Текст книги "Скопец. Серия «Невыдуманные истории на ночь»"

– В том же помещении, где находится банковская контора, расположены и жилые помещения, – вставил Шумилов. – Я в этом не уверен, но мне так показалось. Так что кто-то вам откроет.

Далее разговор коснулся общего хода расследования и предположений относительно персональной виновности тех или иных лиц. Шумилов прямо сказал, что по его мнению подозреваемых в хищении совсем немного, и на первом месте – Селивёрстов.

– Нам тоже так кажется, – со вздохом пробормотал Гаевский. – Однако, обыск в его городской квартире ничего не дал. Мы и на даче Соковникова всё обыскали, я имею в виду бывшую комнату Селивёрстова. И чувствую я, что есть что-то за пазухой у него, да только не прихватить пока…

– В некоторых домах жильцам сдаются клетушки в подвале. Знаете, такие выгородки дощатые, как сарайчики. Там обычно барахло всякое держат, соленья, варенье, дровишки. Может, у Селивёрстова такой чуланчик имеется?

– Мысль дельная! – оживился Иванов. – Надо будет выяснить.

– Ну да, – поддакнул Гаевский, – Там, кстати, и чердачок есть! Может, Агафон, метнёшься, по чердачку пробежишь разок-другой?

– А чего это ты ёрничаешь? – не понял Иванов.

– Я не ёрничаю! Я градус глупости понижаю! Что-то мне кажется невероятным, чтобы такой человек как Селиверстов держал деньги или векселя… что там еще?… икону дорогую, пятнадцатитысячную, просто так, без пригляда, в подвале или на чердаке… Не оставишь же такие вещицы просто так, в тряпице завернутые. А вдруг мыши, крысы?

– Почему же, просто так? – не унимался Иванов. – Можно спрятать в какой-нибудь ларец или сундук…

– Но это сразу привлекло бы внимание…

– Можно закопать…

– Что ты несешь, Агафон? Где можно закопать сундук на чердаке?

– Вскрыть настил пола и закопать в толще шлака, проложенного между потолком последнего этажа и чердачным полом.

– Много вас таких умных полы разбирать! Подобная проделка сразу привлечёт интерес и соседей, и домохозяина.

– На многих чердаках пола вообще нет, засыпанный шлак лежит открыто. – не унимался Иванов.

Шумилов, не без любопытства наблюдавший за тем, как развивалась пикировка сыщиков, не сдержался и подал голос:

– Ну, а почему вы только о сундуке говорите? Насколько я понял, Селивёрстов – человек достаточно грамотный, разумный, почему бы ему не догадаться арендовать банковскую ячейку? И тогда у него и задача-то проще пареной репы – спрятать ключ от нее.

Сыщики опять переглянулись, точно мысленно обменялись мнениями.

– И то правда, Алексей Иванович! – согласился Гаевский. – Дельная мысль. Надо будет непременно сбегать на квартиру к Селивёрстову, ключик поискать! После нашего обыска Селивёрстов должен расслабиться, бдительность утратить, глядишь при нашем повторном появлении как-то себя и выдаст.

Заканчивали обед в прекрасном настроении, расположенные друг к другу. Все трое были примерно одинакового возраста, вдобавок сейчас присутствовавших объединила общность задачи и совпадающие взгляды на дальнейших ход расследования. Шумилов оставил сыщикам свой домашний адрес, а также и координаты места службы – безо всякой задней мысли, так, на всякий случай, если вдруг для чего-то срочно понадобится.

Выйдя из «Мандарина», троица на минуту остановилась, пожимая руки и расшаркиваясь. Затем Алексей направился на службу, а Агафон и Владислав задержались, решая, куда и как им двигаться.

Банковская контора братьев Глейзерсов действительно оказалась закрыта. Никаких признаков жизни в ответ на настойчивый звонок в дверь. Тогда Иванов, выждав минуту, принялся колотить своим пудовым кулаком в дверь, отчего поднялся грохот, который слышала вся улица. Гаевский тем временем, став на тротуаре, внимательно наблюдал за окнами – с площадки перед дверью он не мог бы видеть, что за ними происходит. Заметив в глубине одной из комнат движение, Владислав сообщил об этом Агафону. Тот усилил удары и принялся громко требовать: «Открывайте немедля, полиция!».

