Текст книги "Скопец. Серия «Невыдуманные истории на ночь»"

Агафон моментально одной рукой рванул дверь на себя, а другой ухватил за горло человека, стоявшего за дверью. «Посвети!» – хрипло и негромко приказал Иванов дворнику. Тот поднял фонарь повыше, и стало видно, что сыщик держит мужичонку лет пятидесяти, перепуганно вращавшего глазами и безмолвно разевавшего рот; всклокоченная борода тряслась, губы шевелились, но ни единого звука при этом не издавали. Мужичонка в это мгновение сильно напоминал рыбу, выброшенную из воды.

Иванов секунду или две рассматривал пойманного дедка, затем, убедившись, что это далеко не Васька Чебышев, рывком выволок его на лестничную площадку, тихо, но очень грозно проговорил:

– Мужик, не питюкай, мы из полиции! Видишь человека в форме? Я тебя сейчас отпущу, но ты смотри у меня, не шуми! Понял?

Жертва согласно затрясла головою, насколько можно было это сделать, имея на шее широкую ладонь Агафона. Иванов убрал руку и всё так же шёпотом спросил:

– У Настасьи Коцегутовой гости есть?

– Да, есть, – сдавленным голосом просипел мужичонка. – Угостили меня сегодня чекушечкой.

– Сколько? Кто такие?

– Мужик и баба. Раньше не видал-с. Мужика звать Василием, бабу – Еленой.

– Сколько примерно лет Василию? Как тебе?

– Не-е-ет, моложе. Я думаю, даже тридцати нет. Справный такой, бородка ухоженная…

Сыщики переглянулись. Чебышев действительно ухаживал за своей бородкой, придававшей ему сходство с лакеем богатого барина.

– Где комната Настасьи?

– Прямо по коридору, в самый конец, как бы направо, «глаголем» повернуть…

Полицейские рванули вперёд. Первым бежал Иванов, наскочивший в темноте на что-то, что опрокинулось и загремело – то ли тумбочку какую, то ли табурет. В следующее мгновение он задел плечом таз, видимо, повешенный в коридоре; таз с грохотом сорвался с гвоздя и из-за одной из дверей послышался разъярённый мужской голос: «мать вашу, я щас выйду и поленом по хребтине кому-то!» Опрокидываемые предметы, впрочем, нисколько не задерживали бега Иванова; за ним, топая ногами и спотыкаясь на ходу, поспешали Гаевский, помощник квартального Фотий и дворник Пётр. Мужичонка, отворивший дверь, остолбенело остался стоять у порога.

Агафон, преодолев изогнутый буквой «Г» коридор, не стал утруждать себя стуком в последнюю дверь. Он просто выбил её ударом ноги и заревел с порога: «Это полиция! Всем оставаться на местах!» Предусмотрительно он не бросился в темноту, прекрасно понимая, что там можно нарваться и на пулю, и на нож; вместо этого он прижался к стене у входа, пытаясь рассмотреть происходившее в комнате. Через пару мгновений подоспел с фонарём дворник и посветил с порога.

Обстановка в жилище Настасьи Коцегутовой производила впечатление редкостного убожества. Воздух в комнате оказался тяжёл от человеческого дыхания, запаха сивухи и чесночной колбасы. Всё вместе это давало невообразимый эффект. От стены к стене чуть повыше головы была протянута бельевая верёвка, через которую оказалась переброшена пара простынь: они играли роль ширмы, делившей помещение на две половины, занимаемые разными людьми или семьями. В той половине, что оказалась ближе к двери, на широком топчане, брошенном прямо на пол, в ворохе прямо-таки постыднейшего рванья спали два маленьких мальчика. При появлении полицейских они сели на своей жалкой кровати, прикрывая глаза руками.

За развешенными простынями послышался какой-то шорох, заскрипели половицы; Агафон Иванов подался туда и отбросил импровизированный полог. И вовремя! Сыщик успел увидеть спину мужчины, облачённого в белую исподнюю рубашку, который в следующую секунду ударом ноги выбил стёкла в окне и подался всем телом туда. Беглец стремительно, точно угорь, скользнул мимо острых осколков стекла, на секунду застыл на подоконнике и тут же исчез из поля зрения.

