Текст книги "Чакона. Часть I"

– Вы слышали его?

– Он к нам в Новосибирск в филармонию в том году приезжал с оркестром. Играет, я Вам скажу, он потрясающе, сразу слышно школу Давида Гинцеля. Я после его исполнения первого концерта Чайковского пять дней разговаривать не мог.

– Вот-вот! – подхватил Андрей Фёдорович. – Все говорят, что музыкант великолепный! Я знаю, он педагог очень сильный, потому как слышал три года назад двух его мальчиков в Москве на конкурсе. Играли они очень крепко: одному дали второе, а другому – третье место. Вот тогда я и запомнил эту фамилию Шварцман, а здесь приезжаем, читаем, он концерт играет и в жюри сидит в нашей категории.

– Да-да, его представляли как члена жюри, но правда его не было на жеребьёвке. Видимо, настраивается перед концертом.

– Видимо, да. О, второй звонок прозвенел, – засуетился Андрей Фёдорович, – давайте заходить, а то будем стоя слушать.

– Вы правы, Андрей Фёдорович, пойдёмте занимать места! – оживленно подхватил Николай Григорьевич и они вместе пошли в зал.

В этот вечер гордость за моего учителя пронизывала меня до самых костей. Он стоял, кланяясь, на сцене, одновременно вытирая мокрое лицо и без конца принимая цветы из зала.

– Браво! Бис! – эти слова разлетались по всему залу, которые в конце концов заставили учителя положить цветы и снова сесть за рояль.

– Ну, раз Вы уже решили сегодня меня дожать полностью, деваться мне некуда! – сказал шутя Артём Иосифович, после чего зал взорвался смехом и тут же снова умолк. – Произведение, которое я сейчас исполню, живёт со мной уже шестнадцать лет. Феруччо Бузони сделал очень много вариантов его транскрипций. От органа он двигался в сторону фортепиано, затем к скрипке. Каждая из вариаций в нём символизирует один год из жизни Иисуса Христа. Я много где выступаю и, честно сказать, не знаю, где можно затрагивать такую тематику, а где нельзя. Но в любом случае творчество Баха сложно отделить от религиозного сюжета и своеобразного способа миропонимания и созерцания. По моему мнению, это произведение – как жизнь каждого из нас. Жизнь, в которой есть место хорошему и плохому, трагическому и восторженному. Есть место для того, чтобы плакать, и есть место для того, чтобы радоваться. Каждый раз я играю и понимаю, что невозможно достигнуть в этом совершенства, потому что просто невозможно понять, как человеку могло такое прийти в голову. И мне кажется только так, а не с позиции исполнительства можно исполнять эту музыку. Не столь важно, что традиционно подразумевается в качестве необходимых моментов на сцене. Как не крути, всё равно во время исполнения за этим стоит что-то совершенно другое и неведомое нам. Поэтому, если двигаться по направлению к Баху, то было бы логично им и завершить мой сегодняшний концерт: Иоганн Себастьян Бах, Чакона из партиты ре минор!

Каждый раз, когда он играл это произведение, оно становилось всё более осознанным и более глубоким. Я часто любил сидеть на кафедре и слушать, как он занимается с ним. Для меня этот процесс был в некотором роде процедурой лечения моей души и мыслей. После того, как прозвучал последний аккорд, Артём Иосифович медленно встал под громкие аплодисменты, отбивавшие единый умеренный ритм.

– Браво! – кричали люди в ожидании, когда он вновь вернётся из-за кулис на сцену.

На сцену вместо учителя к микрофону вышел ведущий и организатор конкурса Лобанов Валентин Павлович:

– Спасибо огромное невероятному Артёму Шварцману, который сегодня подарил нам фантастический концерт! Воспоминание, которое вряд ли можно будет когда-нибудь забыть. А также огромное спасибо всем, кто пришёл на его сегодняшний концерт. Мы очень надеемся увидеть вас всех завтра в том же составе и в это же время на концерте молодого пианиста Глеба Мирошниченко.

Всем участникам конкурса мы от всего жюри желаем огромного вдохновения и удачи. Всего доброго и до завтра!

Зал поднялся и все начали медленно продвигаться к выходу.

