Текст книги "Спасибо. Вы смогли"

Глава 11

Приятная мягкая дрема, сморившая меня несколько часов назад, уже начала постепенно отступать, когда сверху раздался едва слышный, но все же хорошо различимый условный стук. Моментально проснувшись и резко откинув одеяло в сторону, я подошел к лазу под стеной. С другой стороны уже было слышно старательное шуршание. Судя по всему, это Жора освобождал проход. Спустя несколько мгновений зазвучал его голос – говорил он тихо и быстро, и мне пришлось склониться к лазу, чтобы слышать его отчетливо.

– Доброе утро, Валерий. Выходите и следуйте за мной. Тихо и аккуратно. Срочное собрание проводится фактически только из-за вас, поэтому настоятельно прошу изъясняться предельно честно, по делу и без утайки, – негромко, почти шепотом проинформировал он меня.

– Доброе утро. Это понятно, не беспокойся, – ответил я так же тихо, утвердительно кивнув. Запоздало сообразив, что жеста моего Георгий не мог увидеть, я принялся выбираться из потайной комнаты и вскоре уже стоял рядом с парнем, отряхивая одежду от пыли.

Мы поспешно выбрались из погреба и прошли в небольшую комнату. Сквозь тяжелые плотные занавески бледный свет утра едва проникал, однако света было достаточно: помещение освещали две керосиновые лампы, поставленные на расстоянии друг от друга. Ребята уже собрались в комнате. Кто-то из них сидел на простеньких деревянных стульях вокруг небольшого стола, накрытого белой скатертью с вышитым алым орнаментом вдоль кромки, другие стояли у стены, скрестив руки за спиной, и негромко переговаривались между собой. Когда я вошел, все разговоры мгновенно смолкли. Взгляды ребят, устремившиеся ко мне, были совершенно невозмутимы, но изучали они меня предельно внимательно. Так, словно пытались определить сразу же, можно ли доверять мне.

Я без труда узнал всех юношей и девушек, находящихся в комнате. Они были именно такими, какими остались в описаниях очевидцев, на сохранившихся фотографиях и в документах. Вот только все равно выражение лиц, твердость испепеляющих взглядов, абсолютное внешнее спокойствие, железный контроль над каждой возможной эмоцией не могли не удивлять. Никакие фотокарточки не передавали всей той силы, изменившей даже мягкие черты их ясных лиц. Это были совсем юные мальчишки и девчонки. Но такие взрослые! Полные какой-то необъяснимой для их лет профессиональной осознанности, абсолютной решимости и уверенности, которая, казалось, витала даже в воздухе.

Теперь я мог рассмотреть их получше. За столом рядом с Олегом Кошевым сидел предельно собранный и сосредоточенный парень девятнадцати лет с темной, густой, аккуратно зачесанной назад шевелюрой – Иван Земнухов. Очки в круглой оправе придавали ему еще более серьезный вид. Иногда он поправлял их кончиками пальцев, и все его жесты были точными, выверенными и спокойными. Парень производил впечатление человека настолько невозмутимого, что с первого взгляда казалось, будто вывести его из себя не сможет ничто. По левую руку от него сидела миниатюрная стройная девушка в кремовой кофточке – Люба Шевцова. На ее щеках и чуть вздернутом носике красовалась россыпь едва заметных веснушек. В ясных голубых глазах не было и тени какой-либо эмоции, когда она взглянула на меня. Рядом с ней расположилась Тоня Иванихина – худенькая, веснушчатая, с коротко постриженными волосами. Облокотившись на стол и чуть ссутулив узкие плечи, она разглядывала меня исподлобья – не как врага, но как человека, которому пока не торопятся доверять. Взгляд ее был выразительным, внимательным, почти тяжелым – удивительным для хрупкой молодой девушки. Справа от Олега сидел, склонившись над столом, серьезный и вдумчивый на вид парень лет восемнадцати со слегка вьющимися волосами и немного оттопыренными ушами – Виктор Третьякевич. Даже черты его лица выдавали в нем человека волевого: высокий лоб, широкая, четко очерченная челюсть и прямой нос. Назвать его ребенком, как и кого-то из присутствующих в комнате ребят, язык бы не повернулся. Настолько осмысленные взгляды могли быть только у людей, переживших немало бед и решивших бороться изо всех сил.