Дверь распахнулась. На пороге стоял пожилой плешивый еврей, в старой цигейковой телогрее, мятой фланелевой рубахе. Вид он имел «неприсутственный», домашний: остатки волос всклокочены, взгляд рыбьих, навыкате глаз – сонный.

– Здравствуйте, – формально поприветствовал его Иванов. – Что так долго не открывали, господин хороший?

– Извините, спал, – недружелюбно отозвался мужчина в цигейке; взгляд его перебегал с одной фигуры в штатском на другую, причём на квартального и его помощника в полицейской форме он даже не посмотрел, сразу понял, кто тут главный.

Агафон сразу понял, что открывший дверь человек ему соврал: по жирным губам и легко уловимому запаху чеснока несложно было догадаться, что на самом деле тот трапезничал, а вовсе не спал.

– Мы из Сыскной полиции, – отрекомендовался Иванов. – Представьтесь!

– Я – Наум Карлович Глейзерс…

– … один из владельцев этой банковской конторы? – уточнил Иванов.

– Именно так. Держу контору на паях с братом.

– У нас имеется к вам дело.

– Но сегодня контора закрыта.

Гаевский, стоявший на тротуаре перед крылечком, при этих словах фыркнул и вмешался в разговор:

– Вы не поняли! Мы не торговать к вам пришли, а вопросы задать и ответы ваши послушать!

– Пожалуйста, заходите, – еврей сдался, подвинулся в сторону, освобождая проход, и торопливо заговорил, – у нас разрешение от градоначальства должным образом оформлено, все бумаги в полном порядке!

– Кто б в этом сомневался! – усмехнулся Гаевский.

Пройдя в двери, четверо полицейских остановились в коридоре, который Наум Глейзерс как бы загородил своим телом. Видимо, он не мог догадаться, в какую сторону решат направиться незваные посетители – в жилые комнаты или в контору – и потому решил на всякий случай не пустить их далее.

– Послушайте, господин Глейзерс, – начал Иванов, – меня зовут Агафон Порфирьевич Иванов, моего коллегу, – последовал жест в сторону Гаевского, – Владислав Андреевич Гаевский, мы состоим в штате столичной Сыскной полиции в должностях надзирателей за производством дел. Сопровождающих нас полицейских вы, полагаю, знаете в лицо – это ваш квартальный надзиратель и его помощник…

– Да-с, этих господ я знаю, – кивнул Глейзерс. – Что вас привело ко мне в нерабочий день?

– Мы хотели бы узнать, продавали ли вы эти казначейские облигации, – Иванов извлёк четыре ценные бумаги, полученные от Шумилова.

– Может, продавал, может, и нет… Облигации выполнены типографским способом и никаких отличительных особенностей не имеют… – неожиданно заюлил Глейзерс. – А позвольте узнать, чем вызван ваш интерес?

– Не позволю, – неприязненно отрезал Иванов. – Я повторяю свой вопрос: вы продавали эти облигации?

– Ну… так вот по виду, я их не узнаю…

– Я не спрашиваю, узнаёте вы их или нет! Я спрашиваю, проводилась ли в вашей конторе сделка по их продаже?

– Да что ж… вот так прямо… вы меня… в тупик прямо… как же можно знать… – промямлил Глейзерс и умолк, точно впал в ступор.

Агафон смотрел на банкира неприязненно. Убедившись, что тот умолк, так и не ответив на вопрос, раздельно проговорил:

– Вы хотите сказать, господин Глейзерс, что в вашем учреждении отсутствует надлежащий контроль за производимыми операциями?

– Отчего же, отчего же, должный контроль… имеется, конечно.

– У вас, что же, нет журнала для отражения текущих операций, как того требует инструкция Государственного банка?

– Что вы, что вы, господин полицейский… в чём это вы меня подозреваете… – затрепетал банкир. – Вся документация ведётся у нас с братом должным образом!

