Текст книги "Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией]"

– Они поехали, а ты погости у нас!

– Я забыл сказать, там, на обложке, я еще один адрес написал, – заволновался Егор. – Здесь жена одного знатного гепеушника живет, Кондратьева Мария Ивановна. Ваш унтер-офицер небось и не обратит внимания, его бы надо догнать! Предупредить!

– Не надо, – успокоил офицер. – Шульц очень добросовестный и аккуратный работник. Он прочтет этот адрес. А ты пока посиди здесь, – немец открыл двери «КПЗ», – не обижайся. Сам понимаешь, время военное…

Он закрыл дверь на засов и сверил свои часы со стенными: те уже шли. Было девятнадцать часов тридцать минут.

* * *

Сестра Семена Бойко зашла в комнату, когда на улицах города уже установилось относительное затишье, долго смотрела, как Генка листает старый «Огонек», потом остановила его, придержав за руку:

– После почитаете. Разговор есть.

– Ну, говори. – Генка закрыл журнал.

– Вам лучше уйти, – сказала она с усилием. – Не хочу брать греха на душу.

– А ты и не бери, – сказал Генка, вглядываясь в ее лицо и пытаясь понять и взвесить, как она поведет себя, и не обречена ли его затея с самого начала на провал. – Я так считаю, что ты должна мне помочь, а не им.

– Брат он мне, – сказала она с мукой. – Вы это поймите.

– Чего же не понять. – Генка пожал плечами. – Вы тоже поймите: смысл жизни не в том, кто брат, а кто сват.

– А в чем? – издевательски спросила она. – В том, что не подмажешь – не поедешь? На этом вся жизнь построена? Вот что я вам скажу: если не хотите так рано помереть, уходите. Я про вас ни слова никому. Если же хоть мизинцем шевельнете, чтобы Сене навредить, я за себя не отвечаю. Все у меня.

– Я не уйду. У тебя свое понимание долга и совести, у меня – свое.

– Как знаешь.

Со двора послышался скрип гравия. Шура выглянула в окно и тихо вскрикнула: впереди шел Семен. Он нес Таню, за ним двигался Мелентьев…

«Черт, – мысленно выругался Генка. – Несет кого-то, подлец. Нельзя в него стрелять». – Он опустил пистолет и тут же почувствовал, как в спину ему уперлись сдвоенные стволы охотничьего ружья.

– Брось свою штуку, – приказала Шура. – Я тебя честно предупредила. Не шевелись! – крикнула она, когда Генка начал поворачивать голову. – Разожми ладони, а то выстрелю!

Генка мог бы подстрелить ее: пистолет был на боевом взводе, патрон – в патроннике, только спусковой крючок нажать. Но он не нажал. Он подумал, что почти наверняка убьет ее, а права на это, несмотря ни на что, у него нет.

«Хлюпик вы, Геннадий Николаевич, – горько подумал он о себе. – Сентиментальный хлюпик, это уж совсем теперь ясно, и погибнете вы через эту свою гнусную черту, как пить дать погибнете». Пистолет упал на пол с глухим стуком.

– Отойди! – скомандовала Шура. Она шагнула вперед, подобрала пистолет. – Сядь! Вот там! – Она ткнула дулом ружья в сторону кровати. Генка послушно сел.

– Лучше бы ты убил меня, – с ненавистью сказала Шура. – Я же вижу: на совесть мою надавить хочешь… А я не пионерка! Сам виноват, сам!

Генка промолчал. В комнату вошел Семен, кивнул Шуре, спросил, улыбаясь:

– Чего вооружилась?

– Это из милиции, – ровным голосом сказала Шура. – Ему приказали тебя убить.

– Иди ты, – изумился Бойко. Он подошел вплотную к Генке, спросил, вглядываясь: – Зовут-то как? Кого поминать? – И добавил, покрутив головой: – Жестокие вы люди, милиционеры. Человек, можно сказать, второй раз родился, а вы? Иди в залу.

Генка отвернулся.

– Не пойдешь – здесь убью, – равнодушно сказал Семен. – Вот прямо сейчас и убью. – Он вынул «ТТ». – Вот видишь? – Улыбаясь, он направил ствол в голову Генке и начал давить на спусковой крючок. Курок медленно пополз вверх. – Не переборщи, милый, – Семен продолжал улыбаться. – Бах – и нет тебя. А так – с нами посидишь, выпьешь, закусишь напоследок. И я лично стрелять в тебя не стану – слово Сени! Я тебя немцам сдам, пусть они что хотят, то с тобой и делают, правда, Шура?

