Текст книги "Чакона. Часть I"

– Ну всё, закрывай глазки, тебе нужно ложиться спать, сегодня был очень трудный день.

– Хорошо, пап. Спокойной ночи!

– Спокойной ночи, – сказал Джеральдо, нежно поцеловав её в щёку. – Тебе включить ночник?

– Да.

– Пап?!

– А?

– А мы все вместе поедем в Беверли-Хиллз: и ты, и мама, и Альберто?

– Все вместе, родная, все вместе, – ответил Джеральдо с тёплой улыбкой.

– Класс!

– Всё, до завтра, сладких снов!

– И тебе!

Джеральдо, включив ночник и закрыв двери, вышел в длинный коридор, по которому шёл Винсенте.

– Ну что? – тихо спросил его Джеральдо.

– Всё в порядке, босс, охрану усилил вокруг всего двора, ребята будут дежурить всю ночь.

– Будьте внимательны!

– Могу узнать, почему вдруг такая осторожность?

– Возникли некие недоговорённости с Маручелли и я думаю, что у нас могут быть гости. Это не точно, но мы должны быть готовы.

– Я понял.

– Доброй ночи, Винсенте.

– Спокойной ночи, босс.

Попрощавшись с ним, Джеральдо пошёл в спальню к Альде.

– Как там Виолетта? – спросила с усталой улыбкой Альда.

– Всё в порядке, легла спать с мечтой стать танцовщицей, – тихо ответил он, посмотрев на Альберто, который спал в кроватке.

– О да! Она постоянно только об этом и говорит.

– Хочу отметить, у неё недурно получается танцевать.

– Она в тебя: такая же целеустремлённая. Если чего-то захотела, то будет идти к своей цели.

– Этого нам двоим не занимать, – сказал он и лёг к Альде.

– Лучано, бедный, напился, – тихо засмеялась она.

– Его подарок с виллой меня сегодня полностью сразил. Это невероятно дорого и я, по правде говоря, себя как-то неловко от этого чувствую.

– Я думаю, у нас будет время отплатить ему тем же.

– Если бы я мог, то купил бы ему жену, чтобы он наконец-таки завёл себе семью и перестал гулять направо и налево.

– Знаешь, я думаю, что для такого человека как он семейная жизнь будет скучна.

– Кстати, ты не видела, когда он ушёл спать?

– Нет. Я его искала, чтобы он попробовал торт, но Моника сообщила, что он ушёл отдыхать к себе в комнату.

– Эта новая прислуга, Моника, откуда она?

– А что? – спросила Альда, поцеловав Джеральдо.

– Мне нравится, как она работает, и она довольно хорошо воспитана.

– Она выросла сиротой. Её мать умерла при родах, а про отца вообще никто ничего не знает. Её воспитывала бабушка.

– А где ты её нашла?

– Наша старая горничная дружила с её бабушкой, вот и попросила взять её на работу хоть на какое-то время. А мне стало её жаль, ведь я помню, как мы росли в интернате, совсем никому не нужные.

– Альда, – вымолвил Джеральдо, устремив свой взгляд в потолок.

– Что?

– Я хотел тебе сообщить, что я сегодня дал указание продать нашу мебельную фабрику в Нью-Йорке.

– Что? – удивлённо протянула она. – Почему?

– Я решил изменить нашу жизнь.

– А с чего вдруг такое решение?

– Сегодня после крещения я общался с Фредерико и он настоял на том, чтобы я уехал из Италии и изменил себя и свой образ жизни. Я дал ему слово и сам для себя решил, что остаток своей жизни я хочу пожить для тебя и наших детей. Я посчитал, что если продать фабрику одежды и обуви в Парме, то это будет ещё один или полтора миллиона долларов. Плюс на нашем с Лучано банковском счету в Нью-Йорке лежат три миллиона. Если правильно ими распорядиться и вложить какую-то часть, то Виолетта, Альберто и их потомки могут в своей жизни ни о чём не беспокоиться.

– Ты серьёзно?

– Да. Я очень устал от этой повседневной суеты: всех этих встреч, совещаний, любопытных людей, у которых ты всё время на виду и каждый из них наблюдает за твоей жизнью. Зачем нам всё это, если мы можем поселиться где-нибудь в Америке и наслаждаться тихой мирной жизнью. Тем более, Лучано подарил нам виллу. Я думаю, мы можем там и осесть.