У стены, прислонившись к ней плечом, стоял русоволосый паренек среднего роста, в котором узнавался Сережа Тюленин. Из-за легкого прищура глаза его казались хитроватыми, а едва заметные складочки в уголках пухловатых губ говорили о том, что он часто улыбался. Неподалеку стоял самый старший из всех, крепкий, коренастый парень лет двадцати с широкими скулами и твердым, взрослым взглядом – Евгений Мошков. Георгий Арутюнянц расположился у стены рядом с Тюлениным.

Я прошелся по комнате, приветственно кивая каждому и за руку здороваясь с ребятами. Тоня и Люба так же по-мальчишески протянули мне свои ладошки. Рукопожатие у них оказалось совсем не девичье – уверенное, крепкое.

– Здравствуйте. Валерий, – дружелюбно улыбаясь, представился я им.

Ребята и девушки называли свои имена мне в ответ. По окончании нашего знакомства Иван Земнухов произнес:

– Почти все в сборе. Уля только что-то опаздывает…

Практически в тот же миг послышался тихий условный стук в окошко. Девочки встрепенулись, а Сережа Тюленин отодвинул занавеску в сторону и, широко улыбнувшись, воскликнул:

– А вот и они. Легки на помине, ничего не скажешь!

Возле дома терпеливо ожидали три девушки в темненьких пальто и в пуховых платках. Рядом с ними стояли детские санки, на которых тихонько сидела глазастая девчушка лет пяти, одетая в старенькое детское пальтишко и укутанная с ног до головы в толстенную серую шаль. Одна из девушек сразу же зашла в дом. Навстречу ей вышел Жора Арутюнянц и, поздоровавшись, протянул две довольно объемные пачки аккуратно сложенных листовок. Ее подруги молча ждали на улице рядом с девочкой на санках. Я с интересом разглядывал их сквозь стекло, вспоминая их лица, которые уже видел ранее на фотографиях. В смуглолицей высокой девушке с черными глазами и ярко-красными пухлыми губами сразу узнавалась Майя Пегливанова, а в ее худенькой, стройной, слегка пританцовывающей от легкого морозца голубоглазой подружке – Саша Бондарева. Она украдкой поглядывала по сторонам, чтобы предупредить остальных, если поблизости появится посторонний. Через мгновение к ним вышла третья девушка и, протянув полученные у Жоры листовки, предостерегающе проговорила твердым тоном:

– Девочки, я на собрание. Все как обычно – будьте предельно осторожны. Опасайтесь гадов.

– Ой, знаем, Улечка. Уж постараемся, не беспокойся, – кивнула Саша.

Майя тем временем обратилась к девочке, сидящей на санках: «Как ты, Томочка, не замерзла?», и, увидев, что та отрицательно мотнула головой, бережно подняла ребенка на руки. Саша тем временем быстро спрятала обе пачки листовок в детском одеяльце, устилавшем санки. После этого Майя посадила девочку обратно, подоткнув шаль, чтобы малышке было теплее.

Девушки обменялись дружескими «счастливо», после чего Майя и Саша торопливо вышли со двора, потащив за собой ребенка на санках, а их подруга поспешила в дом. Наскоро скинув пальто и платок на широкий комод в сенях, в комнату вошла Ульяна Громова. Тяжелые, почти черные косы спускались на ее плечи, и один локон выбивался из прически, обрамляя волевое лицо. Взгляд Ульяны был твердым, большие темные глаза смотрели прямо и открыто. Мощная внутренняя сила чувствовалась в том, как прямо она держала спину, как уверенно она шагала через комнату, направляясь ко мне.

– Здравствуйте. Извините, запоздали немного. Мы опять с ребенком, сами понимаете, – произнесла она, обращаясь к ребятам. Затем подошла ко мне, внимательно посмотрела в глаза своим удивительно сильным взглядом и, протянув правую ладонь, представилась: – Ульяна.

– Валерий, – после легкого рукопожатия ответил я.

Стульев на всех не хватало, поэтому Олег Кошевой встал и вежливо предложил девушке:

– Проходи, Уля, присаживайся.