– Сволочь ты все же, Сенька, – сказала она.

– А что же мне после стольких переживаний делать? – со слезой в голосе спросил Бойко. – Надорвата у меня душа, а кто виноват? Вот такие, как он, всю нашу жизнь поломали – отравили…

Генка вошел в «залу». Родителей Бойко не было. На диване под зеркалом сидела Таня.

– Гена, – сказала она, и губы у нее задрожали. – Гена.

Он рванулся к ней, но Мелентьев выставил ногу, и Генка рухнул на пол, вытянувшись во весь рост.

– В чем дело? – Мелентьев посмотрел на Семена. – Кто это?

– Из уголовки. Нас разыскивает. Кто он тебе? – обратился к Тане Семен.

Таня опустилась на пол рядом с Генкой и, поддерживая его голову, говорила, всхлипывая:

– Гена. Очнись, Гена.

– Кто он тебе? – Семен ударил Таню ногой, она вскрикнула. Генка пришел в себя, попытался встать. Мелентьев помог ему и тоже спросил:

– Вы знаете эту девушку?

Генка нашел взглядом Шуру и молча покачал головой.

– Он все равно ничего не скажет, – заметил Мелентьев. – Выведи его во двор и сразу возвращайся назад. Дело есть.

– Я его немцам сдам! – сказал Семен. – Сами посудите: такой человек – им подарок, а нам – выгода.

– Делай, что говорю, – повысил голос Мелентьев.

– Ладно, – Семен толкнул Генку к дверям. – Не хочешь говорить – так умрешь. – Он передернул затвор автомата.

– Нет! Нет!!! – Таня с криком повисла у Генки на плече. – Не троньте, не троньте его!

– Перестань, – тихо сказал Генка. – Кого просишь? Молчи.

Он повернулся к Семену, сказал с усмешкой:

– А ты, Бойко, круглый дурак. Сотоварищ твой – английский шпион, он наверняка будет работать против немцев, понял? И тебя заложит, уж ты не сомневайся.

Семен взглянул на Мелентьева и отскочил в угол комнаты.

– А ну, подойди к менту, – приказал он Мелентьеву.

– Семен, – растерялся тот. – Ты чего? Он все врет!

– Я по твоей роже вижу, как он врет! – яростно заорал Семен. – Все вы тут собрались Сеню извести! Только хрен вам! Сеня первый вас и продаст и купит!

– Ты болван, – тихо и зло сказал Мелентьев. – Сколько тебе заплатят немцы? И чем? Оккупационными марками? Золото можешь получить, подумай, дурак! Не сделай глупости!

– Где твоя Англия, а где немцы? Я что, слепой совсем?

Вошли супруги Бойко.

– Мать! – крикнул Семен. – Давай, тащи хлеб-соль! Отец! Волоки чистое полотенце!

– Как скажешь, Сенечка, – послушно кивнула мать.

– Шурка! – продолжал Семен. – Немцы войдут – ты им хлеб-соль поднесешь. А я за тобой следом – этих двоих. – Он покосился на Мелентьева и Генку. – То-то выйдет славный подарочек! – Он даже потер ладони от удовольствия. – Молодец, Семен! Голова! Шурка! Держи автомат! С этих двоих глаз не спускай! А я сейчас. Переоденусь. – Он вышел в соседнюю комнату.

Шура взяла автомат. С каждой минутой она все больше и больше мрачнела.

– А вы лихо превратили меня в своего союзника, – шепнул Генке Мелентьев. – Профессионально.

– Вы мне не союзник, – с отвращением сказал Генка. – Вы обыкновенный подонок. Грязная свинья.

– Не ругайтесь, молодой человек, – вздохнул Мелентьев. – Мне Советскую власть любить не за что. Я просто подумал: если из всех щелей вылезли теперь такие, как Семен, – что же такое немцы? И их новый порядок? Какая страшная ночь наступает, какая ночь.

– Вы же якшались с ним, – не утерпел Генка.

– Да, – кивнул Мелентьев. – Ради дела можно якшаться с кем угодно. Вы этого не поняли и провалились. Глупо. Наши страны – союзники, а мы с вами – враги.

