Текст книги "Скопец. Серия «Невыдуманные истории на ночь»"

– А ведь мальчикам в училище преподавали Закон Божий. – подсказал Шумилов. – Ведомости, которые вёл батюшка, могли попасть в архив Синода?

– Нет, отчётность за эти уроки не по духовному ведомству подавалась, – уверенно сказал Сулина. – Но к нам могли попасть характеристики, которые писал преподаватель Закона Божия. Если выпускник собирался служить по казённому ведомству, то помимо представления аттестата с оценками ему нужно было представить и характеристику от законоучителя. Последний же вёл ведомость всех выданных бумаг такого рода. Так что учащихся в Коммерческом училище мы, пожалуй, всё же сможем установить.

Старичок поднялся со своего кресла и предложил Шумилову:

– Обождите-ка меня здесь, а я схожу-ка в фонды, покопаюсь. Но розыски мои могут затянуться, так что наберитесь терпения, не уходите! Газетку почитайте, чаёк попейте, я как раз кипяток у сторожей наших набрал…

Он действительно надолго оставил Алексея одного. Отсутствовал Михаил Андреевич почти час, за это время Шумилов уже успел напиться чаю и даже вздремнул в кресле.

– Думаю, что задание мною даже перевыполнено, – с усмешкой проговорил Сулина, опуская на стол перед Шумиловым толстую, листов на триста, папку, перехваченную грязным потёртым шнурком. – Вот-с, Алексей Иванович, полюбопытствуйте. Личное дело училищного законоучителя того времени Дементия Ивановича Ахторпова. Я краешком глаза в него заглянул и, по-моему, там должно быть то, что вы ищете.

Шумилов потянул шнурок и раскрыл папку. Открывал дело формуляр священника, содержавший анкетные данные о нём самом, его родителях, образовании и местах службы. Та часть личного дела, что касалась его преподавания в Коммерческом училище, находилась в конце папки; очевидно, что Ахторпов сделался педагогом уже в конце жизни. Алексея чрезвычайно заинтересовало описание этого учебного заведения, представленное священником по требованию чинов Третьего отделения Его Императорского Величества канцелярии.

Сам по себе повод, потребовавший подготовки этого документа, оказался весьма любопытен. Сотрудники Третьего отделения, в то время игравшего роль тайной полиции, установили, что некоторые из воспитанников училища имеют контакты с известными в столице содомитами. Извращенцы подобного рода привлекали к себе пристальное внимание политической полиции и попадали в списки неблагонадёжных лиц, которые ежегодно подавались Государю Императору. Шумилов ещё со времени обучения в Училище правоведения знал о весьма нашумевшем в 1838 году деле так называемого «Общества свиней», члены которого, преимущественно французы, предавались разнообразным порокам. Государь Николай Павлович на основании доклада графа Бенкендорфа повелел «Общество» сие закрыть, а иностранных подданных выслать из пределов Империи. Всего без права возвращения в Россию оказались высланы четырнадцать человек.

Поскольку несовершеннолетние воспитанники Коммерческого училища попали в поле зрения тайной полиции, священника, преподававшего им Закон Божий, попросили подготовить докладную записку об умонастроениях, царящих в ученической среде. Ахторпов такую записку подготовил и представил в Третье отделение, копию же документа направил митрополиту, из канцелярии которого она в конце концов попала в архив Святейшего Синода. Написанная ярким, сочным языком, докладная читалась легко и быстро; Шумилов ознакомился с нею с немалым любопытством.