– Ты понял, как нужно играть, а?! – медленно продвигаясь по центральной дорожке зала, кричал Андрей Фёдорович своему полностью сражённому концертом Серёже. – Ты слышал, какая техника, какая точность, а?! Вот так нужно играть, понял?! Невероятно! Невероятно! Фантастика! Давай продвигаться быстрее, нужно успеть пойти поздравить Шварцмана и познакомиться с ним!

Выйдя из консерватории на улицу, нас встретил легкий снег, заметающий свежие следы пешеходов. Из дверей консерватории выходил огромный поток людей. Кто начинал доставать сигареты для перекура, обмениваясь мнениями о концерте, а кто-то шёл дальше своей дорогой в разные стороны.

– Вова, есть закурить? – спросил Славик.

– Да, есть, бери!

– Спасибо! После такого концерта невозможно не закурить. Ну Артём Иосифович, ну сыграл!

– Ребята, не будет спичек подкурить, а то свои где-то потерял? – подходя к нам спросил какой-то незнакомый парень среднего роста азиатской внешности.

– Держи! – протянул ему спички Вова.

– Спасибо! Как вам концерт?

– Классный! – ответил Славик, выпуская дым.

– Да, я вообще в восторге, потрясающий музыкант.

– Ясное дело! – ухмыльнулся Славик.

– В смысле?

– Это наш учитель играл!

– А, так вы из Ленинграда, что ли?

– Ну да! – ответил Вова.

– В какой категории играете?

– Мы в категории «B».

– О, так мы в одной категории! А сколько вас?

– Четверо.

– Ясно.

– А ты откуда-то?

– Из Красноярска, я один приехал.

– А чего один?

– А кто ещё? – засмеялся он. – У нас на кафедре одни трупы!

– Каким номером завтра играешь?

– Я – четвертый! А ты?

– Десятый, а вот Вова как раз после тебя, получается, идет, он пятый.

– Ну что ж, тогда завтра, как говорится, послушаем, чему вас там в Ленинграде научили, – заявил он, подмигнув, с сарказмом.

– А мы послушаем, чему учат вас в Красноярске, – ответил ему Вова.

– Ха-ха! Ладно, ребята, я пошёл. Не грустите и запаситесь на завтра хорошенько сигаретами – они вам пригодятся после того, как я выступлю. Удачи!

– А ты спичкам запасись, может подпалишь себя на костре после моего выступления! – крикнул ему вслед Славик.

– Обязательно! Завтра я вас всех как следует уложу, – крикнул в ответ издалека этот самоуверенный паренек.

– Послушаем, что он там наиграет. Разрывать он будет… Та куда там! Заберем все места!

– Так, ну что, все в сборе? – спросил Денис Николаевич, выходя из дверей консерватории. – Артём Иосифович сказал, чтобы я вас сейчас проводил в гостиницу и чтобы все сразу ложились спасть, поскольку вы все завтра играете. Андрей и Юля, вашу категорию завтра будут прослушивать не в консерватории, а в пятой музыкальной школе. Поэтому для точной информации завтра нужно быть здесь в 8.30, чтобы в случае чего мы могли успеть её найти.

– Хорошо!

На следующий день мы все с раннего утра были уже в консерватории. Для нас четверых выделили один большой класс с одним роялем. Я играл восьмым номером, поэтому у меня было немного времени послушать первых играющих конкурсантов под дверьми концертного зала.

После прослушивания некоторых отыгравших конкурсантов я понимал только одно: занять место лауреата будет довольно непросто. Но, не смотря на это, я всё равно верил в то, что у меня получится. Возле дверей стояла девушка с прямыми черными волосами, которая объявляла каждого конкурсанта и его программу, время от времени что-то отмечая в своих листках.

– Это последнее произведение? – тихо спросила она меня, оторвав ухо от щели в двери.

– Вроде бы да.

– Да, последнее, – убедилась она, когда прозвучали последние аккорды революционного этюда Шопена, а с ними и громкие аплодисменты.

Тут дверь распахнулась, и вместе с душным воздухом из зала в ней показалась фигура молодого человека, который только что исполнял Шопена.

– Ф-ух, я просто гений! – смело заявил он, остановившись на месте, и, подняв глаза в потолок, продолжил: – Это было потрясающее исполнение и я надеюсь, жюри такого же мнения.