– Нет, Олег, спасибо. Постою, не барыня, – покачала головой Громова. Тон ее был железным, не терпящим возражений. Кошевой, улыбнувшись, пожал плечами и вернулся на свое место. Теперь, когда все собрались, можно было начинать.

Глава 12

Виктор Третьякевич, в очередной раз обводя взглядом всех присутствующих, поднялся с места и произнес:

– Ну что ж, все в сборе. Предлагаю не терять времени и начать собрание, – ребята утвердительно закивали, в комнате зазвучал одобрительный, согласный гул голосов. Парень продолжил: – Сегодня на повестке дня следующая задача: разобраться в появлении очень странного лесного дяди, который утверждает, что он из будущего и хочет нам помочь. Первым его встретил Радик Юркин, затем – Олег Кошевой, поэтому прошу, Олег, представляй гостя.

Закончив речь, Виктор вновь сел. Воцарилась тишина. Ребята терпеливо ожидали, переводя взгляды с Олега на меня. Кошевой встал со стула и, коротко посмотрев в мою сторону, заметил:

– Так все уже познакомились, правда, Валерий? Давайте сразу по делу. Расскажите, пожалуйста, п-поподробнее: какими судьбами здесь? Что именно предотвратить хотите? Прошу вас говорить п-поконкретнее, без недомолвок. А вопросы мы вам уже после задавать будем. Что скажете, ребята? Все согласны?

«Конечно, согласны!», «Рассказывайте, Валерий» – зазвучало со всех сторон. Я вышел в центр комнаты, чтобы все могли видеть меня, поднял взгляд на ребят. Стараясь смотреть так же, как они – прямо и открыто, начал свой рассказ:

– Думаю, незачем ходить вокруг да около. Я действительно из будущего. Прилетел к вам на машине времени, в которую и сам не верил, считая такие перелеты невозможными и невероятными. Но тем не менее оказался здесь, с вами. Обо всем по порядку. Постараюсь подробно, по существу. Я родился в 1976 году. В счастливой, свободной стране, под мирным небом. За что население этой страны безмерно благодарно всему вашему героическому поколению и вам лично. В моем времени вашими именами будут названы улицы и проспекты, а также школы, институты, пионерские отряды и дружины. О вас напишут множество книг, снимут фильмы. В вашу честь будут слагать стихи и песни. Некоторые из вас будут удостоены высшей награды государства, звания Героя Советского Союза.

В комнате стояла полнейшая тишина – ребята не перебивали, слушали предельно внимательно. Лишь широко раскрытые глаза выдавали их изумление, в остальном же они великолепно держали себя в руках. А я старательно излагал подробности их биографий, рассказывал им о них же самих – юных, чистых и светлых. Пронзительно живых.

В моем рассказе упоминалось о бойкой школьнице Любе, о ее жизненной мечте стать актрисой. Когда я заговорил о ее активном участии во всевозможных кружках художественной самодеятельности, она улыбнулась, словно подтверждая мои слова. Девушка безмерно любила цветы и животных, и я упомянул о том, как бесстрашно она бросалась защищать любого обитателя школьного живого уголка даже от самых сильных, разбушевавшихся мальчишек. Рассказал я и о своенравном, озорном характере Сережи Тюленина, его живом чувстве юмора, его необъятной любви к небу и желании стать летчиком. О бесстрашных прыжках с крыш и из окон домов, которые он отважно совершал, тайно приспособив обыкновенную простыню под парашют. Я рассказал о сдержанности, дисциплинированности Ули Громовой, ее неутомимом трудолюбии, неизменном стремлении к достижению намеченных целей, огромной любви к книгам и литературе. Об увлечении Ивана Земнухова и Олега Кошевого поэзией и творчеством, а также об их собственных стихах. Поведал я и о любви к музыке Виктора Третьякевича, о его абсолютном музыкальном слухе, таланте и умении играть на многих музыкальных инструментах. Упомянул я и о том, что он был руководителем школьного струнного оркестра. И еще много, очень много о чем – о каждом из ребят…

Постепенно я приближался к следующей части своего рассказа, и говорить становилось все труднее. В горле резко пересохло, а голос с каждым словом приобретал какие-то жесткие, металлические интонации. Стараясь контролировать эмоции, я продолжил:

– У каждого есть цели, мечты, планы – но всех вас объединяет одна-единственная цель. Самая достойная из всех возможных. Однако именно сейчас всей «Молодой гвардии», и каждому из вас соответственно, угрожает роковая опасность. Еще никогда истории не было известно столь массовой и такой страшной, чудовищно жестокой расправы над детьми.