– Бесполезный разговор, – буркнул Генка.

– Что же будет, Гена? – тихо спросила Таня.

– Умрем, милая барышня, – вздохнул Мелентьев. – Это, как я догадываюсь, ваш жених? Не давите ему на психику, иначе он наделает глупостей.

Вернулся Семен. На нем был новый шевиотовый костюм и красная рубашка с синим галстуком. Он выглянул в окно, прислушался.

– Не идут немцы-то. Мать! Давай на улицу. Как увидишь германцев, зови в дом. Поняла?

– Как скажешь, Сенечка, – послушно кивнула мать. – Идем, отец.

Старший Бойко вышел из комнаты вслед за ней.

Семен осмотрелся. Таня сидела на полу, в ногах у Генки.

– Встань, – приказал ей Семен.

Она испуганно посмотрела на Генку и медленно поднялась.

– Пойдешь со мной, – сказал Семен и похабно улыбнулся: – В спальню пойдешь. – Он скосил глаза на Генку и Мелентьева. Те молчали.

– Не тронь ее, – вдруг сказала Шура.

– Ты еще? – удивился Семен. – Отойди, – он взял Таню за руку.

Неожиданно и очень сильно Шура ударила его в переносицу. Он отшатнулся и тут же бросился на нее с яростным воплем. Загрохотал автомат. Очередь прошла над головой Семена, рассыпалось зеркало на стене. Семен присел, и в то же мгновение на него навалились с обеих сторон Генка и Мелентьев. Шура стояла с автоматом в руке и спокойно смотрела, как связывают брючным ремнем руки ее брата.

– Спасибо, – сказал Генка. Он отпихнул связанного Семена, встал и посмотрел на Мелентьева:

– Что же теперь?

Мелентьев не успел ответить. Из-за дверей, из-за окон ударили автоматы. Пули методично вспарывали стены, мебель. Вскрикнул и упал Мелентьев – пули прошили его от левого плеча до правого. Таня побежала к выходу и тоже упала. Шура выстрелила, за стеной кто-то яростно закричал, но в следующий миг Шура уже лежала на полу лицом вниз. На ее спине, на белом крепдешине кофточки медленно расплывались багровые кляксы.

Все это произошло в доли секунды. Но Генка успел подхватить автомат. Он бил короткими очередями по дверям, по окнам – всюду, где хотя бы на мгновение появлялся серо-зеленый немецкий мундир.

А связанный Семен Бойко лежал на полу. Но в эти минуты Семену еще не суждено было умереть. Генка забыл о нем в горячке боя.

Потом с потолка посыпалась штукатурка – пули пересекли его по диагонали, оставив след в виде множества черных точек. Это кто-то из немцев догадался влезть на чердак и выстрелить сквозь потолок.

Гаснущим взглядом Генка обвел комнату. «Вот и все», – подумал он и удивился, что нет в нем ни сожаления, ни горечи. Все отошло куда-то и вдруг исчезло совсем.

Немцы ворвались в комнату. Офицер подошел к дивану, увидел торчащие ноги Семена.

– Встать! – приказал он по-русски.

Семен поднялся, сказал, радостно улыбаясь:

– Вот, связали меня, сами можете видеть. Они – враги! А я – друг! От расстрела я убежал, от большевистского, можете поверить?

Офицер слушал внимательно и дружелюбно:

– Тебя отведут в комендатуру. Если не лжешь – будешь доволен.

– О-о! – захлебнулся Семен. – Мы с вами таких дел понаделаем! Таких дел.

Солдаты вывели его на крыльцо и, встав по бокам, повели. Когда повернули на соседнюю улицу, где-то совсем рядом слабо хлопнул пистолетный выстрел. Семен схватился за грудь, крикнул:

– Клавка, сволочь, нашла-таки, – и повалился на конвоира. Тот отскочил и, прижав автомат к животу, дал очередь. Тут же негромко ударил второй выстрел, и конвоир рухнул рядом с Бойко.

Второй солдат выжидал. Он держал автомат наизготове, выцеливая неясную человеческую фигуру на противоположной стороне улицы.

Фигура приблизилась. И тогда солдат отчетливо увидел женщину с пистолетом в руке.

– Хальт! – истерично выкрикнул он. – Хальт!

Женщина начала поднимать пистолет, и немец дал длинную очередь. Женщину словно переломило.