Затем он вытер платком лицо и пошёл такой походкой, как будто только что состоялась как минимум премьера его оперы, которую признал весь мир.

С той стороны, в которую пошёл этот молодой гений, навстречу ему летел быстрой и уверенной походкой следующий конкурсант. Только этот настолько насупил свои белые брови, что при его угрожающем виде все расступались в стороны. За ним поспешно семенил его невысокий болельщик, который всё время приговаривал:

– Давай, покажи всем, как нужно играть, покажи им, кто здесь самый лучший!

За ними закрылась дверь и все, настороженно затаив дыхание, ожидали первых звуков в его исполнении. Через каких-то сорок секунд по залу полились в очень быстром темпе звуки прелюдии и фуги до-диез мажора И. С. Баха. Но после недолгого звучания прелюдия неожиданно для всех стихла и в нашем представлении остались только белые грозные брови конкурсанта.

– Ф-ух, сбился. Слава Богу… – тихо с облегчением заявила какая-то стоящая рядом со мной девушка и, помахивая носовым платком у лица, удалилась от нас.

Конкурсант, видимо, понимая, что слишком долго идёт процесс воссоединения связи с Бахом, не пытаясь ещё раз испытывать себя на прочность, сразу же приступил к фуге. Но мысленная ссора с композитором не дала вдохновения и на успешное исполнение фуги. Перестав уже всем угрожать, он отложил Баха и решил попробовать себя в сонате Доменико Скарлатти. С трудом доиграв своё вялое выступления до конца, он под слабые аплодисменты выбежал из дверей с красным лицом и нависшими на глазах слезами. Вдогонку за ним из зала выбежал тот же его единственный болельщик, который, догнав своего друга, пошел рядом с ним в ногу, всё время убеждая его в том, что всё было хорошо, только Бах прозвучал немножко неубедительно. Тот, отмахиваясь, просил его замолчать и, полностью залившись слезами, скрылся вдвоём с другом за углом лестничной площадки.

Следующим пошёл играть парень из Красноярска, который грозился вчера всех порвать. Он и правда играл неплохо, но когда после него вышел играть Вова, то исполнение этого парня стало выглядеть блеклым и невзрачным. Вова выглядел однозначно на тысячу голов выше всех предыдущих конкурсантов. После него пошла играть та девочка с русой косой, которая радовалась неудачному исполнению мальчика с белыми бровями. Успешно исполнив свою программу, она вышла из зала уже со своей мамой, которая без остановок начитывала свои слова восхищения:

– Мой маленький гений, принцесса моя, молодец! Самая лучшая, самая лучшая! – поспешно лепетала она, вытирая платком лицо своей дочери.

– Мам, это правда было гениально?

– Зайка, это было неповторимо!

– Правда?!

– Да, и Татьяна Ивановна подтвердила мое мнение и сказала, что ты сыграла даже лучше, чем вчера в классе!

– Ой, как я рада, – выдохнула она.

Мы вместе с ней наблюдали за реакцией Чижова в жюри, он так переживал за тебя, ты бы видела!

– Серьезно?

– Да! Будем надеяться, что ты возьмёшь Гран-при.

– Хоть бы так и было: Я так хочу Гран-при!

– Так будет, верь мне. Ты – самая лучшая!

Во время этого громкого диалога я пошёл в класс, так как мне через два номера нужно было выходить играть. Немного разыгравшись, я начал ходить по классу, потирая свои вспотевшие руки в ожидании, когда придёт и позовёт меня Вова. В голову лезли разные мысли, нагоняющие страх и сомнения в себе. Пытаясь повторить текст в голове, я тут же забывал его и снова садился за рояль. Через какое-то время открылась дверь и в ней стоял, тяжело дыша, Вова:

– Санёк, пойдём, ты следующий!

Закрыв класс, мы начали спускаться по лестнице к актовому залу. По мере приближения к актовому залу у меня начало учащаться сердцебиение и слабеть ноги. Когда мы совсем близко подошли к дверям, за ними прозвучали громкие аплодисменты с криками «Браво!». Открылась дверь и из них вышел счастливый парень, а за ним вслед выбежала толпа его довольных болельщиков:

– Ты – лучший пианист в истории! Ты – гений! – лепетал каждый ему вслед. – Это победа! Это Гран-При! Показал нашу Саратовскую школу!