Первоначально Коммерческое училище создавалось для образования и воспитания тех детей, которым предстояло наследовать торговые предприятия родителей, то есть выходцев из купеческого сословия. Однако в начале девятнадцатого столетия запрет на приём детей прочих сословий был снят, и в Училище стали принимать детей мелких лавочников, мещан, разночинцев и даже крестьян. Основная масса окончивших сие учебное заведение шла работать на должности управляющих, бухгалтеров, контролёров, приказчиков в торговые конторы, на фабрики, в крупные имения. Значительный процент воспитанников определялся на казённую службу – на таможни, в Госбанк, в министерства. Некоторые по прошествии времени, поднабравшись опыта и сколотив небольшой капиталец, открывали собственное дело, но таких было сравнительно немного. Сам Ахторпов считал, что таковым окажется «примерно один из десяти воспитанников». Обучение в Училище являлось платным, те воспитанники, которые обучались с полным пансионом, платили 335 рублей серебром в год, те же, кто с неполным, так называемые «приходящие воспитанники» – 200 рублей. Администрация Училища имела возможность набирать до шестидесяти учеников без оплаты, кроме того, тридцати шести учащимся из «недостаточных семей» выплачивались стипендии. В обучение принимались дети десятилетнего возраста. В своей записке священник подробно освещал принятую в Училище систему преподавания, благодаря чему Шумилов смог составить довольно полное представление о том, чему и как там учили. В ходе семилетнего обучения учащиеся получали знания в объёме полного среднего образования, соответствовавшего курсу реальной гимназии. Но кроме этого им читали ряд специальных дисциплин. В число таковых, кроме иностранных языков входили: коммерческая арифметика, техническая химия, товароведение, бухгалтерское дело, законоведение, политическая экономия, ведение корреспонденции, история торговли и коммерческая география. На каникулах иногородних ребят отпускали домой, а в город – на выходные дни и праздники. Дети петербуржцев являлись по преимуществу приходящими воспитанниками.

Далее в деле священника Ахторпова оказалось несколько рапортов в канцелярию митрополита, никак не связанных с его преподаванием в Училище. Шумилов просмотрел их поверхностно: в одном рапорте священник жаловался на некачественный ремонт кровли в своём доме, в другом доносил митрополиту об инциденте, связанном с тем, что наследственный почётный гражданин ударил церковного сторожа. Бумаги эти представляли, конечно, некоторый исторический интерес, но Алексея Ивановича в ту минуту заинтересовали мало.

Наконец Шумилов отыскал то, что так хотел увидеть. Почти треть личного дела занимали копии характеристик, предоставленные священником выпускникам училища. Это оказались добротные, обстоятельно составленные документы, позволявшие довольно полно представить себе личность того, кого призваны были описать. Священник оказался человеком, способным мыслить нешаблонно и излагать мысли образно, кроме того, он явно избегал в своих характеристиках общих фраз.

Пробегая глазами эти документы, Шумилов иногда задерживался и вчитывался в некоторые любопытные пассажи. Кричевский Антон: «в спорах горяч, в трудах – усидчив, к Вере – ревностен». Мамадышев Владимир: «флегматичен… хладотелен». Куприянов Андрей: «читает стихи Дениса Давыдова, но и не только, тако же прочёл исторический труд оного о Великой Отечественной войне… Интересуется историей бонопартизма, изучив оную досконально, разоблачает деяния Наполеона с редкостным для его младых лет здравомыслием.»

И когда Шумилов, перевернув очередной лист, увидел характеристику Базарову Владимиру, сердце его пропустило один удар. С очень странным чувством Алексей принялся читать документ, долетевший до него из другой эпохи точно звучное раскатистое эхо в горах. «Сын чиновника канцелярии Управляющего делами Комитета министров, но службою отца никогда не кичится… Остёр умом, на всё у него есть присловие или поговорка… Щедро одарён природою самыми разнообразными талантами. Памятлив, ничего не забывает, за эту черту многие его недолюбливают, а кто-то боится. Учится легко, заучить любой матерьял для него труда не составит, а посему по Закону Божиему всегда имел „отлично“, но душевной тяги к Вере Христовой… так и не обнаружил. Выпущен в мае 1838 года с отличным аттестатом.»

– Ну что ж, Дрозд-пересмешник, вот я тебя и нашёл, – пробормотал задумчиво Шумилов, а Сулина, не разобрав сказанного, переспросил:

– Что вы говорите, Алексей Иванович?