– Пятый же этаж! – только и произнёс, поражённый увиденным, помощник квартального надзирателя и поднял было руку, рассчитывая перекрестить лоб.

Однако, раздавшийся за окном грохот возвестил, что прыгнувший в окно упал вовсе не на мостовую, а на крышу соседнего дома.

Агафон бросился за беглецом, в точности повторив его действия: присел перед окном, шагнул на низкий подоконник и головою вперёд подался в ночную темноту. За спиной он услышал женский крик, но сейчас это не имело уже ни малейшего значения.

Внизу, под самыми ногами, он увидел двускатную крышу трёхэтажного дома, а на ней мужчину в белой исподней рубашке и полосатых брюках. Тот живо вставал на ноги, рассчитывая бежать дальше. Самое неприятное в сделанном Агафоном открытии заключалось в том, что высота падения оказалась выше, чем предполагал сыщик: никак не меньше трёх саженей11
  *Шести метров – прим. А. Ракитин


[Закрыть]. Иванов успел сгруппироваться и хорошо опустился на крышу, но удар оказался всё же слишком силён, и потому он собственной коленкой угодил в лоб и переносицу. Оглушённый падением, он кувыркнулся через спину и вскочил на ноги; перед глазами скакали яркие звёздочки, и Агафон не сразу увидел удалявшуюся спину. Если быть совсем точным, он сначала услышал грохот обуви беглеца по кровле и только потом глаза поймали удалявшееся белое пятно рубахи.

Сыщик побежал следом и, почувствовав какое-то неприятное щекотание на губах, не задумываясь, провёл по лицу ладонью. Оказалось, что ударом колена в лицо он разбил нос. Неприятно, конечно, но не смертельно, в горячке погони на это вполне можно было просто не обращать внимания. Агафон наддал, постарался бежать быстрее. Пытавшийся скрыться от него мужчина забежал за перекат крыши, но это не особенно сильно ему помогло, поскольку беглеца с головой выдавал грохот обуви по железу.

Иванов вбежал на самый конёк крыши, и тут топот ног беглеца неожиданно стих. Неужели притаился за трубою? Печных и каминных труб выше человеческого роста тут было множество, точно грибов в лесу. Агафон на миг остановился, соображая, как бы лучше пробежать, чтобы не получить удар ножом или шилом в спину, но его неожиданно выручил Гаевский.

– Агафон, это точно Васька, я его рассмотрел! Он сиганул в чердачное окно прямо перед тобою! – донёсся откуда-то сверху дрожащий от возбуждения голос Владислава.

Оказалось, что Гаевский наблюдал за разворачивавшейся погоней из того самого окна, откуда попрыгали Василий Чебышев и Агафон Иванов. Сам Владислав погоней пренебрёг, видимо, рассудив, что падать с пятого этажа на третий всё же высоковато для польского шляхтича, а потому он, подобно орлу, озирающему окрестности родного утёса из высокого гнезда, выглядывал из окна и руководил погоней.

– Тьфу… паныч хитрожопый! – сплюнул от негодования Агафон, но без малейших колебаний бросился к указанному окну.

Пистолета сыщик при себе не имел, о чём сейчас очень пожалел. Он прыгнул в чердачное окно ногами вперёд, упал, кувыркнулся и тут же вскочил на ноги, ожидая нападения из темноты. Но нападения не последовало; Васька Чебышев вовсе не собирался устраивать подле окна засаду – он бежал где-то впереди, явно намереваясь поскорее покинуть чердак. Под его ногами противно скрипел шлак, традиционно засыпаемый в питерских домах между чердачными лагами для лучшей теплоизоляции верхнего этажа. Агафон помчался следом. Секунда, другая – и впереди хлопнула дверь: это Васька выскочил на лестницу.