Солдат подошел к ней, ткнул дулом автомата в обмякшее тело.

Клавдия захрипела, и тогда он пристрелил ее одиночным выстрелом.

Трупы окружили немецкие солдаты. Рассматривая убитых, они возбужденно галдели, наверное, обсуждали случившееся. Кто-то из них попытался вытащить из руки Клавдии пистолет и не смог.

Офицер что-то приказал, солдаты построились и, подняв трупы на плечи, двинулись в сторону комендатуры. Когда до нее оставалось метров сто, тяжело загрохотало, к светлому вечернему небу поднялся столб ослепительно белого пламени, и здание комендатуры рассыпалось, словно было сложено из детских кубиков.

Сюрприз начальника милиции сработал вовремя.

Взрывная волна отбросила немцев. Когда офицер подбежал к сорвавшимся с петель дверям, он увидел труп Ерохина.

Взрыв на улице Сталина спас Машу. Шульц повернул обратно, не дойдя до ее дверей всего несколько шагов.

А спустя час Маша уже стояла перед одноэтажным домиком на окраине города, найдя его по адресу, который сообщил Генка «на самый крайний случай». Это была явка городского подполья.

Домик стоял на холме, город остался далеко внизу. Он был молчалив сейчас, этот город. Он присматривался. Но он уже сказал свое первое слово. И это веское слово объявило фашистам беспощадную, непримиримую войну. Не на жизнь, а на смерть.

Часть вторая
В ночь на 20-е

Товарищи, где бы ни был москвич, он обязан быть примером выдержки, организатором порядка, организатором обороны нашей столицы. Товарищи, будьте бдительны, не верьте всяким сплетням и слухам. Провокаторы будут пытаться сеять панику среди населения. Москве грозит серьезная опасность. Но борьба ведется жестокая, не на жизнь, а на смерть, и в этой борьбе мы Москву отстоим.

Из обращения Моссовета к жителям Москвы, 17 октября 1941 г.

Звонок прозвучал отрывисто и резко. С трудом приподняв отяжелевшую голову, Коля протянул руку и снял трубку телефона. Третью ночь подряд он ночевал в своем кабинете, на Петровке.

– Полковник Кондратьев. – Коля с трудом подавил зевоту.

– Клычков говорит, из секретариата товарища Щербакова. – Голос в трубке сел, послышались щелчки и хрип, связь работала плохо. – Александр Сергеевич ждет вас через пятнадцать минут.

Вызывал первый секретарь МГК. «Что-то случилось», – подумал Коля, на ходу застегивая ремень и поправляя кобуру с пистолетом. Включил радио:

– …западном направлении ухудшилось, – говорил диктор. – Немецко-фашистские войска бросили против наших частей большое количество танков, мотопехоты и на одном участке прорвали нашу оборону…

«Это у Подольска», – решил Коля. Накануне, в специальной сводке Информбюро, с которой познакомил его начальник управления, было сказано, что в районе Подольска создалось угрожающее положение.

Коля вышел к подъезду. Только-только рассвело, и шофер спал, склонив голову на руль.

– В горком партии, – Коля тронул его за плечо, и шофер, озираясь спросонок, привычно щелкнул ключом зажигания:

– Как дела, товарищ полковник? Что слыхать?

– Ты нажми, Горохов. Я опаздываю.

По Петровке спустились до Кузнецкого моста и повернули налево. Вверх по Кузнецкому, к Сретенке, медленно двигался поток людей. Старики, женщины, дети катили коляски с пожитками, в руках у многих были чемоданы, узлы.

– Тронулась Москва, – вздохнул шофер. – К тому идет, что сдавать будем, товарищ полковник?

Коля пожал плечами:

– Какая сорока принесла тебе эту весть, Горохов? В городе трудно с водой и продовольствием, возможны интенсивные бомбежки. Лишние люди в такое время – помеха.

– Ну-ну. Дай бог. Однако у меня мнение другое.

– А ты держи его при себе. Сам не паникуй и другим нервы не трепи.

«Что скажет Щербаков? – думал Коля, невольно задерживая взгляд на движущейся толпе. – Хорошо, если бы сказал он то же самое, что и я Горохову».