– Да вот-с, Михаил Андреевич, отыскал я наконец знакомца, – Алексей, закончив чтение характеристики, принялся листать личное дело дальше; убедившись, что более оно не содержит ничего ценного, закрыл папку. – Спасибо вам, вы даже представить не можете, как сильно мне помогли.

Сердечно пожав руку старику, Шумилов поспешил обратно на дачу в Лесное. Он уже порядком устал от событий сегодняшнего дня, устал прежде всего морально, но в эту минуту интуиция подгоняла его, толкала в спину, подсказывая, что времени терять не следует. Необъяснимое логикой чувство, но всегда безошибочное.

По дороге за город Шумилов привёл в порядок мысли, несколько спутанные событиями и впечатлениями этого долгого дня. Прежде всего, ему стало ясно, что Базаров вовсе не случайно порезал щеку Соковникова во время бритья. Фамилия Гежелинский вызвала у лакея панику и вот именно поэтому твёрдая прежде рука дрогнула. То есть, конечно, не сама фамилия испугала Базарова, ведь сама по себе фамилия – это всего лишь пустой звук. Его напугала осведомлённость Шумилова о делах минувших дней, то, что розыски свои он обратил в далёкое прошлое покойного Николая Назаровича.

Что же это могло означать? Что в этом страшного увидел Базаров?

Случай этот наводил на мысль, что лакей прекрасно знал фамилию Гежелинский, что однако, попытался скрыть, ответив отрицательно на прямо поставленный вопрос. И это отрицание выглядело ещё более двусмысленным в контексте того открытия, которое Шумилов сделал в архиве святейшего Синода, а именно – отец Базарова являлся чиновником канцелярии управляющего делами Комитета министров. Другими словами, он служил в прямом подчинении того самого Фёдора Гежелинского, незнанием фамилии которого Базаров пытался отговориться. Более того, что-то подсказывало Шумилову, что маленький Вова Базаров познакомился со своим одногодкой Мишей Гежелинским ещё до того, как тот сделался его соучеником Николаем Соковниковым.

Возможно ли такое?

Да, возможно. Во многих казённых учреждениях существовала традиция устраивать новогодние праздники для детей служащих. Именно там-то мальчики и могли впервые увидеть друг друга. Вряд ли они сделались бы друзьями – всё-таки их родители имели различный статус – но они прекрасно должны были запомнить эти ранние встречи. И вот в десятилетнем возрасте судьба снова сводит их вместе, на этот раз в стенах Коммерческого училища. Фёдор Гежелинский, лишённый чина, дворянского звания и наград, уже бредёт этапом в Сибирь, а сынок его вдруг оказывается в числе купеческих детей, зачисленных в воспитанники училища. У него другие имя и фамилия. Но Вовочка-то Базаров знает, кто таков на самом деле этот мальчик!

Ай да коллизия! Вот она – подлинная причина заискивания Николеньки Соковникова перед «Дроздом-пересмешником». Вот почему мальчик посвящал ему весьма пространные фрагменты своего дневника, предусмотрительно вырванные Базаровым уже после смерти Николая Назаровича. Отношения мальчиков оказались куда более сложными, чем это выглядело на первый взгляд.

Судя по тем записям, что остались в дневнике Соковникова, «Дрозд-пересмешник» был малый вовсе не дурак. Скорее всего, он сохранил тайну смены фамилии Николаши, но за это получил большую власть над ним. Можно допустить, что со стороны Базарова имел место классический шантаж, по-детски прямолинейный и жестокий. Вова ведь был из сравнительно небогатой разночинной семьи и хотел, как и все остальные воспитанники училища, пить по выходным горячий шоколад в столичных кофейнях, посещать театры, осенью обуваться в новые калоши, а зимою щеголять в кожаных перчатках, как это делали дворянские дети.

