабандой.

Левин провел пальцами по усам и бородке.

– Увы, мне незнаком термин «дирдайле». Это плохо?

– Смотря для кого. Дирдайле, думаю, счастлив. Наконец-то он от души наестся!

Энтомолог в задумчивости посмотрел на Кеннета снизу вверх.

– Но вы имеете представление о том, что делать?

– Надеюсь, – проворчал капитан. – Нужно дотянуть до утра, они охотятся только в ночи.

– Почему?

– Говорят, солнечный свет их убивает.

– Говорят – это ненаучный аргумент, юноша. Значит, нам надо дожить до утра. Что с вашей командой?

Кеннет глухо вздохнул.

– Я велел им запереться в кубрике и никому не открывать до рассвета, даже мне.

– Но мне кажется, устраивать облаву одному – по меньшей мере неразумно…

– Неразумно совать мясо голодному волку. Чем больше народу эта тварь сожрет, тем сильнее станет.

– Это суеверие, лишенное научных доказательств.

– У меня нет лишних матросов, чтобы заняться проведением опытов, – сухо ответил Бреннон. Герр Левин поправил пенсне.

– Скажите, герр… то есть сэр, на корабле еще есть дамы?

– Дамы? – озадаченно нахмурился Кеннет.

– Ну да. Кроме тех трех, что сейчас находятся в салоне.

– Нет. Больше ни одной. А в чем дело?

– Фрау подозревает, что видела какую-то женщину.

Капитан задумчиво поскреб щетину. В общем-то, появление еще одной дамы вполне объяснимо. Левин побарабанил пальцами по двери.

– Пойду разбужу священника, – наконец сказал ученый и юркнул в салон. Кеннет запер за ним дверь. Мелкая водяная крупа превратилась в длинные косые струи дождя. Качка усилилась, и Бреннон поднял воротник. Он решил возить грузы и пассажиров, потому что это нетрудно, когда ответственность за их жизнь, здоровье и имущество не выходит за рамки контракта, а риски пассажиров описаны в пунктах четыре, шесть и восемь. Капитан должен довезти, и не больше. Это то что нужно после службы на чертовом флоте ее величества.

Из-под двери салона выбивалась полоса теплого света. Он всегда считал, что ему все равно. Тот же груз, только разговаривающий, и если у кого-то морская болезнь – то это его проблемы. А капитан принял, отвез, выгрузил. Расписался в товарной накладной. Но не сейчас.

Кеннет не успел заметить, когда они перестали быть только пассажирами, оплатившими билет. Наверное, когда он поволок затянутую в мундир тушу в салон. Оказывается, для этого достаточно нескольких минут – для понимания, что им не под силу защитить себя, и значит, защищать должен тот, кто может. Между ними и ночной тварью только его обрез с серебряными пуговицами. И это уже совсем другое дело.

Доктор Левин окинул салон долгим взглядом. Медики сладко похрапывали в углу, как студенты на лекции; рыжая учительница сосредоточенно считала полковнику Шрайберу пульс; мать и дочь с глубоким осуждением взирали на эту неприличную сцену; поэт, столичный отрок и пастор задремали. Ученый подошел к священнику и встряхнул его за плечо:

– Отец Андрес! Отец Андрес, проснитесь!

Пастырь вздрогнул и подскочил на диванчике.

– А? Что? Где? – сонно забормотал он, озираясь. – Уже приехали?

Левин вздохнул. Отец Андрес Шмидт был похож на упитанную полевую мышку – симпатичную и безобидную. Энтомолог предпочел бы кого-нибудь в духе святого Георгия с карающим мечом.

– Нет, отец. Нам необходимо духовное утешение. – Ученый указал на Шрайбера.

– Ох ты, святый боже! Сердце, да? – опечалился отец Андрес.

– Нет, до такого еще не дошло. Нам скорее нужен, э-э-э… совет лица просвещенного.

Маленький священник польщенно зарделся. Подобрав поношенную рясу, он направился к девушке, которая укутывала полковника пледом, живые черные глазки патера засверкали от любопытства.

– Фройлен… простите, нас не представили… что с ним?