…В подъезде МГК чекист из комендатуры проверял документы. Поднимаясь по лестнице, Коля обратил внимание, что вместе с ним идут еще десятка полтора людей в полувоенной одежде и в форме войск внутренней охраны НКВД. В кабинете Щербакова было тесно. По предыдущим визитам Коля знал, что здесь всегда большое скопление людей, но сегодня и в самом деле яблоку негде было упасть. Из соседней комнаты вышел Щербаков, гул разом смолк. Все напряженно ждали. Видно было, что Щербаков, всегда спокойный, невозмутимый, на этот раз с трудом сдерживает волнение.

– Товарищи, – сказал он негромко. – На фронте создалась такая ситуация, что угроза немецкого вторжения на окраины Москвы стала достаточно реальной. – Он жестом оборвал начавшийся шум и продолжал: – Оборона Москвы – дело решенное, товарищи. Москвы мы им не сдадим. Но положение чрезвычайное, и оно потребовало от нас принятия чрезвычайных мер. – Он замолчал, обводя взглядом собравшихся. На этот раз все напряженно молчали. – Только что товарищ Сталин подписал постановление ГКО о введении на территории Москвы и пригородов осадного положения, – тихо закончил Щербаков.

Молчание затягивалось. Щербаков понял, что людям, даже таким крепким и таким проверенным, какие собрались сейчас в его кабинете, – им тоже нужно дать время на то, чтобы осмыслить, пережить случившееся и вновь обрести спокойствие и уверенность в своих силах.

– Товарищи! – Щербаков снял очки и начал медленно протирать их платком. – Мы собрали сюда наш актив, тех, кому мы безусловно доверяем, отнюдь не для одной только информации, это вы понимаете. Начальнику гарнизона уже поручено превратить каждую улицу, каждый дом в неприступную крепость. Для этого создаются три рубежа обороны: по окружной железной дороге, по Садовому кольцу и по кольцу «А».

– Неужто и до «А» дойдет? – уронил кто-то.

– Нет, не дойдет, – спокойно сказал Щербаков, – если мы немедленно приступим к работе. Военные закончат приготовления к двадцать четвертому октября. На вас, директоров заводов, секретарей парткомов и командиров внутренних войск и милиции, возлагается иная задача. Случаи проникновения в Москву вражеской агентуры участились. Это естественно: Москва – прифронтовой город. Агенты сеют панику, уничтожают линии связи, пытаются вредить на фабриках и заводах. Обычных мер теперь недостаточно. Это постановление, – Щербаков поднял и показал текст, отпечатанный типографским способом, – предусматривает, что охрана строжайшего порядка отныне возлагается на вас, товарищи. На вверенные вам подразделения внутренних войск, милиции и добровольческие рабочие отряды. Прошу внимания, – Щербаков поднес текст постановления к глазам и, подслеповато щурясь, прочитал будничным глуховатым голосом: – «Провокаторов, шпионов и прочих агентов врага, призывающих к нарушению порядка, – расстреливать на месте». Прошу получить в соседней комнате соответствующие удостоверения и разойтись по местам.

Коля вышел в коридор. Все столпились у входа в кабинет с табличкой «Клычков Б.М.». Входили по одному. Подошла и Колина очередь.

– Садись, – Клычков кивнул на стул и открыл журнал учета. – Распишись. Здесь и здесь. Это постановление ГКО – уже знаешь. А это, – он протянул Коле бланк, и Коля заметил, что сверху в самом начале текста, от руки вписана его фамилия. – Это удостоверение ГКО, полковник. Оно вручает тебе полную власть над всеми гражданами СССР и иностранцами, которые находятся в порученном тебе районе.

Клычков подождал, пока Коля прочитал текст постановления ГКО и удостоверение, и добавил, не отводя от Коли немигающих, болезненно прищуренных глаз:

– Ты, конечно, не слабонервный, но на всякий случай разъясняю: любого, застигнутого на месте преступления мародера, провокатора, шпиона или бандита ставить к стенке немедленно. Никаких фиглей-миглей, полковник. Полная власть, я это подчеркиваю. Впредь до особого распоряжения, – Клычков улыбнулся. – Ты теперь нечто вроде единоличного диктатора, что ли. – Он перестал улыбаться и строго добавил: – Только эту диктатуру тебе партия вручила временно. Об этом ни на секунду не забывай.

Коля спустился вниз. Горохов заботливо вытирал капот «эмки» и, увидев Колю, обрадованно крикнул:

– Здесь я, Николай Федорович. Ну как? Насчет Москвы!