Топоча ногами, перепрыгивая через целые пролёты, беглец и его преследователь помчались вниз. Прекрасно понимая, что дверь на улицу ввиду ночного времени закрыта, Василий, достигнув первого этажа, повернул к выходу во двор. Эта дверь тоже оказалась закрыта на засов, но Чебышев даже не стал утруждать себя отодвиганием оного – он просто ударил дверную створку ногой и вышиб её. Ему даже не пришлось останавливаться: он прошёл через преграду, словно горячий нож сквозь масло, словно бы и не было ее на его пути

Чебышев заметался по двору, не зная толком куда направиться, и бросился под арку в соседний дворик. Иванов последовал за ним. Оба были молоды, здоровы, сноровисты и каждый имели сильное желание не уступить другому. Васька ускорял бег, но Агафон не отставал.

Пробежав следующий двор, Чебышев свернул под арку с воротами, рассчитывая выбежать на улицу. Если бы ворота и калитка оказались закрыты на ночь, то тут бы и конец погоне, но на удачу беглеца калитка оказалась отворена. Васька нырнул за железную дверку и оказался на набережной Фонтанки. Он повернул в сторону Вознесенского проспекта и во всю прыть побежал вдоль Фонтанки. Иванов, разумеется, висел у него на хвосте, не позволяя беглецу оторваться; расстояние между ними едва ли превышало пяток саженей22
  * 1 сажень=2,13 метра, т.е. 5 саж.=10,65 м.– прим. А. Ракитин


[Закрыть], всего-то пара мгновений для бегущего мужчины!

Агафон ожидал, что Васька повернёт на мост через Фонтанку, в который упирался Вознесенский проспект. За мостом на огороженном участке продолжающегося Вознесенского проспекта располагалась стройка – возводился большой доходный дом. Василий, однако, проигнорировал мост, перебежал на противоположную сторону Вознесенского и помчался вдоль Фонтанки дальше. Очевидно, он решил не искушать судьбу: на стройке находились сторожа, злые собаки, и они-то вполне могли помешать ему скрыться.

Темп бега несколько снизился, всё-таки мужчины преодолели уже довольно приличное расстояние; шаг бегущих сделался шире, размереннее и как будто спокойнее. Агафон сдувал с носа капли крови и пота и мысленно чертыхался: «Чёрт побери, вот же попался гимнаст хренов! Догоню, колени обломаю, чтоб больше не бегал! Пусть докажет, что я нарочно его изувечил!» Эта мысль его как-то успокаивала. Больше всего в эту минуту Агафон сокрушался по поводу того, что не имел при себе револьвера и свистка.

Несмотря на полночный час, на обоих берегах Фонтанки можно было видеть фигуры припозднившихся пешеходов: несколько молодых людей в студенческих шинелях, какие-то биндюжники весьма подозрительного вида. Все они видели бегущих, но никто никакого интереса к ним не проявлял. Между тем, Чебышев неожиданно свернул на Смежный мост через Фонтанку – узкий пешеходный мостик, по которому едва три человека могли пройти свободно. Мост этот упирался в мрачное здание больницы Святого Николая Чудотворца для умалишённых, стоявшее в этот час почти без света, только в двух окнах первого этажа мигал жёлтый огонёк керосиновой лампы.

По той стороне Фонтанки, на которую побежал Чебышев, ехал экипаж. Иванов решил, что если Васька попытается в него запрыгнуть, то тут-то он его и возьмёт. Ни один нормальный извозчик не посадит к себе в ночной час пассажира в исподней рубашке, убегающего от другого человека.

Уже преодолев мост и повернув на набережную, Васька неожиданно сунул в руки молодого человека в студенческой шинели, мимо которого пробегал, какой-то небольшой тёмный предмет. Человек в шинели озадаченно остановился, выкрикнув в спину Чебышева что-то нечленораздельное, типа «Эй! Постойте!», но тут подскочил Иванов и на ходу выхватил этот предмет из его рук. Оказалось, это было дешёвенькое портмоне, пошитое из американского линолеума с безвкусными аппликациями из натуральной кожи; такое барахлишко стоило на Сенном рынке от силы пятнадцать копеек серебром. Внутри портмоне виднелась пара смятых синеньких кредитных билетов по пять рублей.