– Эльза Донстер, очень приятно, – машинально отозвалась учительница. – Я не знаю. Капитан сказал, большая кровопотеря из-за… – Девушка смешалась и закусила губу. – Вот. – Она оттянула воротник мундира.

Патер нагнулся пониже, чтоб разглядеть, да так и застыл кочергой.

– Вы знаете, что это? – с надеждой спросила Эльза. Священник тихо ойкнул, осенил себя крестным знамением и хотел было отшатнуться, но наткнулся на энтомолога.

– Тише, – сказал Левин. – Не стоит сеять панику среди пассажиров.

Отец Андрес испуганно перевел взгляд с полковника на ученого и обратно.

– Но разве наши врачи…

– Бесполезные существа, – сурово отвечала рыжеволосая наставница молодежи. – Пьют и пьют! Я бы им и слона не доверила.

– Не будьте столь строги, – добродушно произнес Левин. – Когда пить, если не в молодости? Патер, скажите, с церковной точки зрения – полковнику можно чем-нибудь помочь?

Отец Андрес вздохнул и потер лысину.

– Я всего лишь приходской священник. Я не знаю. Я могу помолиться о здравии, но… – Он замялся. – Я видел такое, иногда прихожане ищут в церкви защиты от… от всякого, и я даже слышал про отцов-экзорцистов или тайно обученных инквизиторов – не видел, правда, ни одного. Может, если бы тут были святые дары, то я бы как-нибудь смог…

– Но вы можете что-нибудь сделать, если на нас нападет дирдайле? – спросил Левин.

– Кто?

– Капитан так называл это существо.

Маленький священник опасливо втянул голову в плечи.

– Я бы очень не хотел встречаться…

Эльза стукнула кулачком по спинке дивана.

– А вы не бойтесь! Вы делайте что-нибудь! Вы же священник! Вы не должны их бояться!

– Не бояться может наш капитан, – возразил отец Андрес. – Он человек бывалый и храбрый, чего только не видел. Ладно, я попробую помочь этому бедолаге. Не знаю даже, что подойдет… Во здравие, наверное.

Священник-мышка откашлялся, еще раз осенил себя крестом и тихонько, нараспев, начал читать молитву. Полковник Шрайбер шелохнулся на диване. Отец Андрес перекрестил болящего, и в этот миг могучая рука полковника метнулась вперед и вверх, стиснула сухонький кулачок патера, как в тисках.

– Одержимый! – взвизгнул отец Андрес. Эльза повисла на руке Шрайбера, пытаясь разжать ему пальцы, Левин ринулся к креслам, в которых сладко посапывали поэт и столичный юноша, и парой звучных оплеух живо привел их в бодрствующее состояние.

– Читайте! – яростно заверещала учительница. – Читайте свои молитвы, не то хуже будет!

– Exorcizamus te, onmis immundus spiritus! – взвыл отец Андрес пронзительным фальцетом, передумав исцелять.

Могучий полковник приподнялся на диванчике вместе с девушкой. Из горла Шрайбера вырывался звериный рык, на губах запузырилась пена.

– Хватайте его за ноги! – гавкнул на молодежь Левин.

Поэт и столичный юноша кинулись на полковника. Щуплый стихотворец повис на его левой ноге, столичный юноша – на правой, энтомолог, который был на полторы головы ниже Эльзы, обеими руками вцепился в горло одержимого. Мать и дочь истошно завизжали, но даже это не смогло поднять на ноги молодых врачей – они спали сном праведников.

– …in nomine et virtute Domini Nostri Jesu Christi! – надрывался отец Андрес, зажмурившись для храбрости.

Шрайбер извивался на диване, как рыба, выброшенная на берег. Если бы Эльза в конце концов не села ему на грудь, они бы его не удержали.

– Vade, satana, inventor et magister omnis fallaciae! – выкрикнул священник. Шрайбера свело судорогой так, что он выгнулся коромыслом, а потом всем весом рухнул на диван, от чего у мебели подломилась ножка. Шрайбер обмяк, отец Андрес спас руку и, всхлипывая, прижал ее к груди. Фройлен Донстер сползла с полковника на пол, вытирая лоб рукавом, а герр Левин ощутил потребность в сердечных каплях. К счастью, они были у него в кармашке жилета. Пока энтомолог отмерял капли в стакан, в салоне царило затишье.