– А ты говорил ему об этом?

– Ещё нет, но думаю он вряд ли одобрит мою идею.

– Может тебе стоит поговорить с ним и ты изменишь своё решение?

– Разумеется, я поговорю с ним, но менять я уже ничего не буду. Ты против такого решения?

– Я приму любую твою жизнь, лишь бы только быть с тобою рядом.

– Альда, представь нашу дальнейшую чудесную жизнь, – улыбнулся он ей. – Мы с детьми гуляем по набережной, слушая крики чаек, парящих над нами. Дышим воздухом океана и с ним же вдыхаем полную свободу Америки.

– Да, это всё здорово, но ты уверен, что ты справишься с таким образом жизни? Ведь эта жизнь будет совершенно не похожа на ту, которой ты жил столько лет.

– Я обязан с этим справиться, ведь я дал слово священнику, – ответил он, глядя ей в глаза.

Следующим ранним солнечным утром Джеральдо сидел в своём рабочем кабинете, подготавливая документы для продажи фабрики одежды и обуви в Парме. Почувствовав лёгкую усталость, он проделал несколько упражнений головой влево-вправо и, взяв чашку кофе, подошёл к окну. Отодвинув белую занавеску, он увидел вдалеке, как из ворот вышла Дебора Макканели в своём отливающим золотом длинном платье. Попрощавшись с охраной, она села в красный «Mеrcedes-Benz» и, тихо шурша шинами, укатила на нём в сторону города.

Странно, – буркнул себе под нос Джеральдо. – Дебора… Я вчера вечером не видел ни её, ни Лучано в то время, когда подавали десерт.

– Ну что ты стал как пень? Дай пройти! – послышался за дверьми возмущенный голос Лучано.

– Простите, сеньор Лучано, но босс просил никого не впускать! – низким басом ответил Винсенте.

– Слушай, ты, член пятиметровый, что ты ко мне постоянно липнешь?! То «сеньор Лучано, оставайтесь в церкви», то не танцуйте с кем-то, а теперь я не могу войти в кабинет своего друга! Ты что здесь себе позволяешь, а?!

– Я позволяю себе всего лишь то, что мне приказывает Дон Джеральдо.

– Винсенте, впусти его! – крикнул Джеральдо.

Тут двери открылись и Винсенте уступил проход Лучано: «Прошу!»

– Вот сейчас тебе вообще повезло, – заявил Лучано, задрав свою голову на Винсенте. – Я уже хотел тебе показать пару боевых приёмов, которым меня научили в Нью-Йорке!

– Прошу Вас, входите, – сказал с ухмылкой Винсенте, видимо мысленно представив, как бы выглядел этот нелепый приём против такой массы и роста, как у него.

– Лучано, заходи! Хватит угрожать ему, ты же сам знаешь, что всё это выглядит смешно, – сказал Джеральдо, вернувшись в своё кресло.

– Где ты таких лосей набрал огромных? На них, когда долго смотришь, голова затекает. Это был первый вопрос, а второй, какого чёрта ты его ко мне всё время присылаешь по разным пустякам? – возмутился Лучано, став перед Джеральдо в своих белых штанах и чёрной рубашке.

– Я не присылаю тебе его по разным пустякам, а просто переживаю, чтобы с тобой ничего не случилось. За эту безопасность я плачу деньги.

– Какая безопасность, Джеральдо? Ты посмотри на эти мускулы, – сказал Лучано, демонстрируя свои бицепсы, скрывающиеся под небольшим жирком. – Я их уже полгода тренирую в лучшем спортивном клубе Нью-Йорка.

– Очень впечатляет.

– Смейся-смейся, между прочим, меня сегодня ночью назвали одним из самых лучших секс-мужчин! – сказал Лучано, доставая из пачки Джеральдо новую сигару.

– Это как же нужно было выпить вчера этой избраннице, чтобы сделать такую оценку?

– Не-е, – замахал он пальцем, подкурив сигару, – не выпить, Джеральдо, это искренние слова, которые могут исходить только от самой прекрасной женщины на свете. У меня такой ночи ещё ни с кем не было за все последние двадцать пять лет.

– Это ты сейчас о ком? – приподнял глаза Джеральдо и посмотрел на Лучано. – Не Дебора Макканели?