– Будем драться, – хмуро бросил Коля. – Ты свои сомнения оставь, Горохов.

– Есть! – Горохов повеселел, лихо вырулил к Пассажу. – О жене вашей и о сыне слыхать что-нибудь?

– Ничего не слыхать, – Коля совсем помрачнел. – Ничего. Виктор забегал три дня назад. Он ведь здесь, под Москвой.

– Талантливый оперативник, – с уважением сказал Горохов. – Все так говорят, – он улыбнулся. – А что, Николай Федорович, – догоняет вас Виктор Алексеич. Уже подполковник, а?

– Эх, Горохов! – вздохнул Коля. – Пусть хоть комиссар! Лишь бы живой остался.

– Что верно, то, как говорится, факт, – в свою очередь вздохнул Горохов.

Во дворе управления стояли грузовики. Сотрудники грузили архив и делопроизводство. Работали молча, передавая друг другу пачки бумаг, словно ведра во время пожара. Мимо, по Петровке, прошагала колонна ополчения – пожилые, наспех экипированные люди, без выправки, без уверенного, твердого шага кадровых красноармейцев. Лица у всех были замкнутые и суровые, многие бойцы шли еще без оружия.

– Всем не хватает, – подошел к Коле Рудаков. – Какой от таких солдат толк на фронте? Что они умеют?

Коля тяжело посмотрел на Олега:

– Ненавидеть умеют. Остальному – научатся. Когда отправите машины, постройте людей, – Коля замолчал и прислушался. – Что слышите, Рудаков?

– Ничего, товарищ полковник, – удивился Олег и вдруг догадался, о чем спрашивает Коля. Стояла тишина. Тягостная, жуткая тишина – такая бывает в тихие, пасмурные дни на кладбищах.

– Шел сегодня в управление, – тихо сказал Олег. – Смотрю, документы жгут. Прямо на улице, в цинковых корытах. – Олег повел плечом, тоскливо посмотрел на Колю: – Страшно это, товарищ полковник. Хотите ругайте, хотите бейте. Пепел летит, лица у всех – покойницкие.

– Возьми себя в руки, – так же тихо ответил Коля. – Нервы нам еще пригодятся, Олег. Потому что самые главные трудности, скажем так, они еще впереди.

Олег скомандовал, все построились. Коля медленно прошелся вдоль строя, вглядываясь в знакомые, много раз виденные лица своих товарищей. Сегодня они были совсем другими, эти лица. Напряженные, осунувшиеся, тревожные. Коля вдруг поймал себя на мысли, что некоторых он просто не узнает. «Не помню? – почти испугался Коля. – Чепуха какая. Нет! Просто они стали другими. За двадцать четыре часа стали совсем другими. А ведь они еще не знают ни о решении ГКО, ни о своей роли в выполнении этого решения. В конце концов, если уж называть вещи своими именами, не слишком приятная им работа предстоит, ох не слишком. Фронт – это недосягаемая мечта в сравнении с тем, что придется делать здесь. И все же выбрали именно их – проверенных, до конца преданных Советской власти, – без оглядки, без вопросов, сомнений, выбрали тех, на кого всегда опиралась страна в трудные свои минуты: коммунистов и рабочих. И это доверие, эту надежду нельзя не оправдать».

– Смирно! – крикнул Олег. – Товарищ полковник! Отряд сотрудников вверенного вам управления построен!

– Вольно! – Коля остановился у правого фланга. – Москве грозит серьезная опасность, товарищи. Речь идет о жизни и смерти нашей столицы. Так вот: для того, чтобы обеспечить тыл города, в ночь на двадцатое вводится осадное положение. Охрана строжайшего порядка на участке от Петровки до Сретенки и от Садового до Бульварного кольца поручена нам. Это приказ Государственного Комитета Обороны, приказ нашей партии, приказ лично товарища Сталина. Рядом с нами будут действовать внутренние войска НКВД и добровольческие рабочие отряды. Задача: не допустить никаких акций со стороны фашистской агентуры, провокаторов и прочих пособников врага. Тех, кто призывает население к беспорядкам, а также мародеров, бандитов и грабителей, взятых с поличным, властью, данной мне Родиной, приказываю уничтожать на месте! Прочих преступников и нарушителей порядка задерживать и передавать судам военного трибунала. – Коля обвел строй глазами и продолжал: – Это нелегкое дело, товарищи. Тех, кто не уверен в себе, в своих нервах и выдержке, прошу сказать об этом прямо.