Погода под вечер установилась замечательная. Наступившее бабье лето располагало к отдыху и неге. Солнце играло в водах Невы, бликовало на игле Петропавловского собора, притягивая к себе взгляд Шумилова, когда он проезжал по набережным, отражалось в намытых стёклах величественных особняков, поблёскивало на металлических заклёпках извозчичьей пролетки. Алексей, отвлекаясь от любования природой и пейзажем, ловил время от времени себя на том, что его мучит сознание того неприятного факта, что Базаров легко сумел его провести, успешно прикинувшись совсем не тем, кем являлся на самом деле. Не сумел Шумилов вовремя распознать эту бестию, не насторожился его рассказами, принял притворство за чистую монету и позволил себя использовать для достижения мошенником своих неблаговидных целей.

В вечернее время в Лесном стояла пугающая тишина. Хотя едва только минуло семь часов, подъездные ворота уже оказались заперты, что немало удивило Шумилова. Неужели Василий Александрович поспешил занять круговую оборону от скопцов?

На стук колотушкой долго никто не открывал, потом вышел помятый сторож, словно бы только что слезший с печи. Зевая, он пропустил Алексея Ивановича в парк, запер за ним ворота и повёл к дому. Выглядело это так, как будто сторож его конвоировал. Пока шли, Шумилов решил не терять времени даром и заговорил с мужиком:

– Скажи-ка, любезный… как звать тебя?

– Евсей Драгомилов, – степенно отозвался мужик.

– А вот скажи, Евсей, кто похоронами покойного хозяина занимался?

– Управляющий Яков Данилович. На другой день после того, как хозяина поутру нашли, а вечером полиция приехала, он цельный день мотался в городе.

– А лакей Владимир Викторович тоже, поди, с ним?

– Нет, Владимир Викторович дома оставался. Только после полудня отправился на вокзал Василия Александровича, нонешнего хозяина, значит, встречать.

– А после полудня – это ж в котором часу?

– Как пообедали, значит, апосля часа пополудни. Мы – прислуга, значит – рано ведь обедаем, потому как встаём рано.

– Он экипаж из каретного сарая взял или как?

– Никак нет-с. Экипаж господский Яков Данилович взяли-с, а лёгкая двуколка стояла разобранная, так что Базаров пешком пошёл. Тут до Беклешовки не так уж и далеко, там можно извозчика нанять, потому как господа в ресторан на дачу Реймерса ездят из самого города. Так что и Василия Александровича он тоже привёз на извозчике.

Они прошли аллею и поднялись на террасу. Алексей не успел войти в дом, как навстречу ему вышел Базаров. «Вот ведь бестия, долго жить будет, ведь только-только его поминали!» – не без досады подумал Шумилов.

– Батюшки, Алексей Иванович, как приятно вас видеть! – всплеснул руками лакей. – А я-то в окно вас увидел, ну, думаю надо бы выйти навстречу. Какими судьбами? Вы же только сегодня от нас уехали! Неужели что-то новое открылось в расследовании?

Голос Базарова звучал тревожно и участливо одновременно, да и сам он выглядел в эту минуту на редкость благообразно. Такой вот благожелательный сморчок-старичок, прямо хоть образ с него пиши, да на киот ставь.

– Так я расследования не веду, Владимир Викторович, куда ж мне-то? – усмехнулся Шумилов. – Это следователь прокуратуры должен делать. Просто вот приехал, погостить. Хорошо у вас тут. Как Василий Александрович себя чувствует?

– Нездоров он, переживает много. Похудел совсем, как в народе говорят, с лица спал. Да вы сами сегодня его видели! Доктор говорит – почки плохие, вода ему наша не подходит. А я вот думаю – вода как вода. Вот мы живем, и ничего такого не замечаем. А молодой господин свет-душа, болезный… А не хотите ли, часом, кваску холодненького с дороги? Или лучше водочки-с? В холодном стаканчике, со слезой?

– Да, квасу принесите, Владимир Викторович. Я на веранде посижу, на парк посмотрю… Красивый он у вас.