Студент, у которого Агафон выхватил портмоне, вдруг заверещал в голос: «Стой! А ну отдай!» Он попытался ухватить Агафона за ворот пиджака, но не успел это сделать – рука лишь скользнула по плечу. Сыщик даже не обратил на это внимания, настолько его поглотил процесс преследования Чебышева.

Обладатель студенческой шинели, однако, решил не отпускать из своих рук то, что однажды в них попало, и припустил вдогонку за Агафоном, бессвязно выкрикивая на ходу: «Держите вора! У него кошелёк!» Наверное субтильный студент не смог бы долго преследовать Иванова – ему сильно мешала бежать длиннополая шинель, да и алкогольные пары, под воздействием которых он находился, действовали несколько расслабляюще – но тут произошло нечто такое, чего никто не мог ожидать и тем более предвидеть. Из пролётки на Иванова коршуном выпрыгнул крупный крепкотелый мужчина с блестящей лысиной; одетый неожиданно прилично для такого времени и места, мужчина этот сжимал в руке, наподобие палицы, трость с массивным наконечником. Перегородив собою узкое пространство между остановившимся экипажем и перилами набережной, он с неожиданной прытью замахнулся своим импровизированным оружием на Агафона.

Сыщик, уходя от удара, нырнул головою под мышку господину с тростью и почти сбил его плечом, но тот схватил сыщика другой рукою за пиджак. Тут подскочил обладатель студенческой шинели и тоже вцепился в низ пиджака. Иванов в ярости зарычал, тряхнул плечами и сбросил с себя злосчастную деталь одежды, выскочив из пиджака точно змея из старой кожи при линьке. Студент, потеряв опору, упал на четвереньки, а благообразный лысый мужчина с бабочкой на шее, пользуясь тем, что Агафон потерял скорость, с немалым удовольствием огрел его по спине тростью. Боль от удара оказалась неожиданно острой, заставившей сыщика на секунду позабыть обо всём.

Он развернулся и без малейших угрызений совести, даже не думая о том, что перед ним скорее всего дворянин, отпустил тому два коротких жёстких тычка: один в нижнюю челюсть, а второй – под рёбра. Почтенный господин с тростью драться «на кулачках» совершенно не умел, поэтому оказался лишён даже элементарных навыков защиты, если сказать точнее, он даже вовсе не понял, что его атаковали. Получив два сокрушительных удара, он завалился назад и снопом рухнул на набережную, придавив при падении студента.

Тут уже заволновался извозчик, ведь ему ещё следовало получить деньги с пассажира. Живо соскочив с козел, возница стеганул сыромятным кнутом гранит подле своих ног и крикнул: «Ах ты драться! А ну стой, мужик!» Агафон развернулся в его сторону, готовый расправиться и с этой помехой, но возница оказался не промах, он отпрыгнул на пару шагов назад и выдернул из-за голенища короткий, остро заточенный сапожный нож. «Шалишь, брат,» – осклабился извозчик, – не надо со мною так шутить! Со мной такие шутки не канают!»

Агафон подался назад, решив просто-напросто обежать экипаж кругом, но тут ему бросился под ноги молодой человек в шинели. Небрежно швырнув его в сторону, точно это был и не человек вовсе, а куль с мукою, Иванов двинулся вокруг экипажа, не забыв поднять с земли собственный пиджак, но тут двери на высоком крыльце больницы для сумасшедших неожиданно отворились и оттуда вышли трое полицейских в мундирах. Как впоследствии узнал Агафон, присутствие их в этом месте оказалось чистой воды случайностью: наряд доставил в больницу буйного помешанного, бросавшегося на домашних с топором. Однако, в ту минуту появление стражей порядка выглядело так, словно они нарочно решили вмешаться в происходящее. Чтобы оценить обстановку, полицейским много времени не потребовалось: извозчик с ножом, господин с тростью, ничком лежавший подле перил, наконец, студент, ещё не поднявшийся на ноги после толчка – вид всех этих персонажей оказался слишком красноречив, так что никому ничего объяснять не пришлось. Полицейские синхронно выхватили из ножен свои шашки, а один из них грозно провозгласил: «Всем оставаться на местах!»