– Ну так справьтесь по журналу! – рявкнул Агафон, сверкнув глазами; он был готов выругаться, но усилием воли сдержал себя.

– Сей момент, господин Иванов, не надо так волноваться, сейчас я сверюсь…

– А я и не волнуюсь! Волноваться сейчас будете вы, господин Глейзерс! – не понижая голоса, давил на банкира сыщик.

Наум Карлович двинулся по коридору в сторону кассового зала, Иванов сделал шаг за ним. Глейзерс тут же остановил его рукою:

– Подождите меня здесь!

– Нет уж, господин банкир, вместе пройдём! Или вы думаете, будто я отдам вам в руки эти облигации, и вы с ними пойдёте в другую комнату?

– Ну, ладно, коли так, следуйте тогда со мною, – Глейзерс как будто бы даже растерялся от такого хода мыслей сыщика. – В чём вы меня подозреваете? Я по вашему их разорву, что ли? Сожгу? Съем?

– Подмените, – мрачно отрезал Иванов.

Полицейские прошли в большую комнату о трёх окнах, служившую кассовым залом; Наум Карлович, открыв один из письменных столов, извлёк из него толстенную – страниц на тысячу – амбарную книгу с прошитыми контрольной нитью листами, с грохотом бросил её на стол и уселся подле на стул.

– Извольте назвать номер какой-либо из ваших облигаций, – провозгласил он важно, открывая книгу.

– Ну, скажем, пятьдесят четыре-три пятёрки, – ответил Иванов.

Глейзерс принялся листать гроссбух. Не прошло минуты, как он возвестил:

– Вот-с, вижу, что четыре облигации, как раз одна из них с тем номером, каковой вами назван, были проданы не далее как вчера моим работником Леонидом Майором.

Проверка номеров трех остальных облигаций также показала, что они продавались именно здесь и в то же время, что и первая облигация.

– Очень хорошо, – удовлетворённо проговорил Иванов. – Стало быть вы признаёте, что продажа осуществлена вашей конторой.

– Ну да, признаю.

– А скажите, пожалуйста, каким путём эти облигации попали к вам в руки?

– Знаете, господин полицейский, я вообще-то совсем не обязан вам такого рода отчётом, – ядовито ответил Наум Карлович. – Облигации эти пущены Правительством в свободный оборот, и я могу с лёгкой совестью скрыть фамилию продавца, указав на тайну банковских сделок, гарантированную Высшими Властями Российской Империи, но… дабы исключить всякие подозрения на некую мою злокозненность, и в знак моего искреннего желания помочь нашей дорогой полиции я… я отвечу вам…

– Да уж будьте так любезны, господин Глейзерс!

– Примерно две недели назад большую пачку казначейских облигаций семьдесят пятого года эмиссии мне принёс некий незнакомый господин, назвавшийся Соковниковым.

– Вот так, да? – пробубнил Иванов, быстро переглянувшись с Гаевским. – И как выглядел этот самый «Соковников»?

– Крупный телом, лет, эдак, за пятьдесят, без бороды и усов, хорошо одет, важный в манерах.

– То есть вот так просто зашёл человек с улицы и предложил пачку облигаций? – вклинился в разговор Гаевский.

– Да-с, именно так. Представьте себе. Клиенты к нам именно так и попадают: идут по улице, заходят через дверь и предлагают то одно, то другое: то депозит открыть, то акции у них купить.

– Найдите, пожалуйста, в «Журнале текущих операций» запись о покупке облигаций у Соковникова, – попросил Иванов.

Глейзерс запыхтел, принялся листать амбарную книгу, изредка шепча что-то типа «не здесь», «раньше-раньше». Наконец, после довольно продолжительных розысков, он торжествующе возвестил:

– Вот, пожалуйста, нашёл! Двадцать второго августа Николай Назарович Соковников осуществил продажу двух тысяч ста пятнадцати казначейских облигаций с пятипроцентным купоном семьдесят пятого года выпуска. И даже номера облигаций указаны!

– Когда вы стали торговать этими облигациями?

– Двадцать седьмого числа.

– А почему не сразу?

– Не видел в том целесообразности, господин полицейский, – ядовито отрезал Глейзерс. – Мой товар; когда хочу, тогда и торгую!