Все молчали.

– Хорошо. Сейчас мы получим на складе внутренних войск оружие и приступим к несению службы. Рудаков, ведите отряд.

Сотрудники перестроились в колонну и двинулись к Бульварному кольцу. Коля шагал в конце колонны. Когда свернули на Петровский бульвар, у тумбы с выцветшими, рваными афишами Коля увидел женщину. Она стояла спиной, лица, естественно, не было видно, но во всей ее фигуре было что-то неуловимо знакомое, настолько, что замерло сердце и ноги сами собой понесли в ее сторону.

– Куда вы, товарищ полковник? – тревожно крикнул Олег.

– Маша, – негромко позвал Коля и остановился.

Она оглянулась, это была совсем незнакомая, лет тридцати пяти женщина. На Колю удивленно глянули серые невыразительные глаза, и, внутренне холодея от вдруг резанувшего отчаяния, Коля сказал виновато:

– Простите. Я обознался.

Он догнал отряд. Последним в шеренге шел Михаил Воронцов. Он понимающе посмотрел и молча вздохнул.

– До сих пор ни слова, – сказал Коля. – У меня такое чувство, что ни Гены, ни Маши моей в живых больше нет.

Автоматы выдавал старшина-сверхсрочник в новенькой гимнастерке. Снимая очередного «Дегтярева» со стеллажа, он произносил одну и ту же фразу:

– Владей осторожно…

– Ты бы их протер, подготовил, – пробурчал Олег. – Они нам не для парада нужны.

Старшина смерил Олега насмешливым взглядом:

– Ты, капитан, как ребенок. Вон ящик в углу, бери ветошь и шуруй.

Олег послушно направился к ящику.

– Каждому по два диска, – сказал старшина. – Разъясняю, нянек здесь нет, берите сами. И времени – в обрез.

– Ты что, торопишься куда-нибудь? – спросил Воронцов.

– Тороплюсь, – кивнул старшина. – И вы времени не теряйте на лишние вопросы.

– На Казанский фронт он торопится, – зло сказал пожилой лейтенант, затянутый в скрипящие ремни. – Я весь в масле изгадился. Хозяйственничек. Огурцами тебе в лавке торговать.

Старшина неторопливо и тщательно вытер руки марлей, подошел к лейтенанту:

– Повтори…

Отводя испуганный взгляд от бешеных глаз старшины, лейтенант прикрикнул, хорохорясь:

– Как разговариваете со средним командиром, товарищ старшина!

– Я тебе не товарищ, – медленно сказал старшина. – Твои товарищи в КПЗ сидят, а тебе, подонок, эта форма досталась по ошибке. – Старшина бросил масляную паклю на сверкающие сапоги лейтенанта, сплюнул и отошел.

– Под трибунал подведу! – завопил лейтенант и подбежал к Коле. – Товарищ полковник, я требую его арестовать!

– Вы лучше подумайте, как службу нести станете, – тихо сказал Коля. – Сил у нас для этого не слишком много, к сожалению.

Лейтенант замолчал. Снова все построились. Теперь шеренги выглядели внушительно и строго: через плечо каждого висел автомат, на ремнях – подсумки с дисками. Милиционеры. Их служба всегда считалась нелегкой и опасной. Но разве то, что предстояло им теперь, могло идти хоть в какое-нибудь сравнение с мирным довоенным прошлым, в котором давно уже перестали стрелять на улицах, а смерть человека из рядового события превратилась в чрезвычайное происшествие?

…Ударила неслаженная дробь шагов. Равняясь на ходу, отряд потянулся к воротам. Когда последние выходили на улицу, опустевший двор пересек старшина. Через плечо у него висел «ППД», на ремне – подсумок с дисками. Старшина догнал колонну и присоединился к последней шеренге.

…Шли по Бульварному кольцу. Над городом по-прежнему висела странная, пугающая тишина, но теперь ее то и дело прерывала отчетливая артиллерийская канонада. Шагающие прислушивались. Пожилой лейтенант сказал:

– Это наши. По звуку слышу.

– Артиллерист, – презрительно хмыкнул Воронцов. – А если немцы?

– А ты панику не сей, – прищурился лейтенант. – За это знаешь, что бывает?