– Я сотрудник Сыскной полиции, веду преследование преступника, – Иванов ткнул пальцем в сторону удалявшегося Васьки Чебышева. – Нужна ваша помощь!

– Спокойнее, спокойнее, господин хороший, сейчас разберёмся, – важно ответил старший из полицейских, даже не повернув головы в ту сторону, куда указал сыщик. – Кто ударил этого господина? – последовал многозначительный кивок, адресованный лысому мужчине.

– Он! – синхронно воскликнули извозчик и студент, указав на Иванова, а студент поспешил добавить:

– У него в руках мой кошелёк!

– Квартальный…! – рявкнул Иванов, обращаясь к старшему из полицейских. – Я агент Сыскной полиции, веду преследование преступника, а в руках у меня важная улика – его кошелёк. Нужна ваша…

– Не кричите тут, господин хороший, – осадил Агафона полицейский. – Покажите ваш полицейский жетон…

Иванов стал хлопать по карманам пиджака – полицейской бляхи нигде не было. Похоже, уронил во время беготни, ему ведь пришлось прыгать и из окна, и на чердаке, он несколько раз кувыркался в одежде… точно где-то там и уронил железку.

– Ч-чёрт побери, квартальный, посмотри мне в лицо, ты же меня знаешь! – заревел от негодования Агафон. – Мы же не раз встречались, ну вспомни же! Твой околоток в доме на углу Троицкого и Ново-Петергофского проспектов. Я – Агафон Иванов, последний раз мы виделись всего месяц назад!

Агафон действительно знал в лицо всех троих блюстителей закона, причём они его тоже знали именно как сотрудника Сыскной полиции. Однако, в эту минуту полицейские то ли его не признали, то ли просто сделали вид, будто не узнают. Возможно, разбитый нос и кровь на лице действительно исказили его черты до такой степени, что узнать сыщика стало трудно, но возможно, что-то иное повлияло на поведение служителей закона – как бы там ни было, квартальный обратил мало внимания на обращённые к нему слова.

– Ладно-ладно, господин хороший, вот сейчас дойдём до околотка и там разберёмся!

Иванов только с досады плюнул под ноги. Далеко впереди в последний раз мелькнула белая спина Васьки Чебышева, после чего беглец благополучно скрылся из виду.

Оказалось, что лысый господин с тростью травмирован весьма серьёзно, на все вопросы, обращённые к нему, он лишь невпопад отвечал, что является «надворным советником Министерства уделов». Челюсть у него стала явственно распухать, меняя очертания лица: Агафон, видимо, её сломал. Поэтому надворного советника, дабы не оставлять лежать на улице, отнесли дежурному врачу психиатрической больницы. Пострадавшего там приняли с тем условием, что полицейские затем перевезут его в Обуховскую мужскую больницу, расположенную по этой же стороне реки Фонтанки, но чуть далее, в доме сто шесть. После этого вся процессия направилась к околотку, который помещался совсем недалеко, за углом квартала, буквально в двух-трёх минутах неспешной ходьбы.

Агафон Иванов не испытывал сомнений в том, что квартальный его узнал, но тот продолжал держать себя при общении с сыскным агентом недружелюбно-официально, словно видел его в первый раз. Пришли в помещение околотка. Это была большая, грязная комната, разделённая перилами на две половины. Одна из них предназначалась для полицейских и посетителей, другая – для задержанных. У квартального хватило ума не помещать Агафона вместе с остальными; он усадил сыщика на стул перед своим столом и долго бестолково расспрашивал. После разговора с Ивановым он приступил к опросу студента и извозчика, затем направил одного из своих помощников в участок за мостом, дабы проверить слова сыскного агента. Всё это тянулось мучительно долго и чрезвычайно раздражало деятельного Агафона.