– И что, выгодно ли Соковников сбыл вам свои облигации? – полюбопытствовал с самым невинным видом Гаевский. – За сколько уступил? По пятидесяти копеек за номинальный рубль или до тридцати «сбросил»?

Банкир прекрасно понял саркастический подтекст вопроса. С видом оскорблённой невинности он поднял лицо от журнала и посмотрел на Гаевского:

– А в чём, собственно дело? Вы меня как будто в чём-то подозреваете?

– Советую вам отвечать на вопрос и не артачиться.

– Котировки на момент покупки тайны не составляли. Соковников согласился продать ниже нормальной цены, лишь бы только я купил всё и сразу. Как говорится, оптом – со скидкой. Посчитали по пятьдесят три копейки за рубль. Он сказал, что болен, желает ехать за границу, деньги нужны. Так отчего же не помочь человеку?

– Ну-ка, покажите мне свой журнальчик, – приказал Гаевский.

Он взял в руки «Журнал текущих операций» и принялся его читать. В самом низу страницы помещалась датированная двадцать вторым августа запись о приобретении у Соковникова Н. Н. казначейских облигаций с пятипроцентным купоном на сумму в пятьсот сорок пять тысяч рублей серебром. Две строки мелкого, едва читаемого текста. Гаевский, увидя эту запись, даже присвистнул. Вытащив из внутреннего кармана пиджака лупу, принялся внимательно изучать подпись. Затем передал журнал и увеличительное стекло Иванову.

Агафон некоторое время в полной тишине рассматривал строчки внизу страницы, затем посмотрел записи, сделанные выше, полистал журнал. Вернув лупу Владиславу, усмехнулся:

– Ну, это всё филькина грамота. Я вам, господин Глейзерс, таких записей задним числом сколь хотите настрогаю.

– Почему вы так говорите? – с обидой в голосе отозвался Наум Карлович. – Журнал официальный, прошитый и опечатанный.

– Текс, исполненный внизу страницы, вылез за рамку, что даёт основание заподозрить, что приписка сия сделана позднее, иначе говоря, задним числом, – буднично заговорил Гаевский. – Обращают на себя внимание пустующие места в конце многих страниц, словно вы специально их оставляете для подобных записей. Между тем, вам прекрасно известно, что в документах строгой отчётности таковые пробелы недопустимы.

– Обстановка у вас тут довольно куцая… – проговорил Иванов, оглядываясь по сторонам.

– Ну и что? – не понял Глейзерс.

– А то, что презанятная картина получается: в вашей замшелой убогой конторе, где и крысе-то особо поживиться нечем, будто нарочно в ожидании такого удивительного предложения – купить за полцены одни из самых надёжных и доходных ценных бумаг – оказывается больше полумиллиона рублей. Я даже представить не могу сколько же это денег! И тут – ах, какое совпадение! – неожиданно заходит к вам совершенно незнакомый мужчина с пачкой облигаций и предлагает как раз такую сделку! Ну, чем не рояль в кустах? Хороший, белый рояль в кустах сирени! Он всегда там стоит… Ему там самое место! И полумиллиону рублей самое место в вашей конуре!

– Вам бы, господин Глейзерс, белил подкупить, штукатурочку подмазать, а то уж больно уголки в этой зале запачканы! – посоветовал Гаевский.

– А вы по уголкам не судите о достатке нашей конторы! – в запальчивости воскликнул Наум Карлович, обиженный, видимо, советом Владислава.

– Ну да, – кивнул Гаевский, – детский лепет какой-то! Вы хоть сами себя слышите, Глейзерс?

– По вашей конторе ревизия Госбанка, как я вижу, давно уже плачет, – мрачно, не поддерживая ёрничания напарника, уронил Иванов.

Наум Карлович, сдвинув мохнатые брови к переносице, уставился на сыщика ненавидящим взглядом. Агафон же, выдержав внушительную паузу, продолжил:

– И мне очень хочется посмотреть на вас, Наум Карлович, в ту минуту, когда ревизоры обнаружат полное несоответствие вашего рассказа представленной документации. Вы отдаёте себе отчёт в том, что не составит ни малейшего труда проверить ваши книги и свести баланс, который убедительно докажет, что означенного полумиллиона у вас никогда не было и быть не могло?