– А ты откуда знаешь?

– Porco Cazzo! – кинув с силой ручку об стол, схватился в ярости со своего кресла Джеральдо. – Придурок, я же тебя предупредил: не трогай её!

– Что ты схватился?! Чего ты так нервничаешь, как будто я с Альдой переспал?

– Ты знаешь, чья она жена?!

– А она замужем? Она мне об этом не говорила, – пожал он плечами.

– Винсенте! – громко позвал Джеральдо.

– Да, босс! – быстро открыл дверь Винсенте.

– Ты предупреждал Лучано о том, что Дебора замужем за Калисто Макканели?

– Так точно, передал в слово в слово, как Вы и говорили.

– А кто такой этот Калисто Макканели, он как-то влияет на моё времяпрепровождение в Италии? – развёл руками Лучано.

– Винсенте, закрой дверь!

– Чего ты вскочил, как петух перед топором? – продолжал Лучано, закинув ногу за ногу и развалившись на тёмно-коричневом кожаном диване.

– Калисто Макканели – полковник карабинеров. Он знает всё о наших с тобой бывших косяках и по-дружески заглаживает все проблемы. Он меня попросил, чтобы я присмотрел за Деборой, поскольку он будет на конференции в Болонье.

– Ну, чего кипятишься? Сеньора Дебора уехала в прекрасном настроении, я думаю она не будет жаловаться мужу. У неё прекрасно прошел вечер, она в восторге от праздника.

– Да? Ну смотри! – предупредил его Джеральдо с трясущейся губой, – если он узнает, то доспехи в твоих штанах будут висеть у него на воротах дома вместо колокольчика!

– В случае даже такой твоей пошлой фантазии, они при каждом звонке будут напоминать миссис Деборе о самой лучшей ночи!

– Ещё эта Дебора, дура, – разнервничался Джеральдо, вернувшись к столу. – Я ещё подумал тогда: почему мне нужно за ней присматривать?

– За таким-то бюстом, конечно, нужно присматривать! – засмеялся Лучано, показав их на себе.

– Идиот!

– Что ты как гроза сегодня? – спросил он, встав с дивана и подойдя к окну. – Вон, посмотри, какое утро: солнце, птицы, красота! Эх, скучная у тебя здесь жизнь: выйдешь глянешь – все спят, никому ничего не нужно, эта Парма вечно сонная как муха. В Нью-Йорке – движение, все куда-то спешат, все чего-то хотят, все работают, жизнь бежит в бешеном ритме, – проговорил Лучано и, подойдя к столу, кинул взгляд на один из лежащих на нем документов с надписью «Il Certificato di vendere la fabbrica di abbigliamento».

– Ты что, фабрику одежды продаёшь?! – меняясь в лице спросил его Лучано, пододвинув к себе документ.

– И не только одежды, но и фабрику обуви, а также фабрику мебели в Нью-Йорке.

– Не понял. Ты с ума сошёл? Зачем?!

– Вчера мне звонил Маручелли и говорил, что ты не против ему помогать в переправе наркотиков.

– Да, я такое говорил. Но я сказал, что последнее слово будет только за тобой.

– Ну вот, я ему вчера отказал.

– И что он тебе ответил?

– Ничего хорошего. Я думаю, что будет война. Ты же знаешь этого старого ублюдка, он не успокоится, пока не добьётся своего.

– И поэтому ты решил продать весь бизнес и лечь на дно?

– Верно.

– Что с тобой, ты испугался какого-то Маручелли?

– Не испугался, просто больше никогда в жизни не хочу слышать голос этого ублюдка.

– Так в чём проблема, давай его заткнём!

– Убивать я больше не хочу.

– Ma-аmma mia, – протянул Лучано – Да у нас здесь святые рождаются! Это ты у нас сходил исповедался к этому священнику и теперь решил стать ангелом?

– Я просто хочу изменить свою жизнь, и тебе тоже советую.

– Так давай, давай! – заорал Лучано, нервно подкинув сертификат вверх, и начал наматывать круги по кабинету, – может ещё раздай все своё богатство и отдай все свои деньги бедным, ты же теперь у нас святой! Вместо того, чтобы снять этот старый наболевший мозоль со стопы, мы продаём бизнес. Потому что, видите ли, Дон Кальвино у нас теперь уверовал.