Тут я услышал, как девушка в зале объявила:

– Александр Каберман, одиннадцатый класс, Ленинградская консерватория им. Римского-Корсакова, класс профессора Шварцмана Артёма Иосифовича: И. С. Бах «Прелюдия и фуга ми-бемоль мажор, I том ХТК», Д. Скарлатти «Соната фа мажор», С. Прокофьев «Наваждение».

– Всё, Сань, с Богом! – уверенно сказал Вова, хлопнув меня по плечу.

Я шёл между рядами, остро ощущая напряженную удушающую тишину, которая убивала во мне всякое желание на исполнение. Было слышно лёгкое шуршание бумажных листов членов жюри, каждый из которых что-то шептал друг другу на ухо. В зале сидели слушатели, которые также что-то записывали в своих блокнотах. Поднявшись на сцену, я поклонился всем, а затем, сев за рояль, начал настраиваться. Я сидел, не понимая, как выглядит или ощущается эта готовность и как долго мне ещё её ждать. Странное ощущение: не такое, как в классе. В присутствующей атмосфере ощущался один только негатив по отношению к тебе и к тому, что ты будешь играть. Но нужно обязательно взять место. Как? Как нужно сыграть, чтобы его взять? Как выглядит это первое, второе, третье, четвертое место? Наверное, первое – в уверенном исполнении, а четвертое место – в моей неготовности к первой ноте ми-бемоль? Кто-то начал кашлять, видимо устал ждать меня, нужно начинать. Интересно, сам Бах писал эту прелюдию с фугой специально для таких потрясающих мероприятий? Пора, пора начинать.

Поставив мягко ноту ми-бемоль, я начал играть. Почему такое странное ощущение пальцев? Звук не такой, как в классе. Мне не понравилось, как я начал, ну как начал, так и начал. Главное – не подвести Артёма Иосифовича. А если я сейчас собьюсь и не сыграю? Сосредоточься, о чём ты думаешь? Где я сейчас играю? А, вспомнил. Скоро всё закончится. Скорей бы. Ошибка! Это уже не первое место. Какая следующая нота? Не помню, я сейчас остановлюсь. Не вздумай! Доиграв с такими «уверенными» мыслями прелюдию, я выдохнул и начал играть фугу. На протяжении всей фуги мои мысли были заняты только одним вопросом, который я задавал то ли сам себе, то ли жюри, то ли Богу. Как возможно проконтролировать каждый голос темы фуги и точность её штрихов, если главная задача всех присутствующих специалистов заключается только в том, чтобы обгадить любое твоё прикосновения к звуку? А с ним и убить всё твоё желание заниматься музыкой, потому что таких экземпляров как Славик здесь полный зал. Доиграв и фугу до конца, я опустил руки и начал задумываться, насколько быстро пролетели эти пять минут. В зале тишина, слышно только какое-то шуршание бумаг. Нужно начинать играть сонату, я долго настраиваюсь. Через каких-то наркозных пятнадцать минут прозвучала последняя нота «Наваждения» Сергея Прокофьева и вместе с ней короткие невзрачные тихие аплодисменты. Ну, вот и всё, поиграл и хватит. А что дальше? Снова заниматься для следующей такой эстафеты? Зачем? Все же в зале сейчас понимают, что я ничего не взял. Даже вон какая-то бабушка, посмотрев на меня, сразу опустила глаза. По пути к дверям я разминулся с ведущей конкурса, которая посмотрела мне в глаза с большим сожалением. Выйдя из зала и не застав за дверьми никого, я сразу же быстро пошёл в наш класс. Поднимаясь вверх по лестнице, я постепенно вспоминал места, в которых я делал ошибки. С каждой секундой их вспоминалось всё больше и больше. Я вспомнил, как смазывал пассажи в сонате, а в некоторых местах пьесы Прокофьева брал неверные аккорды. Подходя уже к дверям нашего класса, я теперь отчётливо понимал, что это – позор. Единственное, что меня отличало от того мальчика с белыми бровями, что я не остановился. В этот момент от обиды мне перехватило горло, а к глазам подступали слёзы. Открыв дверь, меня встретили звуки одиннадцатого этюда Ф. Шопена в исполнении Славика.