Я сделал небольшую паузу и сглотнул слюну. В горле вновь пересохло. Воцарившуюся в комнате зловещую, гробовую тишину внезапно нарушил твердый и спокойный голос Вани Земнухова:

– Вы ошибаетесь, Валерий, мы уже давно не дети. Ваш рассказ, конечно, удивляет, это правда. Но, откровенно говоря, к путешествиям во времени лично я отношусь скептически. А при желании информацию о нас вполне возможно узнать от друзей, знакомых, родных. Может, вы чего-то все же недоговариваете? Почему мы должны во все это верить?

Отвечать было непросто, но необходимо. И я ответил:

– Потому что я хочу помочь вам предотвратить страшную беду. Скоро начнутся аресты. Тебя, Вань, арестуют в числе самых первых. Будут нещадно сечь плетьми, показательно избивать, раздетого, на снегу во дворе полиции до потери сознания. Затем обливать холодной водой и продолжать экзекуцию. Тебя будут подвешивать вниз головой через специальный блок к потолку, покуда кровь не хлынет изо рта и ушей. На одном из допросов ты все же сумеешь плюнуть в палачей, и это приведет их в бешенство. Осколки разбившихся от ударов стекол очков вопьются тебе в глаза. Тебе вывернут суставы, переломают руки. А еще, думаю, тебе необходимо узнать о судьбе Ковалевой Клавдии. Так вот.

В этот момент на лице Земнухова появилось выражение плохо скрываемой тревоги. Услышав имя близкого для него человека, Иван напряженно сощурился и крепко сжал кулаки. Плечи его одеревенели. Такую страшную правду было нелегко говорить. Собравшись с силами и облизав пересохшие губы, я продолжил:

– После чудовищных истязаний большинство из вас сбросят в шурф шахты номер пять. Труп Клавы с сожженными ступнями, отрезанной грудью, бесчисленными гематомами и кровоподтеками по всему телу будет найден в десяти метрах от ствола, между вагонетками. По всей вероятности, сброшена она будет еще живой.

Иван побледнел, стиснув зубы так сильно, что желваки на скулах прорезались четче. Мне было почти физически больно рассказывать им все это. Однако я знал, что они способны принять даже самую жестокую истину. Высказанная вслух, пускай и настолько тяжелая, правда могла стать спасением для молодогвардейцев. Во всяком случае, я очень на это рассчитывал.

– И ты, Уля, – я перевел взгляд на Громову, – на допросах держаться будешь с достоинством. Тебя будут подвешивать за косы, на спине вырежут пятиконечную звезду, отрежут грудь, тело станут жечь каленым железом, а раны посыпать солью. Но ты будешь молчать, будешь гордо смотреть своим палачам в глаза, и добьются они лишь твоих презрительных взглядов. Так же стойко держаться будут все молодогвардейцы, все до единого. Вы до последнего вздоха останетесь верны клятве и Родине. Сломать кого-то или заставить говорить изверги так и не сумеют. Ни одного из вас. И это приведет их в звериную ярость и нечеловеческое бешенство.

Лица ребят в тусклом свете керосиновых ламп казались белыми. Они напряженно слушали, время от времени закусывая губы и сжимая кулаки. А я, скрипнув зубами и переводя взгляд от одного героя к другому, продолжал свой тяжелый, жуткий, леденящий душу рассказ:

– Вскоре после начала арестов допрашивать вас приедет специальный отряд гестапо. Тебя, Витя, пытать с утонченной жестокостью будут. Электрическим током, плетьми с железными наконечниками. Вешать, затем вытаскивать из петли, вводить специальные препараты, ослабляющие силу воли и притупляющие работу мозга. И ничего не сработает. Все безрезультатно. Когда тебя подведут к шурфу, ты сумеешь неожиданно броситься на начальника жандармерии, едва не утащив его с собой. Но палачи успеют ударить тебя прикладом по голове и живым сбросить вниз.