Иванов замолчал. Гаевский, убедившись, что коллега не желает более ничего добавить, сказал Глейзерсу почти ласково:

– Облигации эти ворованные. Не боитесь, батенька, пойти по делу как соучастник кражи?

– Какой кражи? – банкир явно испугался. – Ни о какой краже не знаю, ни в чём таком участия не принимал. Купил облигации у человека, назвавшегося Соковниковым двадцать второго августа… Я вам это уже сказал. Более сказать ничего не имею. И прекратите меня запугивать! Я не боюсь ваших угроз!

– Такой, значит, у нас разговор получается… Ну-ну, – Иванов поднялся, – Соковников, говорите, за границу собрался ехать… И появился здесь у вас двадцать второго августа… Ну-ну.

– Приходит человек, предлагает выгодную сделку… Почему я должен от гешефта отказываться? Я банкир, моё дело деньги зарабатывать. Ничего противозаконного я не совершал, и нечего на меня дохлых собак вешать!

– Не был у вас Соковников двадцать второго августа, – внушительно сказал Иванов, – и никаких облигаций в тот день вы не покупали. Покупка совершилась позже. Мы это знаем, господин Глейзерс. Надеюсь, докажем. Будете запираться – пойдёте по делу как соучастник. Подумайте над моими словами, они сказаны при свидетелях.

Иванов повернул голову в сторону квартального надзирателя и его помощника, немо наблюдавших эту сцену от начала до конца. Полицейские направились к выходу, но уже в дверях Гаевский остановился и бросил через плечо:

– И потом не говорите, господин Глейзерс, будто вас не предупреждали!

Распрощавшись на Полтавской с полицейскими в мундирах, сыщики неспешно зашагали в сторону Старого Невского проспекта.

– Молодец Шумилов, здорово помог делу, – задумчиво проговорил Иванов, видимо, размышлявший над увиденным и услышанным в банковской конторе. – У этого Наума рыло, конечно, в пуху!

– Однозначно, – согласился Владислав. – Но я полагаю, он сейчас закиснет. День-два будет нервничать, дрожать, есть поедом себя и своего братишку, а потом, чем чёрт не шутит, явится к Путилину с повинной. Прямо в понедельник и примчится. Самый край – во вторник! Время в данном случае сработает на нас, вот увидишь!

– Твои слова да Богу в уши, Владислав, – со вздохом покачал головою Агафон.

Он казался задумчив и совсем не демонстрировал того лучезарного оптимизма, которым в эту минуту светился его напарник.

10

Воскресенье пятого сентября 1880 года хотя и являлось выходным днём, всё же не отменяло для сыскных агентов явки в дом N 22 по Большой Морской улице. Сыскная полиция вообще работала в режиме довольно своеобразном: в случае расследования какого-либо «горячего» дела все прикосновенные к нему сотрудники выходили на работу ежедневно, невзирая на календарь, и исполняли свои обязанности сколь требовалось. По окончании же розысков Путилин отпускал сыщиков в отгул, равный продолжительности пропущенных выходных. Получалось и справедливо, и даже весьма удобно, просто следовало приноровиться к такому режиму. Единственным лицом, которое никогда не пользовалось заслуженными отгулами, являлся сам начальник Сыскной полиции: поле его деятельности было столь многообразно, сложно и ответственно, что Иван Дмитриевич не мог оставить свою должность даже на короткий промежуток времени и трудился в прямом смысле день и ночь семь дней в неделю.

Иванов и Гаевский явились к Путилину с докладом о посещении конторы братьев Глейзерс. Честно рассказав о деятельном и продуктивном участии Шумилова, который и дал им выход на это примечательное заведение, они подробно описали как само заведение, так и реакцию Наума Глейзерса на их расспросы.