– Санёк! – протянул он, изучая моё настроение – по выражению твоего лица можно сразу сказать, что этот конкурс уже нашёл своего обладателя Гран-При.

– Нашёл… – ответил я и, подойдя к окну, устремил свой взгляд в сторону детской заснеженной площадки, с трудом пытаясь сдержать слёзы и обиду, разрывающую меня изнутри.

– Что, не пошло? – спросил Славик и, оставшись без ответа, продолжил: – Ха-ха! Ну, не расстраивайся, бывает, – затараторил он, – это же конкурс, он никого не щадит. Причём ты поехал первый раз, а он как правило всегда провальный. Хотя нет, стой, – призадумался он, – чего провальный-то? Я же ведь первый раз поехал в восемь лет и сразу же взял первое место. Да, так и было! – убедил он себя. – Так что извини, не утешил. Здесь понимаешь какое дело? Конкурс – это ринг для самых психологически стойких людей. И когда ты на него выходишь, ты должен класть всех на лопатки. Твоя доброта здесь никому не нужна, ну, там мягкость, отзывчивость и так далее. Сюда приехали шакалы, каждый из которых будет грызть друг другу глотку за призовое место. Как говорила моя преподавательница в музыкальной школе: «Самое главное помнить, что если дело касается конкурса, то нужно всегда представлять, что он сделан специально для тебя». А именно, для того, чтобы ты приехал и взял первое место, а не сидеть и мысленно отдавать его каким-то бесталанным Каберманам. Тем более я сразу всем говорил: ну какой из тебя конкурсант, Каберман, если ты просто не способен играть… – на этих словах его речь оборвалась и он с испугом вскочил из-за рояля, в то время как я с диким разъярённым взглядом кинулся к нему.

– Эй, ты чего?! Отпусти! – заорал он во всю глотку вместе с диссонансом рояля, клавиши которого утонули под давлением его лица, которое я прижимал крышкой клавиатуры. – Ты чего, придурок, мне сейчас играть! Урод! Ай б… больно!

Не реагируя на его просьбы отпустить, я ещё сильнее давил на крышку клавиатуры, наблюдая, как его ухо и вся правая часть лица становились уже багровыми.

– Эй, конкурсанты, вы чего?! – забежал со смехом Вова и, подбежав ко мне, начал отрывать мои руки от крышки. – Саня, отпусти, ты что? Твою мать, ты его сейчас задушишь!

– Ничего, на одного урода с этого конкурса станет меньше! – сквозь зубы говорил я, ещё с большей силой сдавливая его.

– Вова, б… помоги, больно! – орал Славик.

– Саня, хватит, ты его убьёшь! – крикнул Вова и, расцепив наконец мои пальцы, отстранил меня и встал между нами, вытянув руки в стороны. – Ребята, всё, прекратили! Я не знаю, что между вами произошло, но хочу напомнить, что у нас сейчас конкурс пианистов, а не соревнования по боям без правил.

– Ещё хоть раз откроешь рот в мою сторону, я тебе его закрою навечно, ты понял?! – с одышкой и ненавистью ткнул я пальцем в сторону перепуганного до смерти Славика.

– Всё, Саня, он понял, это вон даже по его лицу видно, – подхватил Вова, отводя меня в сторону, а затем, развернувшись к Славику, продолжил: – давай иди играй, там конкурсант последний перед тобой доигрывает.

– Ничего не видно? – спросил его Славик, показав своё лицо.

– Да ничего не видно, иди! Саня, сядь, успокойся, всё! Ну, сыграл, немного не пошло, в следующий раз исправишься. В любом случае это большой прорыв в твоей жизни.

– Спасибо, Вов, – буркнул я. – Извини.

– Да ну, брось, всё. Ты главное не переживай так. Там сейчас девочка играет такое, что на голову не натянешь. Так что ты не самый слабый. В общем, я пойду послушаю остальных, а ты остынь слегка, – утешил он меня и вышел из класса.