И тебя, Люба, истязания ждут долгие и жестокие. На допросах ты будешь вести себя вызывающе, отвечать дерзко, плевать в извергов. Неимоверно измученная, ты будешь находить в себе силы петь в камере и поддерживать товарищей. Так и не выбив признаний в краснодонской полиции, тебя отправят в Ровеньки, где продолжатся бесполезные пытки. На казнь ты будешь идти с высоко и гордо поднятой головой. А расстреляют вас за пять дней до освобождения Краснодона Красной армией…

Тебя, Олег, тоже расстреляют – вместе с Любой. В Гремучем лесу. В Ровеньках. После начала арестов штаб проведет последнее собрание. На нем будет решено: всем молодогвардейцам небольшими группами уходить из города. Пытаться пробиться к нашим. Ты будешь уходить с единственной целью – воссоздать организацию и вновь бороться с врагом. Нещадно и решительно. До последнего вздоха. Именно поэтому в подкладке твоего пальто при аресте найдут чистые бланки комсомольских билетов. Взять тебя будет нелегко: просто так в руки полицаям ты не дашься и, отстреливаясь, ранишь одного из них. На допросах держаться будешь стойко. Героически. Вот только от пережитого в застенках у тебя поседеют волосы. В шестнадцать лет. Когда твой труп извлекут из ямы и опознают, у тебя будет выколот левый глаз, а на груди – выжжен номер комсомольского билета…

Лицо Олега застыло, словно жесткая маска. В какой-то момент он очень пристально посмотрел на меня и спросил твердым голосом, звенящим стальными нотками. Сухо и коротко:

– А Нина?

Суть вопроса была очень понятна. А сам вопрос – ожидаем и предсказуем. Я был к нему готов, поэтому ответил незамедлительно:

– Нине и Оле Иванцовым, а также тебе, Георгий, – я оглядел ребят, а затем продолжил, – одним из немногих удастся уйти из города, избежать арестов, затем продолжить борьбу с фашизмом уже в действующей Красной армии. Вам суждено будет увидеть светлый праздник Великой Победы. И именно те красные флаги, которые вы скоро сумеете установить на зданиях оккупированного врагом города, будут вдохновлять всю нашу армию, весь наш героический народ, когда они, день за днем сражаясь за свою свободу, преодолевая шаг за шагом, подойдут к Рейхстагу и водрузят алое знамя Победы на его купол.

На лицах ребят появились искренние улыбки, в глазах вновь полыхнул живой огонь. Мне же снова пришлось продолжать, и от этого плечи немилосердно сводило судорогой, а в груди стоял стылый холод:

– Очень хотелось бы, чтоб этот Праздник увидел каждый из вас, но… Тебя, Женя, до смерти забьют на одном из допросов. В шурф шахты сбросят твой труп. А тебя, Сережа, арестуют обессиленного, с пулевым ранением. В открытую рану будут загонять раскаленный шомпол. Сечь плетьми. А ты найдешь в себе силы улыбаться в лицо извергам. Такое упорство шокирует их. Ничего не понимая, они придут в животное бешенство. А ты будешь упрямо молчать и улыбаться. И когда сапожные иглы по самое ушко вонзятся в твои пальцы, и когда тебе вывернут суставы рук и ног, и когда раскаленным добела железным прутом начнут жечь ладони…

Палачам станет известно о твоей, Тоня, особенной боязни мучений и боли. Поэтому на допросы тебя будут приводить последней. А ты каждый раз будешь входить в кабинет, аккуратно переступая через лужи крови и куски плоти своих товарищей. Высоко подняв голову, будешь молча смотреть своим необыкновенно выразительным взглядом, полным храбрости, ненависти и презрения. Тебя станут с остервенением избивать, ломать ребра. А ты будешь молчать и смотреть. В упор. На одном из допросов, не выдержав твоего взгляда, они раскаленным железным прутом выжгут тебе глаза…