Лишь под утро, намяв бока на жёстком стуле, измученный бессонной ночью, а ещё более – пустопорожней и непродуктивной болтовнёй с тупым полицейским, Агафон Порфирьевич покинул околоток. Квартальный пообещал доложить об инциденте по команде – это могло означать лишь то, что всё происшедшее на набережной Фонтанки скоро дойдёт до ушей столичного градоначальника. Там избиение сотрудником Сыскной полиции господина надворного советника могло получить самую неожиданную интерпретацию, в том числе и неблагоприятную для Иванова. Следовало предвосхитить нежелательное развитие событий и уведомить шефа Сыскной полиции об имевшем месте происшествии.

Поэтому в шестом часу утра, проклиная всё на свете, раздражённый, уставший и морально измученный Агафон Иванов направился в здание родного ведомства на Большую Морскую улицу. Ему предстояло написать рапорт Путилину, и всю дорогу сыщик мысленно шлифовал формулировки. Эпистолярное творчество он не любил и смотрел на него как на большую тяготу.

Каково же было изумление Иванова, когда в самом начале седьмого часа утра, он, войдя в кабинет дежурного по Сыскной полиции, увидел там Владислава Гаевского, вальяжно рассевшегося на банкетке. Коллега, в свою очередь увидевший его, весело помахал Агафону рукой и с улыбкой проговорил:

– А-а, вот и наша «потеряшка» явился. Не запылился, часом, голуба? Я тут между делом всю работу за тебя сделал – Ваську Чебышева поймал и к нам в камеру притащил. Пойдём, потолкуешь, он презанятные вещи рассказывает!

8

Утром 3 сентября 1880 года, Алексей Иванович Шумилов облачился в свой парадный костюм, облился самым дорогим одеколоном и уже в четверть десятого направился в Министерство финансов, если точнее, департамент заимствований этого министерства, где служил хорошо знакомый ему чиновник. Алексей счел, что нуждается в консультации, и Аркадий Артурович Линдварк являлся как раз тем человеком, который мог бы ответить на все интересовавшие Шумилова вопросы.

Министерство финансов располагалось в большом квартале, образованном Дворцовой площадью, Невским проспектом и рекой Мойкой, имевшем в плане вид неправильного треугольника. Тут находились важнейшие учреждения империи: Военное министерство и Главный штаб, Министерства иностранных дел и финансов. Этот министерский квартал расположился по правую руку от Невского проспекта, если стоять лицом к Адмиралтейству. Рабочее место Линдварка находилось во втором этаже здания, втиснутого в один из более чем полудюжины дворов этого квартала. Застройка тут была сплошная, все здания соединялись коридорами, имевшими суммарную длину чуть ли не полверсты. Кривые, гнутые под немыслимыми углами переходы, дворы трапециевидной формы, внутренние помещения, также далеко не прямоугольные – всё это казалось плодом фантазий сумасшедшего архитектора; между тем, к окончательному оформлению министерского квартала приложил руку не кто-нибудь, а великий Карл Росси. Снаружи эти колоссальные здания действительно выглядели в высшей степени монументально и эффектно.

Чтобы добраться сюда, в самое начало Невского, Шумилову требовалось проехать более половины длины проспекта, что в утренние часы являлось делом не только непростым, но и не очень-то быстрым.

Тротуары по обеим сторонам главной столичной магистрали были заполнены публикой, озабоченно спешившей по своим делам; в толпе виднелись мундиры чиновников самых различных ведомств – горные и железнодорожные инженеры, служащие прокуратуры и министерства финансов, несколько реже – иностранных дел. Но чаще всего попадались на глаза военные мундиры, причём офицера, командированного в столицу, без труда можно было отличить от местного, служившего в какой-нибудь гарнизонной части. Столичные офицеры на всю Россию славились лоском и аккуратностью внешнего вида.

Шумилов уже бывал внутри министерства финансов: всего полгода назад он проводил довольно сложную сделку с большим поместьем Линдварка и обустроил всё наилучшим образом. Аркадий Артурович остался очень доволен как вниманием Алексея Ивановича, так и конечным результатом его работы. Это вселяло в Шумилова надежду на то, что Линдварк не откажет ему в помощи теперь.