– Замолчи, – спокойно ответил Джеральдо, заполняя документы.

– Нет уж, прости, я не дам тебе этого сделать! – нервно подбежал к нему Лучано и, схватив его за лацканы, приподнял с кресла. – Я хочу видеть своего настоящего Джеральдо, который ничего не боится, который сметает всех на своём пути! Опомнись!

– Успокойся, твою мать! – в ответ ухватил его за грудки Джеральдо и прижал к стене. – Я сам этого больше не сделаю и тебе не дам сделать, ты понял? Ты понял меня?! – сквозь зубы процедил он.

Так они стояли и тяжело дыша злобно смотрели друг другу в глаза, после чего Джеральдо отпустил помятый воротник его рубашки.

– Мы больше не будем убивать, – тяжело дыша произнёс он. – Это грех – кровь, которую нам уже не смыть с наших рук. Мы продаём бизнес, деньги делим пополам и все вместе на пять лет ложимся на дно в Беверли-Хиллз. Я уже заказал Альберто американский паспорт, в течение недели его постараются сделать.

– Я не буду скрываться ни от кого. Не хочешь его мочить – я сам это сделаю!

– Нет, Лучано! – громко стукнул по столу кулаком Джеральдо – мы ложимся на дно!

– Я не трус, как ты! – ткнул в него пальцем Лучано.

– А это не трусость!

– Трусость! Ты хочешь убежать и скрыться. Да этот Маручелли уже давно нам костью в горле стоит. Хочешь, я закажу людей, чтобы его грохнули и больше нет проблем!

– Я не хочу больше иметь дела с убийством. У нас есть деньги, нам пора спрыгивать с этой игры и начать новую жизнь. И тебе бы пора обзавестись семьёй и покончить со старым образом жизни.

– Не хочу я никакой семьи, мне нравится общение с молоденькими девочками и я обожаю свою свободную жизнь! – противостоял Лучано.

– Если хочешь, можешь идти своей дорогой, я не вправе тебе указывать, но своё решение я принял.

– Это самое идиотское решение, что я когда-либо от тебя слышал.

– Как знаешь, но отступать от него я не намерен, – заключил Джеральдо, после чего Лучано повернулся к окну, начав наблюдать за движением возле ворот, к которым подъехало шесть чёрных машин.

– Ты кого-то ждёшь? – настороженно повернул голову Лучано к Джеральдо.

– Нет, а что?

– Там, возле ворот, шесть чёрных карет подъехало, один вышел из машины и подошел к охранникам.

Тут зазвенел телефон и Джеральдо быстро перевёл свой настороженный взгляд с Лучано на телефон и взял трубку.

– Босс! – с волнением произнёс Винсенте.

– Да!

– Вы кому-то назначали встречу с утра или это люди Маручелли? – спросил Винсенте, после чего на улице послышался звук автоматов.

Джеральдо начал медленно отводить трубку от уха и, не отводя взгляда от расширенных глаз Лучано, во всю глотку заорал: «Ложись!!» – после чего упал на пол и пополз под столом к лежащему Лучано. Сверху на их головы сыпались стёкла из разбившегося окна, звон которого смешивался со звуком множества автоматов. На пол начали лететь картины, стаканы, чашки, телефон, от пуль откалывались огромные куски штукатурки, затем на Лучано с Джеральдо обрушилась большая гардина и накрыла их красным полотном.

Радоваться и грустить

23 сентября 1977 года

В большом зале Ленинградской консерватории торжественно вступил первый до-диез-минорный аккорд Венгерской рапсодии №2. За роялем сидел пианист в белой рубашке, поверх которой был одет чёрный пиджак. По его сосредоточенному лицу медленно стекала вода как итог долгого ответственного концерта. Каждая сыгранная им фраза заставляла присутствующих в зале, затаив дыхание, погрузиться в музыку Листа. После торжественных аккордов медленной части «Лашан» зазвучала светлая и быстрая часть «Фришка». По мере её всё более нарастающего темпа Марья Николаевна откинулась на спинку кресла и, поправив свои широкие очки, с улыбкой наблюдала за исполнителем.

Напряжение нарастало к концу рапсодии, которая стремительно летела к своим последним аккордам, после которых зал взорвался аплодисментами, отлетавшими от стен эхом, превращая их в шум ливня.