– Банкиришко однозначно темнит, – уверенно заявил Гаевский. – У него не могло быть денег, потребных для покупки такого количества казначейских облигаций, не того он полёта птица. Договорённость с продавцом облигаций явно носила иной характер, нежели тот, о котором поведал нам Наум Глейзерс. Уверен, что он явно преследует цель скрыть от нас обстоятельства сделки, поскольку она преступна, и он сие прекрасно понимает.

– Вот что примечательно, – добавил Иванов, – Наум дал нам описание продавца в общем и целом напоминающее Николая Соковникова. Причём, желая сохранить за собою возможность манёвра в будущем, жидок не стал говорить, будто к нему приезжал сам Соковников; просто человек назвался этой фамилией, а кем он являлся на самом деле – да кто ж его знает? Улавливаете? Сие указывает на то, что Наум Глейзерс готовился к возможному нашему появлению и обдумывал линию своего поведения. Соковникова он, по нашему разумению, не видел, но приметы его уточнил у продавца облигаций.

– Я понял вас, – кивнул Путилин, – Вы подозреваете сговор Наума Глейзерса и продавца. Но может, всё было немного иначе: явился, скажем, Силивёрстов в банковскую контору, назвался фамилией Соковникова, а Глейзерс тупо взял и записал в журнал, будто именно Соковников к нему приходил. Другими словами, он доверился чужим словам, но умышленно вас в заблуждение не вводил.

– Глейзерс утверждал, что его посетил мужчина близко похожий на Соковникова: высокий, тучный, без бороды. Если бы Глейзерс действительно захотел сообщить нам приметы Селивёрстова, он бы сказал: продавец высок, суховат, имеет бороду средней длины. Я склонен думать, что именно Селивёрстов являлся на Полтавскую, но Наум не пожелал покуда дать нам верные приметы продавца.

– И наконец, ещё кое-что, – Гаевский поднял вверх карандаш, привлекая к себе внимание, – у нас, как вам известно, ваше высокоблагородие, имеются дневники Николая Назаровича Соковникова. Я почитал записи последних дней его жизни…

– Так-так, очень интересно, – насторожился Путилин.

– Никаких облигаций он никому продавать не собирался, нужды в деньгах не испытывал. В записи, датированной вечером двадцать второго августа, нет ни малейшего упоминания о поездке Соковникова в этот день в город и посещении конторы Глейзерсов. Ни слова, ни полслова.

– Что ж, господа, слова ваши меня убеждают, – решил Путилин, прихлопнув ладонью по столу, как бы ставя точку в разговоре. – Я попрошу о назначении ревизии банковской конторы Глейзерсов, прямо завтра этим и займусь. Ну, а сейчас, что ж, все свободны до завтрашнего дня. Все ж таки воскресенье!

Алексей Иванович Шумилов воскресный день посвятил поездке в Лесное, в гости к Василию Александровичу Соковникову. Оказалось, что обоим есть что рассказать друг другу. Прежде всего, племянник покойного миллионера поведал своему гостю о странном визите некоего Прокла Кузьмича Яковлева.

– Это какой-то незначительный купчик второй гильдии, – пояснил Соковников. – Явился ко мне и завёл разговор о том, что покойный Николай Назарович получил от петербургских скопцов право принять наследство, другими словами, он наследовал не по закону государственному, а по милости скопцов. Якобы, за разрешение получить деньги брата Михаила он отказался от дома, бывшего некогда резиденцией Кондратия Селиванова.

– Вот значит как? – Шумилов искренне засмеялся. – То есть по версии Прокла Яковлева, если бы скопцы не дали своего позволения, то Николай Назарович остался бы без денег брата?

– Да, именно так. Я этому человеку ответил, что в подобные придания старины глубокой не очень верю, а если точнее – совсем даже не верю. Но Яковлев выразился в том смысле, что если я хочу обрести спокойную жизнь, то мне обязательно надлежит урегулировать со скопцами вопросы наследования. Я ответил, что у меня нет вопросов с наследованием, тем более таких, какие требуют привлечения скопцов. А Яковлев мне на это сказал, с усмешкой такой, знаете ли, что такие вопросы есть у скопцов.

– Он какие-то угрозы высказывал в ваш адрес?