Эти звери так и не сумеют понять, почему вы решили сражаться. Почему так упорно боретесь, не поддаваясь никому и ничему, – поэтому пытки будут нечеловеческими. Они сделают все, чтобы заставить вас говорить. Но вы, молодогвардейцы, не сдадитесь. Вы не постоите за ценой, готовые отдать все ради победы. И они отнимут у вас самое дорогое – ваши жизни. Этим добьются лишь того, что каждый солдат Красной армии будет бороться с захватчиками еще яростнее и самоотверженнее. Наш народ не простит им вашей гибели. Вас же запомнят навсегда, и ваш подвиг останется в истории как образец необычайного мужества, невероятной стойкости, силы и преданности Родине. Именно так вы уйдете в бессмертие…

Глава 13

Я замолчал. В комнате вновь воцарилась тишина. Зловещая и гнетущая. Совершенно понятно, что узнавать такие подробности ребятам было совсем непросто. Хмурые и напряженные, они обдумывали мои слова. Черты их лиц ожесточились, став как-то резче, взрослее, – не удивительно, ведь только что им сообщили об угрозе, которая нависла над ними всеми. В своем рассказе я намеренно избегал точных дат и чисел, так как опасался неблагоприятных последствий, к которым может привести доподлинная осведомленность человека о своем будущем. Однако для того, чтобы осознать всю озвученную информацию, ребятам нужно было время.

Первым нарушил молчание Евгений Мошков. Обведя присутствующих пристальным взглядом, он негромко, но отчетливо произнес:

– Рассказ Валерия, конечно, впечатляет и заставляет задуматься, но старшие товарищи категорически против мгновенного и безоговорочного доверия нашему гостю…

Осознав, что пора подробно излагать причины ужасных событий, я продолжил:

– К разговору о старших товарищах. Хочу добавить, что Филиппу Петровичу[5]5
  Речь идет о Филиппе Петровиче Лютикове (1891–1943) – участнике Гражданской и Великой Отечественной войн, руководителе подпольной партийной группы в Ворошиловградской области.


[Закрыть] необходимо срочно передать следующее: начальник шахты Громов Василий Григорьевич является тайным агентом полиции, работающим под псевдонимом «Ванюша». Именно по его доносам были арестованы и казнены в городском парке коммунисты-шахтеры.

Лица ребят становились все более хмурыми и напряженными. Виктор Третьякевич пристально посмотрел на меня исподлобья:

– Валерий, просьба изъясняться максимально ясно. В составе «Молодой гвардии» есть предатель? – голос его звучал требовательно, холодно.

– К сожалению, есть. Честно говоря, думаю, вы сами уже догадываетесь. Громов приходится отчимом Геннадию Почепцову. Он и рекомендует своему пасынку написать донос. Гена долго раздумывать не станет, и вскоре подробное письменное заявление с точным указанием всех известных ему подробностей, а также ваших имен и фамилий, ляжет на стол начальника городской полиции Соликовского. Вот так, ребята. Со всеми вытекающими отсюда страшнейшими и ужаснейшими последствиями. Правда, гадины эти ненадолго переживут многих из вас. И Громова, и Почепцова расстреляют по приговору военного трибунала Юго-Западного фронта через несколько месяцев после вашей казни, – ответил я.

– Как печально и страшно. Позор фамилии. И этот гад еще из нашей Первомайской группы… – Ульяна Громова покачала головой, хмуря угольно-черные брови. Сталь звенела в ее тоне. После небольшой паузы девушка спросила, пристально посмотрев мне в глаза: – А как же Демка? Это ж он Почепцова к нам притащил.

Я отвечал честно и прямо:

– Ты права, Уля, очень печально. Почепцов еще и какие-то теплые чувства к тебе питает. Тебя лично он выдаст не сразу. Чуть позже всех остальных. А Демьян Фомин даже после начала арестов решит не уходить из Краснодона. До последнего он будет думать о спасении своих товарищей. Вскоре его самого арестуют. Вместе с вами он стойко и гордо перенесет все нечеловеческие испытания и так же героически погибнет. Когда труп Демы извлекут из шурфа шахты номер пять, опознать его будет непросто. Изуродован он будет до неузнаваемости…