Я вытирал платком мокрый лоб, не переставая кланяться восторженной публике, которая стояла передо мной. На сцену поднялась Настя с цветами, которая неделю назад великолепно дебютировала со своим выпускным аспирантским концертом, где я ей аккомпанировал. Она была уже довольно известной вокалисткой, которую четыре дня назад взял к себе на работу Ленинградский оперный театр.

– Это было потрясающе! – восторженно заявила она, поцеловав меня.

– Спасибо тебе! – ответил я и она спустилась со сцены.

Настя превратилась из маленькой девочки в очаровательную девушку, которая своей грациозной фигурой и невероятно красивыми чертами лица затмевала всех. В ней изменилось всё, кроме её нежного голоса и того наивного, сказочного и светлого образа жизни.

Уйдя за кулисы, я слышал нестихающие аплодисменты и выкрики публики.

– Видимо, придётся тебе выходить играть на бис, – предположила Оксана Баталова – ведущая моего концерта.

– Думаешь? – устало произнёс я.

– Уверена! – улыбнулась она.

– Бис! – кто-то протяжно и громко кричал в зале.

– Ну что ж, видимо придётся…

Как только я вышел на сцену и сел за рояль, все звуки стихли и всё покрылось тихим мраком. Мгновенно я обрушил на зал бушующие вариации музыкального момента №4 ми минор Сергея Рахманинова. Это было одно из самых любимых Настиных произведений, которое она могла слушать бесчисленное количество раз. Иногда она заходила вечером на кафедру и, падая в кресло, усталым за день голосом говорила: «Закрепи этот адский день моим любимым музыкальным моментом, хоть что-то будет приятное за сегодня».

Завершив это произведение финальным аккордом, я поставил окончательную точку своим одиннадцати студенческим годам, прожитым в этой чудесной атмосферной консерватории. Уходя со сцены, я услышал громкий голос ведущей концерта: «Концерт-экзамен окончен, благодарим всех за внимание!»

После концерта меня ожидала в коридоре толпа людей с поздравлениями.

– Сашенька, дай я тебя обниму! – подошла ко мне декан консерватории, искусствовед Тамила Анатольевна Литвинец. – Шикарно, просто какая-то фантастика! – продолжала она. – Крылов со Шварцманом просто цвели от твоей игры.

– Спасибо, Тамила Анатольевна, – ответил я, крепко сжав ее в объятиях.

– Всё, я побегу на обсуждение твоего экзамена, потом увидимся! – сказала она, вытерев свою красную помаду с моей щеки.

– Ну что, Санёк, поздравляю с окончанием! – обнял меня Баталов. – Это было очень яркое выступление, уверен, что ты сдал на отлично.

Андрей Баталов за эти годы вытянулся в росте и после женитьбе на Оксане с теоретического отдела очень увеличился в объёмах. Он учился уже на втором курсе аспирантуры, всё также в классе своей обожаемой Марьи Николаевны Качур.

– Дядя Саша, поздравляю Вас! – звонким голосом произнесла Даша – дочь Дениса Фролова, которая уже два года училась в десятилетке по классу аккордеона.

– Поздравляю, Сашок! – тут же подхватил Денис, – это было просто замечательно!

– Спасибо Дениска, ты для меня много сделал за эти годы, – с чистым признанием и от души обнял я его.

– Желаю тебе дальнейших творческих успехов! – пожелал он и отошёл, дав проход моей Алисе.

– Поздравляю, дорогой, – произнесла она с покрасневшими от слёз глазами, – мама, отец и дедушка сегодня бы очень гордились тобой!

– Спасибо, – прижал я её к себе и мысленно разделил с ней нашу общую боль об утрате мамы. Она умерла от рака два года назад и была похоронена в Колпино рядом с нашим отцом. Алисе было уже 29 лет и они с Колей растили трёхлетнюю дочь Машу. Она недавно вышла из декрета и продолжила работать на кафедре Ленинградского художественного института.

– Поздравляю! – подхватил её муж, ненадолго перестав нас фотографировать.

– Спасибо, Коля! Наделал фотографий?

– Да, я сделал кадров двадцать, сейчас ещё плёнку поменяю для застолья.

– Отлично! Смотри, не пропусти само застолье.

Коля после окончания художественного института переквалифицировался в художника-модельера одежды. Зарабатывал он неплохо и они с Алисой тщательно откладывали деньги на покупку машины.