– Опосредованно. Выразился несколько раз о возможности пожаров в домах, о том, что лошади подохнут в конюшне… как-то так говорил. Мол, полиция вас не защитит, иллюзий не испытывайте. Но и впрямую никаких угроз не высказывал, то есть он не говорил, что ко мне придут и обухом по голове стукнут – это точно, такого он не заявлял.

– Хм, сказанного уже достаточно, чтобы понять уровень мышления господина Яковлева. Чем же сердце успокоилось? Сказал он вам всё это, вы выслушали – и что же?

– Я ответил, что денег у меня вообще нет, полиция их ищет, поскольку есть подозрения на кражу.

– Вот этого, Василий Александрович, вообще говорить не нужно было, – уверенно заявил Шумилов. – Это не их собачье дело. Наличие или отсутствие у вас денег касается только лично вас, да следователя, ведущего расследование – и точка! Упоминанием о краже вы сердца этих сквалыг не разжалобите и вообще, рассчитывать на какую-то человеческую реакцию с их стороны – это верх наивности.

– Но я вот как-то так… проговорился, – вздохнул Соковников. – Подумал, может, отстанет. Да только этот купчик не отстал. Он заявил, что десятого числа явится ко мне ещё раз для, по его словам, окончательного урегулирования всех вопросов. Рекомендовал мне не переносить этот разговор и не уклоняться от него. Он, верно, полагал, будто я начну прятаться от него!

– Очень хорошо, – кивнул Шумилов. – О часе вы условились?

– Договорилась на полдень, – Василий Александрович выглядел не то чтобы испуганным, но несколько озабоченным и встревоженным. Шумилов посчитал своим долгом его утешить:

– Бояться нечего, уверяю вас. Десятого числа я приеду к вам. Это будет пятница, что ж, очень даже хорошо, отпрошусь накануне со службы. Поучаствую в «урегулировании вопросов». Надеюсь, что к этому времени я сумею получить интересные сведения о прошлом Николая Назаровича, хочется верить, что это поможет разговору.

Соковников, услыхав такие слова Шумилова, как будто бы приободрился. Алексей Иванович между тем взялся рассказывать о событиях последних дней: обнаружении облигаций, принадлежавших прежде Николаю Назаровичу, в банковской конторе братьев Глейзерс и действиях полиции.

– Полагаю, Василий Александрович, что сыщики, потянув за эту ниточку, размотают весь клубок, – подытожил Шумилов. – А это даёт надежду как на возвращение вам украденного, так и на открытие фамилии вора. Уверен, всё постепенно у вас наладится, заживёте вы богато и спокойно.

Василий Александрович, выслушивая увещевания собеседника, всё более успокаивался, делался увереннее в себе. У Шумилова же на душе скребли кошки – опыт подсказывал, что путь к успешному завершению дела слишком часто оказывается вовсе не таким прямым, как хотелось бы.

В понедельник утром Иван Дмитриевич Путилин пребывал в прескверном расположении духа. Едва только Иванов и Гаевский расселись на стульях подле стола начальника, тот недовольным голосом буркнул:

– Сводку происшествий по городу, поди, не видали ещё?

И поскольку сыщики промолчали, Путилин свою мысль развил:

– Контора Глейзерсов сгорела!

– Ах, шельмец какой!… – только и выдохнул Агафон. Он обменялся быстрыми взглядами с Владиславом: рассусоливать тут особенно было нечего, оба сыщика думали об одном и том же.

– За полчаса до полуночи в пожарную часть поступило сообщение о возгорании в помещении банковской конторы, – принялся рассказывать Путилин. – На место пожара немедля был направлен дежурный наряд пожарной команды. К моменту его прибытия оказалось, что основной пожар хозяева потушили своими силами. Выгорела часть конторы, а именно – две комнаты с документами и конторской мебелью. Жилые помещения одного из владельцев, примыкавшие к конторе, от огня не пострадали.

– А причина какова? – поинтересовался Гаевский. – Поди, чья-то неосторожность?

– Правильно понимаете, Владислав Андреевич, – с саркастичной улыбкой ответил начальник Сыскной полиции. – Причина возгорания самая что ни на есть банальная – неосторожное обращение с огнём: истопник во время протапливания печей не до конца прикрыл заслонку, вот уголёк и выкатился…

– Что-то рано взялись они протапливать печи, – заметил Иванов, – Сентябрь только начался!