Усевшись на стул, я обхватил руками свою кудрявую голову и погрузился в мысли окончательного разочарования. Это моя очередная неудача заставила меня всерьез задуматься о том, чтобы уйти из десятилетки и покончить с этой деятельностью навсегда. Одев куртку и захватив шапку, я вышел из консерватории и пошёл гулять по Ростову. Гуляя по заснеженному центру города, я бродил в размышлениях о том, сколько стараний вложили в меня Шварцман, Марков, Фролов и Орлов, а я в результате оказался неспособным даже выйти и выполнить те задачи, которые стояли передо мной. От этих мыслей в одну секунду разрушались все цели, в которые я верил все эти годы и которые ещё были так горячи этим утром. Вернувшись к пяти часам вечера в консерваторию, я вошёл в наш шумный класс, наполненный обсуждениями своих и чужих выступлений. Сидя здесь, я не проронил ни единого слова и на несколько бессмысленных вопросов ответил молчанием. В этой обстановке мы ожидали свои результаты, которые должны были объявить нам Шварцман и Фролов. Вскоре дверь открылась и они вошли в класс с широкими улыбками, за которыми таились уже известные им результаты.

Подойдя к Славику, Артём Иосифович протянул ему руку и, чуть помедлив, вымолвил:

– Это то, к чему мы стремились три года: поздравляю, у тебя Гран-При и ты получаешь приглашение на конкурс Рубинштейна, который состоится в мае в Москве.

– Есть! – громко воскликнул он, обняв Артёма Иосифовича.

– И едешь ты на этот конкурс не один, – продолжил учитель, посмотрев на Вову, – а вместе с ещё одним победителем этого конкурса, которому жюри присудило первое место.

– Да! – воскликнул Вова, схватившись со стула и накинувшись с объятиями на Шварцмана.

– Дальше, – продолжил Шварцман, – мы поздравляем обладателя третьего места Светлану Третьякову, а также её молодого педагога Дениса Николаевича.

– Спасибо! – счастливо воскликнула Света, обнявшись с Фроловым.

– Ну, не менее будет счастлива и Марья Николаевна, когда узнает, что её ученик Андрей Баталов взял Гран-При, а Юля Мазур – второе место!

– Что?! – громко протянула Юля – у меня второе место? Не может быть! Я думала, что вообще ничего не возьму.

– Второе место. Молодец, Юля! – подтвердил ей Фролов.

– А чего ты, Андрей, сидишь такой вялый, у тебя же Гран-При? – спросил его Шварцман.

– Я так радуюсь, – безэмоционально и спокойно ответил Баталов.

– Андрюша, завидую я твоей нервной системе, – засмеялся Шварцман. – С ней можно жить вечность, потому что все наши болезни – от чрезмерных переживаний из-за нападающих на нас радостей и печалей.

– Спасибо, – спокойно кивнул головой Баталов и в конец добил всех смехом.

– Так! – воскликнул Артём Иосифович, посмотрев в сторону окна, где я сидел на стуле, полностью потеряв радость жизни.

– Саш, – тяжело вздохнул он, – дорогой мой человек, я так понимаю, твоё исполнение было не фонтан?

Не найдя в себе сил ответить, я молча кивнул головой, продолжая смотреть в пол.

– Мне очень жаль, но ты не взял ничего, – продолжил он. – Но это не самое страшное, что могло бы случиться в твоей жизни. Главное, что ты первый раз попробовал себя в роли конкурсанта. Не смотря ни на что, это дало тебе немалый опыт, который обязательно принесёт тебе пользу на следующем конкурсе. Если ты конечно не сдашься, а будешь продолжать заниматься с тем же рвением и целеустремленностью. На что я, кстати, очень рассчитываю, потому что я верю, что мы сможем прийти с тобой к тому, к чему мы стремимся. В общем, об этом и всём остальном мы поговорим с тобой чуть позже, договорились?

– Да.

– Замечательно. А сейчас мы все идём на концерт некоего молодого пианиста и члена жюри Мирошниченко Глеба Викторовича. Кстати, он давний знакомый Дениса Николаевича, с которым они часто пересекались не конкурсах. Только не помню, откуда он?

– Из Краснодара, – ответил Фролов, застегивая куртку.