– Боже, благодарю тебя, – с чувством изрек ученый, осушив стакан.

– Что здесь произошло?! – завизжала фрау Лидманн.

– Да, в чем дело-то? – поддержал ее столичный модник, с огорчением оглядывая свой костюм. Поэт застыл столбом посреди салона: глаза молодого человека вдохновенно горели, губы шевелились.

– Отец Андрес провел небольшой показательный экзорцизм, – тоном лектора в аудитории сказал Левин. – Это приятно разнообразит наши воспоминания о путешествии. Фройлен Эльза, вам помочь?

Девушка покачала головой.

– Приятно?! – заверещала оскорбленная мать. – Боже, да я в жизни не путешествовала так мерзко! Этот пират напустил полный корабль каких-то отбросов и преступников, а мы…

– Фрау, – холодно ответил Левин. – У меня есть валерьянка.

Женщина задохнулась от возмущения.

– Господи боже, – вдруг хрипло сказал Шрайбер и сел, обхватив голову руками. – Что со мной? Ничего не помню…

Поэт выхватил из кармана блокнот и застрочил в нем со скоростью дятла. Учительница, энтомолог и священник озадаченно переглянулись.

– Вам стало плохо от качки, – осторожно ответила фройлен Донстер.

Полковник басовито фыркнул.

– Мне? От качки? Плохо? Ха! – И тут же, наморщив лоб, впал в задумчивость. Последние несколько часов попросту испарились из его памяти. Такого с ним прежде не бывало.

– Скажите, герр Шрайбер, – спросил Левин, – кто позвал вас, когда вы вышли из салона?

Полковник пригладил усы. Собственно, как он покинул салон – он помнил, но дальше… дальше…

– Говорят, вас увела какая-то дама, – с натужной игривостью заметил фат.

– Дама? – Шрайбер посмотрел на Эльзу, отрицательно покачал головой, покосился на мать и дочь, слабо вздрогнул. – Нет, эти не похожи. Но кто-то был, это я точно помню.

– Капитан считает, что на борт прокрался преступник, – поежился столичный красавец. – И поэтому запер нас в салоне.

– Черт по… простите, фройлен. Мои револьверы остались в каюте, – огорчился полковник.

– Мне кажется, там начинается шторм, – встревоженно добавила Эльза. – Как бы с капитаном чего-нибудь не случилось.

– Он моряк, шторма ему привычны. – Левин вздохнул. – Другое дело, что на палубе небезопасно…

Патер снова обменялся выразительным взглядом с девушкой и энтомологом. Полковник, чувствуя, что от него скрывают некие сведения, сурово насупился. И тут поэт, осененный сильнейшим приступом вдохновения, громко продекламировал:

– И дама, взор ее пылает и мрак небесный пронизает, уста горят, а крылья реют, но холод сердца не согреют!

Герр Левин, не обделенный чувством прекрасного, вздрогнул и поморгал. Современная поэзия нередко вводила его в ступор.

– Точно! – басом рявкнул Шрайбер, хлопнув себя по лбу. – И пылают, как сигнальный фонарь! Была тут такая!

В этот миг «Аберрейн» столь сильно дала крен на правый борт, что пассажиры покатились по полу, как горох.

Дождь шуршал по палубе «Аберрейн». Старушка усердно карабкалась на одну волну за другой, следуя заданным курсом. Кеннет знал, что она проведет корабль через любую бурю, убережет и бриг, и экипаж, и пассажиров от моря и ветра, но разобраться с последствиями своей жадности он должен сам. Как семь лет назад, когда он купился на щедрые посулы и обещания морских сокровищ. Тогда он смог одолеть безумных фанатиков и к рассвету вынес Аберрейн на руках к берегу моря. Она исцелила его раны и почему-то осталась.

«А сейчас до рассвета еще далеко», – подумал Бреннон. Он стоял перед салоном. Ему не нравилась эта качка, ему не нравился кисель вокруг, и больше всего не понравился слабый звук, который принес ему ветер. Сквозь скрип снастей капитан отчетливо разобрал тихий, довольный смех.

Хихикает, забери его дьявол!