Шумилов уселся в одно из четырёх плетёных кресел, расположенных на террасе, поставил ноги на скамеечку, любовно установленную подле. Здесь же лежал брошенный кем-то клетчатый плед. Алексей прикрыл им спину и плечи и, откинувшись назад, смежил веки. Убаюкивающе шелестела листва в кронах деревьев, не доносилось никаких чужеродных звуков – не звенела конка, не гудели корабли, не грохотали ломовые телеги – всё вокруг дышало тишиной и покоем. Алексей отдался во власть расслабляющей неги и, почувствовав усталость после сегодняшних длительных переездов, погрузился в сладко-дремотное оцепенение.

Однако, внезапно почувствовав на себе взгляд, открыл глаза и увидел неслышно подошедшего Базарова с подносом, на котором стоял запотевший стакан с квасом. Ноги лакея оказались обуты в домашние туфли на войлочной подошве, отчего он передвигался бесшумно, «аки тать в ночи» – почему-то пришло Алексею на ум архаичное бабушкино выражение. Взгляд Базарова излучал доброту и преданность, он смотрел прямо и бесхитростно. «Вот поди и разбери, что из себя представляет человек. Воистину, на лбу не написано…» – подумал Шумилов. – «Наверное, с такой же, если не большей, преданностью он смотрел на то, как постепенно угасал Соковников. И поправляя ему подушки, намывая его в ванной, растирая мазями, готовя травяные настои, он обдумывал, как ловчее обобрать хозяина… Скорее всего, он и дубликаты ключей изготовил, и поддельную страничку припас заранее, вскоре после того, как хозяин засвидетельствовал последнее завещание, так что даже чернила и бумага оказались теми же самыми, что использовались при написании подлинника. Несомненно, Базаров имел доступ и к дневникам Соковникова, читал их обстоятельно, неспешно, благодаря чему составил полное представление об их содержании. Поэтому, когда пришло время действовать, он быстро отыскал те записи в дневнике, которые могли оказаться разоблачительными для его игры. Обдумав свои действия и покончив с необходимыми приготовлениями, он сидел, точно паук в паутине и терпеливо дожидался часа смерти хозяина.»

– Осмелюсь спросить, Алексей Иванович, – подал голос Базаров, увидев, что Шумилов открыл глаза, – так вы с новостями к нам? Может, разбудить Василия Александровича?

«А всё-таки волнуется, бестия. Воистину, знает кошка, чьё мясо съела», – подумалось Шумилову. – «Волнуется хитрован и хочет разведать.»

– Нет, Владимир Викторович, будить барина не надо, ничего срочного и важного я не имею, – ответил Алексей. Впрочем, он не сомневался в том, что Базаров поступит прямо наоборот, и через несколько минут Соковников уже будет здесь.

Предчувствие его не обмануло. Не прошло и пяти минут, как из дверей дома отяжелевшей походкой вышел Василий Александрович. Он и в самом деле выглядел неважно: лицо осунулось и одновременно приобрело землистый оттенок. В глубине глаз гнездилась боль, взгляд словно у побитой собаки. Никак Василий Александрович не походил на счастливого обладателя миллионного состояния. Одет миллионер оказался в мятые полотняные брюки, светлый льняной пиджак, а под ним – вязаная из грубой шерсти жилетка.

– Алексей Иванович, как я рад! – воскликнул Соковников. – Развейте мою ипохондрию. Вы буквально прочитали мои мысли, я очень желал видеть вас!

– Я, собственно, безо всякой конкретной цели приехал, – заговорил Шумилов и нарочито подавил зевоту; уловка эта была рассчитана на Базарова, маячившего в дверях.

– Всё-таки у вас тут чудно. Дай, думаю, потрачу этот прекрасный вечер на поездку за город!

Алексей глазами показал Василию на парк и для большей убедительности качнул головою, дескать, надо бы пройтись. Василий намёк понял сразу. Взяв Алексея под локоть, он повёл его прочь от дома со словами: «Не прогуляться ли нам перед ужином? Заодно выслушаете мои планы по разведению карпа в пруду».