– Точно! – вспомнил Шварцман. – Так, ну что, в таком случае, я думаю, мы можем выдвигаться.

– Артём Иосифович, а можно мы потом с Вовой после концерта пойдем прогуляемся по городу с компанией пианистов ростовской консерватории? – спросил его Славик.

– Можно, только почему у тебя ухо синее? – спросил Шварцман, после чего Вова резко хрюкнул от смеха.

– Да то так, – отмахнулся Славик.

– В смысле «так», не понял, чего оно синее? – начал рассматривать его учитель вместе со всеми.

– Ого! – воскликнул Фролов и залился смехом.

– Это ты переслушал исполнения конкурсантов и оно от этого посинело, что ли? – начал смеяться Шварцман вместе со всеми.

– Да то меня дверью в коридоре пригрели, – соврал Славик.

– А чего ты уши к дверям прислоняешь? – не успокаивался Шварцман.

– Да то так случайно получилось: стоял возле двери, а оттуда резко выбежала студентка.

– Ну, хорошо хоть не убила, – заметил Фролов.

– Хорошо, да, – подхватил Славик, искоса посмотрев на меня.

– Так, ладно, пойдёмте! – заключил Шварцман и мы вышли из класса.

Стоя на заснеженной остановке троллейбуса, я стоял молча чуть в стороне от всех, испытывая удушающий камень обиды в области груди. В эту минуту ко мне подошёл Денис Николаевич и, положив руку мне на плечо, промолвил: – Санёк, да брось ты расстраиваться, это же конкурс! Взял бы ты место или не взял, в жизни музыканта это ничего не решает, заниматься всё равно придётся. Главное, что ты приехал на конкурс и это уже шаг. Да, не всё получается, но получится, дай только время. Главное – это не сдаваться, как сказал тебе Артём Иосифович, а уж кому-кому, а ему ты обязан верить. По секрету скажу, он тобой гордится больше всех здесь, он сам мне об этом сказал. Я его хорошо знаю, если он видит потенциал в ученике, то он действительно в нём есть, и он в тебе есть. Поэтому не сдавайся, хорошо?

Не в силах ничего сказать, я молча кивнул головой, после чего Денис Николаевич обнял и похлопал меня по спине. Но как бы ни была утешительна поддержка Фролова, те мрачные ощущения, которые я испытал во время игры на конкурсе, до сих пор жили в моём сознании и всячески убеждали меня в том, что я должен сойти с этого пути.

Приехав в филармонию, мы зашли в шумный концертный зал и, усевшись на свои места, стали ожидать начала концерта. На сцену вышел Валентин Павлович Лобанов и в микрофон произнёс:

– Добрый вечер всем! Сразу хочу поздравить всех участников конкурса. Те, кто уже сыграл, может спокойно наслаждаться жизнью. Ну, а тем, кто играет завтра, я желаю огромного успеха и хорошей игры. Сейчас я хочу пригласить на сцену молодого музыканта, который в 1963 году взял Гран-При нашего конкурса, а в этом году приехал в качестве члена жюри. На сцене лауреат всесоюзных и международных конкурсов, выпускник Краснодарской консерватории Глеб Мирошниченко. Под аплодисменты на сцену вышел жизнерадостный парень невысокого роста в очках. В своих чёрных штанах и в белой рубашке, поверх которой был накинут фрак, он подошёл к роялю и с широкой жизнерадостной улыбкой поклонился всему залу.

– Иоганн Себастьян Бах «Хроматическая фантазия и фуга ре минор», – объявил Валентин Павлович и удалился за кулисы.

Пианист уверенно поправил свою чёрную бабочку и без каких-то долгих прелюдий настроя захватил весь зал своими первыми напряженными нотами фантазии. Всё вокруг меня вдруг исчезло и кроме этого глубокого молодого музыканта не существовало больше никого. Во время его исполнения я бродил в дебрях своей памяти, пытаясь припомнить, где бы я мог видеть его раньше. И в одну секунду я вспомнил, что именно он сидел в жюри моей категории. Когда я сходил со сцены, я обратил внимание, как он с каким-то сожалением цокнул языком, что-то отметив на своём листке.