Эстляндский барон ковал в министерстве успешную карьеру и походил на человека, чётко знающего, что он будет делать сегодня, завтра и послезавтра. Хорошая жизненная перспектива господина Линдварка обуславливалась, впрочем, не какими-то исключительными личными качествами, а в высшей степени удачной женитьбой на дочери Управляющего Экспедицией заготовления Государственных бумаг, бывшей несколькими годами старше него. Разумеется, после заключения этого брака всё министерство моментально узнало, сколь дельным работником являлся мало кому известный до того Линдварк. Сейчас немец возглавлял отдел, но Шумилов нисколько бы не удивился, если бы узнал, что через несколько лет Аркадий Артурович появится на должности главы департамента, а там, глядишь, и товарища министра.

Алексей Иванович без особых затруднений прошёл в здание министерства, чему, видимо, в некоторой степени способствовало то обстоятельство, что старший из двух швейцаров, стоявших на входе, вспомнил его. Прошагав длинным изогнутым буквой Z коридором, он быстро отыскал нужную ему дверь. Отдел Линдварка являл собою уменьшенную копию читального зала Публичной библиотеки: громадные, чуть ли не до потолка, стеллажи вдоль стен и между окнами, изысканные бюро и конторки из красного дерева, три десятка письменных столов и… полная тишина. Все сотрудники, как и полагается настоящим бухгалтерам, трудились не разгибая спин в одинаковых чёрных нарукавниках выше локтей, многие, как уже прежде успел заметить Шумилов, даже переобувались на рабочем месте в тапочки. Атмосфера здесь всегда царила тихая, можно даже сказать идиллическая – негромко стучали счёты, шелестели бумаги, все разговоры велись только шёпотом.

Рабочее место Линдварка располагалось в самом конце зала и представляло собой застеклённую выгородку, через которую начальник отдела мог наблюдать за работой подчинённых. Столы стояли так, что сотрудники отдела располагались к начальнику спиной, поэтому никто из них не мог знать, в какой именно момент времени руководитель их контролирует. Что ж, выглядело это несколько по-иезуитски, но видимо, начальство знало, как лучше организовать трудовой процесс подчинённых.

На появление Шумилова никто не отреагировал, ни одна голова не повернулась в его сторону. Линдварк беседовал с кем-то из своих подчинённых, сидя за столом в своём стеклянном «скворечнике»; увидев через стекло Алексея, он поманил его к себе и сразу же отпустил собеседника.

Едва Шумилов переступил порог кабинета, Аркадий Артурович вышел ему навстречу из-за стола, демонстрируя радость и хозяйское расположение.

– Алексей Иванович, вот уж кого не ждал увидеть! Как поживаете, всё ли у вас в порядке?

Немец казался почти на голову выше Шумилова, но как уже раньше узнал Алексей, такое впечатление объяснялось вовсе не большой разницей в росте, а любовью господина Линдварка к туфлям на каблуках. Если мужчина заказывает себе обувь с каблуком в полтора вершка33
  *1,5 вершка = 6,6 см.– прим. А. Ракитин


[Закрыть] – этот поступок, по мнению Шумилова, являлся проявлением снобизма. Впрочем, женитьба на некрасивой женщине старшей возрастом – это тоже своего рода снобизм, особенно когда эта женщина оказывается дочерью крупного чиновника.

Линдварк пригласил гостя сесть в кресла в стороне от рабочего стола, придавая тем самым беседе дружеский и неофициальный характер.

– Аркадий Артурович, я к вам за советом или, точнее, за консультацией, – взял быка за рога Шумилов. – Обстоятельства сложились таким образом, что мне пришлось заняться сейчас одним… м-м… не совсем очевидным делом о наследстве. Среди прочего в этом деле фигурируют казначейские облигации с пятипроцентным годовым купоном, номинированные в фунтах-стерлингах. Речь идёт о весьма большой сумме… весьма большой, – подчеркнул Алексей Иванович. – Мне хотелось бы понять: где, какой организацией учитываются эти облигации?