Но разве дирдайле смеются? Легенды красочно живописали душераздирающий вой, жуткие крики и кровожадные хрипы. Смех, к тому же женский, там не упоминался.

Она соскользнула откуда-то сверху, из-под парусов, и опустилась на палубу в круг света от фонаря. Серая бархатная юбка без кринолина, белоснежные пышные рукава сорочки, черный тугой лиф – на нее не упало ни капли дождя. Волосы гладкие, как черный шелк, нежно-сиреневые, мерцающие глаза и лик, прекрасный, как с иконы старых мастеров. Кеннет сглотнул. Ему никогда, ни за что в жизни не пришло бы в голову, что дирдайле так прекрасна.

– Забавно, – сказала она и сделала шажок к капитану. – Интересно, это глупость или бесстрашие?

Тонкие прохладные пальцы коснулись его щеки. Ее лицо светилось изнутри, словно жемчужина. От нее захватывало дух, как от короткой пронзительной мелодии, отрывка песни, принесенного ветром. Едва понимая, что делает, Кеннет взял ее руку и поднес к губам. Ее кожа оказалась нежной, будто пена на дорогом пиве. Бледно-розовые губы женщины тронула торжествующая улыбка, воздух вокруг слабо зазвенел.

Однако «Аберрейн» была слишком ревнива, чтобы оставить это безнаказанным: такелажный блок со скрипом сорвался с места и кометой понесся вниз. Нежный звон разбился вдребезги, и дирдайле взмыла ввысь, спасаясь от удара, блок просвистел перед носом Кеннета, стирая последние следы очарования. Капитан с благодарностью улыбнулся и украдкой утер лоб. Фух, чуть не пошел на закуску…

Женщина опустилась на перильца фальшборта, балансируя на них с ловкостью птицы. Ветер и дождь обтекали ее, будто вода – каменный риф.

– Что, еще не наелась? – неожиданно для самого себя спросил Кеннет.

– Я хочу жить, – ответила дирдайле. – Почему ты мешаешь?

Бреннон поднял дробби. По губам дирдайле пробежала снисходительная улыбка.

– Не бойся, моряк, я больше не буду никого выпивать до дна.

– Я боюсь только людей, – ответил Кеннет. – А ты – нелюдь. Чего тебя бояться?

Она удивилась и соскользнула с перил на палубу. «Аберрейн» угрожающе скрипнула.

– Любой из нас когда-то был человеком.

Бреннон снова пожал плечами:

– Считай это поблажкой в честь того, что когда-то ты была человеком. Если сама прыгнешь за борт, то стрелять не стану.

– Потрясающее милосердие, – усмехнулась дирдайле и чуть сощурилась на салон. – О! Они уже провели экзорцизм! Они не так беззащитны, как ты думаешь.

– Значит, упырем полковнику не стать. Так старалась – и все вхолостую…

– Упырем? Дурак. Я всего лишь сделала его своим вассалом. Кто он такой, чтобы предлагать ему бессмертие?

– А! Так это, оказывается, бессмертие! А я-то думал…

– Разве тебе не жаль умирающую от голода женщину? – спросила дирдайле, не рискуя, однако, приблизиться. Возьмут ли ее серебряные пули с такого расстояния? Или лучше в упор?

– Нет.

– Ты можешь напоить меня сам. Не бойся, я обещаю, что не буду пить до дна. Довези меня до города, и я уйду.

Кеннет потер подбородок.

– То есть предлагаешь отвезти тебя в Шеллингхерст, к людям, чтобы ты наконец как следует пообедала?

– Какое тебе до них дело? Ты спасешь своих пассажиров – об этом мы можем договориться?

– Нет, – ответил Бреннон и, вскинув дробби, выстрелил из обоих стволов. Дирдайле с криком боли и ярости метнулась прочь – вверх, в паруса. На палубе осталась пурпурная лужица.

Говорят, серебро – кровь ушедших богов, и потому оно сжигает плоть лишенных тени. Так в Риаде частенько называли всякую нежить и нечисть. Дирдайле была голодна и ранена, и ему не стоило покидать пост перед дверью салона. Тварь могла броситься в любой момент, и потому Кеннет поспешил перезарядить дробби. Дирдайле получила в грудь две серебряные пули – разве она сможет удержаться, когда жертва совсем рядом? Если не от голода, то из мести.