– Навязался ты на нашу голову, – вздохнул Воронцов. – Ладно. Поглядим, каков ты в деле будешь. Языком все горазды.

Ветер швырнул навстречу кучу бумаг. Ровные, аккуратно нарезанные квадратики взвились над колонной. Олег подобрал один, прочитал и опрометью бросился к Коле:

– Читайте.

Это была немецкая листовка. «Москвичи! Германская армия стоит на пороге вашего города, – вслух прочитал Коля. – В полевые бинокли мы видим окна ваших квартир. Сохраняйте спокойствие! Не позволяйте евреям и комиссарам уничтожать запасы продовольствия, коммуникации и электросеть. Помните, что все это будет безвозмездно передано вам германским командованием!»

Коля оглянулся. Сотрудники уже собирали листовки в огромную кучу посреди тротуара.

– Сжечь, – приказал Коля. – Осмотрим переулок.

Коля, Олег и Воронцов свернули в боковую улочку. Она была совершенно пуста. Здесь тоже попадались листовки. Их начали было собирать, но порыв ветра вынес из подворотни еще добрую сотню, и Коля сказал:

– Прекратите. Потом.

Зашли в подъезд и сразу же столкнулись с перепуганной девушкой лет восемнадцати. Она стояла у лифта, под лампочкой и читала листовку. Заметив Колю и его спутников, она неловко спрятала листовку за спину.

– Давайте, – Коля протянул руку.

– Возьмите, – она отдала листовку. – Боитесь, что мы узнаем правду?

– Кто это мы? – повысил голос Олег.

– Подождите, – прервал его Коля. – О какой правде речь?

– О Москве. – Она сдерживала рыдание. – Не могу… не могу я.

– Москву не сдадим, – сказал Коля. – Об этом вы должны говорить всем, если вы советский человек. Идите.

Она кивнула и попятилась к лестнице.

– А «мы»? – шепотом сказал Олег. – Может, их целая группа?

– Рудаков, – неприязненно произнес Коля. – Я настоятельно советую вам не копать на пустом месте. Вы меня поняли?

– Так точно, – Олег отвел глаза в сторону.

Они вышли во двор. Это был типичный московский двор-колодец. Многоэтажные стены уходили в небо, оставляя где-то вверху маленький серый квадрат. Глубокая и длинная подворотня вела в следующий двор. Коля остановился и прислушался. Откуда-то доносился взволнованный голос. Ускорили шаг. С каждой секундой голос становился все более и более отчетливым.

– Спокойно сидите по квартирам и ждите, – услышал Коля. – Немцы никого не тронут.

У подъезда стояло человек десять. Один из них, в пальто с бобровым воротником, в пыжиковой шапке, в золотых очках говорил громко и возбужденно:

– Вы, Сергей Ионыч, кто? Нарком? Вы – бухгалтер! Зачем же вам, беспартийному, спокойному человеку бросать угол, нажитое и уходить в неизвестность? Пусть комиссары боятся! А нам немцы, эти культурнейшие, милейшие люди, поверьте, совсем не опасны! Но мы должны заслужить их доброе отношение, а для этого нужно вредить большевикам! Например, неплохо будет, если каждый из вас…

– Руки вверх! – спокойно приказал Коля, обнажая пистолет. – Перепишите присутствующих, – повернулся он к Воронцову.

Все бросились врассыпную. Два человека схватили провокатора под руки:

– Хотели до конца его, шкуру, выслушать. Вы, товарищ полковник, не сомневайтесь, здесь не все слабонервные.

– Понятно, – протянул очкастый. – Хотите отыграться на мне? А что изменится? Немцы будут здесь через час!

– Выполняйте приказ, – сказал Коля.

Олег и Воронцов взяли очкастого под руки и отвели к помойке, которая приткнулась у глухой стены соседнего дома. Очкастый еще не понимал, не догадывался, что сейчас должно произойти, и только сверлил Колю и его спутников полным ненависти взглядом.

– Документы, – подошел к нему Коля.

– Нате, – очкастый швырнул бумажник на асфальт, к ногам Коли. Тот наклонился, подобрал бумажник и вынул из него потертый паспорт в кожаной обложке. В паспорте лежало командировочное удостоверение.

– Мальков Евсей Иванович, – вслух прочитал Коля. – Техник-дантист 2-й стоматологической поликлиники, направляется в Ташкент для получения материалов на протезирование раненых красноармейцев.