Из всей его концертной программы больше всего меня потрясло его исполнение пьесы Феликса Мендельсона «Рондо-Каприччиозо», которой он и завершал концерт. С первых взятых им нот он ввёл меня в мир жизненных красок композитора, которые смешивались с чувствами радости и грусти одновременно. После его последних быстрых утвердительных аккордов публика сорвалась с места и искупала пианиста в волне аплодисментов. Стоя и аплодируя вместе со всеми, мои мысли были переполнены разочарованием от того, что я никогда не смогу так играть. Я не смогу достичь такого высочайшего уровня даже при всём моём огромном желании, упорстве и усидчивости. Теперь я точно осознал: успех музыканта зависит только от его природных данных.

Вернувшись в гостиницу, я включил свет и, кинув ключи на полку, сел на стул и посмотрел на свою кровать, где была разбросана моя домашняя одежда, которую я переодевал утром с верой в то, что сегодня вечером надену её уже с чувством победителя. Но я пришёл домой всё тем же – никем, и все мечты о какой-то победе развеялись в реальном мире моих неудач. Не снимая куртки, я обхватил лицо руками, оперев руки на стол, и из глаз моих хлынул поток горьких слёз. С каждым новым приходом мысли о том, что я – единственный из наших, кто не взял место, мой плач становился громче и безудержней.

Тут в комнату вошёл Андрей Баталов и, увидев эту неожиданную для него драматическую картину, присел на кровать:

– Сань, ты чего это? – несмело спросил он. – Ты из-за конкурса, что ли?

Я положил голову на руки и трясся от плача, который с ещё большей силой душил моё горло.

– Саш, успокойся, оно того не стоит, я тебе правду говорю, – продолжал Баталов. – Я вон взял Гран-При, и что? Я себя всё равно пианистом не ощущаю. Я всю жизни хотел стать водителем автобуса, но я же как крот в этих очках – ничего не вижу вблизи, куда я повезу пассажиров? Ну слушай, ну не плачь, правда. Черт, если бы так можно было, я бы свой диплом Гран-При переписал на тебя, ты его больше заслуживаешь, чем все здесь вместе взятые. Ты старательный, идёшь всё время к своей цели, это все видят на кафедре, неважно, что говорят другие. Я, признаюсь, даже восхищаюсь тобой, я не такой целеустремлённый, как ты, я вообще не вижу цели в жизни. Все здесь радуются, прыгают, скачут как козы не пойми от чего: ну сыграл, ну взял место и что, решён вопрос с бессмертием? Сань! – привстал он с кровати и подошёл ко мне, – слышишь? Подожди, я тебе сейчас сок с шоколадкой в баре возьму. Сладкое всегда помогает, я быстро! – с этими словами Баталов выскочил из комнаты, а через три минуты я услышал в коридоре голоса Фролова, Шварцмана, Лобанова и, судя по всему, Глеба Мирошниченко.

– Так, Андрей, заходи к нам в комнату, сейчас будем праздновать! – приказал Шварцман Баталову. – Валик!

– О-у!

– Накрывайте на стол, я сейчас приду.

– Давай только пулей, а то пружина слишком напряжённая за сегодняшний день.

– Особенно у меня! – выкрикнул Мирошниченко.

– Десять минут и начинаем! – пообещал Артём Иосифович и, войдя в мою комнату, закрыл дверь.

– Неудачи, потери, слёзы, всё как по сценарию жизни целеустремлённых людей, – вымолвил он и уселся на кровать. – Пойди умойся и приведи себя в порядок, ученики Шварцмана не плачут.

Я поднялся, скинул с себя куртку и шарф и, быстро умыв лицо, вернулся в комнату.

– Открой форточку, – попросил он, подкурив сигарету и поставив на стол пепельницу. – Ну, что случилось, расстроился из-за конкурса?

– Я ухожу, – ответил я, усевшись на кровать.

– Куда?

– Я ухожу из музыки. Как бы я не старался, мне не дано быть музыкантом.

– Значит, я в тебе ошибся? – посмотрел он на меня.

– Не только Вы, но и я.

– Ну, ты можешь ошибаться, а я – нет, – молвил он, выпустив дым, который спирально поднимался к окну. – Ты думаешь, я рассчитывал на то, что ты возьмёшь какое-нибудь место?