– А это им решать, когда начинать топить. Мёрзнут они по ночам, хозяева-то! Ночи у нас уже вполне осенние, а Наум Глейзерс тепло любит. И жена его тоже, – ядовито процедил Путилин. – Самое забавное в том заключается, что истопник вину свою поспешил признать, сказал, что был нетрезв и попросил у хозяина прощения за халатность. Наум Глейзерс, как нетрудно догадаться, сказал, что пентюха-истопника прощает, зла на него не держит и даже от должности не отставит! Какова басня, а-а?!

– Это всё белыми нитками шито, – заметил Гаевский.

– Разумеется, кто с этим спорит? – кивнул Иванов. – Кое-кто был уверен, что Наум Глейзерс прибежит в понедельник к нам и поспешит во всём чистосердечно раскаяться: и вора назовёт, и облигации их законному владельцу вернёт. Вот так возьмёт и запросто отдаст миллион… Как же-с! А господин Глейзерс подумал-подумал, да и решил от жирного куска не отказываться. Удивительно, правда, Владислав?

– Вот вам и проверка, вот вам и ревизия. А вкупе с нею и признание, – с горечью в голосе проговорил Путилин. – Документов нет, следов нет. Прижать нам этого Глейзерса нечем. Следует признать, что на этом ниточка, ведущая к похитителю наследства Соковникова обрывается.

– Ваше высокопревосходительство, а может попробовать надавить на этого Наума Глейзерса? – предложил Иванов. – Дадим понять, что не верим в естественную причину пожара, арестуем или хотя бы изобразим имитацию ареста…

– Ничего у нас не выйдет, господа, будьте же реалистами, – Путилин махнул рукою. – Да и что ему можно предъявить? Нечего. Тут надо говорить языком документов, а эмоции отправить на свалку. Следует признать, что пока они нас обыграли. Поэтому остаётся один путь – разработка Селивёрстова.

– Иван Дмитриевич, мы склоняемся к мысли, что управляющий, возможно, располагает каким-то тайником вне квартиры, – заметил Гаевский. – На чердаке или в подвале могут существовать клетушки, которые домохозяин разрешает жильцам использовать под разного рода склад: дрова, старая мебель, газеты.

– Хорошая идея, почему сразу не догадались отработать? – нахмурился Путилин. – Давайте порешим так… Владислав пусть отправится на Полтавскую, посмотрит на тамошнее «пепелище», изымет всю документацию, каковая осталась. Глейзерсы, разумеется, будут причитать, станут жаловаться на то, что без бумаг не смогут работать. На это наплевать! направляйте их ко мне, я найду, что этим мошенникам сказать. К тому моменту, когда они тут объявятся, я уже и ордером разживусь. А Агафон-свет-Порфирьевич, пусть поезжает к Селивёрстову, потолкается подле его дома… Желательно разузнать, чем живёт управляющий, с кем общается, может, что интересное и всплывет. Кроме того, давайте-ка, господа, не упускать из виду икону Святого Николая Чудотворца с дорогим окладом. А то мы как-то увлеклись облигациями, а икону упустили из виду. А посему надо будет пошерстить ювелиров – не попадала ли к ним часом эта икона? Вещь-то приметная! Из-за оклада её вполне могли пустить в продажу как украшение. Задачи ясны? – увидев кивающие головы, Путилин в присущей ему манере хлопнул по столу, словно бы ставя точку. – Тогда вперёд, орлы!

Когда Иванов вошёл во двор дома, где проживал Селивёрстов, ему показалось, что он вовсе и не уходил отсюда – до такой степени здесь всё осталось неизменным: все те же три тополя подле стены, непросохшие после ночного дождя лужи, дворник на лавке, деловито насаживавший на черенок метлы новую вязанку прутьев. Иванов направился прямо к нему.

– Помнишь меня, отец? – спросил сыщик, присев на краешек лавки. – Тебя, кажись, Поликарпом Матвеевым кличут, ничего я не путаю?