– Вопрос сформулирован слишком общо, – задумчиво проговорил Линдварк. – Вы говорите о весьма популярных ценных бумагах, имеющих широкое хождение как среди физических лиц, так и среди юридических. Последние весьма охотно используют их в качестве обеспечения достаточности уставного капитала, залогового обеспечения, биржевого инструмента. Поэтому позвольте мне уточнить: о какого рода учёте вы говорите?

– Возможно, я не умею правильно сформулировать вопрос… Давайте, я порассуждаю, а вы меня, если потребуется, поправите, – предложил Шумилов. – Государство, вбрасывая в обращение такого рода заёмные инструменты, должно интересоваться тем, сколько из них размещено, другими словами – сколько их находится, на руках у банков и населения. Оно должно своевременно планировать выплаты по купонам и для этого должно знать судьбу каждой облигации: скажем, эта – куплена жителем Сибири, а другая – осталась невыкупленной и потому лежит в хранилище Экспедиции по заготовлению ценных бумаг.

– Гм… в Экспедиции по заготовлению ценных бумаг ничего не остаётся, – с улыбкой поправил Шумилова его vis-a-vis, – всё переводится на хранение в конторы Госбанка в столицах и губерниях… Но я, кажется, понял, что вы хотите услышать. За месяц до выплаты очередного купона происходит уточнение общего количества проданных облигаций, поскольку в течение года эта величина несколько увеличивается, ведь ценные бумаги выставлены в открытую продажу и постепенно раскупаются. Устанавливается общая численность купонов, которые будут предъявлены к погашению всеми держателями облигаций: как людьми, так и банковскими учреждениями. Соответственно, подготавливается потребная денежная сумма, которая депонируется на особом счёте. Кроме того, среди номеров облигаций проводится лотерея, и деньги, необходимые на оплату выигрышей, также депонируются. Подходит момент выплат, и тогда банки начинают сдавать купоны прямо в отделения Госбанка. Деньги, разумеется, банковские служащие на руки не получают – деньги отправляются переводом.

– Физические лица, если я правильно понимаю, обращаются в сберегательные кассы.

– Именно так, – кивнул Линдварк. – Физические лица-держатели облигаций обращаются в сберегательные кассы, которые уполномочены Госбанком на обслуживание займа.

– Насколько я знаю, пофамильных списков держателей акций нет, – заметил Шумилов.

– Не совсем так. Действительно, предъявителей одного-двух-трёх купонов никто не записывает. Но в том случае, если одномоментно сдаётся двадцать и более, человека попросят предъявить паспорт. Делается это из тех соображений, чтобы ограничить вброс фальшивок. Понятно, что изготовитель фальшивых купонов постарается замаскировать одну подделку в большом числе настоящих.

– Так-так-так, – Шумилов на секунду задумался. – То есть, значит, существует теоретическая возможно установить по номеру облигации или купона, в чьих руках они побывали?

– Немного не так, – поправил Линдварк. – Не «в чьих руках они побывали», а кто предъявил купон к оплате. Побывать они могли во многих руках, сие финансовую власть не интересует. А вот кто и где предъявил купон к оплате, особенно ежели купон окажется поддельным, то сие, конечно же, будет немаловажно. И возможность установить последнего владельца, разумеется, есть. Иначе, как прикажете ловить фальшивомонетчиков? Они ведь облигации подделывают не с меньшим удовольствием, что и кредитки. Задача тем более упрощается, если человек держал большую партию ценных бумаг и единовременно предъявлял к оплате помногу купонов.

– Понятно. Тогда следующий вопрос, Аркадий Артурович: где же хранятся списки крупных держателей облигаций?

– Гм, где… – теперь уже задумался Линдварк. – Нас, то есть государственную финансовую власть, такие списки не интересуют… Я хочу сказать, до тех пор, пока не обнаружится предъявленный к оплате поддельный купон, государству безразлично, кто держит облигации – Иванов, Петров или какой-нибудь Чекумбаши-хан. Но сдаётся мне, что сведения о владельцах крупных пакетов должны находиться в каждой губернии в Главной конторе сберегательных касс.