– Юлиан! Ты успел всё-таки?! – обрадовался я, накинувшись на него.

– Не поверишь, даже домой не захотел заскакивать, я его встретила с поезда с сумкой и скрипкой и мы сразу же приехали на твой концерт! – опередила его с объяснениями Наташа, с которой они год назад поженились.

– Я вчера продирижировал в консерватории симфонию №10 Шостаковича и сразу же помчался на вокзал. Хорошо, что передо мной кто-то сдал билет до Ленинграда, так бы я сегодня не приехал. Ну это ладно, я смотрю, ты на конкурсе проникся советом высокопрофильного специалиста. «Та-дам-да-да-дам» – вторая часть Бетховена стала значительно проникновенней, – рассмеялся Юлиан, напоминая мне случай из моего недавнего участия на конкурсе «Кубок Мира» в Москве.

Юлиан учился на третьем курсе аспирантуры в Московской консерватории на кафедре дирижирования. Бывал он там наездами, совмещая обучение с работой в Ленинградской филармонии, где он был третьим дирижёром симфонического оркестра.

– Александр Исаакович, поздравляем, это было феноменальное исполнение!

– Миша, Ваня, спасибо! – пожал я руки своим студентам – Мише Бреславскому и Ване Панюсу.

– Санёк, я тобой горжусь! – хлопнул меня по руке Орлов.

– Спасибо, Олежка, я старался.

Орлов всё так же успешно и плодотворно работал в десятилетке, выпуская ярких учеников. У них с Мариной родился сын Вадим, которому было уже 3 года.

– Саша, поздравляю! – подхватила стоящая рядом с ним Марина, держа на руках сына. – Прости, я сегодня не смогу быть на празднике – останусь с Вадимом, а ты уж проследи за Олегом, чтобы он не напился.

– Марина, никто не напьётся, – возмутился он.

– Олег, до десяти и домой.

– Какое «до десяти»? – сопротивлялся он. – Хотя бы до двенадцати.

– Олег, ты подумал о ребёнке?

– А ты подумала о том, что выпускной моего друга из аспирантуры бывает только раз в жизни? – не сдавался Орлов и с этим жарким спором они отошли в сторону.

– Поздравляю! – с улыбкой обнял меня Юрий Жариков.

С Юрой я прожил все пять лет в одной комнате общежития. Он учился на кафедре аккордеона и неделю назад также сыграл свой выпускной аспирантский концерт. Юра был жизнерадостный, порывистый и инициативный человек, который всегда любил праздники и шумную компанию в кругу друзей.

– Спасибо, Юрка, поднимайся на кафедру, сейчас отметим! – предложил я.

– Я уже там! – смеясь, ответил он. – Сейчас вжарим как положено!

– С дембелем тебя! – протянул Рома Марков. – Отменная игра, поздравляю!

– Спасибо, Ром.

У Ромы родились сын и дочка, которым сейчас было пять и три года. Марков всё так же работал в десятилетке и воспитывал хороших учеников. В последние годы он в основном занимался организацией юношеских фортепианных конкурсов и фестивалей.

– Слушай, – продолжил он, – я взял пример с Орлова и тоже решил оставить Алису с детьми дома, так что сегодня зажигаем!

– Однозначно! – подхватил я и тут же переключил внимание на поздравления преподавателя кафедры баяна Бориса Борисовича Чистякова.

Это был талантливейший музыкант, композитор и человек с потрясающим юмором, который, как и его выпускник Юра Жариков, любил посиделки за столом в душевной компании и творческой атмосфере. Борис Борисович был близким другом Артёма Иосифовича, с которым они в своё время учились в Москве на одном курсе. После окончания аспирантуры каждый из них по направлению приехал работать в Ленинград. Чистяков был невысокого роста, упитанного телосложения, с гладко выбритой головой, предпочитавший носить затемнённые очки и яркую одежду.

– Саша, – начал он, пошевелив в паузе губами. – Ну, молодец, отыграл ты прекрасно.

– Спасибо, Борис Борисович, – рассмеялся я.

– Это… хотел спросить, а когда застолье?

– Через час начинаем, в восемь вечера.

– А пораньше нельзя, а то мне сегодня нужно в ресторане с коллективом сыграть в 21.30? Я к тому, что хотелось бы немножко дольше посидеть.