На этом основную часть моего рассказа можно было уже заканчивать. Я рассказал практически все, что знал о нелегкой судьбе этих мальчишек и девчонок. Таких юных и невероятно взрослых одновременно. Отважных героев того великого времени и того самоотверженного поколения. Поэтому я вновь обвел взглядом всех присутствующих и проговорил:

– Вот в основном и все, что мне хотелось вам рассказать – в надежде предотвратить ужаснейшие последствия, которые ожидают «Молодую гвардию» в самое ближайшее время. Понимаю, что рассказ мой может показаться невероятной выдумкой, но очень прошу поверить. Это важно. Для вас в первую очередь. И, пожалуйста, задавайте ранее обещанные вопросы, не стесняйтесь. Постараюсь отвечать предельно ясно и конкретно, максимально точно. Расскажу все, что знаю.

Ребята оживились. Каждый хотел до конца понять все услышанное и прояснить ситуацию. Задаваемые вопросы адресовались не столько мне, сколько друг другу. Я понимал, что доверие дается непросто, а потому не торопил их и терпеливо ждал, наблюдая за друзьями. Несмотря на все то, что я сообщил, испуганными молодогвардейцы не выглядели. Решительными – да, собранными и сосредоточенными – да, однако никто из присутствующих на собрании не боялся будущего. Во всяком случае, в их глазах я видел прежнюю силу и уверенность, готовность добиваться цели любой ценой. И это восхищало и поражало до глубины души. Я знал: никто из них не отступится.

Вот Олег Кошевой внимательно, изучающе посмотрел на меня и задумчиво проговорил:

– Допустим, Валерий, мы вам поверили. Каковы в этом случае ваши предложения? Напоминаю, что идет война и мы находимся в своем городе, захваченном врагом. Здесь – наша земля, наш дом. И до тех пор, пока последний фашистский гад, находящийся на территории нашей Родины, не будет уничтожен, «Молодая гвардия» продолжит сражаться независимо от того, суждено нам погибнуть или нет.

Ребята наперебой соглашались с ним, решительные, готовые, преодолевая все, пройти весь ад войны, лишь бы побороть врага, лишь бы приблизить долгожданную победу хоть на один шаг. «Похоже, поверили. Слава Богу!» – с радостью подумал я, а вслух же проговорил:

– Это и так понятно, ребята. В вас никто и не сомневался. Но необходимо принять меры, усилить бдительность. Я уже говорил Жене Мошкову и всем вам, что Филиппа Петровича предупредить нужно срочно. С Почепцовым аккуратно и ненавязчиво, чтобы его не спровоцировать, прекратить всяческое общение. Особенно Демьяна Фомина предупредить по этому поводу. Слишком искренне он Гене доверяет. Напрасно, к сожалению.

– С этим все ясно. Организуем. Что еще посоветуете? – решительно вступила в разговор Ульяна Громова, выпрямляясь и скрещивая руки на груди. Судя по всему, действовать она была готова незамедлительно.

– Обязательно все обсудим. Только просьба одна у меня есть. Ребята, а можете ко мне на «ты» обращаться? А то мне совсем уж неловко. Все-таки я где-то на полвека каждого из вас помладше! – улыбнувшись, обратился я ко всем присутствующим.

– Конечно, можем! А если ты, Валера, не обижаешься, будешь у нас теперь Потомком, – весело приклеил мне новое непривычное прозвище Олег Кошевой.

«Точно! Здорово подмечено!» – дружно подтвердили ребята. Едва слышные нотки веселья различались в их голосах. И я охотно согласился с ними.

Так мы подружились. Наше общение постепенно начало приобретать доверительный характер. Чему, собственно говоря, я был рад безмерно. Ребята где-то быстро раздобыли и выдали мне более подходящую для 1942 года одежду: старенькие простенькие брюки, видавший виды бежевый свитер, телогрейку. А мои вещи, вызывающие вполне объяснимое и естественное подозрение, тщательно спрятали у Жоры в типографии. Поселили меня тут же, в доме Георгия Арутюнянца: в случае обыска или визита полицаев мне надлежало прятаться в потайной комнате, оборудованной в погребе. Так начались первые дни моего пребывания в героическом прошлом.