Они сошли с террасы на стриженый газон и пошли вглубь парка медленным шагом никуда не спешащих людей.

– Признаюсь, я что-то не совсем понял ваших манёвров, Алексей Иванович, – проговорил негромко Соковников. – Мне примерещилось или действительно случилось нечто из ряда вон? Отчего такая секретность? Мы кого-то опасаемся в моём собственном доме?

– Гм, я стало быть плохой актёр, коли вы меня так раскусили, – улыбнулся Шумилов. – Что же касается новостей, Василий Александрович, то их много. Первая – та, что теперь я практически не сомневаюсь в том, что завещание – я говорю о том завещании, что оказалось найдено у вашего дядюшки в железном сундучке – подделка. Если говорить точнее, подделка – это его второй лист, самый важный с содержательной точки зрения.

– Это вы узнали в полиции?

– Нет. Это моя собственная догадка. Полиции она пока неизвестна. Есть и вторая новость: человек, подделавший завещание, уничтожил несколько листов в дневнике покойного Николая Назаровича. Некоторые записи он расценил как разоблачительные, поскольку они вскрывали особый характер отношений между ним и вашим дядюшкой. То обстоятельство, что этот злонамеренный человек имел возможность загодя прочитать весь дневник – а вы сами видели его объём! – заставляет думать, что похищение ценностей вашего дядюшки готовилось заблаговременно, а вовсе не было спонтанным порывом, внезапно охватившим злодея в день смерти вашего дяди. И совершил кражу злодей вовсе не под внезапным впечатлением возможной безнаказанности при виде мертвого хозяина, который уж ничего не сможет возразить и ничему не сможет помешать.

– И что же…? – Соковников запнулся. – И кто же?… Вы можете назвать этого человека?

– А вот это уже третья новость. Главный вор вовсе не Селивёрстов, как то полагает полиция. Вор – тот, кто умудрился стать вашей правой рукой… Владимир Викторович Базаров, ближайший дядин слуга.

– Базаров??? – выдохнул Василий, да так ничего более и не сказал.

– Действительно не укладывается в голове – такой домашний, уютный, надёжный, сросшийся с этим домом и… с дядюшкиной судьбой человек… И вдруг вор, подлец, мошенник.

– Вы можете объяснить, как пришли к такому выводу?

– Попробую. Начать надо, видимо, с того, что родители Владимира Викторовича и Николая Назаровича вместе служили. Фёдор Гежелинский, действительный статский советник, обладатель нагрудного знака за беспорочную службу и многих орденов, руководил собственной канцелярией и управлял делами Комитета Министров; Виктор Базаров, простой коллежский асессор, служил в этой самой канцелярии на самой незначительной должности. Разумеется, их дети знали друг друга, хотя никогда не были дружны, слишком велика была разница в общественном положении отцов. Но им приходилось встречаться, поскольку, как вы знаете, для детей чиновников, служащих в центральных ведомствах Империи, устраивались новогодние ёлки в Зимнем дворце. Да и не только там, кстати. Но всё изменилось в декабре 1830 года, когда Фёдор Гежелинский, отправившийся на доклад к Государю Николаю Павловичу, домой не вернулся. Вместо него на квартире действительного статского советника появился флигель-адъютант и государственный секретарь, которые опечатали всё имущество семьи и выселили на улицу супругу управляющего делами и его детей буквально в том, что на них было одето. Надо отдать должное Фёдору Фёдоровичу: арест не застал его врасплох. Он сумел спрятать наворованные миллионы и сделал это настолько хорошо, что и сейчас об их судьбе мало кто осведомлён. Шло время, расследование проводилось тщательно, дотошно. Фёдор Гежелинский понял, что ему уже не придётся воспользоваться своими миллионами, которые, точно в голландском банке, лежали на сохранении в скопческой «казне». Поэтому он договорился с петербургскими скопцами о том, что они сделают его сына Михаила членом одной из своих уважаемых семей, займутся его образованием и наставлением, а по достижении им совершеннолетия, вернут молодому человеку миллионы отца. Возможно, с какими-то процентами, детали этого договора, признаюсь, мне неизвестны. Честно, как считаете?