«Нужно стрелять ей в голову», – подумал капитан, и «Аберрейн» полностью одобрила эту мысль. Дождь превратился в ливень, заливающий палубу, в небе клубились черные тучи, видимость сжалась до прыгающего по палубе круга света от фонаря, который болтался на крюке у двери салона. Вдруг взвыл ветер.

Бреннон ощутил резкую смену курса за миг до того, как бриг швырнуло на правый борт. «Аберрейн» почти закричала, застонал такелаж, и беспомощно захлопали паруса. Кеннета влепило в правый борт так, что ребра захрустели. Он упал на четвереньки, хватая ртом воздух. По груди быстро разлилась жгучая боль.

Капитан поднялся, ухватившись за декоративные перильца фальшборта, нагнулся, чтобы не сдуло, и упрямо двинулся к салону. К счастью, оружие Кеннет не обронил, но хватит ли двух серебряных пуль в башку, чтобы угомонить эту тварь? Сколько он уже в нее всадил… но крови она теперь не получит, подкрепиться некем.

Вдруг над ухом Бреннона пронесся короткий ехидный смешок, и тут же его вздернуло в воздух, как кролика. Дирдайле швырнула Кеннета об палубу, и он отчетливо услышал хруст собственных ребер. Капитан перевернулся на спину, отполз с открытого пространства и, задыхаясь, уперся спиной в основание мачты. Дирдайле парила над штурвалом, на него капало пурпурным. Черные волосы, как облако, окутывали стройную фигуру. Женщина раскинула руки. Снова взвыл ветер, волна сцапала бриг огромной лапой и потащила его к темному небу. Нос «Аберрейн» задрался, паруса захлопали, и Бреннон представил, каково сейчас пассажирам в салоне.

– Ты не знаешь правил игры, моряк. – Голос дирдайле отдавался в ушах капитана, словно прибой. – Не пытайся состязаться со мной, все равно проиграешь…

– Ты ошибаешься, – сипло шепнул Бреннон. – Здесь мои правила.

На этот раз «Аберрейн» прицелилась поточнее, и такелажный блок врезался дирдайле точно в спину. Ее бросило на палубу, канаты и снасти опутали кровопийцу, как змеи. Однако кипящее вокруг море снова отвлекло «Аберрейн» – корабль понесся вниз, скатываясь с волны, как с горки. Кеннет съехал по палубе, навстречу дирдайле, которая с гневным рычанием разрывала снасти.

Бреннон врезался в дирдайле, когда она уже поднялась на четвереньки, и они кубарем катились по палубе, пока не врезались в борт. Когти твари впились в бок капитана, над его лицом, как огни, загорелись сиреневые глаза, распахнулась пасть с длинными клыками. Пахло трупным зловонием, и Кеннет, не дожидаясь укуса, разрядил оба ствола дробби прямо в пасть твари.

Дирдайле откинулась назад, качнулась, словно нетвердо стояла на ногах, и полетела за борт. А вместе с ней рухнул в морскую пропасть и корабль.

Кеннет извернулся по-кошачьи, кинулся к мачте и вцепился в нее изо всех сил, стиснув зубы от боли в расходящихся ребрах. На палубу с силой молота, бьющего по наковальне, обрушился поток соленой воды. Но Бреннон не торопился на встречу с Господом и повис на мачте, как дейрский бульдог на шее волка.

Словно чья-то рука крепко прижала его к мачте, пока волна сползала с брига, утаскивая за собой все, что оказалось приколочено недостаточно крепко. К счастью, волна оказалась всего одна. Ветер вдруг угомонился, море, качнув бриг еще пару раз, стало успокаиваться, ливень сменился слабым дождем, а грозовые тучи расползлись, открыв глубокое синее небо с серпом луны и россыпью звезд.

Переведя дух и отплевавшись, Кеннет со второй попытки поднялся на ноги и привалился спиной к мачте. Сломанные ребра зверски болели, но легкие были целы. Он протер глаза и сощурился на бледную полоску луны. Сколько там еще до рассвета?

А потом, сунув руку в карман, он понял, что потерял ключ от двери салона.