– Борис Борисович, это зависит от того, насколько быстро они обсудят мой экзамен.

– А-а, – протянул он задумчиво. – Ну да, это ж обсуждение ещё. А зачем обсуждение, что там обсуждать, как ты педаль брал, или что? Так это можно было бы сделать и за столом, открыв бутылку. Ой, блин, не ценят люди время. Ладно, пойду покурю. Увидимся!

– Санёк, поздравляю! – накинулся на меня Глеб Мирошниченко. – Ну хоть не зря я столько километров проехал от Краснодара до Ленинграда. Скажу, что некоторые места мне сегодня даже больше понравились, чем на «Кубке Мира». Бетховен мне вообще очень понравился, я прямо проникся твоим исполнением.

– Глеб, спасибо, что ты вообще приехал!

– Да подожди, ты ещё не всё знаешь. Угадай, кто ко мне подсел в вагон в Ростове-на-Дону?

– Да ладно, – расплылся я в улыбке, – Валентин Павлович?

– Ну да!

– Обалдеть, а где он?!

– Его Артём Иосифович на обсуждение твоего экзамена забрал.

– Я чувствую, сегодня будет опасный вечер.

– И невероятно тяжелое утро, – добавил Глеб. – Так что готовься!

После этих поздравлений я отдал все цветы Насте, а сам отправился в приёмную ректора. Войдя туда, я уселся в кресло и начал ждать тот торжественный момент, когда меня пригласят в кабинет и объявят оценку. Под шумную печатную машинку, на которой секретарь выбивала какое-то заявление, я сидел и вспоминал недавний разговор с учителем, который состоялся после конкурса «Кубок Мира».

На этот конкурс мы поехали вместе с Андреем Баталовым, с которым мы до этого прошли все восемь международных конкурсов, после последнего из которых мы получили приглашение на главный финальный конкурс. Всего в моей категории было восемнадцать участников. Из их числа после первого тура отсеяли десятерых, в числе которых оказался и Андрей Баталов. Он играл первый тур с температурой и после печальных для него результатов сразу же уехал в Ленинград. В ряду моих сильных конкурентов был тот самый Славик Пономарёв, с которым мы постоянно встречались на всех конкурсах и вместе лидировали во всех турах. Этот конкурс должен был стать решающим как для двух конкурирующих фортепианных кафедр, так и для нас со Славиком. Исход этого конкурса окончательно должен был определить победителя. После завершения второго тура нам объявили результаты и в третий тур попали мы с Пономарёвым и ещё два конкурсанта. Каждый из нас должен был сыграть третий концерт Рахманинова для фортепиано с оркестром.

Лобанов и Шварцман сидели в жюри моей категории, где председателем был профессор Пармской консерватории Джакопо Боттичели. В жюри витала напряженная и довольно негативная атмосфера между самими членами жюри, которое разделилось на две группы, каждая из которых боролась за свои интересы.

В третьем туре зал филармонии был переполнен людьми, каждый из которых хотел стать очевидцем победителя 1977 года. Когда Славик Пономарёв начал играть на сцене с оркестром, я сидел в гримёрной и, перелистывая страницу за страницей, повторял текст партитуры, готовясь в своему выходу. Оторвавшись от нот, я услышал по радиоприемнику, который транслировал звук со сцены, как в середине третьей части концерта Славик начал расходиться с оркестром. Привстав с широкой улыбкой с кресла и сделав звук громче, я стал слушать, как над его исполнением всё больше сгущались тучи. Он не мог сойтись оркестром более трёх минут и в тот момент, когда всё начало сыпаться, дирижёр остановил оркестр и, указав оркестрантам нужную цифру, возобновил игру и начал доигрывать до конца. Послышались последнее аккорды, а с ними и короткие аплодисменты зала.

– Ну всё, Пономарёв! – вымолвил я, выключив приёмник. – Твоя песенка спета, и неожиданно для всех – очень плохо.

Накинув фрак, я развернулся на звук двери, в которую вошёл Артём Иосифович:

– Ну что, готов?

– Да, готов, учитель!

– Играй очень спокойно и сконцентрированно. Посматривай на дирижёра и не забывай, что ты играешь с оркестром, чтобы не было вот таких вот случаев, как сейчас у Пономарёва. Он в пролёте. Остановки не прощаются. Где пепельница?