– Честно, – кивнул Василий.

– Я тоже считаю, что по-своему, это честно. Если не принимать во внимание, что миллионы Гежелинского украдены на службе, а скопцы – безнравственные сектанты, то – да, честно. Поначалу скопцы слово своё держали. В июле 1831 года они перекрестили Михаила Гежелинского в Николая Соковникова, выправили ему новые документы и устроили мальчика воспитанником в Коммерческое училище. И там-то Николаша Соковников неожиданно повстречался с Вовочкой Базаровым, который знал всю его подноготную. Неприятная коллизия, что и говорить. Николенька был вынужден заискивать перед Вовочкой, покупать его лояльность. Из тех записей в дневнике, что остались на месте, можно заключить, что Соковников опасался Базарова. Думаю, не обходилось без банальной выплаты денег, своего рода налога. Надо сказать, что Вова покровительственно относился к Коле и тайны его никому не выдал. Понимал, видимо, что глупо резать курицу, несущую золотые яйца.

– Просто даже не верится, – пробормотал задумчиво Василий. – Такой тихоня..!

– Ирония судьбы заключена в том, что в какой-то момент скопцы решили отказаться исполнять договор с Гежелинским-старшим. Рассудили они так: зачем отдавать огромные деньги мальчишке, который их глупо растратит, сделаем его скопцом, и он останется в нашей секте! Разумеется, вместе со своими миллионами. Потому-то Михаил Соковников и оскопил младшего брата, хотя сам оскоплён не был! Он думал, что пожизненно привяжет Николая к скопческому вероучению, а вышло прямо наоборот. Последовали два побега тринадцатилетнего мальчишки из дома и в конце концов полиция возбудила расследование. Михаил Соковников попал под арест, да так и умер, не успев рассказать в суде о перипетиях вокруг Николая. Суд назначил хорошего опекуна, который истово защищал интересы мальчика; благодаря этому состояние Николая не только не рассеялось, но даже увеличилось. Когда по достижении двадцати одного года Николай Назарович вступил во владение своим состоянием, он щедро наградил двух управляющих, рачительно распоряжавшихся его средствами: каждый получил по пятьсот тысяч рублей. Воистину, царский подарок!

– А что же Базаров? – полюбопытствовал Василий.

– Грыз гранит науки. Закончил Коммерческое училище с отличием. Его жизненный путь надолго разошёлся с дорогой Николая Соковникова. Однако, в какой-то момент времени они встретились: потрёпанный жизнью неудачник Базаров и процветавший, купавшийся в роскоши миллионщик Соковников. Первый, видимо, попросил о помощи. А последний не отказал. И даже предложил место. Думаю, для Николая Назаровича помощь являлась способом мести за пережитые в детстве унижения.

Василий Александрович точно встрепенулся:

– Да-да, вы абсолютно верно почувствовали характер дядюшки, хотя и не знали его при жизни. Помнится, я очень удивлялся тому, как безропотно Базаров сносил дядюшкины… кхм-м-м… причуды, если не сказать, унижения. Я как-то приехал с поклоном, поздравить дядюшку с Пасхой, а у него полон дом народу. Было это лет десять назад. И среди прочих приехавших с поздравлениями присутствовал один не то книготорговец, не то коннозаводчик – сейчас уж и не упомню. А только принес он дядюшке вексель, обыкновенный такой, по обычной форме: я дескать, такой-то, господин Кожин, через два месяца по сему векселю обязуюсь заплатить господину Соковникову или тому, на коего вексель будет переведён, пятьсот двадцать рублей серебром, которые я давеча наличными деньгами получил. А дядюшка вексель не берет, ну, вот так захотелось ему! Это, говорит, мой подарок. А Кожин уперся: непременно в долг беру и непременно под вексель. Тогда дядюшка вызвал Базарова и говорит Кожину: «А смотри, что я с твоим векселем сделаю. Смотрите все, каков Николай Соковников!» и с этими словами протягивает вексель лакею: «Ешь!»