Дары и гнев Ледяного Короля

Риада, Блэкуит 23 декабря 1841 года

– Ах, полюбуйтесь на это милое дитя! – экзальтированно вскричала миссис О’Доннелл, зябко кутаясь в шаль и стараясь не стучать зубами от холода. – Оно прекрасно вписывается в нашу желтую гостиную, не так ли?

«Милое дитя» одиннадцати лет от роду взглянуло на нее так, словно хотело укусить. Любоваться предлагалось нежным, будто нарисованным, личиком, копной золотисто-рыжих кудрей и большими зелеными глазами.

– Какая прелесть! – единогласно решили гости. Изрядно потрепанное войной светское общество Блэкуита собралось на предрождественский прием в доме мэра. Гости мужественно игнорировали грохот снарядов, но то там, то тут струились шепотки о пушках Шермана и пехотных полках в красных мундирах империи.

– Ну что же вы, Макколей! – воскликнула миссис О’Доннелл, нервно дергая рукой с зажатым в ней ощипанным веером. – Спойте, гости ждут!

– Этот прелестный мальчик – сын несчастной Эмили, – сообщила хозяйка вечера, как бы извиняясь за сестру, павшую так низко.

Мэк Мэдиан исподлобья оглядел гостей, которые сейчас больше напоминали уличных бродяг, чем высший свет, и запел очередную патриотичную песню высоким «ангельским» голосом под бряцание рояля, последнего предмета роскоши, спасенного миссис О’Доннелл ценой мебели из комнат слуг, пущенной на растопку.

Очень хотелось есть. Взрослые все время рассуждали о каком-то Шермане, то называли его «гением артиллерии», то отпускали шутки о том, как имперский полководец подавился риадским орешком. Мэк не очень хорошо понимал, что Шерману понадобилось в Риаде. Мальчик знал только, что с тех пор, как началась война, жизнь становилась все хуже и хуже. С весны он ни разу не ел досыта, а миссис О’Доннелл стала еще чаще повторять, что они кормят его из милости, «от себя отрывая». Паренек никак не мог понять, что же она от себя оторвала ради него, но еда была отвратительна.

Желудок, дождавшись паузы перед последним куплетом, громко заурчал. Миссис О’Доннелл вздрогнула, клавиши немелодично брякнули.

– Макколей! – с отвращением сказала опекунша. – Как вам не стыдно!

– Но я хочу есть, – громко ответил Мэк. Общество возмущенно ахнуло. Все хотели есть, но говорить об этом вслух… фи, так неприлично!

– Вы вчера съели последнюю курицу, но мне не дали ни кусочка, – зло добавил Мэк. Гости, забыв о патриотичном умилении, с подозрением уставились на хозяев. Откуда, интересно, у мэра целая курица, если жители Блэкуита не видели ни мяса, ни птицы с тех пор, как Шерман перекрыл все сухопутные подъезды к городу и регулярно обстреливал берега озера Уир?

– Молодой человек! – строго сказал мэр. – Ведите себя подобающе. Пока наши доблестные солдаты сражаются за нашу свободу…

– Вы сидите здесь на собранных чемоданах, – перебил его Мэдиан, пристально глядя на мэра. – Чтобы, если у солдат ничего не получится, сразу же дать деру подальше на юг?

Гости зашелестели, миссис О’Доннелл вцепилась в нюхательные соли, а мэр побагровел и ответил мальчишке затрещину:

– Придержи язык, шлюхино отродье!

Наступила опасная, предгрозовая тишина.

– Фрэнк! – вскипела миссис О’Доннелл. – Выбирай выражения! Ты говоришь о моей сестре!

– К черту твою сестру и ее проходимца! – рявкнул мэр. – Приютили змееныша на свою голову! Нужно было оставить его подыхать в той же канаве, что и твоя сестрица!

Гости заметно оживились – вечер становился интереснее с каждой секундой. Мэк попятился к двери, пользуясь тем, что на него никто не обращал внимания.

– Теперь еще и тащить эту тварь с собой, когда… – Мэр запнулся: он наконец осознал, что говорит, и, видимо, никак не мог понять, что за странная сила заставила его сказать правду.