– Вот! – подал я ему.

– Дирижёр очень хороший, – заявил он, сбив пепел с сигареты, – поэтому я прошу тебя: всё внимание на него!

– Хорошо, я понял.

– И последнее…

– Да…

– Ты же знаешь, что ученики Шварцмана плохо играть не умеют?

– Конечно!

– Тогда я бы хотел, чтобы это сейчас узнали все те, кто ещё не в курсе, – с улыбкой молвил он.

– Можете в этом даже не сомневаться!

– Удачи! Я и весь Ленинград с тобой, – пожелал он и, хлопнув меня по плечу, вышел из гримёрной.

До моего выхода оставалось пять минут и я, приведя свой внешний вид в порядок, двинулся за кулисы. Глядя на оркестр, я сделал несколько упражнений пальцами и в тот момент, когда я уже страстно жаждал впиться в клавиши рояля, по всему залу раздался громкий голос ведущей:

– Приглашаем на сцену следующего участника: Александр Каберман, город Ленинград, класс профессора Артёма Иосифовича Шварцмана!

Выпрямив грудь, я с ровной осанкой вышел на ярко освещённую сцену. Усевшись за рояль, я дал дирижёру знак готовности, после чего он взмахнул палочкой и оркестр заиграл вступление к светлой задумчивой первой части концерта. Обычно я крайне редко остаюсь довольным результатом своей игры, но сегодня всё было сыграно именно так, как добивался этого от меня Шварцман.

Вернувшись в гримёрную, я скинул фрак, под которым была насквозь промокшая белая рубашка и, сняв бабочку, повернулся в сторону резко открывшейся двери, откуда на меня налетели мои друзья.

– Молодец! – воскликнул, смеясь, учитель. – Это то, что доктор прописал. Отстояли Ленинград!

– Спасибо, учитель!

– Саня, ты всех уделал! – накинулся на меня Юлиан. – Поздравляю! Конец третьей части был шикарен!

– Это было очень ярко, правда, – продолжал учитель, подкуривая сигарету.

– Я думаю, это первое место, – заявил Юлиан.

– Однозначно! – подтвердил его слова учитель.

– А ну-ка, дайте-ка я обниму этого парня! – растолкал всех Валентин Павлович Лобанов. – Ну, братец, это было очень убедительно! Всё от сердца, честно, просто и искренне.

– Спасибо, Валентин Павлович!

– Где?! Где он?! – забежал в гримёрную Глеб Мирошниченко. – Ну, лучший, ну! – набросился на меня он. – Ты сделал всех, можешь идти в магазин за эликсиром!

– Никаких пока эликсиров, – встрял учитель, выдыхая дым, – сегодня вечером награждение, так что тебе в любом случае предстоит играть гала– концерт.

– Я помню, учитель, всё в порядке.

– Ну что, Артём, какие предположения: взял он первое место? – спросил его Лобанов.

– Я думаю, что да, – кивнул он. – Против остановки Пономарёва ничего уже не придумаешь.

– А на сколько он по баллам обгонял Сашу во втором туре? – спросил Лобанов.

– На два балла, – ответил Артём Иосифович.

– Ну всё, как говорят в Италии: Arrividerci! – согласился Лобанов.

– Но я всё-таки думаю, что резаться нам с ними придётся крепко.

– Ну, а что они будут резаться? – спросил Лобанов, сжав сигарету в зубах. – Нечего уже резаться. Я бы рекомендовал Чижову и всей его команде снять баню с девочками и всю эту боль несправедливости оставить там! – заключил Лобанов, после чего всех порвало от смеха.

До шести вечера мы гуляли с Глебом и Юлианом по центру Москвы, мучимые нетерпением узнать результаты.

В половину седьмого мы заняли места в зале филармонии, наполнявшемся людьми и начали дожидаться начала награждения. На сцене были расставлены стулья для оркестра, а рядом с роялем размещался длинный стол, по центру которого стоял и сверкал в свете прожекторов высокий кубок. На сцену под аплодисменты вышли члены жюри, держа в руках призы и дипломы.

– Отец какой-то очень недовольный, – отметил Юлиан.

– С чего ты взял, может, он просто устал? – спросил я.

– Нет, я знаю его лицо, когда он рад.