– И как, съел?

– Если б не съел, так наверное не работал бы у дяди! Сожрал на глазах у всех присутствовавших! Жевал, давился, глаза выпучивал, но ел. Даже не запил ничем! Но если же представить, что они с дядюшкой вместе учились и были когда-то ровней, то… то… наверное, он в душе его проклял, и не раз.

– Ну-с, оставим пока в покое вашего дядюшку и его непростые отношения с Базаровым. Подумаем лучше, как найти и вернуть украденное, – предложил Шумилов. – В полицию идти и заявлять на него почитаю бесполезным, поскольку не существует ни одной улики против Базарова. С моими же умозаключениями не то, что арестного, а даже обыскного ордера получить не удастся. Базаров же, почуяв интерес к собственной персоне, может так спрятать концы, что мы их вовек не сможем найти. Посему предлагаю действовать на свой страх и риск. Итак, давайте подумаем, где он может прятать облигации и деньги, или то и другое вместе?

Василий в задумчивости потёр подбородок:

– Он живёт всё время здесь, в город при мне не ездил ни разу.

– А когда вы приехали?

– На другой день после смерти дядюшки, двадцать шестого августа вечером.

– А в котором часу прибыл ваш поезд?

– В пять часов пополудни.

– Ага, очень интересно. Я же слышал, будто Базаров уехал якобы встречать вас на вокзал после полудня, если точнее в час пополудни. То есть в запасе у него оставалось примерно три часа. Вот и подумайте, где он болтался столько времени? Думаю, что именно в этот промежуток он и сдал облигации в банкирскую контору братьев Глейзерс. А значит – получил деньги, скорее всего наличные. Возможно, он их как-то хитро припрятал, хотя… – Шумилов запнулся, – Сумма-то слишком велика, это же целый мешок денег! Их трудно спрятать. Возможно, что полученную сумму он сразу же положил на депозит в банк или абонировал банковскую ячейку, как это сделал Селивёрстов. Да… если только у него хватило времени проделать всё это в один день. Скажите, а после того дня он более не отлучался в город?

– Нет, при мне не отлучался.

– Но если в город он не ездил, то логично предположить, что он прячет всё здесь, на даче. Тайник должен быть у него под рукой и причём в таком месте, чтобы к нему не было доступа посторонним. Вряд ли это хозяйственные или садово-парковые постройки. Скажите, Василий Александрович, а те комнаты, что стояли запертыми…

– Я в последние дни велел отворить все запертые комнаты, проветрить, сделать в них уборку, так что вряд ли он станет прятать деньги там. Вернее, если и прятал, то, видя всю мою хозяйственную деятельность, поспешил бы найти для них другое место.

– Что ж, поле для розысков сужается. Тайник вероятнее всего находится в его комнате. Ведь у него есть своя комната в доме?

– Да, есть. Это совсем крошечная клетушка. Вход в неё из проходной комнаты перед дядюшкиной спальней. Там даже и двери-то нет, шторка плюшевая проём закрывает. Людям кажется, что эта драпировка есть элемент богатого декора, а на самом деле там такая комнатушка убогая! Я так понял, что место это выбрано для того, чтобы на дядюшкин зов сразу являться, ежели он ночью позовёт. Тихон там только ночи проводит, а всё остальное время – по дому снуёт.

– Интересно, – Шумилов задумался, – При его осторожности как-то нелогично выбрать для тайника незапираемую от посторонних комнату.

– Правда, надо сказать, что он никого туда не пускает. При мне отчитывал поломойку за то, что та попыталась в его отсутствие там пол помыть. Говорит ей, мол, когда позову, тогда и вымоешь, а без меня чтоб не смела заходить.