Высокий и сухощавый епископ, возвышающийся над толпой, как колокольня, вежливо поинтересовался:

– В самом деле, Фрэнсис, куда это вы собрались, когда наш город так нуждается в отважном лидере, а?

Под смешки гостей Мэк выскользнул из гостиной. Он был голоден, устал, а теперь у него болела голова.

«Не стоило тратить силы на Борова», – горестно подумал мальчик, направляясь к черной лестнице. Тем более что Мэку жилось получше сейчас, когда мэр отправил свое потомство далеко на юг Риады, подальше от сражений. Дети четы О’Доннелл допекали Мэка куда сильнее своих родителей. Отпрыски мэра были на диво изобретательны, поскольку знали, что Мэк горд, одинок и никогда не жалуется…

Мальчик фыркнул. Год назад что-то в нем вдруг изменилось, и троих сыновей мэра и их гадкую сестренку ждал неприятный сюрприз – Макколей вдруг стал давать отпор, хотя он сам никогда не мог предсказать, что именно у него получится. Забавнее всего было заставлять их говорить правду – но ему это не всегда удавалось. Взрослые упорно не верили «детским бредням», когда дети мэра жаловались на Мэдиана, – впрочем, виноватым все равно всегда считался Мэк, так что О’Доннелл решил отправить его в семинарию. Слишком часто из драк трое на одного его отпрыски стали выходить с кучей синяков и ссадин.

Может, Мэка уже отправили бы учиться к святым отцам, но тут вдруг в Риаде началась война, которую все взрослые называли почему-то «освободительной», – и всем стало не до семинарий.

Желудок испустил гневную трель. Мальчишка осторожно, стараясь не скрипеть ступеньками, спустился в кухню и приоткрыл дверь. Пэтси по-прежнему хлопотала на кухне, но война вылизала полки почти дочиста, оставив только хлеб и крупу. Муж Пэтси, старший лакей Джек Флинн, набивал трубку.

Вся остальная прислуга ушла, к вящему негодованию миссис О’Доннелл. Мужчин Мэк иногда видел то на баррикадах, то в дозорах, женщины трудились на уличных кухнях. Все ждали – мальчик не знал чего, но грохот пушек день ото дня становился все ближе.

Мэк шмыгнул в кухню. Пэтси устало улыбнулась и кивнула на лавку около очага. Мальчик взобрался на нее с ногами, Флинн накинул ему на плечи свой сюртук. Пэтси все время норовила подсунуть Мэку кусочки повкуснее, но сейчас единственным лакомством в ее владениях осталась четвертина сахарной головы. Кухарка отколола от нее ломтик и протянула мальчику с куском хлеба.

– Ну, что там наверху? – спросил Флинн.

– Собачатся с Боровом, – отозвался Мэк. – Господам не понравилось угощение – не привыкли к черному хлебу.

Флинн задумчиво посмотрел на красный след от руки мэра на щеке мальчишки.

– Язык бы тебе укоротить, пропащая ты душа, – проворчал лакей, приоткрыл окно под потолком и сгреб с подоконника горсть снега. Флинн завернул снег в платок и приложил к лицу Мэдиана.

– У меня не пропащая душа, – возразил Мэк. – Такая же, как у остальных.

– Послушать сорванцов О’Доннелл – так ты сущий бес, – фыркнул Флинн. – Ну-ка, как ты так уделал старшего сынка?

– Это не я, – бестрепетно отозвался мальчик, хотя считал этот подвиг достойным особой награды. – Это его брат.

– Поди ж ты, а щенок говорит, это ты его науськал.

– Я?! – Мэк широко распахнул невинные глаза. – Да как бы мне удалось? Они все меня ненавидят!

Пэтси тихо вздохнула. Если бы Мэк мог – он бы проводил все время с ее сыновьями, которые научили его куче полезных и интересных вещей, но миссис О’Доннелл то и дело вспоминала, что Мэдиан – сын ее непутевой сестры, и сурово отчитывала за то, что он водится с детьми прислуги.

Сейчас старшие дети Флиннов были у баррикад, а младших увез на юг один из братьев Пэтси, Роб Бреннон. Миссис О’Доннелл почему-то не разрешила ему забрать Мэдиана, хотя в Блэкуите почти не осталось детей, так что на улицах было пусто и тоскливо. Разве что просто так пойти прогуляться, посмотреть на баррикады и перехватить на уличных кухнях горячей каши? Мэк дожевал хлеб с сахаром и сполз с лавки.

– Спасибо, тетушка Пэтси, – церемонно сказал он. – Вы были очень добры к бедному сиротке.

– Иди отсюда, бедный сиротка, – добродушно отозвалась Пэтси, – пока хозяева не хватились.

Мэк прикусил губу. Боров непременно ему всыплет за сегодняшнее, а на взрослых свои способности мальчик попробовал впервые этим вечером и сам не ждал, что у него что-то получится. А вдруг второй раз не сработает?

– Я пойду прогуляюсь, тетушка. Передать что-нибудь Остину и Филу, если встречу?

– Прогуляться? – встревожилась Пэтси и подняла голову к потолку, словно надеялась расслышать сквозь три этажа грохот шермановских пушек. – Уж лучше сиди тут. Мало ли что будет… сегодня или завтра.

Мэдиан не очень понимал, что их всех так тревожит. Что может быть хуже того, что сейчас, – голода и холода?

– Не хочу попадаться Борову на глаза, – неохотно признался мальчик. – Ему не понравилось, что я сказал про курицу при гостях.

– Научись держать язык за зубами, парень, – буркнул Флинн и сунул ему ключ. – Это тебе в жизни поможет. Ладно, иди в нашу комнату, отсидись там. Глядишь, к утру хозяин остынет.

Мальчик отдал лакею сюртук, вышел из кухни и прижался ухом к двери.

– Чертова свинья, – чуть приглушенно донесся до него голос лакея. – Мог бы отправить парнишку хотя бы с твоим Робом.

– Джек, – строго сказала Пэтси, – твои мечты насчет Мэка и нашей Элли…

– Да при чем тут мечты?! Парню всего одиннадцать, перегорит десять раз! На нас тут ядра из пушек посыплются не сегодня, так завтра, нечего ребенку тут делать!

– Слава богу, что бедная мисс Эмили до такого не дожила, – пробормотала Пэтси.

– Слушай, Пэтс, я тут подумал чего… может, я его сам увезу?

Мэк чуть не подпрыгнул от неожиданности.

– Увезешь? Куда, о господи?!

– Да хоть к моим, хоть к твоим.

– С ума сошел? Скажут, что ты украл хозяйского ребенка!

– Плевать им на него с высокой башни. Да и кто скажет, кому тут сейчас есть до этого дело? Эх, жаль, лошадей всех забрали, а то я б за день обернулся. Скажи-ка, – помолчав, спросил Флинн, – а твой Натан, который в ополчении, он же может похлопотать насчет лошади?

– Натан не станет помогать тебе в похищении ребенка, – сухо сказала Пэтси.

«Да почему же?! – возмущенно подумал Мэк. – Я сам хочу похититься, почему они меня не спросят?»

– Но надо же что-то делать, – гнул свое Флинн. – Он славный парнишка, хоть и со странностями, но я никогда не видел, чтобы он сделал кому-то что-то дурное без причины.

– Джек! – прикрикнула Пэтси.

– А что, скажешь, папаша его не был странным?

Мэк практически распластался всем телом по двери. Папа! Почему они все так стараются не говорить о нем?!

– Странный или нет – не нашего с тобой ума дело, – отрезала кухарка. – Вот что: я сегодня отпросилась на вечер и ночь, чтобы пойти к Шериданам…

– Я-то его видел, – продолжал лакей, не обращая внимания на попытки жены сменить тему, – пусть и издалека, а кто этого типа хоть раз видел вблизи, а? А?

– К Шериданам, – с ноткой угрозы повторила Пэтси. – У Марты срок уже совсем близко, так что, может, она образумилась и все-таки поедет в деревню к Беннету. Глядишь, уговорю ее взять мальчика с собой, то есть ее муж уговорит Боро… О’Доннеллов.

– Джозеф Шеридан тут не особо в чести, – проворчал Флинн, к огромному разочарованию Мэка. – После того как женился, считай, что на одной из наших. Да и Марта твоя хороша – чего она тут сидит, в ее-то положении.